Чтение 13–й страницы книги ~Утомленные счастьем, или Моя случайная любовь~

В самолете рядом со мной села высокая эффектная блондинка по имени Света. Достав из пакета банки с джин-тоником, она протянула одну мне. Я сделала глоток и заинтересованно посмотрела на свою спутницу.

– Света, а ты давно с Заком работаешь?

– Ой, даже не помню. Наверное, лет пять, не меньше.

– А ты уверена, что он нас не подставит? Ведь мы летим по туристической визе, а она заканчивается ровно через пять дней.

– Ну и что? Я и раньше так летала. До сих пор никаких проколов не было. Все на высшем уровне. Рабочую визу долго получать, а я не могу разбазаривать время. Мне деньги нужны. У меня двое маленьких детей.

– У тебя есть дети?! – чуть не подпрыгнула я.

– Конечно, и они хотят есть. Один уже в школу пошел, а другой в садике пока.

– И с кем они сейчас?

– С отцом, с кем же еще?

– Ты замужем? – Удивлению моему не было предела.

– Да, и уже десять лет, – с гордостью ответила Света. – Я рано замуж вышла.

– А твой муж знает, чем ты занимаешься?

– Лена, ты какие-то странные вопросы задаешь. Как ребенок, ей-богу! – Света одним глотком допила джин и отдала пустую банку стюардессе. – Чем мужик меньше знает, тем спокойнее спит. Сама подумай, лег бы он в одну постель с проституткой? Я имею в виду семейную, супружескую постель. Для мужа я работаю в турагентстве. Летаю по всему миру с туристическими группами. Бабки заколачиваю большие, но они и отдачи требуют. С детьми, например, у меня нет возможности сидеть.

– И он ни о чем не догадывается?

– А о чем он должен догадываться, если я, мать двоих детей, тащу на себе весь дом? И при такой-то жизни я успела еще и второго ребенка родить! Правда, с ним теперь больше муж занимается, но на то он и безработный.

– А почему он не приехал тебя провожать?

– Потому что у нас договор: он никогда не будет лезть в мою работу.

– Света, но разве так бывает?

– Бывает. Я тому живой пример. Вон, видишь, Оксана через проход сидит? У нее муж прекрасно знает, чем она занимается.

– И как он к этому относится?

– Спокойно. Если Оксана не принесет в клювике тысячу-другую, то и маленькой дочке не на что будет купить молоко. Она же в доме главный кормилец. Мужу столько за год не заработать. Вот он и закрыл на это глаза. А сам он обыкновенный неудачник. Куда ни устроится, отовсюду выгоняют, или такие копейки платят – курам на смех.

А Оксана пашет как лошадь. И квартиру купила, и машину, и хату нормально обставила. Как тут не закрыть глаза.

– А как же они потом спят?

– Нормально спят. У них любовь.

– Света, а почему твой муж не работает?

– А зачем? На нем дети, стирка, уборка. Ему работы хватает. Он у меня раньше инженером был, вроде и получал неплохо. А потом в стране такая неразбериха началась. Кто сумел, тот и перестроился. А мой не смог. Он у меня честный, коммерцией, а проще говоря – спекуляцией, заниматься не может. Вот мне и пришлось выходить на промысел. Сначала одна крутилась по-тихому, а потом познакомилась с Заком. Тут-то все и закрутилось. Помню, я на первые деньги цветной телевизор купила, так муж от счастья даже заплакал. Радости не было предела. Потом у нас видик появился, потом компьютер – ребенку в игрушки играть. А через пару лет я квартиру по полной программе упаковала, ни к чему не придерешься. Мужу говорю, что, мол, фирма у нас такая богатая, ничего для своих сотрудников не жалеет.

– А ему не кажется странным, что ты получаешь намного больше, чем человек, работающий в туристическом бизнесе?

– Он мне лишних вопросов не задает. Да и что их задавать, если я дважды в год вывожу всю семью на Канары.

– Получается, твой хорошо пристроился!

– Он не пристроился. Он при детях. А с ними знаешь, сколько хлопот? В школу отведи, уроки выучи, горшок вынеси, только успевай поворачиваться, На меня надеяться нечего, я постоянно в разъездах. Месяц назад в Объединенных Эмиратах побывала. Привезла приличные бабки. Как раз на домик в Подмосковье хватило. Хороший домик, кирпичный, навороченный. Муж собирается красивый сад разбить, огород посадить. В общем, осенью начнем потихоньку заниматься. Кстати, а ты как пробилась в нашу группу?

– Меня Зак пригласил. Я с ним несколько лет назад работала.

– Считай, тебе повезло, подружка. В нашу группу пробиться – все равно что конкурс красоты выиграть. Бабки-то нормальные платят. Я даже на второго решилась. Правда, иэтот вопрос пришлось с Заком обсуждать. Он как зверь рычал: поправишься после родов – уволю. Но я за считаные дни себя в порядок привела. Как только течка кончилась – сразу на работу вышла. Мне всегда хотелось иметь двоих детей. Почему бы и не иметь, если финансовое положение позволяет?

– И много ты уже налетала?

– Много. В основном, на Восток и юг. В Японии была, в Кувейте, в Саудовской Аравии. За десять дней десяточку баксов я всегда сколачивала.

А вот Оксана в прошлый раз тридцатку слупила.

Умница девка, раскрутила своего миллионера по полной программе. Впрочем, для миллионера разве это деньги? Я рада, что в Грецию летим. Потрудиться там, правда, придется. Двадцать дней не вылазить из постели – это не каждая выдержит. Да, кстати, Оксана помимо тридцатки приволокла от арабов видеокамеру и классный музыкальный центр.

– Послушай, как тебе удается столько лет обманывать мужа?

– А куда мне деваться? Он же совсем ни на что не способен. Пока я молода, хороша собой, я должна скопить капитал. А затем все брошу к чертовой матери и займусь семьей.

– Света, а если бы ты встретила обеспеченного мужчину, который позволил бы тебе сидеть дома и заниматься детьми, ты бы все бросила?

– Конечно, – тяжело вздохнула моя собеседница. – Ты даже не представляешь, как мне все это надоело. Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик.

Только где сейчас такого встретишь? Мало-мальски нормальные мужики давным-давно заняты. Остались только недоумки какие-то. Я в этой жизни только на себя надеюсь. Понадеешься на мужика – останешься без штанов.

Я отвернулась к иллюминатору и устало закрыла глаза. Судьбы у нас со Светкой разные, но в то же время похожи как две капли воды. Возможно, в этом виноваты мы сами, но скорее всего наша дурацкая система, которая заставляет человека выживать, не оставляя ему никакого выбора.

Глава 15

В Афинах нас встретил улыбчивый, похожий на скромного клерка «менеджер» лет примерно тридцати с небольшим, одетый в светлый, слегка помятый костюм, кажется, из льна – жара в тот день стояла невыносимая, – и без лишних слов, не разрешив даже заглянуть в маленький, наполненный народом бар, чтобы попить воды, торопливо препроводил в микроавтобус, за рулем которого сидел пожилой усатый грек в полосатой футболке, прилипшей к потной спине.

Попетляв по узким, залитым полуденным солнцем улочкам, мы выехали на пригородное шоссе и вскоре остановились у небольшого уютного на вид двухэтажного отеля, утопающего в тени деревьев.

– «Порто Рио», – прочитала я название. – Разве мы здесь будем жить?

– Тоже мне, туристка нашлась, – усмехнулась Светлана. – Жить мы будем у клиентов, а здесь только вещи оставим. Правильно я поняла? – повернулась она к «клерку».

– Правильно, правильно, – закивал тот, отбирая у нас паспорта. – Отработаете – вернетесь сюда. Бабки получите в аэропорту, перед вылетом. Двадцать кусков, как договаривались. Ну, идите переоденьтесь и спускайтесь в ресторан.

Накормили нас вкусно и обильно. Свежая зелень, овощи, мясо на шпажках, холодная минеральная вода, только что выжатый апельсиновый сок. Вина не давали – встреча с клиентами намечалась через два часа.

О «смотринах» даже вспоминать не хочется, но для тех, кто интересуется интимными подробностями, все-таки расскажу: попросили раздеться догола, выстроили в ряд и запустили в комнату «заказчиков» – как видите, никакой романтики.

Больше всего повезло Светлане. Ее «кавалер» хотя и не тянул на Сильвестра Сталлоне, но и на Квазимодо тоже не походил. Мне же досталось такое... Знала бы, не поехала, ей-богу! Но выбирать, однако, не приходилось. Да и камушки, сверкавшие на коротеньких, поросших волосами пальцах, говорили о многом.

Грек увез меня на свою виллу и мочалил до самого утра. Претензий у него было хоть отбавляй.

И стоя, и сидя, и в зад, и в рот... А что делать?

«Желание клиента для вас закон», – напутствовал нас перед отлетом Зак. Вознаграждение было соответствующим. За несколько дней я слупила пару колечек с бриллиантами, симпатичные сережки и толстую золотую цепь пятьсот восемьдесят пятой пробы. В Москве эту дребедень можно будет выгодно продать. Самое страшное началось через неделю. Едва проснувшись, грек заставил меня надеть на голое тело белый кружевной фартучек и, вручив веник, приказал подмести пол в его спальне.

– Ниже, ниже наклоняйся, – пуская слюни, командовал он, наблюдая за мной жадными глазами.

Потом он вскочил и, тряся толстыми телесами, подбежал к резному комоду, который обычно запирал на ключ. В верхнем ящике лежали металлические наручники, плетки и прочие прибамбасы, предназначенные для экстремального секса.

Садист, поняла я и испуганно забилась в угол.

Грек вытащил из ящика тонкую кожаную плетку и принялся меня избивать. От боли и унижения я закричала, стараясь прикрыть голову и лицо руками. Но это еще больше раззадорило грека. Он бил меня до тех пор, пока я не потеряла сознание.

Очнулась я на кровати и уже без фартука. На животе, плечах, руках вздулись багровые рубцы.

Простыня подо мной была мокрой от крови. Грек стоял совершенно голый и громко смеялся, оттягивая не по фигуре длинный пенис.

– О нет, нет, только не это, – взмолилась я и попыталась встать.

– Лежать, – рявкнул грек и навалился на меня всей тушей.

И так повторялось несколько раз. Наконец он устал и, довольный, откинулся на испачканную моей кровью подушку.

– Ты хороший девочка. Ты умеешь работать. Возьми полотенце и вытри кровь, иначе я захочу еще. Запах крови меня возбуждает.

Услышав последние слова, я вскочила с кровати и по грудь замоталась в полотенце. Раны были такими глубокими, что полотенце за считаные секунды пропиталось кровью.

– Мне больно, больно, – испуганно прошептала я.

– Давай трахнемся еще раз, и я позову к тебе врача.

– Но мне плохо.

– Ах, плохо, – засмеялся грек. – Ничего, потерпишь, за такие деньги можно потерпеть. Сейчас я поколочу тебя железным прутиком, а ты покричи погромче. Мне нравятся женские крики. Они возбуждают даже больше, чем вид крови, – Грек сел на кровать и выразительно посмотрел на комод. – Видишь тот ящичек? Он там лежит. – Из открытого рта, как у безумного, потекли слюни. Черные глазки навыкате быстро заморгали. – На нем сохранилась кровь твоей предшественницы. Она была покрепче тебя.

Нет, только не это... Я не вынесу истязаний, я умру...

В изголовье кровати, на широкой полке, предназначенной для всяких мелочей, стояла красивая статуэтка из мрамора. Поджарая, хорошо развитая девушка в легкой коротенькой тунике, накинутой на обнаженное тело. Стройные ноги перетянуты ремешками сандалий. За спиной колчан со стрелами. В руках – лук. Лицо воительницы. Амазонка... Это судьба! Схватив статуэтку обеими руками, я размахнулась и, прикусив губу до крови, с силой опустила ее на уродливую голову своего мучителя. Получай, ублюдок! На тебе, на, на!

За первым ударом последовал второй, за вторым – третий. Движимая злостью и обидой, я не могла остановиться, хотя понимала прекрасно, что грек уже мертв. Остекленевшие черные глаза безразлично смотрели в потолок. Волосы, слипшиеся от крови, торчали в разные стороны, как иголки у старого ежа. Толстый язык вывалился из раскрытого рта. Пенис торчал по-прежнему. Наверное, это протез...

Господи, о чем это я? В доме полно прислуги. У ворот – вооруженная охрана. Теперь мне не выбраться отсюда, не выбраться никогда. Макс...

Как же ты далеко. Макс... Ладно, не время еще раскисать. Надо бы одеться для порядка. Больно-то как... Кровь, везде кровь... Трусики, бриджи, топ... Голова как кружится... Сумочка, моя сумочка... Что это в ней? Кольца? Сережки? Не нужны они мне, не возьму... Забирай обратно свое добро, садист чертов!

Высыпав содержимое сумочки на грудь мертвого грека, я собрала последние силы, на подгибающихся ногах вышла из спальни и потеряла сознание.

Карета «Скорой помощи» доставила меня в тюремный лазарет. Зарешеченное окно не оставляло ни малейшей надежды на побег. Впрочем, мечтать о побеге было бы глупо. Паспорта нет, из одежды одна рубашка с проставленным на ней крупным фиолетовым номером: 478. Я – убийца. Убийца... Слово-то какое зловещее... Ничего, надо привыкать... Греческие законы я, конечно, не знаю, но, думаю, выбор невелик. Пожизненное – раз, вышка – два. Вот и весь сказ. Я бы, наверное, предпочла второе. Зачем мне, спрашивается, жить?Макса я не увижу никогда и даже не смогу услышать по телефону его голос. Ладно уж, пусть сажают на электрический стул. Было бы словом с кем перекинуться на прощанье...

На соседней кровати под капельницей лежала молодая девушка. Курносый нос, волосы русые, как у меня. Нет, она не гречанка, это определенно. Но кто? Русская? Полячка? Она-то сюда как загремела?

Размышления мои прервала вошедшая в палату медсестра. Ну и мымра! Специально, что ли, таких в тюрьму набирают? Посмотрев на меня, «мымра» удовлетворенно кивнула и, растянув тонкие губы в жалкое подобие улыбки, сделала кому-то приглашающий жест. Так, начинается, невольно подобралась я. Следователя, наверное, прислали. А может, консул пришел?

Вместо консула, распространяя запах дорогих сигарет и хорошего одеколона, в палату вошли двое мужчин. Один из них в полицейской форме, другой – в штатском. Прежде всего мне подсунули какие-то бумаги, и я, не читая, подписала их.

Удовлетворенно хмыкнув, полицейский положил их в кожаную папку и сел на придвинутый «мымрой» стул.

– Нам удалось предположительно установить вашу фамилию, имя и отчество, – на ломаном русском языке сказал мужчина в штатском. – Хотелось бы уточнить дополнительно цель вашего визита.

Опустив глаза, я промолчала.

– Известно ли вам, кого именно вы убили? – продолжил допрос переводчик.

«Мымра» и ему предложила сесть.

– Конечно, известно, – криво ухмыльнулась я. – Сексуального извращенца.

Переводчик что-то сказал полицейскому, и тот записал это в свой блокнот.

– Какие у вас были отношения? – вновь спросил переводчик.

– Он платил мне за секс.

– Вы русская проститутка?

– Да, я русская проститутка, – спокойно ответила я.

– И сколько он вам платил?

– Тысячу долларов за ночь. Остальное перепадало моему сутенеру.

Мужчины удивленно переглянулись и быстро залопотали по-гречески. «Впечатлениями обмениваются, гады», – равнодушно подумала я и отвернулась к окну.

– А зачем вы его убили? – прозвучал следующий вопрос.

– Зачем? А что бы вы сделали на моем месте? Он накинулся на меня с кулаками, а я стала защищаться. И знаете, я получала от этого наслаждение. Ни сожаления, ни угрызений совести я не испытывала.

– Вы сделали это осознанно или в состоянии аффекта?

– Я сделала это осознанно.

– Дрянь, ты даже не представляешь, какого влиятельного человека ты убила!

Переводчик вскочил со стула и отвесил мне звонкую пощечину.

– Да пошел ты, – только и ответила я.

Больше в тот день меня не тревожили. После допроса другая уже медсестра, молодая и приятная на вид, принесла мне поесть. Вот уж не знаю, как кормят в российских тюрьмах, но здешний обед мне понравился. Большой кусок золотистого рыбного филе со слабым привкусом лимонного сока, горстка поджаренной во фритюре картошки, свежие огурчики, сладкий компот. К этому прилагалась горстка разноцветных таблеток, которые немедленно последовали в раковину – буду я пить всякую дрянь!

Девушка на соседней кровати по-прежнему лежала без движения. А может, она умерла? – испугалась я и, поспешно вскочив, схватила ее за тонкое запястье, пытаясь нащупать пульс. Нет, жива вроде... Руки холодные, исколотые, на предплечьях едва заметные синячки... Наркоманка, выходит... Повидала я таких на своем веку. Даже сама одно времяпробовала дурь, но остановилась вовремя, к счастью. Жалко, девчонка молодая, красивая... Попалась скорее всего за сбыт наркоты.

Постояв немного у зарешеченного окна, я растянулась поверх суконного одеяла и, закрыв глаза, стала думать о Максе. Теперь-то он никогда не узнает, что со мной приключилось. А если бы узнал? Взорвал бы, наверное, эту тюрьму к чертовой матери. Он такой, он может... Перевернувшись на бок, я уснула.

Разбудил меня удушливый запах дыма. В палате было темно, но сквозь щели двери слабо просвечивал колеблющийся красноватый свет. Сомнений не оставалось, в коридоре что-то горело.

Но ведь в этом чаду можно задохнуться! Медсестра, охранники – где же они все?

Зажимая нос обеим руками, я выглянула в коридор. Охраны у дверей не было. Откуда-то снизу доносились громкие крики, кажется, раздавались какие-то команды. Справа, со стороны лестницы, стеной наступал огонь. До него оставалось метров пять, не больше. Шаловливые язычки пламени, совсем не страшные на вид, были еще ближе. Бежать, бежать немедленно! А как же соседка? Девчонка лежит в беспамятстве. Кто ей поможет, кто?

Подскочив к кровати наркоманки, я сбросила ее на пол и волоком, задыхаясь и кашляя в ядовитом дыму, потащила к выходу. Огромная стена огня с ревом и свистом, достойным курьерского поезда, неслась прямо на меня. Единственный путь к отступлению был безнадежно отрезан.

Глава 16

Где я? В раю? Ага, попаду я туда, как же... Тело болит невыносимо. А еще говорят, что покойники ничего не чувствуют. Вам бы такое «не чувствуют»!

Жжет, везде жжет... Жжет? Ну да, я же горела.

В тюремном лазарете начался пожар. Я попыталась вытащить из палаты свою соседку, но замешкалась и попала в самое пекло. Значит, меня все-таки спасли... Ах, ах, какое гуманное отношение к заключенным! Дорого им мое лечение обойдется...

Бинтов намотали с километр, не меньше, из носа трубки какие-то торчат... Представляю, на кого я теперь буду похожа. Видела я однажды по телевизору обожженную девушку.Не лицо – сплошная рана. Руки – у Фредди Крюгера и то симпатичней. Лучше уж залезть на крышу и сигануть оттуда вниз. Впрочем, мне и так не жить. Я ведь убийца...

У-бий-ца... Нет, мне это слово определенно нравится. Я уже начала к нему привыкать. А девчонка та, моя соседка, наверное, погибла. Выходит, ей повезло больше, чем мне. Она ведь даже в себя не пришла. Раз – и к праотцам. Счастливая! Глотать-то как больно, гортань чужой кажется, как будто наждачной бумагой по ней прошлись. А может, я теперь и говорить не смогу? А, какая разница!

Молчать и то лучше, чем отвечать на унизительные вопросы здешних служителей Фемиды. Размахался ручонками, переводчик несчастный...

Знает же, что за меня и заступиться некому. Максим остался в России, в Москве. Больше мы с ним никогда не увидимся. Безнадежно-то как: никогда. Подвел меня, Танька, твой дружок, ох как подвел... Хотя... Горькая правда дорожку найдет. Не Толик, так другой бы сказал. Мало ли у меня было клиентов...

Слух мой внезапно уловил чьи-то легкие шаги. Девушка. Медсестра, конечно. Лет восемнадцать-двадцать, не больше. Странно, что такая хорошенькая согласилась работать в тюремном лазарете.

Посмотрев на меня, девушка эмоционально всплеснула руками и, обращаясь к кому-то, кто стоял, по-видимому, у дверей в коридоре, что-то громко закричала. Топот бегущих ног – и за ее спиной появилась пожилая седоволосая женщина с удивительно добрым лицом. Одета со вкусом, в ушах – бриллиантовые сережки. И запах – восхитительный запах французских духов!

– Доченька моя, – по-русски запричитала она, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. – Ты узнаешь меня? Это я, твоя мама. Ну зачем ты, глупенькая,уехала из дома? И что тебе не жилось в родном Питере? Ведь мы с папой ни в чем тебе не отказывали! И дались тебе эти наркотики! Ничего, милая, мы тебе все прощаем. Ты у нас поправишься. Ты будешь самая красивая девочка на свете!

Я отупело смотрела на женщину, стараясь понять, что она говорит. Дочка, наркотики, Питер...

Кажется, она принимает меня за свою дочь.

– Машенька, девочка моя, ты только держись. Как только врачи разрешат, я увезу тебя в Россию. У нас там ожоговые центры, говорят, неплохие. А если понадобится, мы поедем в Америку и там тобой займутся лучшие специалисты.

Бедная, как она убивается... Если бы не эта дурацкая трубка, торчащая из моего рта, я бы сказала ей, что она, к сожалению, ошибается, но...

– Не волнуйся, дочушка моя золотая. – Женщина достала платок и смахнула слезы. – Ты поправишься, обязательно поправишься. Мы с папой сделаем все возможное, для того чтобы ты стала прежней. Папочка тебя ждет не дождется и не будет ругать. Ой, да что же это я! – спохватилась она и достала из сумочки сотовый. – Надо же папочке сообщить, что ты жива!

– Виталик, – закричала она еще громче, улыбаясь сквозь слезы, – наша девочка нашлась. Я ее опознала. Что? По глазам, да. Глазки у нашей Машеньки такие красивые, такие глубокие – ни у кого таких нет! Материнское сердце обмануть трудно, ты и сам знаешь об этом. Полицейские проверили чудом сохранившуюся картотеку и с уверенностью подтвердили, что наша Машенька лежала именно в этом тюремном лазарете. Что? Да-да. Она находилась в наркотической коме. Господи, и как только она осталась жива? Хвала всевышнему за то, что он ее не отнял. Ну а об остальном поговорим потом. Пока, целую тебя.

– Папочка с нетерпением ждет твоего возвращения, – сказала она, уже даже не пытаясь вытирать слезы, заливавшие ее доброе лицо. – Просто он сейчас не может приехать. Ты же знаешь, у него много дел.

Когда женщина встала и направилась к выходу, мне захотелось немедленно посрывать с себя все трубки и закричать во весь голос о том, что она, увы, ошибается, что я не ее дочь. Что ее дочь Маша, судя по всему, лежала в одной палате со мной, на соседней кровати, рядом, когда начался этот страшный пожар, что она была без сознания и скорее всего погибла, раз уж так получилось, что ее, Машу, Марию, наркоманку с исколотыми руками, совсем еще молоденькую курносую девчонку, принимают за меня – Лену. Проститутку из Москвы...

Из пересохшей гортани не вылетело ни звука.

Даже головой я не могла помотать.

Женщина оглянулась в дверях, махнула мне рукой на прощанье и вышла.

На следующий день она пришла опять. Потом она поселилась в моей палате. Ночью спала на диванчике, который принесли специально для нее.

Хотя, ой, не знаю, спала ли она вообще. Когда бы я ни открывала глаза, вышвырнутая страшной болью из зыбкой полудремоты, она постоянно находилась рядом со мной. Держала меня за руку, успокаивала, говорила что-то ласковое, улыбаясь сквозь слезы. Я так привыкла к ней, что в душе называла ее мамой. Если бы я могла говорить, я бы и вслух назвала ее так, но... Говорить я по-прежнему не могла.

В Греции я провела примерно полгода. Бинты с меня так и не сняли. Что было под ними, я не видела, так как перевязки делали под наркозом. Со слов моей новой мамы я давноуже знала, что лечение будет продолжено в Штатах. В один прекрасный день меня осторожно переложили на носилки и на машине отправили в аэропорт. Затем – многочасовой перелет, подробности которого я не запомнила, так как под завязку была накачана спасительным морфием, и – Вашингтонский ожоговый центр, на который возлагались особые надежды. Впрочем, надежды возлагала мама, а я – не знаю. К боли телесной за это время я привыкла, но душевная боль оказалась куда более мучительной. Во-первых, я страшилась увидеть себя с уродливым, стянутым коллоидными рубцами лицом. Кому я буду нужна в таком обличье? Ну а во-вторых, я, конечно, боялась, что мой невольный обман(проклятая гортань! – если бы не она, я бы рассказала всю правду в самом начале!) будет раскрыт. Я не Маша, я – Лена. Машина мама рано или поздно догадается об этом. Догадается и откажется от меня. Это-то и будет, пожалуй, самым страшным испытанием для меня.

В Вашингтоне я перенесла несколько операций. Наконец с меня сняли бинты. Скосив глаза, я первым делом посмотрела на руки. Боже... Лучше бы я их не видела. Если руки такие, то что же с моим лицом?

К зеркалу я осмелилась подойти лишь спустя два дня. Так я и думала – рубцы, везде рубцы. Рот от уха до уха, как у лягушки. Нос провалился почти полностью. Узкие глаза-щелочки скошены к вискам, ресницы, брови отсутствуют, волос на голове нет. Покачнувшись, я упала в обморок.

– Машенька, дочушка моя, – как сквозь вату, долетел до меня мамин плач. – Ручки-то какие холодные! Доктор, сделайте что-нибудь! – Это уже не ко мне. – Машенька, Маша, ты слышишь меня, родная? – Резкий запах нашатыря заставил открыть глаза. – Ягодка моя, как ты меня напугала!

Машенька, это только начало. Отдохнешь немного, наберешься сил, и тебя опять прооперируют. Организм молодой, справится. Мы с папой никаких денег не пожалеем, чтобы вернуть тебе красоту!

Я попыталась поцеловать мамину руку. Но у меня ничего не получилось. Тогда я прижала ее к своей щеке и, успокоенная, замерла.

Глава 17

Ранней весной мы с мамой наконец покинули Вашингтон и вернулись в Россию. В Пулковском аэропорту нас встретил папа. Хотя нет, «папа» – так, наверное, будет правильнее. Седоволосый подтянутый мужчина в длинном кашемировом пальто. Глаза серые, властные. За спиной два телохранителя. Ну, этот-то точно усомнится в том, что я его дочь... Хотя если это и произойдет, то не здесь, позже. Лицо мое почти полностью прикрыто платком. На обезображенный лоб низко нахлобучена широкополая шляпа, специально купленная мамой для дальнего перелета. По всему видно, разоблачение мне пока не грозит.

Не заезжая домой, мы поехали в госпиталь.

Там меня поджидала отдельная палата-люкс. Холодильник, телевизор, море цветов. Забыв о своем уродстве, я на минуту почувствовала себя счастливой.

– Машенька, кто старое помянет, тому глаз вон, – целуя меня, сказал папа. – Я все для тебя, дочка, сделаю. Заставлю здешних эскулапов вылепить из тебя Галатею. Не сделают – на месте пристрелю!

Кто такая Галатея, я, честно говоря, не знала, но мне все равно было приятно. Меня любили, меня жалели, мне хотели помочь. Ну, не мне – Маше. Но пока я об этом никому не скажу. А может, и не скажу вовсе.

В один из дней, когда мама отлучилась куда-то ненадолго, я попыталась позвонить Максу. Его телефон я помнила наизусть.

– Да, – коротко ответил он и настороженно замолчал.

Я покрепче прижала трубку к уху, стиснув зубы, чтобы не разреветься.

– Простите, вас не слышно, – сказал Макс и отключился.

Говорить я так и не научилась. Хотя уже могла произносить отдельные звуки. Каждый день со мной занимался специально приглашенный логопед. Он ставил передо мной зеркальце и заставлял часами отрабатывать движения губ. Постепенно артикуляция восстановилась. Когда я впервые сказала «мама», растягивая по-детски гласные, моя благодетельница прослезилась.

– Ма-ма, ма-ма, – без конца повторяла я, искренне желая сделать ей приятное. Мне и самой было приятно. Я бы хотела иметь такую маму, как эта милая женщина.

В госпитале мне несколько раз пересаживали донорскую кожу. Какая-то часть отторгалась, и все приходилось начинать сначала, но большая – прижилась. Лицо мое изменилось. Рубцы стали не такими заметными, а некоторые исчезли совсем.