Чтение 19–й страницы книги ~Мастер сыскного дела~

— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..

Выпад...

Удар...

Звон!..

А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!

Глава 29

Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.

Они были — там.

Он — здесь!

А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!

Уф...

Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократафон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...

Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?

И yes!..

Подошел автобус.

Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.

Поехали...

А куда, собственно?

К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.

Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...

Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?

Вот и выходит, что податься ему некуда!

И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.

— Ваши документы!

Что — опять?!!

Да что они, сговорились, что ли?

— Нет у меня документов.

— А что есть?

Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.

— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.

— Куда?

Туда, где он уже был!

Только что! И откуда столь успешно бежал!

Вот это и называется — снова-здорово!

Глава 30

— Стройсь!.. Шагом марш!..

Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.

Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.

— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?

— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.

— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.

Мальчишка — ей-ей мальчишка!

Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...

Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.

Побросав ведра, подбежали, встали рядком.

Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.

Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.

Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.

— А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.

Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.

— Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.

«Чего это он?» — подивился Мишель.

Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.

Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!

А коли прибил, так их, как поймают — повесят!

— Чего встали — тикай теперь! — крикнул Паша-кочегар, кидаясь в сторону.

Дале думать уж было некогда, и они, что было духу, припустили через пустырь — да столь спешно, что даже винтовку с собой прихватить позабыли.

Скорей!..

Паша-кочегар бежал впереди огромными прыжками, Мишель — еле поспевая за ним, тащил, ухватив за рукав, Валериана Христофоровича, который задыхался, выпучивая глаза и бормоча скороговоркой:

— Вы уж... не оставьте... меня, голубчик, один ведь я пропаду!

— Что вы, ей-богу, Валериан Христофорович, такое говорите! — сердился на него Мишель.

Добежали до каких-то кустов, за которыми проглядывал лес. Позади было тихо, никто не стрелял и не кричал вслед, видно, так и есть — прибил матрос конвоира до смерти.

Как нырнули в лес, остановились, переводя дыхание.

— Я же говорил... говорил... что все удастся! — сиял Валериан Христофорович.

Паша-кочегар настороженно озирался по сторонам.

— Что ж вы так-то... хоть бы предупредили! — выговорил ему Мишель.

— Да я сам не пойму, как-то так само собой вышло, — пожал плечами матрос. — Ну, чего расселись — бежать надобно, покуда нас не хватились!

И то верно.

Вновь тронулись в путь — впереди Паша-кочегар, который шел уверенно, будто дорогу знал.

— А ну — стой! Да тихо мне! — скомандовал матрос, показывая пудовый кулачище.

Мишель с Валерианом Христофоровичем притихли.

— Чуешь — дымом тянет, видать, люди где-то рядом, — прошептал Паша-кочегар.

— А зачем нам люди? — подивился Мишель.

— Может, разжиться чем удастся.

— Да ведь это мирное население!.. Это мародерство! — шепотом возмутился Мишель.

— Вот и славно, что мирное!.. — ухмыльнулся матрос. — Или вы думаете с пустым брюхом до границы топать? Ждите меня здесь!

И, встав на четвереньки, Паша-кочегар побежал в кусты, из-за которых, верно, тянуло дымком и слышались неясные голоса.

Мишель с Валерианом Христофоровичем замерли, напряженно прислушиваясь. Но как ни слушали, так ничего и не услышали. Скоро, уж не скрываясь, а идя в полный рост, вернулся Паша-кочегар. Под мышками он нес два здоровенных узла, да еще в руке один.

— Нате, одевайтесь, — бросил он узлы под ноги. — В крестьянской одежде нам ловчее до фронта идти будет.

В узлах были крестьянское платье и обувь.

— А как же они? — кивнул, мрачнея, на одежду Мишель.

— Про них вы не опасайтесь, — успокоил его Паша-кочегар, натаскивая на ногу сапог. — Глянь, а ведь верно впору! — обрадовался он.

— Нехорошо как, — вздохнул Валериан Христофорович. — Ай — нехорошо! Да ведь теперь уж ничего не поправишь — надобно о себе думать.

Стал, роясь в узлах, вытаскивать и примерять одежду.

«Да как же так, да ведь это преступление!» — думал Мишель, боясь выспрашивать у Паши-кочегара подробности. Но не возвращаться же теперь в лагерь! Или это малодушие, или верно говорят, что своя рубаха ближе к телу?..

— Ну что же вы? — прикрикнул Паша-кочегар. — Нам здесь засиживаться нельзя.

Раскрыв третий узел, достал каравай хлеба, разломил на три части, протянул.

— Ешьте. Нам теперь еды на неделю хватит!

Валериан Христофорович, схватив хлеб, откусывал его большими кусками и набивал им рот и уж не причитал по полякам и не вспоминал о них.

Доедали на ходу, убегая в сторону восхода, туда, где громыхал фронт, где была Россия. Дорог избегали, пробираясь через леса и болота, раз, переплывая через неширокую,но быструю и глубокую реку, чуть не утопли. Конечно, простыли все, хлюпали носами и надсадно кашляли. Лишь через пять дней пути, совершенно измученные и истерзанные,вышли в расположение красных.

Красноармейцы шестой кавбригады, поймавшие трех заросших, до невозможности грязных «польских крестьян», отконвоировали их в штаб.

— Мы работники Чрезвычайной Экспертной комиссии, откомандированные на Западный фронт из Москвы, — представился Мишель, хоть не было при нем никаких документов.

— А чего ж с той стороны пришли, да притом ляхами вырядились? — подозрительно спросили в особотделе.

— Видите ли, товарищи, мы такие же, как вы, преданные пролетариату и революции бойцы, а переоделись, дабы сбежать из польского плена, — пытался объясниться Валериан Христофорович. Но его не слушали.

— А чего тогда делали на передовой?

— Да говорят же вам, требуху вам в глотку, якорь — в печенку, что свои мы! — рявкнул Паша-кочегар.

И верно, так ругаться могли лишь свои.

— Коли этого вам мало, — сказал Мишель, — справьтесь относительно нас в ЧК. Моя фамилия Фирфанцев...

Всю обратную дорогу Мишель молчал, думая о чем-то своем.

— Вы что ж, милостивый государь, кукситесь, да ведь мы живы остались! — тормошил его Валериан Христофорович.

— Живы, — кивал Мишель, — да ведь какой ценой?..

И, уже подъезжая к самой Москве, сказал:

— Я буду вынужден доложить рапортом об обстоятельствах побега.

— Неужто про все скажете? — ахнул Валериан Христофорович.

— Так точно — про все, — кивнул Мишель.

Паша-кочегар резанул по нему глазами.

— Да зачем же так, голубчик, да ведь чего было, того уж не воротить, остались живы и ладно. Ведь война, — запричитал Валериан Христофорович. — Ведь не по своей воле мы туда попали... Да кабы не та одежда с едой, мы в теперь вряд ли живы были.

— Наверное, — согласился Мишель. — Но смолчать было бы подлостью.

— Чистеньким остаться желаешь, господин хороший? — сказал вдруг матрос.

Мишель вспыхнул:

— Я ничуть не хочу обелять себя или перекладывать вину на других, отчего прошу считать, что побег замыслил я и относительно одежды и еды приказ тоже отдал я, за что сам, коли придется, и отвечу!

И хоть было Мишелю за те слова невыносимо стыдно — ведь понимал он, что матросу жизнью обязан, — но для себя все уже решил.

— Эх! Глупы вы, ей-богу, хоть и благородие! — покачал головой Паша-кочегар, — Творите, чего сами не ведаете! Но коли так, коли вам удержу нет — пишите чего хотите, датолько после не жалуйтесь!..

На том и порешили.

А ведь прав оказался кочегар — зря Мишель правды искал, а как нашел — так уж не возрадовался!..

Глава 31

Комнатка была маленькая, окна грязные, с примитивным решетчатым узором.

— Ну и вляпался же ты, парень! По самое не хочу!

Погодите, он, кажется, это уже слышал! Причем не так давно...

— Такой заслуженный человек, а ты его — ножичком.

И это было!

А вот то, что было дальше, того раньше не было! Потому что разговор пошел иной.

— Вот эти отпечатки пальцев были сняты с рукояти ножа, которым был убит потерпевший.

Отпечатки ваших пальцев!

Вот эти — с ручки входной двери...

Эти — со спинки кресла, на котором сидел убитый...

Эти — со стола...

Со стакана...

С тарелки...

С другой...

С третьей...

С вилки.

С еще одной...

И еще другой...

Запираться было бессмысленно.

Хоть Мишель-Герхард фон Штольц запирался, как только мог. Вследствие чего улики лишь множились.

— Кровь на вашей одежде и на подошвах ботинок совпадает группой крови с группой крови убитого.

Отпечаток, обнаруженный на полу на месте преступления, размером и рисунком на подошве соответствует размеру и рисунку подошвы вашей обуви.

Вас видели вблизи места преступления, возле киоска, где вы покупали коньяк, найденный на месте происшествия, с вашими «пальчиками» на стекле.

И видели после, когда вы заявились с соучастниками на место преступления, взломав опечатанную дверь...

С соучастниками? Хм... А разве это были не их коллеги? А кто тогда?..

— А разве это были не ваши, не милиционеры? — простодушно удивился Мишель-Герхард фон Штольц.

— Нет, это были не наши, а ваши! — объяснили ему. — Зачем вы явились туда, да еще не один, да еще с кем-то? Только не надо финтить, не надо «лепить горбатого»!..

Но Мишель-Герхард фон Штольц все ж таки стал финтить, «лепить горбатого», «играть в молчанку» и «идти в отказ», но, будучи приглашен в милицейский зверинец, где ему показали «слоников» и прочую экзотическую фауну, раскаялся в содеянном и повинился во всем: в том, что проник в дом известного в стране академика и зарезал его столовым ножом. А заодно, что, помимо академика, ранее застрелил, взорвал и отравил трех банкиров, шестерых уголовных авторитетов, одного народного артиста и девять числящихся в розыске пропавших старушек. Что, кроме того, печатал на дому фальшивые доллары и рубли, которые сбывал в Хабаровске, Салехарде и Нарьян-Маре, что систематически совершал карманные кражи в городском транспорте, совращал малолеток и сбивал на угнанных машинах прохожих...

Прав был Мишка Шутов, утверждавший, что был бы человек хороший, а подходящая статья ему всегда сыщется!

— Слушай, а возьми на себя еще хищение ящика водки в супермаркете и белья с веревки во дворе, — попросил по-дружески Мишеля-Герхарда фон Штольца следователь. — Тебе все равно, а у нас процент раскрываемости... Подумаешь — двадцать бутылок, когда ты поболе них душ человеческих загубил! Ящиком больше — ящиком меньше. Помоги, будь другом, а то премия горит.

Мишель-Герхард фон Штольц стал другом следователя.

И приятелем всего убойного отдела.

И товарищем всему райотделу милиции.