Чтение 11–й страницы книги ~Шпионский роман~

– Ерунда.

Викентий Кириллович кивнул:

– Вот это по-нашему, по-гусарски. Хоть ухаживать еще не разучились.

– Нет, всё равно не получится, – вздохнула Надя. – Наивный ты человек, Георгий. Билетов не достанем, даже стоячих.

– Зачем нам стоячие? – улыбнулся Дорин на «наивного человека». – Сядем в лучшем виде, на места из директорского фонда.

Она посмотрела на него с радостным восхищением, как ребенок на фокусника. Папаша тоже удивился:

– Кто вы, прекрасный юноша? Гарун аль-Рашид?

В общем, момент для, так сказать, официального представления сложился самый что ни на есть удачный. Всё равно ведь рассказать про свою службу нужно – мало ли на сколько придется снова исчезнуть. А так выйдет и эффектно, и культурно. Пускай папаша из-за своей интеллигентности и отдельной дачи сильно не задается. Егора Дорина тоже не на помойке нашли.

– Вот, – достал он из кармана красную книжечку, удостоверение сотрудника литерной спецгруппы. – С этим документом могу входить куда угодно, в любое культпросветучреждение, с правом посадки на любые места.

Первое, что заметил Егор, произнеся эти слова, – страдальческую гримасу на лице Викентия Кирилловича. С чего бы это?

Надя – та потянулась к книжечке:

– Ой, что это? Абонемент?

Он поневоле улыбнулся.

– Скорее, охотничий билет. С правом охоты на волков, которые точат зубы на нашу Родину. – И, посерьезнев лицом, объяснил. – Я, Надюша, сотрудник Органов. Всего тебе рассказать не могу, не имею права, но работа у меня ответственная, секретная. Может, в будущем придется опять исчезать без предупреждения. Так надо. Ты за меня не беспокойся, я волков не боюсь. Это пускай…

«Это пускай они меня боятся», хотел закончить он с бесшабашной улыбкой и тряхнуть чубом. Но чуба у младшего лейтенанта теперь не было, он про это забыл, и лихой улыбки тоже не получилось – с таким выражением лица смотрела на него Надежда.

– Ты чекист? – пролепетала она. – Нет, нет! Не может быть!

– Да чего ты так переполошилась? – растерялся Егор.

– У тебя фуражка с синим верхом? Ты по ночам ломишься в квартиры? Ты… ведешь допросы? – В ее глазах застыл ужас.

– Ну да, есть у меня и фуражка, только я ее сто лет не одевал, – еще пытался обратить всё в шутку Дорин. – Аресты-допросы, это больше по линии НКВД, а я служу в НКГБ…

– Это одно и то же. Папа! – повернулась Надя к отцу, голос ее дрожал. – Что я наделала! Папа!

Она бросилась к доктору на грудь и горько заплакала. Викентий Кириллович неловко гладил ее по затылку, на Егора не смотрел.

– Вы же советские люди! Не враги какие-нибудь! Что вы на меня так? – захлебнулся потрясенный Егор. – Мы под пули идем, жизнью рискуем! Чтоб вас защищать! А вы… Да выхоть знаете, что скоро… Надя! Я же люблю тебя!

Тут она обернулась. Глаза были мокрые, но не жалобные – непреклонные:

– Уходи. Навсегда.

Еще и махнула на него рукой, будто прогоняла какую-то примерещившуюся нежить.

Этот жест был обидней всего.

Дорин вскочил из-за стола. Хотел сказать напоследок что-нибудь горькое, с достоинством, но не нашел слов. Протянул лишь:

– Эх, ты…

И кубарем слетел с крыльца.

Грудь прямо разрывалась, не хватало воздуха.

Споткнувшись на ровном месте, Егор не помнил, как вышел на улицу.

На столбе жизнерадостно вещал репродуктор:

– В связи с постановлением Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 23 февраля «О мероприятиях по расширению посевов и повышению урожайности кок-сагыза» многие колхозы впервые обратили внимание на узкие места в возделывании этого полезного растения…

Трясущимися руками Дорин раскурил «казбечину» и затоптался на месте – от волнения не мог сообразить, в какую сторону идти до станции. Ах да, влево.

За что? За что она его выгнала? Ведь ничего не знает, ничего не понимает! Он хотел объяснить, чуть было не разболтал государственную тайну, а она его и слушать не стала! Замахала, как на собачонку!

Он кинулся к калитке, нажал на кнопку звонка: раз, второй, третий.

Радио перешло с бодрого тона на сдержанно-озабоченный – это пошли международные новости:

– На греческом фронте английские имперские войска продолжают отступать, неся тяжелые потери… Ряд членов английского парламента требует в ближайшее время открытия дебатов по вопросу о военном положении. По сообщениям корреспондента Юнайтед-пресс, в Лондоне циркулируют слухи о предстоящих изменениях в составе кабинета министров…

Наконец, открыли.

В проеме стоял Викентий Кириллович.

– Зря стараетесь, молодой человек. Надежда к вам не выйдет.

Ни враждебности, ни настороженности в лице доктора не было – лишь печаль и, пожалуй, сочувствие. От этого Егор сразу как-то сник, и возмущение поувяло.

– Плачет? – тихо спросил он.

– Хуже. Молчит.

– Викентий Кириллыч, ну объясните хоть вы ей. Я же не гестаповец какой, я Родину защищаю! Чего она? Будто я из чумного барака!

– Если б вы болели чумой, она бы вас лечила… – Доктор снял очки, помял переносицу. – Послушайте, молодой человек, в вас есть что-то симпатичное… Во всяком случае, вы не похожи на других. Может быть,покане похожи. Послушайте моего совета: идите, живите своей жизнью, а Надежду забудьте. Она в покойницу-мать, для нее есть только белое и черное, оттенков серого она не различает. Право, уходите. Целее будете.

С этими словами, смысла которых Егор не очень-то понял, Викентий Кириллович захлопнул калитку.

После международной обстановки голос в репродукторе должен был снова повеселеть – в конце выпуска обычно шли новости культуры. Но диктор вдруг выдержал паузу и заговорил строго и скорбно, как если бы умер кто-нибудь из членов правительства или разбился самолет.

– Сегодня в четырнадцать часов пятьдесят минут на Крымском мосту произошло трагическое происшествие. Трехтонный грузовик «Мособлстройтреста», не справившись с управлением, врезался в двухэтажный троллейбус маршрута «Б», который упал в воду. Из Москвы-реки водолазами извлечено 83 мертвых тела, которые доставлены в Первую Градскую больницу. Для родственников запросы по телефону В1-96-54.

Вот уж беда так беда, подумал Егор. Что его любовные терзания по сравнению с такой ужасной катастрофой? 83 человека! Битком набитый троллейбус, все едут по своим делам, умирать никто не собирается. А тут удар, треск, крики. Всплеск, жадное бульканье речной воды… Бр-р-р.

Первым делом Егору, конечно, вспомнился рассказ таксиста – насчет двухэтажных троллейбусов. Вождь глядел как в воду, причем в самом буквальном смысле.

Но в следующую секунду младший лейтенант похолодел. Нарком говорил шефу о дорожно-транспортном происшествии и велел слушать девятичасовые новости!

Тук-тук-тук-тук-тук, мелко заклацали зубы.

«Казбечина» упала на землю, рассыпались мелкие искры.

Глава девятая.

«Ме-е, ме-е»

– Вот так-то, Дорин, – сказал шеф. – Потому он и Нарком, и даже зампред Совнаркома, что у него масштаб. Я вот раскис, руки опустил: «пустой разговор, ненаучная фантастика», а Сам моментально сориентировался. Принял решение – единственное, дающее нам шанс на продолжение игры. И не побоялся ответственности. Что брови хмуришь? Восемьдесят человеческих жизней в такой игре – плата тяжкая, но не чрезмерная.

– Восемьдесят три, – буркнул Егор.

– Если быть совсем точным, восемьдесят две плюс еще один готовый покойник, подброшенный нашими водолазами после соответствующей обработки.

Разговор происходил на Кузнецком Мосту, в комнате, где Егор раньше жил вдвоем с захваченным радистом, а ныне квартировал в одиночестве. О Степане Карпенко напоминало лишь выбитое стекло в серванте, да пятно намертво впитавшейся крови на деревянном полу.

Тьма за окном уже потихоньку начинала сереть, долгая ночь подходила к концу. Все нужные меры были приняты, планы разработаны, маховик оперативной работы запущен и раскручен на полную мощность. Прямо с Лубянки, от Наркома, старший майор явился на Кузнецкий, поставил перед группой Григоряна новые задачи, а потом увел Егора в комнату для разговора с глазу на глаз.

Сценарий получался следующий.

Вечером, при осмотре вещей граждан, погибших в результате автостолкновения, персонал Первой Градской обнаружил в сумке одной из жертв осколки подозрительного технического устройства, которое оказалось шпионской рацией. Свидетелей находки было множество, шума еще больше. Мертвец, на плече которого висела спортивная сумка с рацией, имел в кармане паспорт, по которому представители НКВД установили личность и место проживания. Час спустя несколько черных машин с визгом и скрежетом влетели на тихую улицу Щипок, нарушив предвоскресный сон трудящихся. Началась беготня, стук, звонки в двери: оперуполномоченные расспрашивали соседей о гражданине Селенцове Николае Ивановиче, 1902 года рождения. Кое-кого, показавшегося подозрительным, забрали. А завтра с утра грянет шмон в ломбарде на Павелецкой, где, по словам соседей, Селенцов служил оценщиком. Уже решено, что в ломбарде заметут всех подряд. Как выразился Октябрьский, надо поднять как можно больше тарарама, создать впечатление,что НКВД ловит широким бреднем сам не знает кого.

Можно не сомневаться, что Вассер очень скоро об этом узнает. А скорее всего, уже знает. Он наверняка встревожен тем, что Селенцов не вернулся со встречи. Согласно сценарию, контакт состоялся, связной забрал передатчик, но по дороге домой угодил в аварию – не повезло. Если бы Органы что-то знали о Селенцове, то повели бы себя тоньше: не устраивали бы ночную истерику, а поставили на Щипке засаду или установили наблюдение.

Поверит ли Вассер в случайность – вот в чем вопрос. Выбор у него, судя по всему, небольшой. Или сидеть без связи, а тогда его задание, в чем бы оно там ни заключалось, останется невыполненным. Или обратиться за помощью в посольство, где у Октябрьского имеется агент Эфир, подслушивающая техника и еще какие-то, не известные Егору каналы. Наконец, он может снова выйти на радиста, который, по тому же сценарию, безвылазно сидит на конспиративной квартире и ждет приказов. Что рация погибла – не беда. Степан Карпенко, как в свое время Егор, прошел полный курс радиодела, обучен собирать передатчики из подручных средств и деталей, имеющихся в свободной продаже. Работа не такая уж хитрая, пары часов с отверткой и паяльником вполне достаточно.

Новое задание у Дорина было – окончательно превратиться в Карпенко. В совершенстве освоить почерк, это самое главное. Хорошо, осталась магнитная лента с записью –сиди, практикуйся, набивай руку. Дело нехитрое. Если, паче чаяния, объявится Вассер, тоже ясно: действуй согласно инструкции. Неясно Егору было только одно: как же всё-таки с двухэтажным троллейбусом и его восемьюдесятью тремя, ну хорошо, восемьюдесятью двумя пассажирами?

– Ты пойми, Дорин, – горячась втолковывал Октябрьский. – Вассер – не просто агент. Ты сам видел, с какой помпой, с какой секретностью его к нам забрасывали. Видел, как оберегают его немцы. Московская резидентура – на сегодняшний день главный заграничный орган Абвера – бегает у него на посылках, по сути дела всего лишь обеспечивает ему прикрытие. Что именно поручено Вассеру, мы не знаем, но ясно одно: речь идет об операции исключительной важности. А теперь скажите мне, товарищ младший лейтенант госбезопасности, что за ключевую разведоперацию могут проводить немцы с учетом нынешней обстановки? – Начальник на пару секунд прервался, чтобы дать Егору подумать. – То-то. Если завтра война, задание Вассера стопроцентно связано с началом боевых действий. Рассуждая теоретически, это может быть крупная диверсия или теракт против Вождя, чтобы вызвать в стране хаос. Но еще катастрофичней был бы ловкий вброс дезинформации, который убедит нас: в этом году войны не будет.

Дорин моргнул. Неужели могут быть вещи более катастрофичные, чем покушение на жизнь Вождя? Хотя, наверное, Октябрьский прав. Вождь и сам сколько раз говорил: у нас незаменимых нет. И все же от таких слов, да еще произнесенных деловитым тоном, стало как-то жутковато. А старший майор, как ни в чем не бывало, продолжал выстраивать логическую цепочку.

– Теперь предположим, что Гитлер решил отложить нападение. Какое задание в этом случае может иметь Вассер? Тоже ясно. Он должен закинуть дезу о том, что война вот-вот начнется. Спровоцировать нас на неадекватную реакцию. Выкатим мы всё, что есть под рукой, на новую, еще не укрепленную границу, а войны в этом году не будет? Тогда…

– Вы уже про это объясняли, – хмуро перебил Егор старшего по званию.

– Значит, недостаточно объяснял! А теперь представь, что Абвер сейчас сумеет втюхать нам дезу, мы придем к выводу: в этом году фашисты не нападут. И ошибемся! Как вмажет по нам вермахт всей мощью, от Балтики до Черного моря. Сначала тысячи бомбардировщиков уничтожат на аэродромах нашу авиацию, обеспечат себе господство в воздухе. Диверсанты перережут связь. Танковые корпуса прорвутся в тыл, окружат наши неподготовленные соединения, а потом рванут по пустым дорогам к Москве, к Ленинграду… Погибнут миллионы советских людей. А виноваты в этом будем мы, работники Органов. И расстрелять нас тогда мало. Это же арифметика, Дорин! Целесообразно пожертвовать 82 жизнями, если это дает шанс спасти миллионы? Да или нет?

Прав был Октябрьский, что тут возразишь.

– Так точно, целесообразно…

– А если целесообразно, то почему у вас, товарищ младший лейтенант госбезопасности, кислая физиономия?

Шеф потрепал Дорина по ежику волос, и, поскольку жест этот был не уставной, а человеческий, то Егор и ответил не по-уставному:

– Людей жалко. Суббота, у многих короткий день. Ехали по своим делам… Каждого, наверно, кто-то любит. Ну, или почти каждого…

– Жалко. Но миллионы людей в миллионы раз жальчей. Не мысли микроскопно. Когда смотришь в микроскоп, невозможно увидеть всю картину. Когда разглядываешь одно дерево, не видишь леса. А лес-то огромный, от океана до океана. В нем прорубают магистрали, просеки, а от этого, естественно, летят щепки. По-другому не бывает.

– Да я понимаю. Просто обидно, когда ты – живой человек, и вдруг окажешься маленькой щепкой.

– А это смотря из какого материала ты сделан, – убежденно сказал на это старший майор. – Если ты из деревяшки, то да, щепка. А если ты из железа, дело другое. Помнишь у Тихонова:«У кого жена, дети, брат -Пишите, мы не придем назад.Зато будет знатный кегельбан».И старший в ответ: «Есть, капитан».

Егор кивнул:

– Помню. В школе учил. «Гвозди бы делать из этих людей. Крепче б не было в мире гвоздей».

– Это про моряков. А мы, работники Органов, должны быть не из железа, из стали. Не гвоздями мы с тобой станем, а несгибаемыми болтами, на которых держится огромная конструкция. Знаешь, что такое бессмертие? Это когда ты погиб, а конструкция стоит тысячу лет – благодаря тебе и таким, как ты. Ты еще вот что учти, Дорин. Там, с германской стороны, болты тоже не деревянные. И конструкция у фашистов ого-го какая, тоже собирается тысячу лет простоять. Сшибемся мы с ними, обязательно сшибемся – не в сорок первом году, так в сорок втором, и устоит тот, у кого болты крепче. Вассеровского связника видел? Из крупповской стали был болт, самой высокой марки.

– Я, шеф, про него всё время думаю… – Егор почесал затылок. – Ну, что он стальной – это ладно. Мне другое покоя не дает. Ведь Селенцов этот, или как там его на самом деле, фашистюга был. Так? Но за детей прятаться не стал. А ведь мог. Как бы мы тогда его брали?

Октябрьский смотрел на младшего лейтенанта с веселым недоумением, будто Егор сболтнул глупость,

– А ты как думал? Если враг, то обязательно и сволочь? Это пускай агитпропработники населению мозги пудрят, а мы с тобой профессионалы, нам дурачками быть нельзя – так недолго и ошибку сделать. Нет, Егорка, фашисты такие же люди, как мы. И самоотверженные среди них есть, и добрые, и честные. Тут штука не в том, кто лучше, кто хуже. Вопрос – кто кого: мы их, или они нас. Потому что двум нашим конструкциям на земле места не хватит. Так-то, брат.

И потянулись вязкие дни, неотличимые друг от друга, как кильки в томате: точка-тире-точка-тире часы напролет, до красных кругов перед глазами. Иногда Егору казалось,что это он так молится божку, который безучастно мерцает черным лаком на стене в коридоре, глухой к мольбам и жертвоприношениям.

Телефон молчал. Неделю, вторую, третью…

Неужели Нарком с Октябрьским ошиблись, и у Вассера есть какой-то резервный канал связи? Тогда получается, что восемьдесят два человека погублены впустую?

По ночам Егору снилось, что он сплавляет по Волге лес и провалился в щель между стволами. Хочет вынырнуть, но бревна смыкаются над головой, только это никакие не бревна, а человеческие тела. Одно за другим они медленно скользят вниз, безвольно раскинув руки, и есть там женщины с красиво струящимися волосами, есть дети с широко раскрытыми невидящими глазами…

Еще снилось, что он сам – дерево, и настырный черный дятел почерком Степана Карпенки колотит ему по коже-коре своим острым клювом: пии-пии-пии, пи-пи, пи-пи, пи-пи, пии-пии-пии.

Степан один раз тоже приснился. Ничего жуткого не делал, просто сидел на полу, где пятно, смотрел на Дорина и всё повторял: «Вже скоро, вже скоро», а что скоро, не объяснял. То ли Вассер объявится, то ли что другое.

А Надя в снах младшего лейтенанта ни разу не появлялась, хотя наяву он думал о ней постоянно, мысленно разговаривал – всё больше корил, резал правду-матку, а когда она, устыдившись, начинала просить прощения, то иногда поворачивался и уходил, а иногда прощал. По настроению.

Тоскливое было время, хотя вроде бы май, сияет солнышко и с каждым днем заходит всё позднее. Только что Егору было проку от весны? У него в комнате крутились бобины, мигала лампочка на передатчике, по стеклу ползала полусонная муха. Тюремная камера, да и только.

И, как в тюрьме, ежедневно часовая прогулка, главное событие суток. Если за домом следят, то ни в коем случае не должны подумать, будто Карпенко сидит под присмотром.Агенту положено изучать топографию местности: схему движения общественного транспорта, проходные дворы и прочее. Вот Егор и изучал.

Однажды во время очередной «топографической разведки» дошел до Солянки, а оттуда ноги сами собой вынесли на Радищевскую улицу, к больнице имени Медсантруда. Почему бы агенту Абвера не исследовать и этот район? Чем он хуже других?

А как оказался у больничной ограды, неудержимо захотелось взглянуть на Надю, хоть одним глазком. И надо же так случиться, что как раз угадал на конец ее дежурства. Повезло. Или наоборот – это как смотреть.

За решеткой Дорин расположился по всем правилам конспирации: двор как на ладони, самого не видно.

Десяти минут не прождал – выходит из дверей Надежда. Одета по-летнему: широкая юбка, на голове береточка, на ногах белые носочки, туфли-лодочки. И показалась она емуужасно красивой – может, из-за нарядной одежды или потому что соскучился. А может, и в самом деле была она ужасно красивая, просто он раньше этого не замечал.

Сначала Егор только ее и видел, что понятно: в глазах потемнело, и здорово застучало сердце. А потом разглядел, что Надежда не одна. Идет с ней какой-то долговязый ферт, в шляпе, в галстуке, при длиннющем носе. И молодой, гад. Главное, сразу было видно, нравится она ему ему – Егор этот мужской взгляд хорошо знал, поганую эту улыбочку.

Дылда наклонялся к Надежде, будто хотел тюкнуть ее своим клювом, в глаза ей заглядывал, а она смотрела на него снизу вверх, доверчиво так, серьезно. Потом этот что-топошутил, и она засмеялась.
[Картинка: _016.jpg]

Весело ей, значит, горько подумал Дорин. А про долговязого предположил: наверняка это и есть талант Маргулис, которым она и ее папаша восхищались. Или Моргулис, чертего знает.

Дальше – хуже.

Подвел Маргулис-Моргулис чужую девушку к кремовой «эмке», галантно распахнул дверцу. Надя села, и они уехали, а Егор остался, так ею и не замеченный.

Машину ему советская власть выдала, а сам наверняка тоже против нее фырчит, по царским временам вздыхает, несправедливо и голословно подумал Егор про длинноносогодоктора. Но сейчас было не до справедливости. У Дорина в груди был вулкан, как поется в песне «Кукарача».

Значит, я у вас, Надежда Викентьевна, первый и последний? Эх вы, женщины…

Пока она еще не вышла, был у Егора план. Подойти, поговорить по-доброму, без мелодрам. Чуть-чуть приоткрыть, каким делом занимается – не со своими гражданами воюет, как энкавэдэшники, а с немецкими шпионами. Хотел даже про скорую войну рассказать, чтоб осознала: он Родину защищает. Но после Моргулиса с его «эмкой» Егор откровенноразговаривать с Надеждой передумал. Потому что на этот раз обиделся смертельно, до гробовой доски.

Шел на Кузнецкий широким, злым шагом.

Микроскопная интеллигентская психология, дешевое чистоплюйство. Можно себе представить, что было бы с Надей, если б узнала про троллейбус. Закричала бы: «Изыди, прислужник Сатаны! Сгинь, нечистая сила!». А кто вас, таких чистеньких, добреньких, от фашистов защищать будет? Вот придет Гитлер со своим СС и гестапо, заставит вас сапоги ему лизать, на Моргулиса вашего желтую звезду прицепит, то-то завоете: «Ой, спасите! Ой, помогите!» Да поздно будет.

Вот какое горькое событие произошло с Егором в эти майские дни.

Было и еще одно событие, но уже не горькое, а радостное.

Как-то ночью (десятого мая это было, даже уже одиннадцатого, потому что после полуночи) вдруг позвонил Октябрьский – не по городскому телефону, а по специальному, проведенному в квартиру для служебных надобностей. «Немедленно ко мне в кабинет». Голос строгий.

Со всеми положенными по инструкции предосторожностями Дорин вышел на пустой Кузнецкий. Потягиваясь и позевывая, ленивым шагом двинулся в сторону Лубянки: вроде как решил прогуляться среди ночи – может, не спится человеку или, наоборот, проснулся и вышел пройтись.

Убедившись, что слежки нет, нырнул в подъезд нового корпуса, пристроенного к ГэЗэ во времена вредителя Ягоды.

На улице в этот поздний час не было ни души, а на Лубянке кипела самая работа. По лестницам и коридорам ходили сотрудники. Лица сосредоточенные, походка деловитая. Если б Егор видел это впервые, то подумал бы, что случилось какое-нибудь чрезвычайное происшествие общенаркоматовского масштаба, но это был обычный режим работы. Какпошутил однажды Октябрьский, у ЧК вся жизнь сплошное ЧП.

Старшего майора Егор встретил на седьмом этаже – выходящим из кабинета.

– Семь минут, товарищ младший лейтенант. Заставляете себя ждать, – сказал шеф вроде бы сурово, но в синих глазах поблескивали искорки. Егор сразу их приметил. Только истолковал неправильно, подумал – новости про Вассера. Внутри всё так и сжалось. Наконец-то!

– Я по инструкции, – начал он объяснять. – Нельзя же сразу, надо было проверить…

Не договорил. Из-за поворота выбежали двое: молодой мужчина в штатском и черноволосый майор. Ну, молодой еще ладно, а видеть бегущим солидного человека, с ромбами в петлицах, было удивительно.

– Слыхал? – крикнул майор Октябрьскому.

– Смотря про что, – ответил тот и пожал руку одному штатскому. С майором, наверное, уже виделся.

– Значит, не слыхал, – криво усмехнулся черноволосый. Говорил он с кавказским акцентом.

– Вы не поверите! – воскликнул молодой (этот по-русски изъяснялся без акцента, но как-то очень уж гладко – будто белогвардеец из кино про гражданскую войну). – Я сам бы не поверил, решил, что провокация. Если бы «Лорд» заранее не предупредил, что такое может случиться…

Тут он осекся, взглянув на Егора.

– Лейтенант Дорин, мой сотрудник, – представил шеф. – Это майор Лежава, это товарищ Епанчин.

Просто «товарищ» – ни звания, ни должности. Красивый парень, весь лощеный, и костюмчик – сразу видно, не «Мосшвея». Егору кивнул, больше на него внимания не обращал – очень уж был взволнован.

– Началось! – сказал Епанчин. – Только что поступило сообщение от «Лорда». Гесс приземлился в Шотландии.

– Брехня, – недоверчиво поморщился Октябрьский.

– Приземлился! В поместье герцога Гамильтона. Это один из заправил «Кливлендской клики». С Гессом он познакомился на Берлинской олимпиаде. Представляете, просто спустился на парашюте, и всё! Второй человек в Рейхе! Матвей уже у Наркома. Нас тоже вызвали. И вам наверняка сейчас позвонят.

– А ты, Октябрьский, говорил: чушь, – заметил кавказец – как показалось Егору, язвительно.

Но шеф на майора даже не посмотрел. Он напряженно размышлял: брови сдвинулись, лоб пересекла глубокая морщина

– Какой ход, – пробормотал он – показалось, что с восхищением. – Какой ход… – И рассеянно Епанчину. – Что, не отпускают обратно? Задерживают?

Тот с улыбкой ответил:

– Да я особенно и не рвусь. Я ведь фактически на Родине впервые. Всё внове, всё интересно…

Шеф его не слушал.

– Значит, Фюрер пошел ва-банк. Войска собраны в кулак. Может ударить и на Восток, и на Юг. В зависимости от исхода миссии Гесса. На месте Черчилля я бы…

Он покачал головой.

Из кабинета донесся телефонный звонок. Необычный – короткими, требовательными сигналами. Его было хорошо слышно даже из-за обитой кожей двери.

– Ну вот и до тебя добрались. – Майор махнул шефу рукой. – Ладно, увидимся у Самого.

Октябрьский вошел к себе, Егор за ним.

– Слушаюсь, товарищ Нарком. Сейчас буду.

Вот и весь разговор.

Застегнув ворот и прихватив со стола какую-то папку, старший майор скороговоркой сказал:

– Хотел в торжественной обстановке. Да видишь, не до того. Короче, Дорин, поздравляю с внеочередным званием. За операцию «Подледный лов». Сегодня прошло в приказе. На, это тебе подарок, товарищ лейтенант госбезопасности.