Чтение 10–й страницы книги ~Воевода заморских земель~

Софья улыбнулась самой лучезарной улыбкой – толстяк с нее глаз не сводил, видно, понравилась. Чуть не подавился рыбьей костью, чучело пучеглазое.

После третьей кружки Олег Иваныч перешел к делу. Порасспросив гостей о красотах их родного города – те отвечали словно бы не очень охотно – адмирал-воевода ловко перевел разговор на торговые пути, тропинки, перевалы. Тут купцы отвечали подробней, но как-то… У Олега Иваныча сложилось впечатление, что говорил больше переводчик. Тощий и пучеглазый отделывались короткими фразами, а у переводчика получалась целая речь с подробным описанием местности. Олег Иваныч хорошо понимал купцов – онна их месте тоже бы не выкладывал все тайны первому встречному владыке – сегодня он для них пир горой устроил, а завтра, может, войной пойдет! Всякое бывает – осторожность, она в купеческих делах не помеха. Потому, услышав краем уха, как в перерывах между тостами тощий купец, обернувшись, что-то строго сказал переводчику, лишь понимающе усмехнулся. Видно, одернул парня купец, чтоб болтал меньше. Тот, бедный, аж съежился. Явно купчишки что-то скрывают – блюдут свои интересы. А ну-ка, поставим их ра… тьфу… как бы это помягче… в неудобное положение.

Олег Иваныч незаметно подмигнул Софье и обратился к тощему:

– Сколько еще времени почтенные купцы намерены пробыть у нас?

Купцы переглянулись, переговорили по-своему. Толстяк улыбнулся, ответил уклончиво:

– Кто знает? Может, мало, а может, много. Как пойдут дела.

– Хорошо, – кивнул Олег Иваныч. – Тогда не согласятся ли почтенные купцы, чтобы их переводчик хотя бы чуть-чуть поучил нас вашему языку? Кажется, он несколько отличается от языка, на котором говорят наши соседи-масатланцы.

Тощий нахмурился, опустил веки – видно, думал, как половчее отказать. Предложение адмирал-воеводы явно не вызвало у него особого энтузиазма.

– Э… К сожалению, мы сами плохо знаем язык новгородичей, поэтому постоянно нуждаемся в переводчике, – высказался наконец тощий. – И только из исключительного уважения и безграничного почтения к владыке белых людей мы, конечно, выполним вашу просьбу. Тламак – так зовут переводчика – будет у вас каждый вечер в течение трех дней… Смотри, порождение ящерицы, не сболтни лишнего! – строго предупредил он Тламака.

Олег Иваныч удовлетворенно кивнул. Он давно уже заметил на левой руке юного индейца изображение зигзагов и линий. Именно такая татуировка была у того скромника, что не так давно привел обкурившегося пейотлем Ваню и быстро удалился, не дожидаясь слов благодарности.

Ближе к ночи, выпроводив с почетом гостей, Олег Иваныч пересек просторный двор с хозяйственными постройками и цветником и, пройдя сквозь небольшую дверцу в стене, оказался во внутреннем дворике небольшого домика лекаря.

– Не помешал? – поднимаясь по невысоким ступенькам, весело спросил адмирал-воевода.

Геронтий – как всегда, аккуратный, подтянутый, с черной холеной бородкой – оторвался от своих дел – толок что-то в небольшой медной ступке – встал навстречу гостю, пододвинул резное кресло:

– Садись, Олег Иваныч. Завсегда тебе рады. Кваску?

Адмирал-воевода кивнул. Маисовый квасок у Геронтия был знатный – все признавали.

Выпив с хозяином, Олег Иваныч поинтересовался Ваней. Где, мол, младого вьюношу черти носят?

– На залив ушел, рыбу ловить. Скоро вернуться должен. – Геронтий заметил беспокойство, промелькнувшее в глазах гостя. – Да не волнуйся ты, Олег Иваныч, не один ведь пошел-то, с дружинниками. Хороший парень там есть, Николай Акатль, надежный, богобоязненный. В хоре у отца Меркуша поет.

Олег Иваныч кивнул. Уже вторую неделю крещеный индеец Николай Акатль работал под началом Гришани младшим опером, сиречь – приказным ярыжкой. И делал успехи. По крайней мере, Гриша его хвалил. Умен-де и исполнителен. Ха! А не Гриша ли к Ване этого Николая приставил? После того случая с пейотлем.

С улицы послышался смех, кто-то шумно, по-индейски, прощался. Хлопнула створка ворот, легкие шаги взбежали по ступенькам крыльца. Снимая на ходу мокрую рубаху, в горницу вошел Ваня, оставляя после себя влажные следы.

– Дядюшка Геронтий, во-от такую рыбину чуть с Николаем не поймали! – Запутавшись в рукавах, Ваня тем не менее попытался широко развести руками.

– Чего ж – чуть? – усмехнулся адмирал-воевода.

– Ой! Здрав будь, господине Олег Иваныч! – сняв, наконец, рубаху, радостно приветствовал гостя Ваня. Затем огорченно махнул рукой: – Как ни тянули с Колей – ушла, зараза! Самих чуть не утянула, вон, все мокрые!

– Хороша, видно, была рыбина. – Олег Иваныч внимательно посмотрел на мальчика. – Вот что, Иван, – значительно произнес он. – Есть у меня к тебе важное поручение.

– Исполню все, что велишь! – заверил Ваня, посмотрев прямо в глаза грозному воеводе.

– Тогда слушай. Начиная с завтрашнего вечера, будешь учить местный язык. Учить тебя будет некий Тламак, переводчик, чуть тебя старше…

Подробно проинструктировав Ваню, Олег Иваныч выпил с Геронтием на посошок и удалился тем же путем, что и пришел.

На окраине, в корчме Кривдяя, гуляли рыбаки-поморы с коча «Семгин Глаз» вместе с кормщиком Иваном Фоминым. Невесело гуляли, больше так, по привычке. В конце осени зарядили дожди, завыли злые ветра, и вздыбившийся, словно необъезженный жеребец, океан терзал берега залива огромными темно-бирюзовыми волнами. Никакой рыбалки и прочего промысла, естественно, не было. Вот и шлялись рыбаки по злачным местам. Не хватало в Ново-Михайловском – так индейский Масатлан, считай, рядом. Туда тоже ходили, драки устраивали – сам адмирал-воевода лично конфликт улаживал. Вернулся злой, на площади у церкви сразу указ вывесил, буде кто в пьянстве буянит – имать нещадно, да в поруб. Пущай посидит, подумает. Человек с десяток уже бросили – попритихли рыбачки. Теперь вот по-тихому гулеванили, без драк особых – ну там, пару ребер кому сломают либо сопатку расквасят – то разве драка? Так, ерунда.

На улице змеилось дождем хмурое небо. Дымил, догорая, очаг. У стены, рядом с входом, наигрывал что-то грустное на длинной свирели спившийся пожилой индеец. Тоска…

– Ну, давай, тащи перевару, Кривдяй! – хлебнув кислого октли, скривился Фомин.

– Верно, Иване! – тут же поддержал его Матоня. – Да не жалей в долг, Кривдяюшка, потом, как пойдет рыба, расплатимся!

– Да уж, расплатитесь вы, – пробурчал про себя Кривдяй, поставив на стол захватанный жирными руками кувшин. Рядом, положив нечесаную башку на руки, храпел Олелька Гнус. Его не будили – и самим выпивки мало: Кривдяй, черт жадный, не наливал много.

– Пейте по чарке за мой счет, – махнул серым полотенцем хозяин корчмы. – Да собирайтесь по домам – время позднее, не ровен час, корчму из-за вас прикроют. Вчера вонприказной дьяк наведывался, все вынюхивал что-то.

– Так ты виру-то плати, Кривдя, вот и не закроют! – со смехом бросил Фомин.

– Виру? – Кривдяй взвился, видно, подначка задела его за живое. – Заплатишь тут с вами виру, как же! Вон тот молодой господин, что храпит сейчас на столе…

– Олелька, что ли?

– Ну да, он. Знаете, сколько он мне должен? Давно его пора за долги в поруб! Вот первой же страже и сдам! Ей-богу, сдам. Ты б хоть сказал ему, дядька Матоня!

Матоня осклабился:

– Не раз уж говорено было. Да ведь он, вроде, и не пил без меня.

– Ага! – Кривдяй покачал головой. – Не пил, как же. На него одного почитай бочка браги ушла. – Он наклонился ближе к заросшему волосами Матониному уху, шепнул еле слышно:

– Не уходите сразу. Поговорить бы…

Наступала ночь. В корчму уже заглядывали стражники – закрывай, мол. Выпроводив припозднившихся гуляк, Кривдяй поднес стражникам по чарке перевара и, пожелав им доброй стражи, вернулся к столу. Матоня толкнул в локоть Олельку.

– А? Что? – спросонья замахал тот руками. – А, это ты, дядька Матоня? Когда за зипунами пойдем?

– Вот и я о том же, – хищно усмехнулся Кривдяй. – Вижу, какими глазами вы на цацки у местных смотрите. Пора б уж и не смотреть. Пора дела делать. – Он деловито щелкнул пальцами – служка вмиг принес кувшин с октли.

– Расклад такой. – Кривдяй самолично разлил напиток по кружкам. – Половина добытого – мне, половина – вам.

Матоня недобро скривился:

– Это ж ты без ножа нас режешь, родимец!

– А вы что-то другое предложить можете? – вопросом на вопрос ответил Кривдяй. – Вы не местные, ходов-выходов здесь не знаете, с добычей запалитесь запросто. Я все жкой-кого знаю.

– Это дикарей купчишек-то? – пьяно засмеялся Олелька.

Серая тень страха на миг промелькнула по узкому лицу корчмаря, всего лишь на миг, затем он совладал с собой. Но Матоне вполне хватило и этого мига. Понял – боится купцов Кривдяй, смертельно боится!

Ничего не сказал Матоня, лишь незаметно наступил под столом Олельке на ногу.

– Что ж делать, согласны мы, – с притворным вздохом согласился он. – Только запросто так шататься по улицам – себе дороже выйдет. Может, наводки какие есть?

– Все есть, други! – заулыбался корчмарь. – И места, и наводки. Людей только мало…

Он тут же замолк, спохватившись, что на радостях от удачной сделки сболтнул лишнего. Матоня и это запомнил. Пригодится.

Они с Олелькой все-таки успели выстроить хижину до дождей. Да и что там строить-то? Вкопали четыре столба, повесили плетенку, глиной обмазали – все, готов дом. Крышу камышом прокрыли, из такой же плетенки соорудили забор, во дворе сложили камни для очага. Не хуже, чем у многих других получилось… хотя это, конечно, смотря с чем сравнивать. Ясно, что не хоромы. А на хоромы – заработать надо! Да не здесь, у черта на куличках, хоромины те поиметь, а, скажем, хотя бы в Москве или в Вологде, на худой конец, в Устюге. В Новгороде-то уж больно наследил в свое время Матоня – боялся соваться. Ничего, будут еще хоромы, будут.

Матоня усмехнулся и, простившись с Кривдяем до завтра, подхватил под руку Олельку. Порывы ветра разгоняли облака, ненадолго открывая желтые огоньки звезд. Низкое черное небо дышало влагой.

Он пришел на следующий день, сразу после обеда – проводник и переводчик Тламак. Поклонился, тщательно обтер от грязи босые ноги – грудь и плечи его прикрывал плащ из волокон агавы, набедренная повязка была расшита бисером.

– Вот тебе ученики, – поздоровавшись, Олег Иваныч провел юного индейца в горницу, где чинно сидели за столом несколько молодых дьяков и Ваня. Увидев последнего, Тламак вздрогнул – впрочем, Ваня не узнал его, по крайней мере, никак не выказал этого.

– Язык науйа прост. – Молодой индеец улыбнулся ученикам. – На нем говорят отоми, миштеки, пупереча, даже далекие ацтеки-теночки. – Он вздохнул. – Правда, некоторые слова могут отличаться, но, в общем, они довольно схожи. Можете их записать, если боитесь, что забудете.

Дьяки послушно окунули в чернильницу перья.

– Коатль, – продиктовал Тламак первое слово. – На языке науйа это значит – змея. Мазатль – лань, атль – вода, теспатль – нож, точтли – заяц, гуаутли – орел… – Он посмотрел в окно – опять дождило. – А на улице – киютли эекатль – дождливый ветер. Или ветреный дождь. В общем – сыро и неуютно.

– Откуда ты так хорошо знаешь русский, Тламак? – спросил после окончания занятия Ваня. Молодые дьяки уже ушли, поклонившись и заложив за уши перья, собирался в путь и Тламак.

– Я часто бывал здесь, с купцами. – Поправив на плечах плащ, индеец задержался в дверях. – С самого детства я слышал язык белых людей. Вот так, понемногу, и научился.

Тламак врал, отвечая Ване. Вернее, не говорил – потому что боялся – всей правды. О тайном православном храме на его родине, где часто поют песни по-русски, о старом монахе-подвижнике, что крестил его когда-то в далеких горах отоми, о часовне, разрушенной отрядом молодых воинов-ацтеков. Тламак и сам был ацтеком. Только – тайным христианином. Он спрятал тогда святые книги, жаль, не смог спасти монаха – его принесли в жертву на алтаре Уицилапочтли – племенного ацтекского бога. Ничего этого не рассказал Тламак: жестокий Таштетль, похожий на ощипанную ворону, приказал не болтать в жилище владыки белых, а наоборот – широко раскрыть уши. И слушать, слушать, слушать. Если надо – спрашивать. Все вызнать. О больших морских лодках, об укреплениях, а самое главное – о страшном оружии белых, по мощи сравнимым с могуществом богов.

Он вернулся в корчму ночью – по пути опять подходил к церкви Фрола и Лавра, украдкой молился, спрашивая у Господа совета. А может, рассказать все о Таштетле владыке белых? О том, что страшные ацтекские боги давно жаждут их сердец и, похоже, скоро дождутся – не зря же Таштетль и толстый Аканак так настойчиво собирают сведения о Ново-Михайловском. Того же они требуют и от него, Тламака! И торопят – быстрее, быстрее. Иначе… Иначе – его ждет пирамида с храмом Уицилапочтли на плоской вершине. И жертвенный обсидиановый нож в кровавой руке жреца! Тламак не хотел такой смерти, вполне обычной и даже почетной для ацтеков и подвластных им племен. Ацтеки верили – без человеческой крови остановится бег солнца, и все живое на земле погибнет, погрузившись в пучину мрака. Верили. Но он-то, Тламак, знал, что это не так! Что почитаемыеего племенем боги – Уицилапочтли, Кецалькоатль, Тескатлипок – вовсе не боги, а мерзкие языческие демоны, что на самом деле мир устроен гораздо добрее и лучше, чем рассказывают жрецы, что… Нет, вряд ли его поволокут на жертвенный камень – слишком много чести. Просто сдернут кожу да кинут священным змеям шевелящийся кусок красного живого мяса. Бррр… От подобной перспективы Тламак передернул плечами и снова подумал: а смог бы он совершить подобный подвиг за православную веру? Покачал головой, усмехнулся. Нет, вряд ли. Нечего и думать. Слишком слаб он, слаб и труслив. И слишком боится боли.

– А что, Гриша, работать, я смотрю, ты совсем разучился? – Олег Иваныч строго взглянул на старшего дьяка. – Уличные грабежи – почитай каждый день, да некоторые – со смертоубийством! Ух, силы небесные!

Старший дьяк Григорий молчал – а что ответишь-то? Сам знал: запустил оперативную обстановку, со статистикой полный беспредел – число грабежей увеличилось в несколько раз по сравнению с весной – если верить записям в писцовых книгах. Олег Иваныч, похоже, верил. Да и попробуй, не поверь тут, когда… Да еще и со смертельным исходом!

– Глянь-ка, Григорий! – Адмирал-воевода потряс пачкой листков, густо исписанных красными чернилами. – Думаешь, что это?

– Тут и думать нечего, – покраснел Гриша. – Челобитные.

– То-то и оно, что челобитные, – усмехнулся Олег Иваныч. – И, заметь, все не от наших, вновь прибывших, а от местных, кто и раньше тут жил. Тати, пишут, бывали и раньше,но нынче уж от них совсем спасу нет! Нынче – это с нашего появления. О чем это говорит?

– Из наших кто-то крысятничает, – тихо произнес Гриша. Он как будто стал ниже ростом – дружба дружбой, а за работу адмирал-воевода строго спрашивал. – Думаю привлечь к раскрытию лучшие силы…

– Чего? – Олег Иваныч скептически усмехнулся. – А они у нас есть, эти лучшие силы? Кроме этого, ну, того, что в церковном хоре поет у отца Меркуша… как его?

– Николай Акатль.

– Во-во. Кроме него, имеется кто-нибудь? Из местных, я имею в виду.

– Есть пара ребят. – Гришаня потупился.

Олег Иваныч лишь вздохнул тяжело:

– То-то и оно, что пара… Чего делать-то будем?

Последнюю фразу Олег Иваныч произнес спокойно, тихо. Понимал – отсутствие агентурной сети вовсе не вина Гриши, тем более не его вина, что кривая преступности с появлением в Ново-Михайловском новгородской экспедиции резко пошла в верх. Кто приплыл-то? Ушкуйники. А ушкуйники через одного с законом не дружат, как ни тщательно отбирал их Олег Иваныч для экспедиции. Однако ж за каждым не уследишь, да и не нужно это. Другое нужно – повышения процента раскрытия и, соответственно, – наказания. Говоря простым языком – сыскать шильников, имать да – до суда – в поруб.

– Сыскать, – обиженно пожал плечами Гришаня. – Легко сказать. Кто искать-то будет? Коли…

– Знаю. Все знаю, Гриша! – Олег Иваныч положил руку на плечо старому другу. – И что агентуры нет, и сотрудников пока мало, и людишки у нас, сам знаешь какие… Но что местные жители о нас с тобой скажут? Да ладно о нас, о Новгороде, Господине Великом? Что нет, мол, порядка, даже шильников имать не могут. Жили-де без них спокойно, и еще прожили бы, лучше б не приезжали. Плохо, Гриша, когда про власть таковы слова глаголют.

– Ясно – плохо.

– Потому – вычислить надобно татей как можно быстрее. Давай-ка вместе думать.

– Давай, Олег Иваныч! – воспрянул духом Гриша.

– Тогда вот тебе первое задание. – Адмирал-воевода потеребил бороду: – Рисуешь чертеж посада и – буквально по улицам – расписываешь все грабежи, с указанием числа и времени. Понятно?

Гришаня кивнул.

– После с чертежом ко мне. Да, и этого с собой захвати, Николая.

Поклонившись, старший дьяк Григорий Сафонов удалился, прихватив с собой челобитные.

Олег Иваныч вышел во двор – сквозь разрывы золотисто-фиолетовых туч ярко голубело небо. Солнечные лучи, высвечивая тучи, падали на Ново-Михайловский посад почти осязаемыми – можно потрогать – параллельными линиями. С моря дул влажный ветер. Было тепло. Олег Иваныч улыбнулся. Ему нравилась здешняя зима. Адмирал-воевода прошелся по двору, перекинулся парой фраз со стражей, остановился на высоком крыльце, вздохнул полной грудью. К чему-то вспомнились стихи про мороз и солнце – день чудесный. Мороз… Олег Иваныч поежился, вспомнив зимовку на берегах Индигирки, унесшую столько жизней. Радоваться морозу может, пожалуй, лишь полный идиот. А вот здесь – хорошо! Ни те снега, ни те льда. Красота! О чем еще и мечтать человеку? Тем более, что заканчивался сезон дождей, и небо все чаще светилось синью.

Сверху по лестнице вдруг прогремели чьи-то шаги. Пронеслись, словно кто скатился кубарем. Распахнулась дверь – чуть не в лоб Олегу Иванычу, – вот и помечтай тут, повспоминай стихи – пришибут!

Словно бы не замечая никого вокруг, сбежал с лестницы во двор купеческий переводчик Тламак. Обернулся на миг и скрылся в воротах. В глазах юноши Олег Иваныч заметилстрах.

Интересно. Кто б его мог так напугать? Индейцы вообще не склонны к излишним эмоциям.

Олег Иваныч пожал плечами, задумчиво протянул руку к двери… И получил-таки! Хорошо – по руке, не по лбу, объясняй потом Софье, что не по пьяни.

– Ой, Олег Иваныч… – затормозил на крыльце Ваня, в красной шелковой рубахе, без шапки, с взъерошенными темно-русыми волосами. Светлые глаза смотрели прямо.

– Спасибо, что не зашиб, – усмехнулся адмирал-воевода. – Носитесь тут, на пожар будто.

– Да не на пожар, батюшка! – Ваня был явно взволнован. – Ведь ты ж, Олег Иваныч, самолично мне указал Тламаку божка золоченого показать!

– Ну, показал? – Олег Иваныч начал кое-что припоминать.

– Показал, – кивнул Ваня. – Он, Тламак-то, ровно сам не свой сделался. Прошептал что-то – и ну бежать.

– А что именно прошептал.

– Да не запомнил я. – Ваня махнул рукой. – Ицила… Уцила…

– Уицилапочтли?

– Вот! Так и прошептал. А ты, Олег Иваныч, откуда знаешь?

– Уицилапочтли. – Не отвечая на вопрос, тихо повторил адмирал-воевода. – Уицилапочтли. Это ведь вовсе не божество отоми. Откуда его знает Тламак? Сталкивался раньше? Вполне возможно. А может… Может, этот Тламак вовсе не из отоми? А тогда кто купцы?

Дул ветер, нес по улице коричневую песчаную пыль, еще вчера плотно прибитую дождями. С утра уже проглядывало солнце, высушивая напоенную дождями землю и поднимая пыль, так же как и летом.

Порыв налетевшего ветра качнул плетенную из агавы циновку, закрывавшую узкий вход в глинобитную хижину, маленькую, с плоской тростниковой крышей. Она стояла на самой окраине посада, почти у стены, скрытой колючим кустарником. Сразу же за стеной располагались предгорья, начинались дикие места, с доносившимися по ночам рычаньями оцелота и пумы. Распахнув циновку, ветер швырнул в хижину пыль, разбудив спящих там мужчин – Матоню и Олельку Гнуса.

Проснувшись с чиханьем, Матоня высморкался, выругался, потянулся. Протерев глаза от закиси, ткнул пяткой Олельку. Тот недовольно засопел, пробурчал что-то.

– Вставай, вставай. Хватит спать. На рынок пора!

– Да ну, дядько Матоня, – заныл Олелька. – Завтра сходим.

– Вставай, говорю! Некогда завтра, – сурово прикрикнул Матоня. – Нам краску покупать, забыл, что ли? Краска кончилась.

– Так сам-то…

– Я те дам – сам! – всерьез рассердился Матоня. – Ужо как огрею веткой!

Убоявшись угрозы, Олелька вскочил на ноги.

Ново-Михайловский рынок располагался на главной площади посада, у храма Михаила Архангела. Небольшой – ясно дело, не чета новгородскому Торгу – но все же довольнолюдный и шумный – индейцы народ сдержанный, но шуму добавляли новгородцы, которых среди рыночных торговцев было примерно половина. Поначалу, лет пятьдесят назад, пришельцы и местные различались по предмету торговли: новгородцы в основном торговали кузнечными изделиями, горшками и сукном, а индейцы – маисом, плодами и красивыми плащами с мозаикой из разноцветных птичьих перьев. С течением времени ситуация изменилась, и теперь в этом смысле царила подлинная демократия – кто чего промыслил, тот тем и торговал. Было совсем неудивительно увидеть на лотке бородатого новгородского купца бирюзовые подвески с пером кецаля, а на циновке перед босоногим индейцем были беспорядочно разложены замки и подковы тихвинской работы. Как они попали к индейцу и на кой черт ему подковы – за неимением лошадей – одному Богу известно.

Пройдя мимо мясного ряда, где продавали тушки индюков и кроликов, Матоня с Олелькой свернули ближе к церкви, где в тени деревьев притулилась небольшая открытая с фасада лавка Онисима. Сам хозяин, новгородец Онисим, иногда промышлял настенной росписью, потому и в лавке его, наряду с расписными глиняными корчагами и деревяннымимисками, можно было за сходную цену приобрести растительные и минеральные краски, олифу, кисти и прочие принадлежности художественной богемы.

Подойдя к лавке, Матоня с Олелькой оглянулись – все в порядке, любопытных поблизости нет – и поздоровались.

– И вам доброго здравия, господа богомазы! – улыбнулся им Онисим – длинный лошадинолицый мужик, похожий на высохшую жердь. – Снова охру брать будете?

– Ее, – кивнул Матоня.

– А кистей не надобно ль?

– А на фига нам твои… – начал было Олелька, но тут же умолк, получив хорошего тумака.

– Возьмем и кисти, друже Онисим, – фальшиво улыбнулся Матоня. – Старые-то совсем истрепались. Ну, пока красочки заверни.

– И куда ж вы столько охры изводите? – взвешивая на ржавых весах краску, поинтересовался Онисим. – Что, в Ново-Михайловском новый храм расписывают?

– Не, не в Ново-Михайловском, – отмахнулся Олелька. – В этом… ну, который рядом…

– В Масатлане?

– В Мас… В нем.

– Ну, Бог вам в помощь, работнички.

Ближе к ночи – уж кончилась вечерняя служба – Олег Иваныч с супругой, благостные, вышли из церкви Михаила Архангела. Хорошо вел службу бывший пономарь отец Меркуш – хоть сам на вид и неказист будто, незаметный такой, серенький – а выйдет к алтарю, так словно плечи расправятся! Очи пылают, голос звучит торжественно, чинно:

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…

А хор как поет! Слезу вышибает. Сразу видно – от души славят Господа. Федот, псаломщик, нет-нет, да и глянет на паству – как, мол, хористы? Да чего глядеть – и так все ясно – замечательные хористы, хоть и непрофессионалы, так, самодеятельность. Почитай все из местных индейцев, ну, есть, конечно, и русские, к примеру во-он тот тощий мужик, что стоит у колонны – ну и морда у него, прямо лошадиная! А голос громкий, приятный – бас, кажется. Рядом молодой парень из местных, Николай Акатль. Олег Иваныч его сразу с подачи рядом стоящего Гришани заприметил. Николай видом приятен, черноволос, ликом смугл, одет по-православному – в порты с онучами и белую подпоясанную рубаху с вышивкой.

– Я чертеж-то составил, что ты просил, – шепнул Гриша. – После вечерни принесу.

– Ладно тебе, – махнул рукой Олег Иваныч. – С утра давай.

Софья неодобрительно посмотрела на них – начиналась служба, а они, ишь, шепчутся! Ох уж и должность у Олега Иваныча хлопотная – даже в храме Божьем покоя нет.

К ночи вызвездило. Из-за облака выплыл месяц – золотистый, рогатый, подобрался неспешно к звездам, видно, завел беседу. На площади перед храмом зажгли светильники. Народ не расходился – завтра было воскресенье – радовался погожему дню – а похоже, именно такой и будет завтра, распогодилось. Надоели уж дожди, правда, многие новгородцы, что зимовали в Гусиной губе, считали – теплый-то дождичек куда как лучше мороза.

Олег Иваныч посмотрел на небо, приобнял жену, да сам же сконфузился – уж больно большая вольность, по нынешним временам, на людях вот этак вот. Софья повела плечами,оглянувшись украдкой – улыбнулась. Видно, понравилось.

– А пойдем-ка, жена, погуляем, – неожиданно предложил Олег Иваныч. – От охраны сбежим да, как в детстве, попровожаемся. У моря-то ночного давно ль была-то?

– Сто лет не была, – усмехнулась боярыня. Снова оглянулась. Засмеялась чему-то. Да вдруг схватила супруга за руку, оттащила в тень и ну давай целовать!

– Ну, ты даешь, супружница! – отдышавшись после жаркого поцелуя, прошептал Олег Иваныч. – Так пойдем, прибой послушаем. Заодно корабельную стражу проверим.

– Ну, вот! – шутливо обиделась Софья. – А я-то думала… Опять дела!

– Все успеем,– многообещающе улыбнулся адмирал-воевода.

Они прошли небольшим переулком, свернув на людную улицу – народ возвращался с вечерни. Многие узнавали отца-воеводу, кланялись. Откуда-то быстро нарисовалась охрана – четверо дюжих молодцов в кольчугах и с копьями.

– Куда идем, господин воевода? – поинтересовался старший охранник.

– В гавань. Посты проверим.

Стражник молча кивнул и ретировался. Знал – не любит адмирал-воевода слишком навязчивой охраны. Ближе к городской стене улица стала сужаться, кое-где в лунном свете блестели лужи. Олег Иваныч поддержал супругу под локоть. Вот и ворота – мощные, хорошо укрепленные, с четырьмя пушками, недавно снятыми с какого-то судна.

Ночная стража не спала:

– Кто идет?

– Руса.

– Тихвин. Проходи.

Тихо, без всякого скрипа, отворились ворота – хоть и не проверял никто специально: а смазаны ль петли? Стражникам платили не худо – те и старались, дорожа службой.

Шумел близкий прибой, дул ветер, растрепывая волосы и запутывая складки плаща. Где-то далеко в горах слышался затихающий вой койота. Впереди, в гавани, виднелись дрожащие огоньки. Черные громады судов покачивались у причалов, чуть слышно скрипя снастями. Слева, у масатланской дороги, шумела дубовая рощица.