Чтение 26–й страницы книги ~Квест~

Внутри было очень интересно!

Там росли сосны и ели, но не дикие, как в чаще, а аккуратные и ухоженные. Между ними белели песчаные дорожки. Там и сям светились окна каких-то коттеджей. Скорее бы туда попасть!

Но воспитание не позволяло. Нужно было дождаться даму.

А княжна не слишком торопилась. Ей, кажется, понравилось летать. Она повисла в воздухе напротив Гальтона, грациозно покачиваясь.

— Как здорово! Словно на седьмом небе! И ангелы поют!

Откуда-то, действительно, доносилось сладкозвучное, тонкоголосое пение.

— Хватит изображать райскую птицу! — сердито прошипел доктор и, балансируя на верхушке, ухватил Зою за подол. — Дел полно!

Нелюбознательный Айзенкопф терпеливо ждал коллег под забором.

— Осторожней с клапаном! Не повредите ткань!

Зоя спрыгнула вниз и бросилась немцу на шею.

— Курт, вы гений и волшебник! Прошу прощения за все шпильки и булавки, которые я в вас втыкала!

Она поцеловала его в щеку.

— Зря стараетесь. Я не чувствую поцелуев. Лучше помогите свернуть оболочку. Этот аппарат нам еще понадобится.

А у Норда не хватило терпения ждать, пока они возятся с шаром.

— Я на разведку! Догоняйте!

— Я с тобой! Милый Курт, вы ведь управитесь сами?

Укрывшись за елью, они смотрели на славный домик, окруженный чудесным газоном. Вокруг ни забора, ни ограды. Сбоку торчала очаровательная башенка, увенчанная сказочным петушком.

Песчаная дорожка огибала участок и снова уходила в лес, но неподалеку, за деревьями, светились окна других домов.

— Suburbian paradise,[110]— заметила княжна. — Словно мы не в Подмосковье, а где-нибудь в Новой Англии.

— Даже образцово-показательный поселок «Сокол» по сравнению с этой идиллией блекнет, — согласился Норд. — Кто это так хорошо поет? Давай подсмотрим.

Они подкрались к окну и осторожно заглянули внутрь.

Их взглядам открылась очаровательная картина. Славный семейный вечер: отец в кресле курит трубку, мать играет на пианино, сынишка поет. Комната — просто картинка. Всё довольно скромно, но опрятно и чисто. На еще не убранном после ужина столе ваза с фруктами, пряники с баранками, чайные чашки и самовар.

Мальчик выводил хрустальным голоском:На Волге, на Волге родимой,Где чаек разносится клич,На счастье отчизны любимойРодился великий Ильич.

— Какая прелесть, — растрогалась Зоя. — Этому малютке петь бы в церковном хоре, а не про Ильича…

Гальтон схватил ее за руку и оттащил от окна. По дорожке кто-то шел. Прятаться было поздно.

Мужчина с вислыми усами увидел их, приподнял соломенную шляпу и приветливо поздоровался:

— Добрый вечер, товарищи! Что-то не признаю… — Он подошел ближе. — А-а, вы, наверно, новенькие. Только прибыли?

— Новенькие, — напряженно ответил Норд. — Прибыли. Да.

— В 47-й? Вместо Киселевых?

— Хм. Да. Вместо Киселевых.

Незнакомец пожал руку сначала Гальтону, потом Зое.

— Добро пожаловать. Заблудились в темноте? Это поначалу со всеми бывает. Все-таки лес. Хоть и без волков, — он добродушно засмеялся. — А я из 122-го. Опанас Иванович меня зовут.

— Зоя.

— Га… Гаврила… Лаврентьевич. Очень приятно…

Опанас Иванович с интересом их рассматривал.

— Какой у вас затравленный вид. Мы с Любой — это моя жена — в первые дни тоже были такие. Забудьте прошлое, как страшный сон. Всё, что осталось по ту сторону забора, для нас больше не существует. Настоящая жизнь здесь.

— Здесь? — переспросил Норд, ничего не понимая.

— Ну да. В лесном поселке «Ленинский путь». Просто мы тут живем в конце этого пути, а вся остальная страна в самом его начале. Но она движется в нашу сторону, семимильными шагами. Помните, что вам очень повезло. Поздравляю. Так проводить вас до 47-го? Это на противоположном краю территории. Но я перед сном все равно гуляю, мне нетрудно.

— Да, пожалуйста…

Местный житель оказался приятнейшим гражданином — предупредительным, не слишком любопытным, а главное разговорчивым. Он повел новых знакомых по дорожке, которая петляла по лесу меж чудесных, уютных домиков. Иногда навстречу попадались прохожие, всё тоже исключительно симпатичные люди. Опанас Иванович с ними раскланивался, про Гальтона и княжну говорил: «Это новенькие, вместо Киселевых».

Удивительно, но никто, ни один человек, не поинтересовался, кто они такие и откуда приехали. В этом была какая-то странность.

В поселке «Ленинский путь» странностей вообще хватало. За деревьями и коттеджами открылась большая поляна, застроенная красивыми каменными домами. Здесь было светло, всюду горели фонари. Чичероне объяснил, что это «оргцентр» поселка: все производственные, культурные и бытовые учреждения.

— Здесь мебельная мастерская, где я работаю, — показывал он. — Люблю возиться с деревом. Мои стулья даже на выставку возили! А Любе нравится выращивать цветы. Видите стеклянную крышу? Это теплица, в ней тюльпаны лучше голландских. Обязательно загляните туда завтра, Люба будет рада.

Нарядное здание с колоннами оказалось домом культуры: сверху — огромный портрет Ильича и горящая надпись из красных лампочек: «ВЕЧНО ЖИВОЙ!». Рядом украшенная флажками доска почета «Наши передовики» с множеством фотопортретов.

— Третий в шестом ряду слева — это я. На Первое мая удостоился, — скромно сообщил Опанас Иванович.

Были в поселке и школа, и детсад, и фабрика-кухня, и какой-то «Центр семдомбыта».

— Время уже позднее. У нас после кино все обычно расходятся по домам, — словно извиняясь за пустые улицы, говорил провожатый. — Но магазин открыт, если вам что-нибудь нужно.

Он с гордостью остановился перед освещенной стеклянной витриной. После скудных московских она поражала изобилием: тут лежали головы сыра, толстые и тонкие колбасы, всевозможные консервы, фрукты.

— Какое у вас замечательное снабжение, — похвалила Зоя. — Не то что за забором. В Москве и за картошкой очередь стоит, а тут у вас и кабачки, и баклажаны.

Сопровождающий со значением покашлял, будто она сказала что-то неприличное:

— Зоенька, дорогая, разве вы забыли правило номер 6? «Новым членам Контингента строжайше запрещается рассказывать старым членам Контингента о жизни за пределами поселка; старым членам Контингента строжайше запрещается слушать подобные рассказы». Это, знаете, не шутки. Правила существуют для того, чтобы их соблюдать. Вас ведь предупреждали? И подписку брали?

— Конечно. Просто она еще не привыкла, — быстро произнес Гальтон. — Не сердитесь.

— Ничего, привыкнете. По правилам я должен буду об этом завтра доложить. Но я скажу, что заткнул уши и ничего не слышал, а вы сразу опомнились и прикусили язык. — Опанас Иванович снова заулыбался, давая понять, что инцидент исчерпан. — Да вы заходите в магазин, заходите!

Внутри не было ни продавцов, ни кассового аппарата.

— Удивляетесь? — абориген довольно рассмеялся. — У нас все на доверии. Цена написана на товаре. Видите? «Два талона», «Три талона», «Семь талонов». Нам зарплату выдают талонами. Берете, что вам нужно, а соответствующее количество талонов кладете в ящик. Почти как при коммунизме. Только при коммунизме каждый будет получать по потребностям, а у нас действует принцип социализма: от каждого по способностям, каждому по труду. Я вижу, вы смотрите на папиросы? Берите, Гаврила Лаврентьевич, берите. Вот, я кладу талон, а вы мне потом отдадите, с получки. Вы уже знаете, где будете работать?

— Мы с женой медики.

— Это превосходно! У нас чудесная амбулатория!

Они пошли дальше. Посреди каждого перекрестка белело по гипсовой статуе: то колхозница со снопом, то рабочий с молотом, то шахтер в каске, то юный пионер.

— У нас большой скульптурный цех, — объяснил гид. — Снабжаем наглядкой всю страну. Большой выбор представителей пролетариата, Ильичи в семи позах и шести размерах, товарищи Сталины в ассортименте. Была задумка развернуть литейное производство, чтоб наладить выпуск бронзово-чугунной продукции. Но администрация Спецсектора запретила. Шум, загазованность — это категорически запрещено…

— Что это там? — перебил Норд, которому проблемы выпуска «наглядки» были неинтересны. — Парк культуры и отдыха?

На некотором отдалении от «оргцентра», позади домов, была высокая ограда из железных прутьев, за ней смыкались деревья.

— Это и есть Спецсектор. Там живет Он.

Маловыразительное местоимение было произнесено с благоговейным придыханием. Гальтон с Зоей остановились.

— Я первое время тоже всё шею тянул, а потом привык, — шепотом сказал Опанас Иванович. — Иногда Он посещает поселок. Я Его лично видел пять… нет, шесть раз. Однажды даже разговаривал, недолго. Всё строго по инструкции. Так потом и в отчете написал.

Гальтон отвернулся, якобы чтобы прикурить. На самом деле нужно было взять себя в руки — не выдать волнения. А заодно взглянуть на луковицу. Ее стрелка неколебимо указывала на ограду. Писк был ровным, требовательным.

— Надо же, начало мая, а уже комары, — удивился местный житель, обмахиваясь. — Слышите, зудит где-то?

— И… каков Он? — кинув взгляд на Зою, очень осторожно спросил Гальтон. — Мы столько о Нем слышали…

Он осекся. Возможно, вторая фраза была лишней.

Но Опанас Иванович не удивился.

— Милейший человек. Вы же знаете, он инвалид. Его катают.

— На автомобиле? — спросила княжна.

— Нет, что вы! В кресле. Автомобили на территории строго запрещены. Разве вас не предупреждали, что Ему противопоказан запах бензина? Вы же знаете правило номер 4. У нас тут даже электростанция не на жидком топливе, а на торфе и древесном угле.

— Да-да, конечно. Правило номер 4, из головы вон. — Зоя обезоруживающе улыбнулась. — Скажите, ну а все-таки, как Он выглядит? Ужасно любопытно!

— Как на фотографиях. Постарел только. Голова совсем лысая, бородка седая.

Доктор и княжна переглянулись. На каких еще фотографиях?

Они снова шли по лесной дорожке, мимо коттеджей. Писк стал чуть глуше. Они явно отдалялись от цели. Вдруг Гальтон уловил за спиной шорох. Обернулся — сзади, прячась за деревьями, крался Айзенкопф. Очень хорошо.

— Вот и ваш сорок седьмой. — Сопровождающий остановился перед прелестным финским домиком, окна которого были темны. — Как обустроитесь, заглядывайте к нам с Любой в 122-й. И мой вам добрый совет: посерьезней относитесь к правилам. Не дай бог, выйдет, как с Киселевыми…

Он печально вздохнул.

Зоя спросила:

— А что вышло с Кисе…

Но Опанас Иванович быстро приложил палец к губам.

— Забыли? Ай-я-яй. Правило номер 7… Ну, располагайтесь. А я загляну в 46-й. Скажу Ромашкиным, что вы прибыли. Это прекрасные люди. Всегда помогут по-соседски. Знаете: соль, спички, иголка-булавка… Ну, увидимся на утренней линейке.* * *

Они вошли в дом, на двери которого не было ни замка, ни засова. Включили свет. Едва успели окинуть взглядом уютную гостиную, как на крыльце послышались шаги.

— Здравствуйте! — На пороге стоял лысоватый мужчина средних лет в полосатой пижаме. — Ваш сосед, Ромашкин Степан Сергеевич. Мне Опанас Иванович сказал. Добро пожаловать на нашу Пятую аллею.

Познакомились.

— Жена уже легла, а я перед сном сам с собой в шахматишки сражаюсь, — объяснил свой наряд Ромашкин. — Вы, Гаврила Лаврентьич, как насчет шахмат? Играете?

— Немного.

— Ну, значит, повоюем! — Сосед радостно потер ладони. — Не сегодня, конечно… Вам нужно акклиматизироваться, попривыкнуть. Сначала вам тут всё будет в диковинку. Будто на острове. Но я все время говорил жене: «Нам страшно, нечеловечески повезло. Вспомни, где мы были раньше и где теперь. Это чудесный сон. Давай же его не нарушать. К черту пробуждение!» Поверьте, это самый лучший способ существования в условиях нашего искусственного рая.

— Милости прошу, заходите, — улыбнулась ему Зоя. Пропустила гостя вперед, а Гальтону шепнула: «Этот, кажется, больше похож на живого человека. Я его разговорю».

Она усадила Степана Сергеевича в кресло, поворковала о погоде и природе, об Алехине и Ласкере, а когда сосед был приручен и очарован, вполголоса призналась:

— Честно говоря, милый Степан, мне немножко жутко здесь жить… Сама не пойму, в чем дело, но этот дом… Он какой-то зловещий. Я ощущаю это кожей, но не могу объяснить. Не случилось ли здесь чего-то ужасного? Или это пустые бабьи фантазии?

Ромашкин смотрел на нее с сочувствием.

— Не фантазии… — Он замялся. — В сущности, я не должен… Правило номер 7. Но вы все равно на что-нибудь наткнетесь. Или услышите краем уха и поневоле совершите ошибку…

— Я знаю, до нас здесь жили какие-то Киселевы, — взяла быка за рога княжна. — Они что-то натворили? Степан, дорогой, расскажите! Я спать не смогу! Все буду бояться: вдруг здесь случился какой-нибудь ужас!

— Нет-нет, спите спокойно. В самом доме ничего плохого не произошло. А что Киселевых депортировали, так они сами виноваты. — Степан Сергеевич пригорюнился. — Их, бедняг, жалко, но нарушать принятые обязательства — это в конце концов непорядочно и бесчестно. Вся человеческая жизнь, в сущности, представляет собой свод писаных инеписаных правил. Нарушение законов химии или физики тоже чревато необратимыми последствиями, ведь верно? Если вы, например, вздумаете шагнуть с крыши, то закон тяготения напомнит вам о себе самым жестким образом. Киселевы отлично знали, что в поселке «Ленинский путь» родители несут полную ответственность за поведение детей.Говорят «Сын за отца не ответчик» — это гуманно и справедливо. Но так же справедливо требовать, чтобы отец отвечал за чадо, которое он плохо воспитал. Я прав?

— Не знаю, — сухо ответила княжна. Она больше не улыбалась. — Вы рассказали слишком много или слишком мало. Не останавливайтесь на середине.

Сосед беспокойно заерзал, поднялся из кресла.

— Я, пожалуй, пойду, — пролепетал он. — Уже поздно…

Тут он ненароком посмотрел в окно и вздрогнул.

— Там человек в кожаной куртке! Узкоглазый! — с ужасом прошептал Ромашкин. — Он стоит за кустом и чего-то ждет!

— Это… наш товарищ. — Гальтон сделал успокоительный жест. — Он китаец… Он… нас сопровождает. Всё в порядке.

Лицо Степана Сергеевича побледнело и даже чуть ли не позеленело. Он понес околесицу:

— Да, в наших органах служит много китайцев, и латышей, и евреев… Это нации, у которых высоко развито чувство пролетарского интернационализма… — Сбился и жалобно воскликнул. — Почему вы не предупредили, что вас сопровождают? Я бы не стал к вам соваться! Скажите, пожалуйста, товарищу сопровождающему, что я не собирался нарушать правило 7! Ради бога! А лучше ничего ему не говорите! У меня и так уже пять баллов!

Зоя остановила его:

— Перестаньте. Мы ничего ему не скажем.

— Правда? Я вам верю. У вас хорошее лицо. — Ромашкин всхлипнул. — Мы будем дружить, да?

— Конечно. Ведь мы соседи.

— Ну, спокойной ночи. В восемь утренняя линейка. Там вас представят всему контингенту. Увидимся.

Степан Сергеевич удалился. Он несколько раз поклонился кусту, за которым так неудачно спрятался Айзенкопф, и засеменил по дорожке.

— Что за чертовщина здесь творится? — озабоченно произнесла княжна. — Ты что-нибудь понимаешь?

— Только одно: у нас времени максимум до восьми утра.

— Смотрите, что я нашел под крыльцом. Наверно, осталось от прежних обитателей. — Айзенкопф показал модель планера. — Резиномотор довольно оригинальной конструкции. Мальчишка, который придумал ее, далеко пойдет.

— Вряд ли, — мрачно обронил Норд, но воздержался от объяснений.

Зоя, обойдя комнаты, принесла тоненькую брошюрку.

— Лежала в спальне на тумбочке. Называется «Правила поведения контингента коммуны-заповедника «Ленинский путь». И длинный перечень. Правило № 1: «Попытка проникновения в Спецсектор карается немедленной депортацией». Правило № 2: «При разговоре с Объектом запрещается выходить за рамки Инструкции под угрозой немедленной депортации». Правило № 3: «Любая попытка покинуть территорию поселка карается немедленной депортацией». Правило № 4: «Запрещается использовать любые бензиносодержащие материалы». Правило № 5: «Запрещается шуметь вблизи Спецсектора». Правило № 6: «Новым членам Контингента строжайше запрещается рассказывать старым членам…» Ну, это мы уже слышали. Список очень длинный. Некоторые пункты выглядят не менее экзотично, чем запрет на бензиносодержащие материалы. Например, нельзя заниматься радиолюбительством и запускать воздушных змеев. В конце — «прейскурант»: количество штрафных баллов по каждому пункту. Кто набрал 7 баллов, подлежит депортации.

— Что всё это значит? — спросил биохимик, не слышавший разговоров с аборигенами. — Может быть, мы с вами умерли и по ошибке попали в коммунистический рай?

— Вряд ли. — Зоя поежилась. — Из рая не депортируют.

Курт с нею не согласился:

— Это как посмотреть. Вспомните Адама и Еву, которые тоже нарушили правила. Да и что за коммунистический рай без депортаций?

Конец схоластической дискуссии положил Гальтон.

— Кто эти люди? Сотрудники ГПУ? Вряд ли. Слишком они травоядные. К тому же Ромашкин сильно испугался, когда принял Курта за чекиста… Что в Спецсекторе? Кто такой этот «Объект», которого возят в инвалидном кресле? Почему нам должны быть знакомы его фотографии? Перед нами множество вопросов, на которые пока нет ответа. Но мы знаем, где ответ находится.

— Где? — в один голос спросили остальные.

— Там. — Доктор вытянул руку с загадочным прибором. Стрелка указывала назад — туда, где остался Спецсектор. — Придется нарушить правило № 1.* * *

Было уже заполночь. Они двигались через лесок очень осторожно, но на песчаной дорожке им никто не встретился. Впереди светились пустые улицы «оргцентра», но группаобошла его стороной, все время держась деревьев.

Вот справа показался угол огороженного парка.

— Преграда номер три, — тихо сказал Айзенкопф. — После тройной колючей проволоки и трехметрового сплошного забора она выглядит слабовато. — Он припал к биноклю. — Вижу ворота. Они приветливо открыты, но внутренний голос подсказывает мне, что это гостеприимство обманчиво. Хм, в чем же здесь ловушка?

— Да ни в чем. — Зоя была настроена по-боевому. — Просто им тут уже нечего опасаться. Вы сами сказали: это уже третья линия защиты. Никто чужой так близко к их Спецсектору не подберется, а «контингент» состоит из боязливых овечек. В ворота, конечно, соваться незачем. Надувайте свой аэростат и перелетим через ограду.

Немец повел биноклем вдоль решетки.

— Не стоит. Вам в темноте не видно. Там сплошная живая изгородь из высоких туй, а что за нею, не разглядеть. Я бы не рискнул лететь туда на шаре беззащитной мишенью… Есть способ проще и безопасней.

Он порылся в своем спасительном рюкзаке, достал какую-то железку, напоминающую садовые ножницы.

— Пересекаем освещенную зону по одному. Я первый.

Низко нагнувшись, биохимик пробежал к ограде. Упал, распластался вдоль цоколя и стал почти невидим.

Вторым открытое пространство преодолел Гальтон. Он увидел, что Айзенкопф не терял времени: укрепил свой инструмент меж двух прутьев и вертит какой-то винт.

К ним присоединилась княжна.

Прутья медленно, но покорно раздвигались. Теперь в зазор можно было пролезть.

— Милости прошу, — величественным жестом пригласил Курт. Нынче ночью у него был настоящий бенефис.

Через густые ветви туи лезть было тесно, колко. Зато по другую сторону живой изгороди не оказалось ничего опасного: кусты, деревья, дорожки; где-то неподалеку журчит вода; поодаль светятся огни — всё очень мирно и чинно.

— Идите вперед, — прошептал Айзенкопф. — Я должен прикрепить маячок. А то потом замучаемся искать лаз.

Майская ночь была благоуханной и теплой. В этом году лето началось на добрый месяц раньше календарного срока. Вдоль аллеи росли чудесные старые липы. В небе светила круглая луна, в ее лучах белели античные статуи.

— Это тебе не рабочий. — Зоя любовно погладила по мраморной ляжке Аполлона. Коснулась крутого бедра нимфы. — А это не колхозница… Как здесь чудесно! И до чего же похоже на наше имение! Господи, даже дом почти такой же…

В сотне метров, за огромной клумбой с фонтаном, виднелось красивое здание с классическим фасадом и белыми колоннами.

От лунного пейзажа веяло покоем и безмятежностью. Гальтон вслед за княжной ощутил странную размягченность. Это естественная релаксия после ожидания опасности, сказал себе доктор. Но дело было не только в релаксии. В самой атмосфере парка чувствовалось нечто расслабляющее, умиротворенное, настраивающее на философский, а то и лирический лад.

Зоя остановилась перед сдвоенным мраморным гротом, в каждой из ниш которого негромко журчала вода — наверное, там из-под земли били родники.

— Лета[111]и Мнемозина,[112]— прочла княжна греческие буквы. — Поток забвения и поток памяти…

— В каком смысле? — спросил Гальтон, гуманитарное образование которого, как известно, оставляло желать лучшего.

— Когда душа умершего спускается в подземное царство Аида, ей предоставляется выбор: выпить из реки забвения или из реки памяти. Почти все пьют из Леты и навечно забывают всё, что оставили позади. Но есть немногие избранные, кто…

Договорить ей не пришлось. Прямо в глаза ударил мощный луч, от которого Гальтон моментально ослеп. Он только успел понять, что прожектор установлен посреди клумбы.