Чтение 16–й страницы книги ~Акушер-ха!~

-Рукоплещущая? Ай!

-Я тебя просто смотрю! Не дёргайся!

Спустя две минуты что-то зажужжало. «О, включила!» — только успела вяло подумать Женька, как у неё свело живот. Острой боли не было, но и приятными эти ощущения назвать было никак нельзя.

-Эпическая сила! — вырвалось — Женьки.

-Не спорю, оргазм приятнее, - откуда-то снизу подхихикнула тётя Лида. — Тебе не может быть больно, не ври! Я тебе такую дозу вкатала от большой любви, что меня бы любойанестезиолог высек!

-Не высек бы! — сквозь зубы из полудурмана процедила Женька. — Я — медработник, работающий в операционной. У меня резистентность повышенная.

-Ну, тогда потерпи ещё немного, медработник. Совсем чуть-чуть осталось.

Чавкающие звуки вакуумного отсоса прекратились. Женька расслабилась.

-Это не только неприятнее, чем оргазм, а ещё и значительно дольше. Нет чтобы наоборот.

-Жизнь вообще штука несправедливая — сказала тётя Лида, снимая перчатки. — Ну, как ты?

-Да ничего вроде.

-Что это ты так полюбила это слово?

-Оно очень точно характеризует моё состояние сознания. И бытия, — грустно улыбнулась Жень-ка.

-Так! Пошли ко мне в кабинет, философ. У меня там тепло, уютно и чай. Не в этом же казематном месте тебе отлёживаться. Вот как его ни украшай, как ни привыкай к нему, а глянешь иногда — каземат казематом. Карцер для провинившихся глупышек. Кажется, размышления о жизни и любви заразны. Пошли, я тебе историю одну занимательную расскажу.

-Тётя Лида, я себя отлично чувствую, а у вас дела, приём. Может, я пойду уже?

-Подожди скакать козой. Нормально ей. Сейчас обезболивающее отпустит, тогда и посмотрим, как тебе — нормально или не очень. Надеюсь, ты не на машине? — подозрительно прищурилась тётя Лида.

-Нет! Что я, совсем дура, что ли? — беззастенчиво соврала Женька, чувствуя себя окончательной и полной дурой. «Хорошо, что за углом оставила, а не на стоянке перед ЖК. А то ещё провожать пойдёт».

-Дура не дура, а знаю я вас. Ладно, если не за рулём — вообще отлично. Приём у меня сегодня в десять, так что по рюмке под рассказ от тёти Лиды мы с тобой выпьем. Хотя, конечно, никому из обычных пациенток я бы не рекомендовала пить коньяк сразу после такой процедуры. А тебе рекомендую. И даже сама налью. В качестве спазмолитика. И не вздрагивай ты так. Никаких поучений не будет. Мне, знаешь ли, тоже иногда хочется просто выговориться. Идём!

Тётя Лида всегда была потрясающим рассказчиком, что называется — душой компании. За праздничными столами все обычно внимали открыв рот и затаив дыхание, боясь перебить, если в голову ей приходило рассказать о чём- или о ком-нибудь. Она была не лишена актёрских талантов и всегда умело пользовалась интонациями, мимикой, жестами.Возьмись она рассказывать детскую страшилку, наверняка бы все обделались от ужаса в тот момент, когда пресловутая чёрная-чёрная рука… При том что на работе её все считали железной леди, а родная дочь — унылой клушей, Женька в жизни своей не встречала более задорного и живого человека, чем Наташкина мать. И втайне, чего греха таить, страшно завидовала подруге. Со своей матерью Женька почти не общалась. И не потому, что помощи не дождёшься, а потому, что поучений а-ля «я тебе говорила!» не оберёшься. Иногда лучше пообщаться со стенкой. Она, по крайней мере, не вспоминает, «сколько для тебя сделала».

-Так вот, — начала тётя Лида, чуть ли не насильно уложив Женьку на кушетку после пятидесяти грамм хорошего маслянистого коньяка. — Давным-давно, тридцать с лишним лет назад, жила-была девочка Лида. Рассказывая о ком-то, всегда удобнее называть его своим именем. Это делает персонаж живее и ближе. Ты проникаешься к нему чем-то очень личным, чем-то выше личного, чем-то ещё, что не позволит тебе слишком уж макать его в грязь, боль и стыд. Не так ли?

Женька молча кивнула головой.

-Имя — вообще неотъемлемый атрибут любви. А любовь — имени. Вот, скажем, наша девочка Лида терпеть не могла имя Иван. А потом повстречала мальчика Ваню и полюбила всей душой и телом не только его самого, но и прекрасное русское имя. «Иван. Ваня. Ванечка», — всё время смаковала про себя юная Лида. «Ванюша», — шептала она бессонными ночами, вертясь на узкой панцирной койке в общаге медицинского института. Впрочем, тогда наша Лида была стройной и никакие койки не были ей узки. И, как это и случается в давних историях, мальчик Ваня тоже полюбил девочку Лиду. Год они бегали друг к другу в комнаты, урывками занимаясь нехитрой любовью, пока соседи на занятиях. В августе, накануне второго курса, они поженились. У них была скромная, но очень весёлая свадьба. Только жених был немного угрюм, но он всегда был такой, и Лида успела за год привыкнуть к его характеру… Как ты себя чувствуешь?

-Спасибо, тётя Лида, хорошо. Только можно я сяду?

-Ты боишься уснуть? Это ничего. На самом деле я рассказываю это не тебе, Женя, а себе. Исповеди можно просто произносить вслух. Стенке. Но мне, как и большинству глупыхлюдей, нужен духовник. Ты вполне подходишь. Потому что ты чистое и невинное создание.

-Да вы мне только что сделали аборт, и вообще я…

-Я знаю, что говорю. И твои аборты, сексуальные похождения и всё, что с тобой происходило и ещё произойдёт, тут совершенно ни при чём! Садись, если тебе так удобнее, и слушай! Я, пожалуй, налью себе ещё, если позволишь. — Тётя Лида выпила, с минуту молча смотрела в окно, вздохнула и продолжила: — Любимого мужа с любимым Лидой именем Иван, как только они начали жить вместе, всё стало раздражать. Он старался не показывать этого, но ведь любящим и не надо ничего показывать или говорить они и так всё знают и чувствуют. Даже если не признаются себе в этом. Лида призналась и постаралась отказаться от всего, что было для неё важным. От весёлых посиделок с подругами. От походов в кино и кафе-мороженое. От вечерних прогулок по бульварам. Пять долгих лет она просто любила Ивана в тишине их общей семейной комнаты в общаге, выделенной им сразу после свадьбы. За стенами комнаты бурлила жизнь. Внутри Ивана жизнь мерцала. А Лида была ни там, ни там. Она осунулась, посерьёзнела и стала тихой и печальной. И ещё она решила, что достаточно повзрослела для того, чтобы стать матерью. Лида была девушка неглупая и прекрасно отдавала себе отчёт в том, что Иван никогда не будет полностью её. Он любит, но принадлежать не будет. А ей, как любой женщине, хотелось чего-то своего. Исключительно и только своего. Иногда женщины бывают ужасно глупы и считают, что ребёнок — вот это уж на самом деле что-то, принадлежащее только ей. Забывая о том, что это «что-то» на самом деле «кто-то». Кто-то, кто чувствует иначе,думает по-другому, отличается от неё характером и цветом глаз. Но тогда Лида так не думала. Она хотела что-то своё, в чём есть частичка Ивана. И уж вот этой частичкой она будет владеть безраздельно. Властвовать во веки вечные. Чушь, да?

-Наверное, нет. Я не знаю.

-Ты хочешь детей? Когда-нибудь.

-Наверное, хочу. Не знаю.

-Но от Миши ты их не хочешь.

— Нет.

-Потому что ты его не любишь.

-Я его вообще не чувствую.

-Вот! А наша молодая женщина Лида прекрасно чувствовала Ивана. А он её — нет.

-Мишка меня тоже не чувствует, — перебила Женька.

-Я знаю, милая. Я знаю. У вас — взаимная нелюбовь. Это куда лучше любви невзаимной. Оставим пока твою несчастную семейную жизнь, кажущуюся всем посторонним наблюдателям праздником, и вернёмся на тридцать с лишним лет назад.

Итак, наша Лида забросила нехитрые предохранительные мероприятия и погрузилась в пучину детосоздания. Чем немало, прости, подзатрахала и без того не по дням, а по часам остывающего к ней супруга. Каждые неизбежно приходящие вовремя месячные она оплакивала, как мертворождение. Оплакав, она высчитывала самое благоприятное для зачатия время и бралась за дело с яростью штурмующего неприступную крепость. В состоянии подобной «войны», где эфемерные надежды на победу сменялись реальными поражениями, Лида провела год. Иван молчал. Он вообще молчал. Нет, ну конечно, они обменивались стандартными фразами за завтраками и ужинами, обсуждали врачебные новости — к тому времени они уже были молодыми специалистами, распределёнными в небольшую центральную районную больницу. Им даже выделили небольшую квартирку со всеми удобствами. Но за рамки обсуждения оплаты коммунальных услуг и удачно заваренного чая их разговоры не выходили. Пока однажды вечером Лида не спросила:

-Как ты думаешь, кто из нас… виноват?

-Не знаю. Скорее всего — ты, — равнодушно ответил Иван и прикрылся развёрнутой газетой.

В те времена ещё было принято полагать, что чаще всего виновата женщина. В центральной районной больнице толком не обследуешься, и Лида, взяв отпуск, покатилась в тот большой город, где училась в институте, и прошла все мыслимые и даже немыслимые по тем временам обследования. Она была совершенно здорова и пригодна к зачатию и вынашиванию, как малороссийский чернозём для взращивания пшеницы. Лида молча положила все заключения, все результаты анализов перед Иваном на стол вместе с очередным утренним чаем. И тут он впервые в жизни проявил хоть какие-то эмоции. Как ты думаешь, Женя, что он сделал?

-Расплакался? Наорал? Признался в какой-нибудь страшной тайной болезни?

-Нет. Мексиканский сериал начнётся чуть позже. Тогда же он назвал её лгуньей, а затем медленно, методично, совершенно спокойно тщательно порвал все бумажки и, молча осыпав ими жену, покинул помещение, аккуратно прикрыв за собой дверь. Два дня Лида терпеливо ждала его возвращения, не замечая многозначительных взглядов коллег и среднего медицинского персонала. Полагаю, тебе не надо объяснять, что такое небольшая районная больница, если у нас и в огромном монстре все всё друг о друге знают.

-Не надо, — криво усмехнулась Женька, представив, что начнётся, если она решится уйти от Миши или кто-то узнает об аборте.

-И поскольку Иван трудился в хирургическом отделении, Лида, не выдержав, на третьи сутки просто спустилась на один этаж из своей гинекологии и, заглянув в ординаторскую, спросила, где её муж. Врачи, стыдливо отводя глаза, сказали, что не знают. Вроде он на пару дней отпросился. Окрылённая дурочка Лида подумала, что, может быть, он поехал в их большой город, чтобы обследоваться. Она пела и плясала под глупую пластинку в одинокой квартире, заранее простив ему всё. Потому что любила его и его имя. А вечером к ней пришёл на чай неожиданный гость. Заведующий хирургическим отделением.

-Здравствуй, Лидуша, — сказал он ей мягко и проникновенно, но глаза его, обычно такие успокаивающие и жёсткие одновременно, смотрели куда-то мимо.

-Привет, Павел Алексеевич! — обрадовалась Лида. К ней так давно никто не приходил попить чаю, рассказать анекдот, посмеяться и поговорить, что она сейчас же подскочила к кухонным ящичкам и достала оттуда давно початую бутылку вина, которую было просто не с кем выпить. — Выпьете со мной, Павел Алексеевич?

-Выпью, — сказал Павел Алексеевич и достал из кармана широкого пальто бутылку водки. — Лидуша. То, что я собираюсь сказать и сделать, грязно, низко и не по-мужски. Ноне сказать и не сделать — ещё более не по-мужски. Но меня извиняет то, что я, Лида, люблю тебя, — выпалил Павел Алексеевич и покраснел, как малолетка. — И хочу предложить тебе выйти за меня замуж. Я вдовец. У меня взрослый сын, он в городе… Впрочем, ты всё и сама знаешь.

-Но я замужем! — всё ещё весело сказала Лида, и ей стало жалко Павла Алексеевича. Потому что женщина всегда жалеет сильного мужчину, свидетельницей слабости которого она невольно становится. «Ах, — подумала глупая Лида, — как жаль, что он любит меня. — То, что он любит, стало предельно ясно и не требовало никаких дополнительных объяснений и телодвижений. — Потому что мы с Иваном любим друг друга. Он вернётся, и всё сразу станет хорошо!»

-Это ненадолго, Лида. Я перехожу к мерзкой части моего визита. — Павел Алексеевич налил себе стакан водки и залпом выпил. — Иван уже почти год бегает к одной медсестре.

-Это неправда, — прошептала Лида.

-Увы, это правда. И ты её знаешь. И все знают, что он к ней бегает.

Лида молчала.

-Лида. Лидуша. Лидочка. Лидия, — Павел Алексеевич болезненно подвывал такое любимое имя так любимой им женщины. — Сейчас я выпью и скажу главное, потому что лучше ты узнаешь это от меня, чем от санитарок и доброжелателей. Тем более что все твои непосредственные коллеги в курсе и, слава им, никто ещё тебе не сказал. — Иван накатил ещё стакан и скороговоркой выпалил: — Неделю назад у твоего мужа родился ребёнок!

-Мальчик или девочка? — прошептала побелевшими губами Лида, механически подумав про себя, что всегда хотела девочку. И даже имя ей придумала. Мальчик был бы Иван.

-Девочка.

-И как назвали?

-Наташа. Он сегодня хотел проставиться в отделении. Я не позво… Лида! Лидия!!! — В этом мес-те героиня нашей истории шлёпнулась с табуретки на пол, крепко приложившись головой о булыжник, которым была придавлена квашеная капуста.

И тётя Лида горько усмехнулась.

Иногда небольшая гематома и сотрясение мозга — спасение от невыносимой боли. Ты, как врач, понимаешь, что «невыносимая боль» — это оксюморон. Человек или выносит боль, или умирает, если невыносимо. А некоторых спасают, временно оглушая. Вырубая из болезненного пространства на тот самый, невыносимый временной интервал.

Женька не знала, что сказать. Тётя Лида смотрела в окно, и по её полному, но всё ещё красивому лицу текли слёзы. Любые «ну-ну-ну, успокойтесь!» были бы неуместны. Поэтому Женя просто спросила:

-А дальше что было?

-А разве дальше было что-то ещё?.. Шучу. — Тётя Лида аккуратно промокнула слёзы салфеткой. — Вообще-то плакать полагается не в этом месте, но я рассказываю эту историю впервые, и мизансцены ещё не отрепетированы до блеска. — Она немного помолчала и продолжила: — Нашей Лидии при самом горячем пособничестве Павла Алексеевича разрешили не отрабатывать весь положенный государством срок «по распределению», и она отправилась в большой город, в котором училась и пять лет счастливо прожила с Иваном в семейной комнате общежития. Тот же Павел Алексеевич устроил её дежурантом в гнойную гинекологию больницы «Скорой помощи» и продолжал приезжать и помогать. Лида всегда была девушкой горячо благодарной за ласку и нежность, да и тело своего требовало, и она в конце концов отдалась ему со всей страстью признательного щенка, выгнанного прежним хозяином. Отдалась, но не полюбила, по ночам увлажняя подушку секретом слёзных канальцев в тоске по тому, гадкому, больно ударившему сапогом побеззащитной псинке, но так же горячо любимому. Уж прости меня за высокопарность. Всем известна моя предпенсионная сентиментальность, — невесело засмеялась тётя Лида. — Отдалась и — представляешь? — забеременела прямо с ходу. С первого входу. Ирония судьбы.

-А почему же у них с Иваном не получалось? — ляпнула Женька и тут же прикусила губу.

-Да ничего страшного, у нашей Лиды всё давно перегорело. Спрашивай, не стесняйся! махну-ла рукой мать подруги. — Нынче это называют иммунологическим бесплодием. Видимо, за пять первых лет в некотором месте Лидуши выработались антитела к сперматозоидам её драгоценного Ивана. Или же это было некое бесплодие неясной этиологии, и для него тоже придумана нынче масса названий. А может, кому-то ещё нужно было, чтобы… Впрочем, я продолжу. Осталось не так много, зато ни одному сценаристу сериалов такое и в голову не придёт. Павел Алексеевич обрадовался как дитя. Продал дом в небольшом городе и перебрался в большой к Лиде. Потому что она ни за какие коврижки не хотела возвращаться туда, где был Иван, его женщина и их дочь. Он устроился ординатором в хирургию всё в ту же больницу «Скорой помощи» и она наконец-то подала на развод, потому что хотела родить их с Пашей ребёнка в законно зарегистрированном браке. Времена были все ещё достаточно суровые, и аморалку Павлу Алексеевичу могли примотать только так.

-Ой. А ведь отчество дяди Паши… Почему он тогда отчим, а не…

-Заткнись. Дослушай. Всё, увы, не так банально-радужно, как ты себе уже представила. Лида приезжает в маленький город, чтобы уладить документальные формальности — Иван всё ещё прописан там, — и встречает его. Всё такого же угрюмого и мрачного. Мрачнее обычного. Он прогуливается с коляской, в которой орёт годовалый младенец Наташка. Медсестра — её мать — возвращалась поздно вечером с работы домой… Иван, к слову сказать, никогда особо не заботился о безопасности своих женщин. Так вот, медсестра возвращалась поздно вечером с работы домой. И была изнасилована и убита группой пьяных ублюдков. Лида, рыдая, бросается в объятия мужа, так и не ставшего бывшим. Павел Алексеевич, бросивший в немолодом уже возрасте к ногам глупой Лиды всё, что имел, идёт лесом. Лида делает аборт, потому как Иван категорически не приемлет ребёнка «от другого мужчины». Девочка Наташа, известная тебе как Наталья Ивановна, путём раздачи взяток куда только можно становится Лидиной дочерью и на бумаге. Спустяещё пару лет угрюмый Иван едет на конференцию, влюбляется в молоденькую студентку, которая влюбляется в него. Он разводится со старой женой Лидой, оставляет ей дочь Наташу и отбывает в новый город начинать новую жизнь. И она ему, кстати, неплохо удалась. Иван известен тебе и всему медицинскому миру как пионер эндоскопической хирургии в нашей стране. Павел Алексеевич женится на Лиде, которая, как выясняется, после первого и последнего же аборта не может иметь детей. Потому как срок был слишком поздний — она завозилась с убитым горем Иваном, видите ли. Некупируемое кровотечение, органоудаляющая операция. Павел хочет удочерить Наташу, но Иван не хочет писать отказ от отцовства. Все живут долго и счастливо. К Лиде усилиями Павла Алексеевича возвращается любовь к жизни, песням, пляскам и болтовне с подругами. Почти финита. Если бы не одно «но». — Женька, забывшая о своих смешных горестях, слушала открыв рот. — Повзрослевшая Наталья Ивановна, потерпев поражение на отечественныхличных фронтах, познакомилась по Интернету со шведом. Они переписывались. Затем перешли в аську. А потом швед прилетел сюда. Отсутствие языковых барьеров, внешняя привлекательность шведа, общая привлекательность шведского социализма, а также изголодавшееся женское тело Натальи Ивановны сделали своё дело. Скажите пожалуйста, а ведь именно Павел Алексеевич в своё время обнаружил у девочки способности к языкам и, на нашу голову, нанял ей учителей английского, немецкого и французского.

-Да, знаю. Итальянский она уже сама выучила, — механически произнесла Женька.

-Ага. А дура мама Лида, вместо того чтобы отдать дочурку в иняз, запихнула её в этот грёбаный медин. После которого она встретила Колю и прозябает в «подай-принеси» на кафедре. Ладно, что сделано, то сделано. Так вот, со шведом у них пылкая любовь, и она собирается туда замуж, вместе с Юлькой, о чём она тебе со дня на день сообщит.

-Ну, может, для неё это и не так плохо?

-Может, для неё это и прекрасно. Я вообще не из тех, кто против перемен. Особенно разумных. Но меня вот что тревожит. Как бы не всплыли эти дела давно минувших дней и незапылали бы в Наташкином сознании в их истинном, а не приглушённом молчанием Ивана и порядочностью Павла Алексеевича свете. Именно он не хотел, чтобы Наташка считала Ивана говном. Ну а то, что она биологически не мой ребёнок, она и знать не знает. А при получении гражданства всё так реферируется, что даже страшно представить, и наверняка в каких-то архивах, куда будут отправлять запросы бюрократические административные структуры, хранится документальная правда обо всех милых и прекрасныхнас.

-А что дядя Паша говорит по поводу всего этого?

-Дядя Паша святой человек, как ты сама теперь окончательно убедилась. Он говорит, что всё будет хорошо, потому как быльём поросло и нигде ничего не выплывет. Но какая-то тоска сквозит в его глазах, когда он всё это бодро произносит.

-Я даже не знаю, тётя Лида, что вам посоветовать… — проблеяла Женька.

-Я не совета у тебя, девочка, прошу. Мне просто надо было исповедоваться, понимаешь? Может, кабинет заведующей женской консультацией и не место для таких экзерсисов… Хотя я тут столько чужих историй слышала, что могу позволить себе роскошь раскрыть в конце концов мою маленькую тайну глупой испуганной Женьке, у которой всё будет хорошо. Если она, конечно, не будет трусливой тряпкой.

-А вообще-то как это всё неправильно. Вы любили Ивана. Павел Алексеевич любил вас. И ведь у людей почти у всех так. Или любовь невзаимная, или вообще живут по привычке.А так хотелось бы, чтобы та легенда о половинках… — торопилась высказаться Женька, потому что тётя Лида уже начинала посматривать на часы.

-Счастье взаимной любви не сказка. Просто редкость. И, наверное, не одну сотню лет, а то и тысячелетий тасует Бог наши души, чтобы в конце концов выпала та самая комбинация, которая встречается с вероятностью… А может быть, это зависит от чего-то ещё? Не знаю, Жень. Не знаю. Для меня уже всё проще. Я хочу уберечь свою дочь от эксгумации слишком жестокой правды, которую мы с Пашкой похоронили давным-давно. В общем, давай дуй домой. Сегодня любовью не заниматься, ванну не принимать. В общем, сама эти слова пациенткам сто раз говорила, знаешь. Всё, дорогая, целую. Мы будем хранить наши маленькие тайны друг друга.

— Без вопросов, тётя Лида! — возмущённо сказала Женька.

-Я старая больная женщина, мне можно простить любую обиду.

-Спасибо вам.

-И тебе спасибо.

-Жень! — позвала тётя Лида. Женька обернулась. — Для меня Наташка всегда была тем самым только моим. С тех самых пор, как я увидала её испуганные безразличием окружающего мира глаза, мне было абсолютно всё равно, что она не мой «генетический продукт». Я даже никогда и не пыталась приклеить её к той медсестре. И то, что я любила еёкак ту самую неотделимую от меня частицу, и принесло ей столько неприятностей. Наверное, надо было меньше её опекать. Пашка ведь водил в школу её за руку чуть ли не до десятого класса. А первые курсы крался за ней, когда она возвращалась из анатомки. И наверняка надо было ей просто рассказать всю эту историю. Раньше. А теперь у меня просто нет на это сил.

-Я уверена, что даже если это какими-то немыслимыми бюрократическими лабиринтами проберётся на свет божий, то Наташка только сильнее будет вас любить. Вас и Павла Алексеевича.

-Спасибо, Женя. Удачи тебе. Когда Наташка уедет, ты будешь заходить к старикам в гости?

-На песни, пляски и болтовню? С удовольствием!

Женька закрыла дверь, протопала коридором, который уже заполнили женщины и беременные, и вышла на крыльцо женской консультации. Шумно вдохнула воздух, прислушалась к ощущениям в организме и закурила. «Дым подчиняется ветру… А что так причудливо гонит человеческие судьбы? Слов придумано много. «Рок», «судьба»… И что они все означают, скажите на милость? Ветер?

Дыхание Бога? Дым от Его сигареты? Что-то ещё?…»* * *

Меньше всего хотелось домой. Женька поехала в уютный маленький ресторанчик, где её хорошо знали и где с утра было всегда тихо, уютно и пусто.

«Ну, что? Примем спазмолитика?» — спросила она себя. «Собеседник» лишь укоризненно покачал головой. Ну, или что там у него было. «А! Иди в жопу! Вечно ты чем-то недоволен!» — отмахнулась Женька и заказала целую бутылку коньяка.

-Вы кого-то ждёте? — вежливо спросила официантка. — В смысле, сколько бокалов подавать? — попыталась она исправиться.

-Один — равнодушно скользнула по ней Женька взглядом. — Впрочем, я могу из бутылки пить, но известна вам как девушка приличная, хоть и не без придури. — Девушка испуганно улыбнулась. — И по чашке кофе каждые полчаса. Сидеть у вас я буду долго.

-Конечно-конечно, сколько вам угодно! Что-то ещё?

-Порезанный лимон и… Как вы сказали?

-Конечно-конечно… — старательно начала повторять официантка.

-Нет! Вы сказали «что-то ещё?».

-Ну, я имела в виду, вы будете заказывать что-то ещё?

-Буду. Но пока не знаю, какое оно, это «что-то ещё».

«Не грузи девушку. Ей наверняка хуже, чем тебе. Так что не умничай. Пей свой коньяк!» — строго сказал ей внутренний голос. На сей раз Женька с ним согласилась.

-Не обращайте внимания, у меня небольшие неприятности. За это я оставлю вам щедрые чаевые — улыбнулась Женька девушке.

-Спасибо. — Та мило улыбнулась в ответ. Не заискивающе и не формально. А как женщина, которая понимает, что у другой женщины небольшие неприятности. Женщины порой так хорошо понимают друг друга. Надпочечниками улавливают, что иногда «небольшие неприятности» — это не сломанный ноготь и не лишний килограмм, а, к примеру, отсутствие любви.

Женька достала блокнот, карандаш и написала посредине чистого листа:ОСНОВЫ БЕСПОЛЕЗНОСТИ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ

«И никто меня, горемыку, не пожалеет, кроме тёти Лиды. Да и той не до меня, если по-честному!» — подумала она и чуть не заплакала от жалости к себе. И тщательно вывела чуть помельче под первой строчкой:ЖАЛОСТЬ

И стала изучать противоположную стену. На ней висели весьма искусные черно-белые фотографии скачек, каких-то дядек в деловых костюмах, пожимающих друг другу руки. Известный телеведущий в интерьере этого самого ресторана. Оформлено было со вкусом.

Спустя два бокала и одну чашку кофе Женькин карандаш заскользил по бумаге.Открой глаза с утраи вспомни всё,то, без чего страданьяне продолжить…Чуть полежи,смакуя день вчерашний,может,в нём было, что потребуется ещёсегодня,чтобы этот день продолжитьв традиций лучшем смысле,ведьс каких сторон ни посмотреть,а тело хочет просто жить -без мыслей,но это невозможно допустить —нельзя же счастьюпросто БЫТЬ!А как же смысл,простые вещи в жизни?Такие, как:коньяк, когда хочу,и interculler[88]лошадей на тысячу,чтоб все сказали мне,что я талант,любой причём,из списка (прилагается)желательно, чтоб письменно,а так…сойдёт вначале и по телевизору…Ну, вот -наутро фон создав,теперь имеешь цель для жизни.Вставай — ещё чего-нибудь продав(или купив),ты сможешь пережить икризис жанрапепельной души,смердящую истому сердца чёрного,после пожараистолчённого архангелами служб 03,и радость ПРОСТО ЖИТЬ,отсутствие ЛЮБВИи пустошей ковыльнуюусталость…Дешёвый трюксо стороныВНУТРИ —себя кольнув посмачней,вызвать ЖАЛОСТЬ.

«Как это называется? Профессиональная деформация.«Архангелами служб 03».Женька захихикала. «Так, пожалеть мы себя пожалели. Теперь надо разобраться, чего мы хотим. Башмачков? Нищего учителя музыки с Вечностью во взгляде? Ни фига ты, Женька, не получишь! Стоп! Но жалость у нас уже была. Давай теперь наваяем что-то ещё. Что-нибудь о перевоплощениях души. Эх, зря я водки не заказала. Пей теперь, как дура, свой коньяк!»

— За дурость и перевоплощения душ! — сказала Женька довольно развязно искусственному цветочку в вазочке и, закурив, продолжила строчить в блокнотик.УЛИТКАГадать о перевоплощениях души —Одно, что водки доверять разливСлепым по сути…Замкнув пространство на себя, поверь,Ты не войдёшь ещё раз в эту водуИ не закроешь за собой плотнее дверь…Души подержанная лира,Затасканная сотней рук и глаз,Средь прочих мегастворок мираУж не увидит нужный лаз…Застряв в стремнине, измеряя брод,На патину скорлуп вампираПластами тратит кислородЭфира мирового,ГлиныИз криков птиц,Слепившихся во тьме,Водоворот производяВоронкой смутных негИз прошлого…И векУсталыми шагами меряя…ПобегВозможен был во многих ипостасях -Как рост и как уход,Но, оставаясь просто несогласным,Ты плохо выучил практический урокМетаний рваных ран,Сомнений развлеченья…И, на беду свою, ты перевоплощенийНесносный груз тянулДо отвращения,До судорог…У ногСвернувшись мирового Гения,Мечтал калачиком…И им же занемог.Оброс, застыл в пространствеГрёзы зыбкой -Душа калачиком в скорлупке -Суть Улитка.Дешёвый трюк со стороны ума:«Пытался двигаться, да карма не дала…»

«Если я буду и дальше сидеть и пить, я просто лопну изнутри! Не застывать в пространстве! Я должна что-то сделать. Что-то ещё, кроме нытья, писанины и этих правильных безжизненных действий, которые они называют работой, домом, жизнью, судьбой… Не знаю что. Спеть в переходе, шататься по улицам, побродить по лесу… Разбежаться и удариться головой о ствол столетнего дуба… Просто погонять на машине. Может, меня остановят и отберут права. А если повезёт — посадят в «обезьянник». Мне надо что-то сделать! Разбить эту скорлупу из бронированного ничто». Женька махнула рукой официантке, мол, посчитайте! Внутреннее безумие нарастало лавинообразно. Боль, спазмолитики, анальгетики, коньяк, прошлая Женькина жизнь, когда она была вовсе не Женькой и сидела у рояля в пышном чопорном платьице и смешных «взрослых» башмачках, а нищий учитель музыки смотрел на неё так, как будто видел Вечность, скрутились в тугую спираль торнадо, внутри которой пребывала бесчувственная, как камень, и ранимая как слизистые новорождённого, обычная женщина.

Она рассчиталась, оставив щедрые как никогда чаевые, одеревеневшими руками засунула в сумку недопитую бутылку, блокнот и, пошатываясь, вышла из ресторана. Она не была пьяной, её трусило. Было жарко и холодно одновременно. Впрочем, это просто слова. Где-то внутри её не хотели таять вечный ледник разума и успокаиваться вулкан сердца.

«Вот так люди сходят с ума!» — мелькнул на окраине вселенной Женькиного сознания внутренний голос и затих.

Поворот ключа, ожививший машину, неожиданно нормализовал ток крови и нивелировал разницу температур на поверхности и внутри планеты по имени Женька. Она просто начала движение. Ровное небыстрое движение по известным дорогам. Без мыслей. Сквозь серый день шёл и шёл дождь. Столбики бесчисленных заоконных термометров мегаполиса неспешно сползали ниже нуля.* * *

«Хорошо, что сегодня официантка другая. Кажется, вчера я выбежала отсюда в не очень вменяемом состоянии. Боже, это было всего лишь вчера. Всё это: аборт, тайна тёти Лиды, металлический скрежет и моя свобода — случилось только вчера. А как будто тысяча тысяч лет прошло».

-Я сюда часто хожу, Наташка. Вот мой любимый столик. Садись. Он не очень удобный и потому почти всегда не занят. Через час тут будет очень многолюдно.

Наталья Ивановна, не имевшая Женькиной привычки к подобного рода заведениям чувствовала себя неловко.

-Может, пойдём ко мне домой? — спросила она, озираясь вокруг.

-Ты, кажется, хотела мне рассказать что-то важное. А дом… То есть наши квартиры — они не для того, чтобы рассказывать друг другу что-то важное. Важное можно рассказывать или на совсем своей территории — ну, например, на веранде собственного дома, где ты живёшь с любящим и любимым, или же в совсем чужом месте вроде этого кабака. Такчто давай садись, рассказывай. А пить будем водку. Я сегодня достаточно зрячая для этого напитка богов.

-Ладно. — Наташка покорно приткнулась на диванчик.

После первой рюмки Наталья расслабилась и затараторила, стремясь поскорее выплеснуть на Женьку не только событийный ряд, но и свои эмоции. Она в подробностях рассказала всё, начиная с того, на каком сайте она со своим шведом познакомилась — «только никаких русскоязычных! Ни-ни-ни! Там одна шваль таскается», — до интимных деталей первой встречи.

-Слушай! Я даже не знала, что мужики могут столько удовольствия приносить. Ну, ты понимаешь, телу…

-Ты даже не понимаешь, как я понимаю! — смеялась Женька, радуясь за подругу. — Я настолько хорошо разбираюсь в кокаине телесного удовольствия, что мне уже требуется героин духовного.

-А ну тебя! Человек он хороший! - И, заблестев глазами от воспоминаний, Наташка, познавшая наконец радость плотских утех, рассказывала об этом подруге, как маленький ребёнок пытается рассказать о вкусе пломбира.

-Ах, ну он был такой… Прямо вот такой…

— Ну, какой-какой?! — подбадривала Женька. — Нежный?

— Нет!

-Заботливый?

-Нет! Ты не понимаешь! Я с Колей никогда такого не испытывала. Ну, всунул, туда-сюда поделал, и всё. А тут! Он был… вкусный!

-А! Ну, как же я сразу не поняла!

-Дура ты, Женька! Не в смысле — на вкус, а ТАМ — вкусно! — кивала Наташка под стол.

-То ли ещё будет, Наташка. То ли ещё будет! Когда ты распробуешь ТЕМ местом, насколько это вкусно.

Женькина подруга лишь счастливо и пьяненько хохотала.

-Представляешь, через два дня он меня уже так зае… залюбил, что я даже сказала: мол, может, хватит? Передых?! Так он мне ответил, что, понимаете ли, он дисэпойнтмент[89]! — Наташка была просто на вершине блаженства.

-Ну, с кем же ж не бывает старика-дисэпойнтмента. Надеюсь только, что он не с серьёзным разочарованным лицом это произнёс?

-Нет, ну что ты! У него отличное чувство юмора. Кто бы ожидал. Он такой же ироничный, как ты. Я вас непременно познакомлю. Вы друг другу понравитесь.

-О, боюсь, понимать вкус шуток друг друга нам будет мешать языковый барьер.

-На следующей неделе я еду к нему в гости. Первый раз на две недели. Только это большой секрет. Ну, как и он сам. Я взяла уже отпуск за свой счёт «по семейным обстоятельствам». Профессор, конечно, устроил допрос с пристрастием, но я держалась молодцом. Знаешь, у меня какая-то неожиданная внутренняя сила появилась. Уверенность в себе. Вот ведь что обычная, как я понимаю, для нормальных женщин «вкусность» может сотворить.

-Я очень рада за тебя, Наташка. Серьёзно. Езжай. Иногда надо переставлять папки на полках.

-Он мне уже сделал предложение и сказал, что мы с Юлькой очень такие… скандинавские женщины. И он сказал, что я совсем не толстая. Даже наоборот. «Вот увидишь!»

-Господи, какие же там местные тогда? — вырвалось у Женьки.

-Иди ты к чёрту! К тому же я в фитнес-клуб пошла. Я тебе говорила, — беззлобно проворчала Наташка и ещё полчаса рассказывала, как всё будет хорошо, лишь на минутку помрачнев, вспомнив о Коле. — Ну ничего, отец, Паша и мама найдут какое-нибудь решение, — привычно скинула она ответственность на родителей. — К тому же там востребованы люди со знанием нескольких языков, низкий поклон Павлу Алексеевичу за то, что заставлял меня заниматься. Медициной я заниматься не буду! Это не моё! Ой, прости. Я тут со своей эйфорией. Ты, кажется, тоже хотела мне что-то важное рассказать.

-Я ушла от Миши.

-Знаю уже. Виталик по секрету всему роддому рассказал. Ты уверена?

-Ну, на то и расчёт был, что Виталик всему свету… Увереннее не бывает. Это не моё решение. Это свыше. Кому-то надоело, что я… Лень рассказывать. Кто-то — не мужчина. И не человек. Не смотри на меня, как на юродивую. Нет, я, конечно, юродивая, но ты на меня так не смотри! — Наташка делала круглые глаза. — Пока Миша пыжит щёки в надеждах,что я перебешусь, и «делает лицо» перед окружающими, новость начала самостоятельную жизнь. Это ерунда, короче. Часть плана. Главное, что вчера я приняла окончательное и бесповоротное, прости за банальность, решение. Ради которого развалили вселенную… Шутка, шутка! Метафора! А то у тебя сейчас глаза из орбит выскочат. И не делай сочувственное лицо и не задавай глупых вопросов. Я хочу жить, понимаешь? Чтобы свежий воздух полной грудью. Чтобы не привычно вкусно, а непривыкаемо сладко. Чтобы всё и ничего. В общем, сложно объяснить. Такое ощущение случается нечасто. Да и не со всеми. Разве в детстве. А потом забывается. Я, к несчастью, помню. Или к счастью? Поэтому и не могу жить так называемой нормальной жизнью.

-Какое ощущение?

-Всё и ничего. Как будто падаешь в бездну, одновременно взлетая в небо. Совершенно ангельское и демоническое… Мгновение и вечность. Забей! — Женька рассмеялась, глядя, как подруга морщит лоб, пытаясь представить.

-Ну, ты всегда была немного не такая.

-Да. Я — не такая. Поэтому не тем приношу лишь разочарование. Поэтому мне нужен такой. Такой же нетакой.

-Всё или ничего?