Чтение 5–й страницы книги ~Шпионский роман~

Шпион спрятал пистолет, нагнулся с крутого откоса и рывком вытянул их наверх – сначала одного, потом второго.

– Зашибли? – спросил Октябрьский, кивая на левую руку агента, плотно прижатую к боку.

– Немного, локоть. Ерунда, перелома нет. Но скатать парашют не сумею. Помогите, А потом кинем в воду.

– Ну-ка, Руди, – подтолкнул старший майор Егора, – давай в четыре руки. Это мой помощник, – объяснил он парашютисту. – Между прочим, служил в Люфтваффе. С парашютами управляться умеет.

Тот кивнул. Теперь он повернулся лицом к лунному свету, и Дорин разглядел широкое лицо с приплюснутым носом, прищуренные глаза. Агент беспрестанно поводил шеей, оглядывая белый простор. Но там было пусто и тихо, только шелестел ветер.

Сняли парашют с кустов, высвободили стропы, в два счета скатали.

Немец, или кто он там, стоял чуть поодаль, наблюдал. Ногой придерживал рюкзак.

Сейчас товарищ старший майор начнет его пульпировать, знал Егор. Перед арестом нужно вытянуть из фашиста как можно больше информации.

– Не болтало? В воздухе? Прогноз был неважный, мы с полковником Кребсом беспокоились, – приступил к делу старший майор, как бы ненароком упомянув заместителя военного атташе, который, по сведениям Органов, имел в германской разведке более высокий статус, чем его начальник.

Агент промолчал.

Подтащили парашют к обрыву, скинули в воду. Громкий всплеск, черные брызги, потом белая пена. Надо же, под самым берегом, а не мелко.

– Что же мы не познакомимся? – сказал Октябрьский, поворачиваясь. – Это, как я уже сказал, Руди. Ну а я гауптман Решке. Приветственная депутация в полном составе. Акто вас провожал? Вы откуда вылетели – из Мишена или из Штеттина? Ну, будем знакомы. И протянул руку.

Из инструктажа Дорин знал, что заброской агентов в СССР сейчас занимается Абверштелле (то есть, региональное управление) «Кенигсберг», с разведшколой и аэродромомв прусском местечке Мишен, и Абверштелле «Штеттин». Про первое подразделение мало что известно, про второе информации вообще ноль.

Широко улыбнувшись, парашютист подал правую ладонь и вдруг резко качнулся вбок. Левая рука, якобы ушибленная во время приземления, согнулась в локте, тускло блеснула черная сталь. Ярко полыхнула вспышка, слившись с грохотом выстрела, но Октябрьский каким-то чудом успел ударить по дулу, и пуля ушла в землю.

Старший майор схватил пистолет за ствол, крикнул:

– Егор!!!

Дорин рванулся, но парашютист выпустил пистолет, отпрыгнул назад и, крякнув, влепил Октябрьскому ногой в грудь.
[Картинка: _007.jpg]

Старший майор, взмахнув руками, рухнул с крутого берега – судя по всплеску, прямо в прорубь. Однако смотреть в ту сторону было некогда – правой рукой агент уже рвализ кармана маузер.

– Лында! Хады чекистские! Поубываю! – яростно хрипел перекошенный рот.

Украинец, успел подумать Егор, налетая на противника. Для начала зацепил аперкотом в подбородок, и сразу провел серию быстрых ударов: в корпус, в корпус, в корпус, в лицо, в лицо, в лицо.

От последнего, завершающего, парашютист опрокинулся навзничь, маузер отлетел в сторону, но Егору всё казалось мало.

Прижав руки упавшего к земле коленями, он молотил наотмашь, как никогда в жизни. На ринге или в драке он всегда сохранял хладнокровие и ясность мысли, а тут потемнело в глазах, уши будто заложило. Дорин сам не слышал, что при каждом ударе выкрикивает:

– На! На! На!

Кто-то схватил его сзади за плечи, отшвырнул.

Над Егором стоял старший майор, мокрый и перепачканный землей.

– Ты что!? Убьешь! А ну посвети.

Стуча зубами от возбуждения, Дорин достал из кармана фонарик.

Агент лежал, закатив глаза. Вместо лица – кровавая каша: нос свернут на сторону, сломанная челюсть полуотвисла, меж разбитых губ блестят осколки зубов.

– Вроде живой… Просто отключился. Эк ты его, – покачал головой Октябрьский, щупая пульс. – Неинтеллигентный ты человек, Дорин. Не умеешь обращаться с иностранцами.

Хоть с него ручьем лила вода, но голос был спокойный, всегдашний, и от этого Егор окончательно пришел в себя. Огляделся вокруг. Увидел, как по льду бегут черные фигуры – услышав выстрел, группа сорвалась с места.

– Он не иностранец, он украинец, товарищ старший майор.

– Вот как? Вы даже успели поболтать? Что еще он тебе сообщил?

– Ничего. Линда, говорит, гады чекистские, поубиваю. Но говор украинский, сто процентов. Чего он вдруг стрелять-то стал?

Октябрьский сокрушенно почесал скулу.

– Чего-чего… Дурак я, вот чего. Наврал, выходит, Лауниц про Линду-то. Хорошо хоть этот нас с тобой сразу не завалил. Очень уж в себе уверен был. Нас только двое, а у него в левой руке ствол… Эй! – крикнул он, оборачиваясь к озеру. – Лауница притащили?

– Так точно, здесь он! – откликнулся Поручик, он уже был под самым обрывом. – Что у вас, товарищ начальник?

Не ответив, Октябрьский стремглав сбежал вниз по короткому, но крутому склону. Оттолкнул Поручика и Головастого, распихал бойцов и подлетел к носатому немцу, которого волокли в самом хвосте.

– Линда, значит, Линда? – пронзительно крикнул он.

Егор был уверен, что старший майор ударит немца, фон Лауниц тоже – он сжался, дернулся назад, однако конвоиры держали крепко.

Но Октябрьский не ударил. Упер руки в бока, с любопытством наклонил голову.

– Зачем наврали?

Оставив бесчувственного парашютиста на попечении Поручика, Егор спустился на лед – послушать, что ответит немец.

Тот долго молчал. Наконец, глядя себе под ноги, сказал:

– Все равно убьете. Не консула же вам вызывать, после того, как вы утопили дипломата и представителя «Фарбен-Индустри»…

Фон Лауниц покосился куда-то в сторону и снова быстро опустил голову.

Это он на полынью, догадался Егор и поежился. Неужели опять?

– Логика понятна, – кивнул арестованному Октябрьский. Он снял бурку, вылил из нее воду. Проделал то же со второй. Поглядел на конвоиров. – Что смотрите? В воду его.

И скинул куртку. Ему набросили на плечи сухой полушубок.

– А-а! Не надо! Ради бога! – задохнулся криком фон Лауниц, тщетно попытался упереться ногами, но каблуки скользили по льду.

Немца повалили у края, сунули головой в воду.

Егор почувствовал, что в третий раз этого зрелища не вынесет. Отвернулся – хоть и было стыдно собственного слюнтяйства.

– Отставить! – приказал старший майор. – Давайте его сюда.

Фон Лауница усадили на лед. Он хватал воздух ртом, мокрые волосы прилипли ко лбу.

Подойдя, Октябрьский сел на корточки, заговорил мирно, рассудительно:

– Я вот что подумал. Раз вы наврали с паролем – значит, вы человек с характером. Это хорошо. Жить, судя по воплям, вам хочется. Это тоже неплохо. Значит, у нас есть база для сотрудничества. Решайте сами: работаете со мной, или предпочитаете назад, в полынью.

Немец закрыл глаза. По лицу прошла судорога.

– Нет… Нет! Что вы хотите? Что я должен сделать?

– Дайте ему шапку, а то простудится. Волосы вытрите! Вот так… – Старший майор похлопал фон Лауница по плечу. – Скажете полковнику Кребсу, что парашютиста отнесловетром на озеро, и лед не выдержал. Вы трое побежали его спасать, под Решке и Штальбергом лед подломился. Вы не могли спасти всех троих, выбрали парашютиста. Причем вытащили не только его самого, но и рюкзак. Куда вы должны были доставить гостя?

– На конспиративную квартиру. Кузнецкий мост, 19.

– Ишь, наглецы, – удивился Октябрьский. – Это же в ста метрах от Лубянки!

– Наглость тут не при чем, – будто оправдываясь, стал объяснять немец. – Видите ли, в том районе эфир перенасыщен радиосигналами. Идущими из вашего ведомства. Ещеодин будет незаметен. Это удобно.

Старший майор удовлетворенно улыбнулся:

– Значит, наш хлопец – радист. Имелась у нас такая версия. А скажите, Лауниц, какой все-таки был пароль?

– «Фау-Цет».

Покосившись на Егора, Октябрьский виновато развел руками:

– Вот тебе и вересковый мед. Горе от ума, на старуху бывает проруха, век живи – век учись, чужая душа потемки, а также прочие народные мудрости… Ладно, не будем посыпать голову пеплом. Работа не окончена. Идем со мной, Дорин, ты мне понадобишься.

А фон Лауницу сказал напоследок, жестко:

– Вы только не вздумайте нарушить наш уговор. Факты есть факты: «груз» мы взяли, явку на Кузнецком вы сдали. Поверьте, вам во всех смыслах будет приятней идти по жизни с нами.

И с разбега влетел на кручу.

– Ну что тут, Подъяблонский? Очухался этот?

– Я ПодъЯблонский, товарищ начальник. Нет, лежит. Прикажете дать нашатырю?

– Сам. Ты мне сапера подошли.

Старший майор взял едко пахнущий пузырек, наклонился над радистом. У того всё еще шла носом кровь, из разинутого рта вырывалось хриплое дыхание.

– Я сапер, товарищ начальник, – доложил подбежавший боец с кожаной сумкой за плечами, похожей на школьный ранец.

– Возьмите рюкзак. Проверьте на наличие мины. У Абвера новая мода: перед сбросом груза заводят часовой механизм. Если агент разбился или схвачен, через сорок минутили через час взрыв. Мы так 19 февраля под Каунасом трех ребят потеряли. Да не здесь копайся! – прикрикнул он на сапера, начавшего расстегивать рюкзак. – Подальше оттащи, а то подорвешь дорогого гостя. И меня заодно.

Прежде чем сунуть пузырек под нос парашютисту, Октябрьский сказал:

– Ну, Дорин, до сих пор были цветочки. Ягодки начнутся сейчас. Не сломаем его сразу, пока мозги не встали на место – потом труднее будет. Момент оптимальный. Шок, воля от потери сознания ослаблена. Ты нагнись, чтоб он тебя видел. И сооруди рожу поужасней.

Дал нюхнуть пленному нашатыря – тот дернул головой, страдальчески простонал, захлопал глазами.

В первую секунду взгляд был несфокусированным, потом парашютист увидел свирепо оскаленную физиономию Егора и, всхлипнув, попытался вжаться в землю.

Октябрьский ткнул Дорина локтем. Тот понял без слов.

– У, гад фашистский! – и занес кулак.

– Пока не надо, – прикрикнул на него старший майор – и парашютисту. – Кто такой? Диверсант? Террорист? Против кого замышляете теракт? Против руководства Советского Союза?

– Ни, я не диверсант! Я радист, радист… – забормотал пленный, не сводя глаз с Егорова кулака.

– Эй, сапер, там в мешке рация есть? – крикнул Октябрьский, обернувшись.

– Нету, товарищ начальник! – донеслось из темноты.

– А мина?

– Есть какая-то коробка. Я в нее пока не лазил. Но вроде не тикает.

– Это не мина, это рация. Нового типа, – сказал пленный. – Я покажу.

Раскололся? А что если это все-таки мина, и он хочет подорвать себя вместе с чекистами?

Похоже, об этом же подумал и Октябрьский. Тут Егор проявил инициативу, легонько стукнул радиста по скуле. Вроде чепуха, а тот весь затрясся:

– Это правда рация! Честное слово!

– Ну что ж, – усмехнулся старший майор. – Сапер, как тебя! Тащи коробку сюда!

Передатчик был плоский, весом килограмма три, а размером с толстую книгу. На занятиях по радиоделу Егор таких компактных не видел.

– Фу-ты, ну-ты, – восхитился старший майор. – Это у вас в отделе «Т» теперь такие делают? Вещь!

– Их всего несколько пробных экземпляров, – поспешил сообщить радист, по-южному выговаривая: «нэсколько», «экзэмпляроу». – Сигнал уникальный, идентифицируется на приемнике-близнеце. Применяется только для особо важных агентов.

– Кто особо важный? Ты? – презрительно бросил Октябрьский.

Это он нарочно его шпыняет, сообразил Егор. Морально доламывает.

– Ни, шо вы! Я отправлен в распоряжение агента «Вассер».

– Ах, к «Вассеру», вот оно что. – Старший майор пальцами сжал Егору локоть: внимание! – и небрежно протянул. – Поня-ятно. Радист ему, значит, понадобился… Ну что, изменник Родины, поможешь нам с Вассером повстречаться? Или… – Угрожающий кивок на Егора.

– Да чего теперь… Помогу, – повесил голову пленный.

– Перебинтовать его! – крикнул тогда Октябрьский.

Пока радисту перевязывали разбитое лицо, Дорин шепотом спросил:

– А кто это «Вассер», товарищ старший майор?

– Впервые слышу. Судя по всему, большая шишка. Персонального радиста ему отправили, да вон с какой помпой. Рация опять же, для особо важных. Неспроста это. Имею предчувствие, что герр Вассер поможет нам внести ясность по главному вопросу бытия: когда начнется война. Ну-ка, порасспрашивай его. Он к тебе явно неравнодушен.

– Есть порасспрашивать.

Дорин сел на корточки рядом с радистом, и тот сразу испуганно заморгал.

– Не бойся, не трону. Тебя как звать?

– Степан. Степан Карпенко.

– И как же нам добраться до Вассера, Степан Карпенко?

Старший майор стоял сзади, внимательно слушал, как Дорин ведет допрос.

– Та не знаю я. Он сам позвонит. На явку.

– Допустим. А как он выглядит? Возраст, рост, приметы.

– Ей-богу, не знаю. Мне сказали: жди, позвонит человек, назовет пароль. Поступаешь в его распоряжение. Прикажет: умри – значит, умри. И всё.

– А какой пароль?

– «Извиняюсь, товарищ Карпенко, мне ваш телефон дали в адресном столе. Вы случайно не сын Петра Семеныча Карпенки?»

– А отзыв есть?

– Да. Нужно сказать: «Нет, товарищ, моего батьку звали Петро Гаврилович». Тогда Вассер скажет, что делать.

– Еще что можешь сообщить про Вассера?

– Ничего. Чем хотите поклянусь.

Октябрьский тронул Егора за плечо: достаточно. Отвел в сторону, сказал:

– Молодцом, боксер. Подведем итоги. Операция «Подледный лов» прошла хлопотно, но успешно. Улов такой: завербован Лауниц, взят и обработан радист с рацией; главное же – имеем выход на некоего аппетитного Вассера, про которого мы пока ничего не знаем, но мечтаем познакомиться.

Глава пятая.

Файв о’клок у наркома

В ярком цвете неба, в особой прозрачности воздуха ощущалась свежая, набирающая силу весна. Солнечный свет лился сквозь высокие окна. Сидевшие за длинным столом нет-нет, да и поглядывали на эти золотые прямоугольники, где меж раздвинутых гардин виднелись крыши и над ними увенчанный звездой шпиль Спасской башни. Каждый, посмотревший в сторону окон, непременно щурился, и от этого в лице на миг появлялось что-то неуловимо детское, никак не сочетавшееся с общим обликом и атмосферой кабинета.

Комната была скучная: массивная официальная мебель, тускло поблескивающий паркет, на стене географические карты, завешенные белыми шторками. Цветных пятен всего два – огромная картина «Вождь и Нарком на открытии второй очереди Уч-Кандалыкской ГРЭС», да бело-золотой чернильный прибор «Обсуждение проекта Советской конституции», подарок на сорокалетие хозяину от сотрудников центрального аппарата.

Десятиметровый стол, за которым обычно проходили совещания руководства, выглядел непривычно.

Посередине две вазы (одна с фруктами, другая с печеньем), серебряный самовар, стаканы с дымящимся чаем.

Кроме самого Наркома и наркома госбезопасности в чаепитии участвовали еще четверо – трое в военной форме, один в штатском.

Собственно, чай пил один Нарком, лысоватый крепыш в пенсне, за стеклышками которого поблескивали живые, насмешливые глаза. Остальные к угощению не притрагивались – сосредоточенно слушали бритого военного с двумя ромбами в петлицах.

Вот он закончил говорить, сел.

– Хорошо, товарищ Немец, – одобрил хозяин, в чьей речи ощущался легкий грузинский акцент. – Как всегда, коротко, ясно и убедительно. Теперь послушаем аргументацию товарища Японца.

Все кроме человека, которого Нарком назвал «Немцем», повернулись к коренастому брюнету с одним ромбом, сидевшему напротив. Тот поднялся, привычным жестом оправил ремень, прочистил горло. «Немец» же (это был старший майор Октябрьский) нагнул крутолобую голову и принялся рисовать в блокноте штыки и шпаги. Перчатка на правой руке ему мешала, из-за нее колюще-режущие предметы выходили кривоватыми.

Традицию чаепитий Нарком завел относительно недавно, к ней еще не успели привыкнуть, оттого и стеснялись. В отличие от табельных совещаний, где присутствовали, согласно должности, заместители обоих народных комиссаров, а также начальники управлений, отделов и направлений, на чай к Самому приглашали без учета званий, по интересу. Приветствовался свободный обмен мнениями, даже споры и возражения начальству. Для того и подавался чай, чтобы подчеркнуть неофициальность этих бесед, которые Нарком шутливо окрестил «файв о’клоками». В такой обстановке он вообще шутил чаще обычного и держался запросто. Говорил мало, больше слушал.

Нарком госбезопасности, тот обычно рта и вовсе не раскрывал, подчеркивая этим что в присутствии Самого его номер второй. Мнение Октябрьского о наркоме госбезопасности было такое: человек умный, но очень уж осторожный. Как говорится, дров не наломает, но и пороха не изобретет

Форточка качнулась под дуновением ветерка, по полированной поверхности стола пробежал солнечный зайчик – полыхнула мельхиоровая ложечка, в вазе мягко залучился янтарный виноград.

Фрукты были отборные. В конце апреля винограда, персиков, абрикосов нет даже в распределителе для высшего комсостава, а тут пожалуйста.

Старший лейтенант Коган не выдержал – деликатно отщипнул виноградину, потом вторую. Потянулся и за персиком, но убрал руку. Был Коган подтянут, плечист, рыжеволос. Сегодня его звали «Англичанин».

Каждому из четверых приглашенных на «встречу по интересу» Нарком дал прозвище: «Немец», «Японец», «Англичанин», «Американец». Интерес же нынче был нешуточный – определить, какое из направлений разведывательно-контрразведывательной работы следует считать приоритетным. От этого зависело распределение сил, ресурсов, кадров – короче говоря, всё.

Каждый по очереди излагал свою точку зрения, народные комиссары слушали.

Октябрьский выступил первым. Сказал, что на сегодняшний день главную угрозу для СССР несомненно представляет фашистская Германия, что нападение в июне или даже в конце мая весьма вероятно. В подробности проводимых спецгруппой мероприятий не вдавался, в столь широком кругу это было ни к чему. Лишь зачитал последние агентурные данные, перечислил основные аргументы. Старший майор был уверен, что позиция у него крепкая, куда сильней, чем у остальных.

Вторым выступал «Японец», начальник японского направления майор Лежава.
[Картинка: _008.jpg]

– …Наши дипломаты недооценивают ихнего самурайского коварства, товарищи, – говорил он. – Переговоры переговорами, но даже если мы подпишем с ними договор о нейтралитете, что для самурайской клики дипломатический документ? Когда это японцев договоры останавливали? Может, когда они в 1904 году без объявления войны на Порт-Артур напали? Или на Хасане в 38-ом? На Халхин-Голе в 39-ом? Я так считаю, товарищи, что сейчас наступает решающий момент. В эти самые дни в Токио определяется, куда качнет Японию: на Север против СССР или на Юг, против американцев. А что самураи полезут в большую драку, сомнений не вызывает. Ихняя военщина нарастила такую мощь, так разогналась, что не сможет остановиться, даже если захочет…

Дальше Лежава коротко обрисовал борьбу, которую ведут две партии внутри японской верхушки – армейская и морская. Генералы выступают за войну на суше, против Советского Союза. Адмиралы – за войну на море, против США. И те, и другие оказывают давление на императора Хирохито. По мнению майора, все силы и средства следовало бросить на то, чтобы помочь морской партии – вот ключ к победе в предстоящей войне с Германией. А что войны с немцами не избежать, чуть раньше или чуть позже, это и без форсированных разведмероприятий спецгруппы «Затея» понятно.

Октябрьский на выступавшего ни разу так и не взглянул, но клинки в блокноте делались всё хищнее – с зазубринами, со стекающими каплями крови. Появились там и самурайские мечи, единственное свидетельство, что старший майор все-таки слушает коллегу. А не смотрел он на Лежаву, потому что имел к нему счет, до сих пор не предъявленный и не оплаченный.

«Японец» заметно волновался. От этого грузинский акцент, и без того более очевидный, чем у Наркома, сегодня особенно чувствовался – имя японского императора, например, прозвучало, как клекот орла: Кхырокхыто.

Дела у Лежавы были так себе. Еще недавно его направление считалось ведущим, особенно после подписания Советско-германского пакта, когда немецкая разведка якобы свернула работу против СССР и передала свою агентуру японцам. Но после блицкрига немецкая угроза снова вышла на первый план. Лежаве урезали финансирование, он стал реже бывать у Самого. Оттого сейчас и нервничал.