Чтение 13–й страницы книги ~Мастер сыскного дела~

— Коломейцев, ядрена вошь — где ты, куды запропастился-то?!

— Дак тута я! — выскочил из сараюшки молодой красноармеец.

— Ступай, размести их в хате.

— Так нету же мест.

— А ты сыщи!..

Пошли по захваченному утром городку. Дома в центре стояли ладные, многие каменные, крытые железом.

— Вы откуда теперь будете-то? — спросил на ходу Коломейцев.

— Из Москвы, — ответил Мишель.

— Ну? — подивился порученец. — Из самой?!

— Из самой.

Миновали какие-то тлеющие еще, сочащиеся дымом руины, куда, судя по всему, угодил снаряд. Здесь же, в палисаднике, чернел свеженасыпанный земляной холм.

Кое-как нашли пустую хату, где встали постоем.

— Вы ночью на улицу без нужды не суйтеся, от греха подальше, — сказал, прощаясь, Коломейцев.

— А что так? — поинтересовался Паша-кочегар.

— Да всяко бывает, — уклончиво ответил красноармеец.

Ночью, верно, как стемнело на улице, стал происходить какой-то шум — кто-то отчаянно кричал, куда-то, топая, бежали люди, бабахнул одиночный выстрел.

Хозяева — местные поляки — робко косились на окна и на незваных гостей, от которых не знали чего ждать.

— Чего это там? — полюбопытствовал Паша-кочегар.

— Ре-кви-зи-ция, — прошептали поляки новое для них слово. В дверь сильно, так, что зазвенели чашки в буфете, заколотили, и, сбив крючок, в дом ввалился десяток красноармейцев с винтовками. Заметив Мишеля с Валерианом Христофоровичем, нерешительно затоптались на пороге, зашептались меж собой. Но квартиранты были в гражданском платье, и солдаты скоро пришли в себя.

— Хозяева иде? — спросили они, жадно шаря глазами по сторонам. — Нам обыск надобно учинить.

— На каком таком основании? — спросил Мишель.

— Так — контрики они!

— А там? — показал Мишель на улицу.

— И — там! Все они здеся контрики! — уверенно заявил, выступив вперед, рябой солдат. — Так что имеем полное право!

Прошел, топая грязными сапожищами, с которых слетали комья глины, в комнату. Открыл шкаф. За ним потянулись остальные.

Поляки, боясь шелохнуться, им не мешали.

— Коли золото с серебром имеется — отдавай по-хорошему! — приказал рябой солдат.

— Послушайте, господин хороший, — начал было Мишель.

Но его кто-то дернул за рукав. Валериан Христофорович, испуганно кругля глаза, мотал головой — мол, не надо, ни к чему это, кто знает, что у тех солдатиков на уме.

Но Мишель, аккуратно высвободившись, вновь обратился к рябому красноармейцу:

— Коли вы действуете от лица Советской власти — так предъявите мандат, а коли его у вас нет — убирайтесь отсюда подобру-поздорову!

Жмущиеся в углу поляки втянули головы в плечи, испугавшись нежданного заступничества больше, чем даже самой экспроприации.

— А ты кто такой, чтоб нами командовать? — угрожающе спросил рябой. — Али пособник им? Так мы тебя враз укоротим!

Красноармейцы сдернули с плеч винтовки, обступили Мишеля.

— Эй вы, портянки окопные, ветошь масляную вам в клюз по самую ватерлинию — а ну, не балуй оружием! — рявкнул из-за спин Паша-кочегар. — В маму, в душу, в бога, в дьявола морского, ядовиту мурену вам в глотку.

Солдаты удивленно обернулись:

— А ты хто такой будешь?!

— Матрос с крейсера «Мстислав», небось слыхал про такой?! Я вот вас теперь всех сгребу, да взашей.

И верно, Паша-кочегар схватил, сграбастал двух ближних к нему красноармейцев и, тряхнув так, что у тех воротники затрещали и зубы клацнули, потащил их к выходу.

— Эй, ты чаво? — испугавшись, заверещали солдаты, про винтовки свои забыв.

Да другие не позабыли — защелкали затворами.

— Милостивые государи господа товарищи, — сбиваясь от волнения на старорежимный тон, забормотал не на шутку испугавшийся Валериан Христофорович. — Ну нельзя жетак, ей-богу, ведь одно дело делаем, пролетарское!

Но его никто не слушал.

— А ну — выходь на двор! — скомандовал рябой Паше-кочегару.

— Чего? — обиделся Паша-кочегар. — Ты в кого целишь, блоха водяная, шип рыбы-ската те под хвост, да ядом медузы его облить, да сверх того морским ежом припечатать и пластырь подвести, чтоб на веки вечные законопатить!..

Красноармейцы аж целиться перестали, таких речей заслушавшись. Да вот только рябой, весь от злобы краснея пуще рака, вскинул винтовку. А ведь и выпалит!

— Да что ж это делается? — запричитал, хоть ничего еще не было, Валериан Христофорович.

— А ну... отставить! — зычно скомандовал Мишель. Командирские нотки заставили было солдат подчиниться, отчего они даже опустили винтовки. Но рябой отчаянно закричал:

— Бей их, ребяты, — беляки они, контра!

И первым, выставив винтовку, бросился на Пашу-кочегара, желая поддеть того на штык.

Но матрос, отбив кулачищем винтовку так, что она в дальний угол с грохотом отлетела, ухватил врага за грудки и, мотнув, будто пушинку, отшвырнул к стене. Рябой впечатался в штукатурку, жалобно ойкнул и сполз на пол, свернувшись калачиком.

Другие красноармейцы, видя сей оборот, уставили в Пашу-кочегара винтовки, да уж не пугая, а всерьез!

Надобно было что-то немедля делать! Мишель кинулся вперед, отбивая к полу ближнюю винтовку, да только та была не одна!

Сей момент должен был грянуть залп!

Да только вдруг раздался неожиданный иерихонский глас, кой возвестил почти что конец света:

— А ну — стоять! ЧК!.. Все арестованы! К стенке!..

То Валериан Христофорович, воздев вверх наподобие шашки врученный Мишелю мандат, орал страшное для всех слово.

Красноармейцы оглянулись.

— Мы из Москвы посланы сюда Дзержинским, — предупредил Валериан Христофорович. — Кто не подчинится, будет расстрелян лично мною на месте как контра и приспешникмировой буржуазии!

Уверенный тон, но пуще мандат с синими печатями и имя Дзержинского возымели нужное действие — солдаты попятились к выходу. Но Валериан Христофорович, войдя в роль,хоть до того испугался чуть не до полусмерти, уже кричал:

— Назад!.. Фамилии!.. Какого подразделения?!. Кто зачинщик?.. Стройсь!.. Расстрелять всех!..

Мишель только диву давался, как старый сыщик смог найти столь верный тон и подходящие к случаю слова!

Красноармейцы гурьбой, толкая друг друга, ломились в дверь. И уже очнувшийся рябой быстро полз на четвереньках вон.

— Как же вы вовремя, однако! — похвалил Мишель Валериана Христофоровича. — Да как верно!

— Сие, сударь, происходит от изучения человечьей психологии и обширного опыта общения с большевиками, — похвастал старый сыщик.

Поляки, выглядывая из угла, заискивающе улыбались и кивали головами.

— Выходите, не бойтесь, никто вас не тронет, — заверил их Мишель.

Но поляки не стронулись с места, уважительно глядя на Валериана Христофоровича, которого приняли за самого здесь главного.

— Да ступайте уж! — махнул рукой тот.

Поляки, все так же улыбаясь и кланяясь, вышли. Но спустя минуту вернулись, неся что-то в руках:

— Это вам, пан!

Протянули Валериану Христофоровичу массивный золотой перстень:

— Возьмите, пан!

— Ну уж это, ей-богу, лишнее, — смутился старый сыщик. — Знаю я вас, ляхов, нынче благодарите, а завтра, случись, первыми на меня укажете. Нет уж, полноте, премного благодарен, но — увольте-с!

Утром, чуть только рассвело, звонко заиграла общий сбор труба. По улицам, топоча, побежали красноармейцы, застегиваясь и поправляя на ходу одежду, забрасывая на плечи винтовки. Прибегали на площадь подле костела, разбирались, строились неровными шеренгами.

Переговаривались тревожно:

— Чего случилось-то?

— Да, кажись, начальство прибыло!..

И верно, от штабной избы быстрым шагом приблизились люди. Впереди быстро шагал коротенький седеющий Ворошилов, за ним с огромными, известными всему фронту усами — Буденный.

Ворошилов, встав пред строем, выкинул вперед руку, но вместо зажигательной речи проорал:

— Вы что, бисовы сыны, так вас растак — озорничаете?! Ладно кур со свиньями тащите, так ныне сильничать вздумали! Что, силушку девать некуда? Я вот вас всех к стенке!

Кричал минут пять, грозя повальными расстрелами.

Бойцы стояли насупленные и притихшие.

Начал Ворошилов за упокой, кончил — за здравие:

— И вы, как есть сознательные бойцы революции, должны своей кровью смыть павший на вас позор...

Выдернул из кобуры огромный револьвер, стал им размахивать над головой. Буденный стоял подле, молча улыбаясь, показывая большие белые зубы.

— Бей панов, не давай им пощады, до полного их искоренения!

Бойцы одобрительно загудели.

На взмыленном жеребце на площадь вылетел верховой. С ходу осадил жеребца, соскочил, подбежал, придерживая левой рукой болтающуюся сбоку шашку, что-то быстро и нервно стал говорить. Ворошилов сосредоточенно кивал.

— Давай, командуй, Панасенко! — приказал Буденный, отшагивая в сторону.

Комбриг, напрягая глотку, проорал:

— Красные бойцы!.. Теперь здесь решается судьба мировой революции! Угнетенные пролетарии всего мира глядят на вас, взывая о помощи, так сбросим ненавистное буржуазное ярмо с их шей!

— Урра-а!.. Даешь Варшаву! — воодушевленно завопили бойцы. Может, те самые, что ночью тенями шныряли по дворам, резали кур и свиней, насиловали польских паненок.

— Слуша-ай мой боевой приказ!

Эскадроны, смешавшись, вылетели за околицу.

В трех верстах, на холмах, маячили польские цепи. Было хорошо видно, как по склонам вверх скакали красные бойцы, как разом засверкали сотни вскинутых шашек, как сблизились, сшиблись эскадроны с польской конницей — и пошла рубка!

Мишель завороженно глядел, как в облаках поднятой пыли тонули, пропадали всадники, как по холму забегали, заносились ошалелые, без всадников, кони, как медленно стали карабкаться вверх жидкие пехотные цепи.

Над полем боя повис, закружился стрекозой аэроплан.

Был слышен глухой тихий звон и нестройные крики «ура»... Вдруг где-то отдаленно бухнуло, еще раз и еще, и пред цепями и внутри цепей, разметая людей, встали черно-огненные столбы разрывов. Это из-за рощи ударила невидимая отсюда польская батарея.

Цепи смешались, залегли, пропали.

— Ай беда-то какая! — запричитал подле Мишеля Валериан Христофорович, коему было в диковинку зрелище боя.

Что-то глухо лопнуло на окраине городка. Это ответили орудия красных, которые, не видя цели, били наугад.

Сцепившаяся конница стала смещаться, сползать с холма. Красные эскадроны дрогнули, потекли, покатились по склонам. Увлекаемая ими пехота, встав, попятилась, побежала. Польские кавалеристы, догоняя, рубили бойцов с плеча — иные, выставив поперек себя винтовки, пытались защищаться, но их валили с ног и топтали кони!

Все смешалось и побежало. Спасения не было!..

Но тут средь стекающей польской конной лавы стали часто рваться снаряды, разбрасывая людей и коней, швыряя им под ноги комья земли и куски разорванных тел.

Мишель крутил головой.

— Ах молодец, ах умница — как бьет! — не удержался, похвалил он неизвестного ему артиллериста. — Ведь снаряд к снаряду кладет!

— Да как же так, там ведь свои! — воскликнул Валериан Христофорович.

— Им все одно уж не жить — поляки их порубают! — ответил Мишель. — А так хоть кто-нибудь выскочит, спасется!

Орудия бегло стреляли, разрезая разрывами наступающую конницу, подобно тому, как хозяйки делят ножом пирог. Пытаясь выйти из-под обстрела, поляки рассыпались, растеклись по холму. Красноармейцы, понуждаемые мятущимися меж ними командирами, залегли, стали отстреливаться, давая нестройные залпы. С флангов коротко застрочили пулеметы.

— Все, теперь удержатся! — возбужденно сообщил Мишель. Все это было ему хорошо знакомо еще по германской, и теперь былые воспоминания тревожили и волновали кровь.Его влекло в передовые цепи, так как отсюда, равно как всякому стороннему наблюдателю, казалось, что он лучше других видит и понимает суть происходящего и сможет действовать гораздо ловчее и удачливей, чем те, кто теперь находится в бою!

Атака была отбита, но цена заплачена не маленькая. В городок стали прибывать повозки с ранеными. Порубанные, иссеченные, в окровавленных бинтах, бойцы понуро сидели на телегах, иные громко стонали, иные уж отходили.

— Бог мой, что же это творится-то! — ахал Валериан Христофорович.

— Эх, портяночники, ядрит их через коромыло! — тяжко вздыхал Паша-кочегар. — У нас-то во флоте все не так, у нас иначе — коли что, все рядком на дно ложатся, на прокорм рыб...

Вечером в городке царило уныние.

А под утро в дом вновь забарабанили.

— Кто?.. Чего надоть? — недовольно крикнул сквозь дверь Паша, взяв на всякий случай в руки кочергу.

— Это вы товарища Куприянова искали? — ответили из-за двери.

— Ну, мы.

— Он в штабе двенадцатой армии. Поехали со мной, я как раз туда направляюсь.

— А вы кто такой будете?

— Я?.. Военный корреспондент, фамилия моя — Бабель...

Глава 21

Велик город Санкт-Петербург, но и мал, отчего сколь ни скрывайся, а неприятных встреч не миновать!

Не успели фейерверки отгреметь, как задумала русская царица Екатерина Алексеевна новую забаву — с ледяных гор катание. Была она великой затейницей, до праздников охочей, отчего чуть не через день устраивала придворным своим балы да гулянья.

Пробили на Неве прорубь да стали черпать оттуда воду, сливая в бочки, на телеги поставленные. Нальют, крикнет возчик:

— Но-о, пошла!

Стеганет кнутом, лошадь вздрогнет, напряжется, стронет телегу с места, потащит, оскальзываясь, в обледенелой колее.

— Но-о!..

Медленно тянется по Петербургу обоз из десятков телег, покуда едут, вода поверх ледяной коркой схватывается. Взберутся на холм — там солдаты, навалятся разом, бочку опрокинут, хлынет по склону вода, на глазах застывая, а поверх нее уж новая волна из другой бочки течет!

В один день налили, наморозили горку, вкруг фонари поставили да скульптуры шутейные, костры из бревен в обхват сложили, чтоб греться можно было. На другой день, к ночи, потянулись к горке возки да кареты одна другой богаче, на запятках слуги в золотых ливреях. Подъехали. Из карет придворные полезли, все в машкерадных костюмах, иные в масках — собрались кучками, ждут. Глядят — солдаты скачут с факелами горящими в руках, сами в костюмах диковинных — кто в арапа ряжен, кто в индуса.

— Государыня, государыня!.. — зашептались вокруг. — Она!..

Открылась дверца, Государыня-императрица спрыгнула на снег, спросила:

— Готово ли все?

— Готово, матушка!

— Ну так начинайте, не медлите!

Разбежались слуги...

Пошло веселье...

Оглушительно лопнули, взлетели фейерверки, затрещали шутихи, вспыхнули огни. Все пришло в движение — закрутилось, завертелось, загалдело... Скучать не моги, коль у самой Императрицы в гостях — веселись!

Вот уж и санки подкатили — резные, большие — вдесятером сесть можно.

— На горку, на горку, — закричали со всех сторон.

Первой Императрица наверх взошла, полы шубы подобрав, на санки присела, огляделась, рукой махнула...

Подбежали солдаты, санки толкнули, покатились они вниз: все быстрее да быстрее... Лед хрустит, под полозья набегает, ветер лицо сечет, слезу вышибая, страшно так, что дух перехватывает!

Вдруг — бугор нежданный, подскочили санки, подпрыгнули, накренились... Зажмурились все!

Удар!..

Посыпались с санок люди будто горох, и самая первая Государыня императрица — хлоп в сугроб, только ноги торчат!

Ах!..

Побежали к царице со всех сторон придворные, слуги да солдаты — охают, ахают, головами качают — живали!..

А Государыня из сугроба выбралась, хохочет, снег с лица стирает, сама вся румяная то ли из-за мороза, то ли от света шутих.

Тут уж все наперебой, локтями друг дружку толкая, на гору побежали да скатываться с нее стали, сталкиваясь и кубарем вниз летя, и такой тут визг пошел да крики, что за несколько верст слыхать! Кто и расшибался в кровь, да тех в сторону отволакивали, дабы они веселью не мешали!