Чтение 42–й страницы книги ~Квест~

– Это разумно. Французы могли бы оторваться!

– Да. Но чтоб заслон мог устоять против превосходящих сил противника, пришлось бы выделить самые боеспособные войска. В том числе гвардейские полки. Я видел, как императору не хочется жертвовать своими любимыми усачами. И я сказал ему: «Сир, Франция не простит вам этого. Вы сами себе этого не простите. Герой не совершает поступков, которые история назовёт низкими. Возвращайтесь на Старую Калужскую дорогу. Зима в этом году будет поздней. Вы ведь знаете, я умею предсказывать погоду. Вы успеете достичь границы до снегопадов и морозов. Это отступление спасёт Великую Армию. Оно будет славнее любого выигранного сражения».

– Вы в самом деле можете предсказывать погоду?

– Не предсказывать, а вычислять. Я учёный, а не ясновидящий, – немного обиделся Анкр. – Это целая наука, я назвал её «метеопрогнозированием». Со временем я обучу вас.

– Значит, морозы ударят не скоро?

– Очень скоро. Зима в этих широтах будет ранней и необычайно суровой. Великая Армия утонет в снегах и вымерзнет, не добравшись до границы. Это неизбежно.

Профессор верил и не верил.

– Но… неужели достаточно было вашего совета, чтобы Наполеон принял такое рискованное решение?

– Моего совета и моего взгляда. Во время беседы с императором я снял свои зелёные очки.

Барон посмотрел в глаза молодому человеку. Мерцающий свет будто обволок мозг Самсона Даниловича, мысли начали путаться. Лишь собрав в кулак всю волю, профессор смог устоять против гипнотического воздействия. Засмеявшись, Анкр отвёл взгляд.

– Да, я хорошо владею древним искусством окулопенетрации, которое ныне именуют «месмеризацией» или «животным магнетизмом». А Наполеон, в отличие от вас, не знает, как защищать мозг от такого воздействия. Коротко говоря, он со всем согласился и поблагодарил меня за бесценную помощь. Приказ отходить на Можайск уже подписан и разослан командирам корпусов. Можете торжествовать победу. Ваша армия дойдёт до Парижа, русский царь станет диктовать свою волю Европе. Всё благодаря вам. Считайте, что это мой подарок вам – прежнему.

– Почему «прежнему»? – нахмурился Самсон. Он всегда считал, что обладает чрезвычайно быстрым умом, но его мозг не поспевал за зигзагами беседы.

– После того, что я вам поведаю, вы станете иным человеком. В определённом смысле вывообще перестанете быть человеком.

Нельзя сказать, чтоб диковинные эти слова совсем уж застали профессора врасплох. Он давно подозревал нечто подобное, а всё же вздрогнул.

– У меня была такая гипотеза, но я полагал её маловероятной, – прошептал Фондорин. – Кто вы? Представитель Высшей Силы? Или сама Высшая Сила? Вы – Бог?

Произнесённые вслух, эти слова прозвучали ужасно глупо, хуже того –антинаучно.Самсон почувствовал, что краснеет. Но Анкр нисколько не удивился, а усмехнулся:

– Вы, подобно императору, желаете знать, Поводырь я или поводок? У меня нет ответа. Это всё равно ничего не меняет.

– Но Бог существует? – очень тихо задал ещё один глупый вопрос профессор.

Фармацевт ответил непонятно:

– Бог – Случайность, которая нарушает планы. Но это не избавляет нас от ответственности. Мы делаем то, что должно, и не удовлетворяемся утешением «будь что будет».

– Кто «мы»?

– Судьи, – молвил барон. – Мы – Судьи.II.

– Не знаю, друг мой, каково происхождение этого названия. Мой предшественник предполагал, что от Судей Израильских, которым посвящена библейская «Книга Судей». Я же не исключаю, что это звание передаётся из поколения в поколение с ещё более древних времён. «Небесный Судья» – одно из почётных титулований главного жреца в Древнем Египте. Как бы там ни было, с тех пор, как возникла цивилизация, всегда существовал очень узкий круг людей, обладающих знанием, которое намного опережает время и содержится в сугубой тайне. Не из-за любви к секретам, не из-за жажды власти, а из понимания, что завоевания пытливого ума могут стать опасны, попав в корыстные, жестокие или неумелые руки. Именно таковы во все эпохи были земные правители: корыстны, жестоки и неумелы. Судьи, подобно атлантам, пронесли на своих плечах через тысячелетия бремя ответственности за выживание человеческого рода.

– А сколько их? То есть, вас… – Судей должно быть всегда двое, чтобы не нарушался Великий Баланс, не прекращался вечный конфликт противоположностей, благодаря которому жизнь не обрывается и не замирает, а движется вперёд. Есть Чёрный Судья и Белый Судья. Они ничего не знают друг о друге, две эти линии никогда не пересекаются. Каждый из Судей должен существовать так, будто второго Судьи нет, и вся ответственность за мир лежит на тебе одном.

– Скажите, барон, а ваша… судейская мантия… какого она цвета?

– Чёрного. Но не пугайтесь. «Чёрное» и «Белое» – это не Добро и Зло. Перед всяким Судьёй стоит лишь одна задача – всеми силами оберегать мир от двух крайностей: от слияния в единое целое и от распада на мириад частиц. То есть от чрезмерного Порядка и от чрезмерного Хаоса. И то, и другое означало бы гибель.

– И вы даже не догадываетесь, где находится Белый Судья, кто он?

– Увы… Очень возможно, что Белая Линия давным-давно пресеклась. Ведь мы тоже смертны и подвержены Случайности – той самой, о которой я уже говорил. Деятельность Судьи сродни работе человеческого разума, который пытается всё предусмотреть, учесть, обезопасить – и часто оказывается бессилен перед произволом Рока… И всё же я верю, что где-то на свете живёт мой напарник. Несколько раз, когда из-за моей неосмотрительности или по воле Случайности мир оказывался на краю гибели, происходило какое-нибудь нежданное событие, чудодейственно исправлявшее ситуацию. Я склонен видеть в этом вмешательство Белого Судьи. Хотя, возможно, то была рука Поводыря. ЕстьБог или Его нет, для нас не то чтобы неважно –это ничего не меняет.Нам, Судьям, оглядываться не на кого. Надеяться тоже. Мы –крайние.За нами пропасть.

– Но… но это же очень страшно!

– Страшно слабым и бессильным. А мы неплохо вооружены.

– Чем?

– Знаниями, мой юный друг, знаниями. Мои предшественники, каждый из которых увлекался какой-то областью науки, сделали немало выдающихся открытий и собрали их в одной копилке. Это сокровище передаётся от Судьи к Преемнику по эстафете, обогащаясь век от века. Но изыскания всегда производились не ради отвлечённых интересов науки, а во имя одной совершенно конкретной цели: защиты и развития человеческого общества. Что, по-вашему, важнее всего для общества?

– …Разумность и терпимость в отношениях между членами?

– Нет. Разумность и терпимость – это результат долгой эволюции в правильном направлении. А направление задаёт кто?

– Кто?

– Тот, кто ведёт общество за собой. Вождь – как бы он ни назывался: кесарем, падишахом или президентом. Египетских фараонов опекали верховные жрецы, но эта схема оказалась несостоятельной. Судья не может занимать официальной должности при дворе – он неминуемо становится мишенью интриг, борьба с которыми отбирает слишком много времени. Есть и ещё одна причина, по которой мы не можем быть на виду. О ней я расскажу вам позже.

– Так вот для чего существует ваш «эликсир власти»! Чтобы помогать барану, который ведёт за собою стадо?

– Именно. С точки зрения выживания общества самым главным из человеческих талантов является дар управления. Задача Судьи – найти человека, щедро наделённого этой способностью, и помочь ему выполнить его предназначение. Великий вождь – это инструмент, с помощью которого Судья прорубает штольню в скале истории. Мы берём большого человека и делаем из него великана. Приходилось ли вам видеть изображения фараонов на египетских папирусах и барельефах? Царь всегда изображён в виде гиганта, многократно превосходящего своими размерами подданных. Именно таким и видел себя правитель, сделавший глоток эликсира: неуязвимым, упирающимся головою в облака, подавляющим всех вокруг своей несокрушимой волей.

– Это всегда был воин, полководец?

– Вовсе нет. Если мир требуется как следует встряхнуть, тогда Судья действительно подыскивает завоевателя. Если же довольно обойтись реформами или нужно сохранить существующее положение, мы избираем правителя мирного – преобразователя либо консерватора. Правильный выбор кандидата это целая наука. Со временем я подробно посвящу вас в её тайны. Потенциальный гений власти обладает набором из семи обязательных природных качеств: быстрота ума, неугомонная любознательность, честолюбие, настойчивость, вечная неудовлетворённость результатом, жёсткость характера и небоязнь одиночества. Как я уже говорил вам однажды, весьма желательно подбирать личность эпилептоидного склада. Такое устройство мозга многократно увеличивает действенность препарата.

– Случается ли, что марионетка выходит из вашей власти?

– Рано или поздно это происходит почти с каждым из них. Ведь они не куклы, а живые люди, причём выдающиеся. Если подопечный (обычно такое случается с завоевателями) взбунтовался или стал настолько могуществен, что это угрожает равновесию мира, мы просто перестаём его поддерживать. Хоть и редко, но бывает, что полководец продолжает расширять свою державу и без помощи эликсира. Но в этом случае у него непременно появляется более удачливый соперник, либо же бунтарь внезапно умирает. Полагаю, что это наносит ответный удар Белый Судья. Во всяком случае,надеюсь,что это так.

– А как выглядит «эликсир власти»? И как он производится?

– Формула мне неизвестна. А показать могу – извольте. Этот флакон всегда со мной. Он вырезан из алмаза невероятной величины и чистоты. Пробка, как видите, изображает голову Анубиса.

– Вот эта рубиновая жидкость и есть гипермнезический препарат? Но его так мало! Всего на один глоток! Как же вы пополняете запас?

– Вы слишком нетерпеливы, друг мой, и хотите узнать всё сразу. Обучение занимает долгие годы.

– Какое обучение?

– Ремеслу Судьи. Вы, конечно же, догадались, что я предлагаю вам стать Преемником. Решение, впрочем, целиком зависит от вас.III.

От этих слов, произнесённых самым спокойным и дружественным тоном, Фондорину вдруг сделалось жутко. Никогда, во всю свою жизнь, не испытывал он такого страха.

– Но… на что вам преемник?

– Таково правило. Судья живёт долго, но он не бессмертен. Наступает момент, когда пора передать бремя следующему. Я слишком давно тащу эту ношу, мои силы на исходе. Главные враги Судьи – усталость и безразличие – всё больше овладевают мной. Я уж отчаялся когда-либо найти себе смену, но тут мне попались вы. Это невероятная удача и огромное счастье.

– Неужто найти преемника так трудно?

– Гораздо трудней, чем кандидата в великие люди. Ведь и ответственность здесь совсем иная. Уходя, Судья должен быть уверен, что оставляет дело в надёжных руках. Ошибку с выбором «сосуда» ещё можно исправить. Ошибку с выбором Преемника исправлять будет некому. Условия, которым должен отвечать Преемник, регламентированы ещё строже, чем исходные данные Гения. Всего этих пунктов пятьдесят четыре.

– И вы хотите сказать, что я всем этим требованиям удовлетворяю?!

– Почти всем. Кое-чего существенного недостаёт. Но вы компенсируете эту нехватку другими, не менее ценными качествами. Вы гениальный учёный и выдающийся экспериментатор. Такие рождаются раз в сто лет, а то и реже. Что же до ваших недостатков, у нас будет довольно времени, чтобы исправить их. Я не уйду прежде, чем вы будете полностью готовы.

– Откуда такая уверенность? Разве с вами не может приключиться какой-нибудь беды? В конце концов, есть та самая непредсказуемая Случайность, которую вы отождествляете с Богом!

– Ах, друг мой, уничтожить Судью очень трудно. Вы сами могли в этом убедиться. Опыт, дальновидность, умение читать в сердцах и сугубая осторожность оберегают нас отслучайностей. А ещё есть лекарство, о котором я вам уже говорил. По древней традиции оно называется «эликсиром бессмертия», хотя на самом деле никакого бессмертия, конечно, не обеспечивает, а лишь помогает тканям самовосстанавливаться. Судья принимает порцию «эликсира бессмертия» раз в десять лет и не имеет права уклоняться от этой обязанности, пока не сыщет себе Преемника.

– Стало быть, найдя Преемника, Судья перестаёт подпитывать своё тело? И что тогда?

– Большинство предпочитает умереть, тихо угаснуть. Жизнь Судьи так продолжительна, что превращается в тяжкую обузу. Всё становится неинтересно, ничего не хочется. Хочется лишь одного –не быть.

– Сколько ж всё-таки живёт Судья?

– По-разному. Один из Судей библейского периода искал Преемника четыре с половиной столетия, а потом ещё пятьдесят лет его воспитывал. Однако служение редко длится больше двухсот лет. Усталость от жизни накапливается у нас к тому же возрасту, что у обычных людей – годам к восьмидесяти. Но чувство долга и сознание важности своей миссии продлевают активный возраст вдвое или втрое. После этого стремление уйти делается необоримым. Расцвет Судьи, то есть идеальное сочетание чувственного покоя и мудрости, начинается на исходе первого столетия жизни. Но горе тому Судье, кто не смог подыскать себе Преемника к концу второго века существования. Редко кому везёт, как мне с вами. Вы, можно сказать, свалились мне с неба. А ведь у меня есть целая сеть специально обученных Помощников, которые неустанно ищут кандидатов по всему свету. Находят, доставляют ко мне – но всё не то, не то… Вот уже двадцать лет, как я одинок. И вдруг встречаю вас – на краю света, в далёкой России!

– Так у вас уже был Преемник.

– Был. И превосходный. Но слишком молодой, почти как вы. Это огромный недостаток. Мой дорогой мальчик слишком увлёкся идеей всеобщей справедливости. Это привело его на гильотину… Если б его расстреляли, повесили, посадили на кол, я мог бы его оживить! Но против отсечения головы «эликсир бессмертия» не защита… Мозг, не питаясь кровью, быстро умирает. Ах, если б я умел пришивать голову к иному телу! Но это, увы, невозможно…

– Раз ваш друг погиб на гильотине, значит, двадцать лет назад вы уже жили во Франции. Разве не должен Судья следить за всем миром? Почему вдруг такое предпочтение одной стране?

– Потому что с 1789 года Франция стала самым важным местом на земле. Теперь этот период заканчивается, и я перемещусь в иную точку планеты. Видимо, в испанскую Америку, где грядут великие события… Судье, так или иначе, приходится менять имя и место проживания каждые 20-30 лет. Иначе окружающим начинает казаться странным, что он не стареет.

– Расскажите мне про ваших предшественников! Ведь получается, что это они, а вовсе не монархи, определяли ход истории!

– Да. Путь, которым движется человечество, во многом зависит от личности Судьи. Все они были яркими людьми, с неповторимыми особенностями, со своими убеждениями и пристрастиями. Разумеется, каждый из них был осторожен, бескорыстен и мудр, но при таких возможностях и такой власти любая деталь характера, даже самая мелкая, влечёт за собою гигантские последствия. В эпохи, когда Судьёй делался человек более темпераментный, движение истории ускорялось. Создавались и рушились империи, происходили научные открытия, разрабатывались новые законы. Данные о Судьях античности туманны, ибо у нас не принято делать записи. Мой предшественник рассказал мне всё, что знал, а ему, в свою очередь, о прежних Судьях поведал его учитель. С течением столетий память искажается, смешивается с легендами. В обычных семьях худо-бедно помнят о прадедах, но о более отдалённых предках обычно рассказывают небылицы. Так и у нас. Я могу ручаться за относительную достоверность сведений лишь о пяти последних Судьях. Причём о своём «пра-пра-прадеде» я знаю лишь, что он жил с седьмого по девятый век, в эпоху краха романской цивилизации и кризиса раннего христианства. Этот Судья верил, что свет воссияет человечеству с Востока, и потому его называют «Ориентофил». Он дал толчок развитию новой всечеловеческой религии – Ислама, однако терпимость и гуманность первых мусульманских вероучителей вскоре сменились воинственностью и завоевательным пылом. Пав духом и разуверившись в себе, Ориентофил решил, что истину следует искать ещё дальше на Востоке. Он отыскал себе Преемника в Китае.

То был необычайно флегматичный человек, считавший, что всякое волевое усилие пагубно, Добро и Зло равно благотворны, а подгонять развитие человечества – всё равно, что подгонять рост дерева. Мой «пра-прадед» правил миром дольше, чем кто бы то ни было, целых триста лет. Впрочем, слово «правил» здесь вряд ли уместно. Этот Судья (его прозвище Даос) ни во что не вмешивался. Он культивировал новые сорта чая и беседовал с немногими избранными учениками. Ни разу не покинул Даос родного Китая и никогда не применял «эликсира власти». В Китае до сих пор ходят легенды о старце Те Гуанцзы, будто бы открывшем секрет вечной жизни.

Но в Преемники он почему-то выбрал Ветродуя, человека чрезвычайно деятельного. Ветродуй, мой «прадед», немедленно раздул мощный смерч, обрушившийся с Востока на Запад. Имя смерча было Чингиз-хан – великий преобразователь, мечтавший создать всемирную империю, где прекрасная девушка, несущая золотое блюдо, могла бы дойти хоть до края земли, сохранив и блюдо, и невинность. Как мы знаем, из этого замысла ничего не вышло, однако монгольское нашествие подстегнуло ход всей истории. Ветродуй в Судьях продержался недолго и уступил место Преемнику столь же непоседливому, но менее бурливому.

Его прозвище – Мореплаватель. Он был одержим идеей освоения всей планеты Земля. Судьи давно уже знали, что где-то по ту сторону Атлантики находится огромный континент, существующий сам по себе. Однако никто из предшественников моего «деда» не горел желанием расширить зону своей ответственности, и без того огромной. Мореплаватель же вообразил, что человечество столь далеко от совершенства из-за своей необъединённости. Благодаря «деду», побудившему европейских правителей исследовать заморские земли, бремя Судьи изрядно возросло, а долгие путешествия сделались неотъемлемой частью нашего служения. Гармонии же открытие Нового Света человечеству не прибавило.

Именно поиском гармонии – но не географической, а внутренней – был озабочен мой любимый учитель, или, если угодно, «отец». Он хотел, чтобы следующие поколения Судей звали его Художником. Нет, сам он не был художником, но свято верил, что расцвет искусств повлечёт за собою смягчение нравов, развитие вкуса и поднимет людской род на более высокую ступень развития. Это ему обязаны мы Ренессансом, зарождением идей гуманизма и зачатков веротерпимости. Художник прослужил на своём посту двести лет, и я считаю его величайшим из предшественников. Я очень любил этого человека и был бы счастлив, если б мой Преемник вспоминал меня с тем же чувством, с каким я думаю о Художнике…IV.

– А какое прозвание у потомков хотелось бы иметь вам? – поинтересовался Фондорин со всей почтительностью.

Анкр посмотрел затуманенными глазами в мерцающее звёздами небо.

– «Рационалист». Я сделал ставку не на эстетический вкус, а на разум; не на искусство, а на науку. Эту линию я выдерживаю уже без малого двести лет.

Самсон вздрогнул. Одно дело – слушать рассказ о долгожителях-патриархах прежних веков, и совсем другое – узнать, что человек, с которым ты ведёшь беседу, ровесник дома Романовых!

– Сколько же вам лет? – испуганно спросил профессор. – И откуда вы родом?

– Я родился французом в канун Варфоломеевской ночи. Стало быть, недавно мне сравнялось двести сорок, – как ни в чём не бывало, отвечал Рационалист. – Засиделся я в Судьях …Вам, должно быть, странно узнать, что первым моим «сосудом» был многообещающий эпилептоид по имени Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, первый строитель сбалансированной Европы. К сожалению, его мозг не выдержал длительного воздействия эликсиром. Бедняга под конец совсем свихнулся.

– Да, вы рассказывали, что он стал воображать себя лошадью. Но скажите, барон, разве справедливо то, что вы всё время делаете великими вождями своих соотечественников? То герцога Ришелье, то Наполеона. Разве это не нарушает всемирного равновесия? Анкр рассмеялся.

– О, как вы заблуждаетесь, друг мой. За два столетия я переменил немало «сосудов». Вы, верно, обиделись за свою родину? Напрасно. Когда шведская кукла по имени Карл XII стала вести себя слишком своевольно, для исправления перекоса я некоторое время поддерживал одного очень утомительного эпилептоида, которого у вас называют Петром Великим. В Санкт-Питербурхе меня знали как «медикуса Колория, цесарских земель уроженца». Русским языком я владею ещё с тех пор. А Наполеону я стал помогать в противовес британской гегемонии. Захватив владычество на морях, английская корона неминуемо должна была подчинить себе весь мир, однако такое объединение преждевременно. Когда судьба свела меня с генералом Бонапартом, он был всего лишь одним из полководцев Республики, к тому же безнадёжно увязшим в песках Египта. После первой же дозы эликсира он бросил свою армию и вернулся в Париж – за величием и властью…

– Но из-за меня ваш план нарушился, – виновато сказал Фондорин, впервые взглянув на мировое устройство поверх ограды патриотизма. – Что же теперь будет? Всё склонится пред британским львом?

– Не думаю. Главной державой континента станет победительница Наполеона – Россия. Океан же будет принадлежать Англии. У первой самая сильная сухопутная армия, у второй – флот, так что друг для друга они будут неуязвимы. Такое положение надолго убережёт Европу от новой войны. Если вы примете моё предложение, нам хватит времени спокойно и без спешки осуществить передачу полномочий.

– Я вижу, вы всё предусмотрели!

– Кроме одного. Я не знаю, согласитесь ли вы избавить меня от ноши… Очень бы этого хотел, но не имею права вводить вас в заблуждение. – Барон посмотрел на Самсона взглядом, в котором надежда смешивалась с состраданием. – Участь Судьи печальна. Я обрисую вам эту жизнь правдиво, без прикрас. Вас ожидает абсолютное одиночество. Вначале оно будет скрашено общением с учителем, а в конце – воспитанием ученика, но всю срединную часть вы просуществуете наедине с собой. На всём свете не найдётся ни одного человека, с которым вы сможете поговорить по душам. Вам придётся отказаться от семьи, от друзей, от всех личных привязанностей. Ни одна страна не станет для вас домом. Каждый день вы будете ощущать на своих плечах огромный груз ответственности за судьбу мира… От этого устаёшь больше всего. Я долго верил во всемогущество Разума, я и сейчас в него верю. А в вас я вижу единомышленника, который способен продолжить моё дело. Ведь вы тоже сторонник Разума?

– Безусловно!

Анкр вздохнул.

– Меня смущает восклицательный знак, явственно раздавшийся после слова, которое и само по себе категорично. В вас, как в моём погибшем Преемнике, я угадываю склонность к слишком простым, монохромным решениям. В чём, по-вашему, ключ к возвышению человечества?

Профессор уверенно провозгласил:

– В науке и общественном прогрессе.

– Ну-ну… Точно так же думал он, И закончилось это гильотиной. Правда… – Здесь лицо Рационалиста немного просветлело. – Правда, вы можете перемениться. Вы ещё очень молоды! Вдвое моложе, чем я, когда стал Преемником. Вы недостаточно знаете людей, вы слишком верите в теорию, вы прекраснодушны, но я пробуду с вами до тех пор, пока вы не изживёте эти недостатки. Пусть на это уйдёт двадцать, тридцать или даже сорок лет. Лишь бы вы согласились. Думайте. Взвешивайте. Если скажете «нет», мы никогда больше не увидимся. Скажете «да» – обратного пути не будет. Вот, держите.

Он вынул из кармана маленький флакон, но не алмазный, с алым «эликсиром власти», а обычный, стеклянный, в котором плескалась мутная густая жидкость.V.

– Что это?

– Первая порция «эликсира бессмертия». Вы выпьете её, если решитесь. В противном случае вылейте. Иначе, не получив повторной дозы препарата, ваш организм через десять лет начнёт быстро разрушаться.

Анкр умолк – мимо, хрустя каблуками по замёрзшим лужам, шёл взвод гвардейцев. Стволы ружей тускло блестели под луной.

– Больше я вам ничего не скажу. Я и так говорил слишком долго. Нам лучше на время расстаться. Вам незачем идти с нами дальше. Французскую армию ждут голод, холод и гибель. Уединитесь где-нибудь. Вы сможете найти место, где ничто не помешает вам собраться с мыслями?

– Да. Неподалёку отсюда моё поместье.

– Вот и отлично. Решение, каким бы оно ни стало, вы должны принять, всё хладнокровно взвесив и обдумав. Я не хочу влиять на ваш выбор своим присутствием. Самое трудное – раз и навсегда порвать все эмоциональные связи. Без этого стать Преемником невозможно. Вам придётся выбрать, что для вас главнее: личное счастье или благо человечества. Но я очень надеюсь, что не ошибся в вас. Итак, до встречи! Или прощайте…

Напоследок он коротко коснулся фондоринского плеча, вздохнул и побрёл прочь по деревенской улице. Сейчас, глядя на сгорбленную спину Анкра, пожалуй, можно было поверить, что ему двести сорок лет.

– Постойте! – в смятении крикнул профессор. – Зачем вам отступать с Наполеоном? Он вам больше не нужен. Идёмте со мной. Я поселю вас во флигеле, вы мне нисколько не помешаете!

Но Анкр печально молвил:

– Нет, друг мой. Я выведу свою бедную куклу из ловушки, а потом уж предоставлю её судьбе. У Судьи есть определённые обязательства перед тем, кого он выбирает.

– Но где же я вас найду, если…

Самсон Данилович не договорил, но барон его понял и так.

– В Париже. Скоро казаки будут жечь костры на Елисейских полях. Там я и живу, у самой заставы Этуаль. Дом барона Анкра вам укажет всякий. Я буду ждать.

До рассвета профессор шёл в северном направлении, ни разу не остановившись и не чувствуя ни малейшей усталости. Дорога была ему знакома, ноги сами знали, где повернуть. Мозг же был занят до того плотно, что Самсон и не заметил, как оказался на идеально прямой просеке, что вела через лес к усадьбе. Просто шагал-шагал, да вдруг оказался перед знакомыми воротами. За решёткой в смутной предрассветной дымке виднелись аллеи, кусты, а за ними белел фронтон господского дома.

Внутри было пусто. Дворовые, должно быть, разбежались, опасаясь врага, а французы в эту лесную глушь не добрались.

За вчерашний день и за ночь Фондорин отмахал не один десяток вёрст, а всё не мог остановиться. Он бродил из комнаты в комнату. Несколько раз с решительным видом доставал из кармана бутылочку с «эликсиром бессмертия», подносил ко рту – и прятал обратно.

Одно из помещений, бывшая Кирина детская, которую по просьбе тестя сохранили в неизменности, Самсон особенно любил. Здесь всё оставалось точь-в-точь таким же, как во времена, когда жена была ребёнком: потолок разрисован сказочными фигурами, на полках и каминной доске расставлены старые куклы. Почтеннейшее место средь них занимал бархатный медведь по имени Бальтазар, живот которого служил маленькой Кире самым первым её тайником – там прятала она леденцы и конфекты.

Глядя на эти милые пустяки, профессор вдруг содрогнулся, будто очнувшись после долгого, глубокого сна. Он снова выхватил из кармана флакончик, порывисто распахнул окно и вышвырнул склянку в серый туман.

А потом схватился за голову и опрометью выбежал вон.

С полчаса Самсон Данилович ползал на четвереньках, разыскивая место, куда упала бутылочка. В конце концов, нашёл.

Стекло, хоть и упало на щебень, не разбилось. Бутылочка была цела, эликсир из неё не пролился. Фондорин увидел в этом маленьком чуде ответ на мучивший его вопрос и больше уж не сомневался. Бережно вытер флакон, спрятал его и вернулся в дом, где оставил сак с химикатами.

Нужно было объясниться с женой. Невозможно взять и просто исчезнуть из жизни той, которая вверила тебе свою судьбу. Даже Анкр не смог обойтись подобным образом с Наполеоном…

Звукосохраняющую смесь Фондорин изготовил быстро. А вот над посланием размышлял очень долго. Давно уж настал день, а профессор всё писал на бумажке тщательно взвешенные слова. Зачёркивал, снова писал.«Прости меня, забудь меня, я тебя недостоин».

Нет, Киру не удовлетворит эта слащавая нелепость. «Недостоин» – будто из глупого романа.

«Долг требует, чтоб я тебя оставил. Я не могу тебе ничего объяснить, но так нужно. Ты всегда верила мне, поверь и ныне».

Пожалуй, она решит, что он спятил. И, наоборот, кинется разыскивать, чтоб вылечить от сумасшествия.

«Настоящий учёный, желающий миру добра, не имеет права обзаводиться семьёй. Прощай и не ищи меня».

Совсем чушь!

Наконец Фондорин утвердил формулировку:«Я не создан для супружества. Ты всегда это знала и не зря похоронила наши кольца. Я буду тебя помнить как лучшую страницу моей жизни. Но есть вещи более важные, чем счастье. Прощай».

Ну вот и всё. Самое существенное сказано, остальное не имеет значения.

Он налил раствор в подходящий сосуд – узкий и строгий, как могильная стела. Набрал полную грудь, наговорил в «телефон» длинноватый текст скороговоркой, чтоб ничего не пропало. Закупорил своё последнее послание жене – будто закрыл крышку гроба над дорогим прахом.

Над тайником ломать голову не приходилось. В усадьбе есть место, куда Кира обязательно заглянет, – грот Мнемозины. Ещё девочкой она устроила там секретную нишу, а впору медового месяца у молодожёнов образовался род игры. Если Кира желала, чтоб ночью они испили любовного напитка, она прятала фиал с дурманным зельем в тайник, а на камне угольком рисовала бабочку, которую называют Parnassius mnemosyne или Чёрный Аполлон. Они водились здесь в изобилии. Юный супруг, бывало, проходил мимо грота по нескольку раз на дню, будто бы прогуливаясь, – и всё смотрел, не появилось ли нового рисунка. К исходу незабываемого месяца на белом мраморе набралось семь чёрных бабочек…

Они виднелись ещё и теперь, семь теней былого счастья, не до конца смытые дождями. Первое, что сделал профессор, – тщательно стёр их рукавом. С счастьемэтого родаотныне покончено. Затем он подцепил бронзовое кольцо, укреплённое на каменной плите, под которой располагалась ниша. Когда-то маленькая Кира обустроила этот «секрет» для своих не очень-то сильных рук, и крышка была совсем тонкой, фунтов в десять весу. В счастливом марте Фондорин вырезал на камне инициалы KS, как на церковной ступеньке. Глядя на буквы, он тяжко вздохнул.

Уже закрыв тайник, Самсон всё стоял у грота, терзаемый сомнениями.

Тот, кто решился посвятить себя великому служению, не должен проявлять слабости. А что есть это послание, как не appel voil?:[168]«не забывай меня!» Женщина, подобная Кире, – сильная, умная, любящая – сразу это поймёт и с присущей ей решительностью кинется на поиски супруга. Хотя бы лишь для того, чтобы спросить его в лоб, глядя в глаза, что стряслось. У профессора не было уверенности, сможет ли он вынести этот взгляд.

Уж рвать так рвать.

Он вновь поднял плиту и вынул бутылочку.

Правильнее будет исчезнуть бесследно, без прощаний и объяснений. В военное время всякое может случиться. Пускай уж Кира лучше скорбит о погибшем муже, нежели навсегда останется с тяжкой, недоумённой обидой на сердце.

Он осушил флакон с «эликсиром бессмертия», а вторую склянку расшиб об угол грота.

В ту самую секунду, когда стекло разлетелось вдребезги, хрустнуло что-то и в груди у Самсона Даниловича.

Не вынуть ли и локатор из-под ступеньки, сказал он себе. Но почувствовал, что душевных сил на это у него сейчас недостанет.

А если Кира окажется настолько дотошной и настольколюбящей(он даже мысленно произнёс это слово с содроганием), что всё-таки разыщет предателя-мужа, то, может быть…

Додумывать эту мысль до конца Фондорин себе запретил.

Ночь он провёл на кровати в Кириной детской, а утром отправился в путь – в русский лагерь, чтоб вместе с армией дойти до Парижа. Самсон знал, что с прежней жизнью кончено, и собирался взять себе какое-нибудь новое имя. Вернуться в усадьбу, где он вначале был очень счастлив, а потом навеки потерял Любовь и обрёл Бессмертие, профессор не чаял.

Но спустя годы, ему было суждено провести здесь печальнейшую пору своей нескончаемой жизни. Тяжелее всего становилось в начале лета, когда в стёкла дома колотились крылышками бабочки-мнемозины.VI.

Зря Самсон Данилович так себя изводил. Его супруга тоже умела делать выбор, и дался он ей куда проще. Во всяком случае, естественней.

Она попала в Москву лишь зимой. Древнюю столицу (или то, что от неё осталось) давно уж очистили от неприятеля, но в положении Киры Ивановны езда по тряской дороге была нежелательна, даже опасна. Госпожа Фондорина выехала из Нижнего, когда наконец установился хороший санный путь.

О печальном профессорша думать себе не позволяла. И рассудок, и внутреннее ощущение говорили ей, что грусть может повредить созревающему плоду. Всю жизнь Кира только и делала, что размышляла. Напряжение умственных сил она почитала главной обязанностью просвещённой личности. Ныне же почти совсем забросила мыслительные упражнения, поскольку они не сулили ей ничего доброго. Муж с лета не подавал вестей, и, судя по всему, его уже… Дойдя до этого пункта, Кира Ивановна осаживала себя и думать переставала. Старалась жить простыми чувствами и сиюминутными наблюдениями. Подолгу смотрела на белое поле или на скованную льдом Волгу. Улыбалась, видя, как скачут по снегу румяные снегири. Хотелось поплакать – плакала, но слёзы были не горькими, а утешительными.

Увидев, как страшно изменился родной город, Кира тоже заплакала. Потом улыбнулась, обнаружив, что Ректорий уцелел. В этом чуде она усмотрела доброе предзнаменование, а ведь прежде от одних только слов «чудо» иль «предзнаменование» фыркала и морщила нос.

Перевёрнутый глаз Ломоносова профессорша обнаружила сразу же, в первый свой обход разорённого дома. Вскрыла барельеф, прочла надпись мелом, сделанную почерком Самсона. Увидела четыре флакона. Безошибочно взяла амурчика, нежно погладила его по стеклянному животу.

А потом поставила склянку обратно и тайник закрыла. Чрево шепнуло молодой женщине, что ей сейчас не нужно знать этот секрет. Нет на свете секрета более великого, чем тот, что она вынашивает в себе. Пускай в бутылочке хранится ключ хоть к Бессмертию, что с того? Вот оно – Бессмертие, внутри тебя самой. Прижми ладонь и ощутишь, как бьётся его пульс.

Про бессмертие Кира Ивановна подумала, конечно, фигурально. А инстинкт, повелевший ей поставить физико-химический конвертер на место, объяснила себе так: в «теле-фоне» содержатся сильнодействующие ингредиенты, которые могут быть вредны роженице. Сначала нужно честно исполнить материнский долг и произвести на свет младенца. Долг супруги следует оставить на после. Ежели роды пройдут хорошо (на сей счёт Киру томили предчувствия, которые она от себя гнала), придёт черёд стеклянного амура. Послание давало надежду, что Самсон жив. Это была новость отрадная, а значит, для беременности полезная. Профессорша улыбнулась. Последние недели она не позволяла себе думать о муже, теперь же с утра до вечера всё представляла, как хорошо заживут они втроём – потом, когда она родит ребёнка и разыщет Самсона.

Предчувствия томили Киру не зря. Роды были тяжелы. Младенца удалось спасти, лишь произведя sectio caesarea, которого роженица не перенесла.

– Что? Что? – всё повторяла она, пока ещё могла говорить.

Ей несколько раз отвечали: мальчик, здоровый, но она не слышала.

Наконец, разобрала.

– Слава богу, – прошептала Кира Ивановна и рассмеялась слабым счастливым смехом. – Назовите его «Исаакий».

Это были последние её слова.