Чтение 39–й страницы книги ~Квест~

Все, включая кучера, с топотом и криками ринулись по лестнице в дом.

Это, несомненно, была шайка мародёров, вернувшихся в город, как только начал утихать пожар. Опасности для Фондорина они не представляли, ибо обнаружить его убежище никак не могли. Пограбят и уйдут, чёрт с ними.

Он затворил оконце и вернулся к работе.

Прошло ещё сколько-то времени (час или два – не больше, потому что третья фаза очистки ещё не закончилась), и профессор вновь был вынужден оторваться от работы.

Ему опять мешали посторонние звуки, очень настырные и, что особенно неприятно, раздававшиеся где-то близко. Грохот, крики, громкие разговоры. Самсон попробовал игнорировать помеху, но сосредоточиться на деле было невозможно. Тогда он вздохнул и стал прислушиваться.

Шум нёсся из каминной, то есть профессора отделяла от буянов лишь стена с потайной дверью.

Чтоб понять, скоро ль закончится безобразие, он подошёл к смотровому отверстию. Оно было вырезано в зеркале, укреплённом над камином. Графиня Мари-Гри требовала, чтоб всякий раз, прежде чем покинуть секретную лабораторию, профессор проверял, нет ли снаружи кого-нибудь из слуг.

Сердито пыхтя, Самсон прижался лбом к стеклу.VIII.

Картина, которую он увидел, раздосадовала его ещё пуще. Похоже, что шайка решила обосноваться в пустующем дворце надолго, а в каминной пожелал разместиться главарьсо своею подружкой. Сей Луи-Лодовико-Людвиг разглядывал добычу, которую товарищи сносили сюда со всего дома, и сортировал её в зависимости от ценности: серебро в один угол, меха в другой, драгоценную посуду в третий. Брюнетка принимала в разборе самое заинтересованное участие. Все называли её La Persienne,[162]однако, судя по говору, она была не персиянкой, а самой настоящей парижанкой. Своего предводителя дезертиры звали «капитаном» и слушались беспрекословно.

– Шикарное здесь местечко, – сказал Капитан, когда кроме него и красотки в комнате никого не было. – Лучше не бывает.

– Ах, Ло, – жеманно отозвалась брюнетка. – Ты ещё не видал нашего дворца на rue de Basmannaya! Он принадлежит принцам Гагариным, это первейшая фамилия империи! Какой я там имела успех, если б ты видел! Во время Masl?nnitza– это русский mardi gras – зал рукоплескал моим куплетам целых десять минут!

По этим словам Фондорин догадался, что прелестница, верно, прежде состояла во французской труппе мадам Бюрсей, последнее время выступавшей в гагаринском дворце. Догадку подтверждала и внешность: подведённые брови, игривый взгляд, сочная мушка на щеке. Бальное платье, очевидно, было прихвачено из какого-нибудь барского дома.

Бравый гусар оборвал сладостные воспоминания своей подруги:

– Дура! Плевать мне на роскошь. Здесь довольно места, всего одна дверь, из крепкого дуба, и на ней два засова, снаружи и изнутри. Мы перевезём сюда всё, что добыли. Ты будешь находиться здесь безотлучно. А с той стороны, когда меня нет, будут по очереди дежурить Джузеппе и кривой Шульц. Джузеппе мне кузен, а Шульц слишком туп. Их можно опасаться меньше, чем остальных.

В течение дня грохот всё не смолкал. Грабители привезли откуда-то несколько повозок, гружённых ящиками, коробками, тюками, и перетащили всё добро в каминную. Вечером банда устроила гулянку в столовой, что располагалась в сопредельной зале. Это дало Фондорину некоторую передышку, ибо звуки несколько отдалились. Профессор смог благополучно завершить третью фазу очистки и приступить к четвёртой, но глубокой ночью мука началась сызнова.

Капитан и Ля-Персьенн вернулись с пира к себе, заперлись и начали предаваться распущенности, да так громогласно, что работать под этот кошачий концерт стало невозможно. Профессор даже позволил себе заглянуть через зеркало – что это они там вытворяют. Был потрясён. Ну и дикость, ну и скотство! Какое счастье, что любовный напитокизбавляет просвещённую чету Фондориных от воспоминаний о низменной стороне супружества!

В конце концов, он заткнул уши ватой, только тем и спасся. Ничего не поделаешь, к утомительному соседству следовало привыкать. Эти вандалы обосновались надолго.

Лишь ранним утром Самсон Данилович мог наслаждаться тишиной и покоем. В прочее время суток то и дело хлопала дверь, шайка крикливо решала свои разбойничьи дела, а оставаясь вдвоём, Капитан и Персиянка либо шумно совокуплялись, либо столь же неистово бранились.

Правда, днём смуглый красавец и его банда отправлялись рыскать по уцелевшим кварталам города в поисках новой добычи. Актёрка оставалась в зале одна, сторожить сокровища. Но, видно, главарь и ей не очень-то доверял. Как понял профессор, снаружи постоянно стоял караульный, а дверь была заперта на два засова: часовой не мог войти, а женщина не могла выйти.

Казалось бы, отдохни, помолчи – в одиночестве-то. Как бы не так! Проклятая Персиянка и минуты не могла усидеть на месте. Она часами рылась в сундуках с добычей, перебирая узорчатые ткани и звеня металлом, примеряла наряды, да всё не втихомолку, а с громкими песнями и даже танцами. Вскоре Фондорин уже знал наизусть весь её репертуар. Особенно мерзавка полюбила каминное зеркало. Она подолгу торчала перед ним, надевая и снимая бессчётные ожерелья, золотые цепи и меховые боа. Однажды профессор, в совершенном изнеможении, застыл перед кокоткой, отделённый от неё всего несколькими дюймами, и долго с ненавистью разглядывал её глупую смазливую физиономию. Киру бы сюда. Она бы эту субретку давно прикончила и в камине сожгла, думал он, в сотый раз слушая песенку о бедняжке Жужу и драгуне из Анжу.

В тот самый день, когда изнемогший Самсон так ненавидел певунью-Персиянку, случилось ужасное событие, словно бы накликанное чудовищной (хоть и фигуральной) мыслью о камине.

Верней, это произошло уже ночью. У профессора как раз началась самая работа – скоты в соседней комнате, усладив свою похоть, наконец уснули. Раствор модестина понемногу обретал должный вид. Ещё одна перегонка, и корректный, совершенно безопасный препарат будет готов.

Вдруг из-за стены грянул звериный рык, и сразу завопило несколько лужёных глоток. Невыносимо высокий женский визг присоединился к этому сатанинскому хору. Как ошпаренный, чуть не опрокинув реторту, Фондорин бросился к своему наблюдательному пункту.

В зале не горели свечи, но пылал камин, поэтому ни одна подробность ужасного зрелища не скрылась от взгляда профессора. Начало сцены он упустил, однако ход событий восстанавливался без труда.

Один из участников банды, бородатый мужчина в собольей накидке с обрезанными рукавами (Самсон видал его и раньше), как-то сумел отодвинуть запертый засов и прокрался в комнату. Должно быть, рассчитывал стащить что-нибудь из сундуков, пока главарь спит. Однако сон у Капитана оказался чуток. Когда Фондорин припал к окошку, беглыйгусар уже повалил бородатого на пол и с размаху молотил его кулаками. А раздетая Персиянка прыгала вокруг и визжала: «Дай ему! Дай!»

Через минуту в залу сбежалась вся банда.

– Смотрите на эту свинью, которая хотела обворовать собственных товарищей, – сказал им Капитан, наступив ногой на бесчувственное тело. – Знаете, как поступают со свиньями? Их жарят!

С этими словами он схватил несчастного под мышки, протащил по полу и кинул прямо в горящий огонь. От боли тот очнулся, заорал и попробовал выбраться из камина, но главарь швырнул его обратно.

Запах горелого мяса и палёного волоса, проникший через щель, был ужасен – Самсона затошнило.

– Перестань! Довольно!

Это крикнула Ля-Персьенн, и за это профессор готов был простить ей всех Жужу вкупе с драгунами из Анжу. Всё-таки женщины – лучшая часть человеческого рода!

– Вся комната провоняет! Как потом спать? – недовольно продолжила представительница милосердного пола. – Прикончи его, да выкинь в окно.

Так гусар и сделал. Добил бедолагу, ударом каблука проломив ему череп, а до окна труп донесли подручные.

Напоследок предводитель произнёс маленькую речь:

– Вся добыча у нас общая. Делить будем перед тем, как разойдёмся. Каждый в том клялся. Кто нарушит клятву, тому что?

– Смерть… – нестройно ответили разбойники и пошли спать.

Капитан с актрисой пару минут спустя уже мирно сопели, будто ничего особенного не произошло.

А профессор долго ещё не мог вернуться к работе и сотрясался от нервической дрожи.

На каком низком уровне развития пребывает пока человечество! Сколь недалеко отдалились мы от первобытной пещеры! Ежели в нашем существовании есть высший смысл, как утверждает большинство мыслителей, то зачем рождается на свет девяносто девять процентов людей, духовно и нравственно ничем не отличных от скотов? Неужто лишь затем, чтобы произвести потомство, от которого когда-нибудь, быть может, через сто иль двести поколений явится новый Монтень или Декарт? Как это унизительно и грустно…

Ещё Фондорин думал, что положение, в котором он ныне пребывает, подобно миниатюрной модели всего мироздания. Освещённый огнями дворец, что со всех сторон окружён ночной чернотой погибшего города, это планета Земля, вращающаяся посредь безжизненного Космоса. Но и на этом островке жизни властвуют не Свет и Разум, а зверство и алчность. Однако ж есть и надежда. Она живёт в потаённом уголке и бережно раздувает слабый огонёк, который когда-нибудь озарит спасительным сиянием весь мир. А погаснет сей животворящий источник – и всё окончательно утонет во тьме.

Эта аллегория придала профессору сил. Он вновь подошёл к столу, заткнул уши, чтоб больше ничем не отвлекаться, и сосредоточился на модестине, а когда закончил, давно уже был день. Самсон заметил это по свету, сочившемуся из ниши.

Препарат был готов. Оставалось только решить, какой вид ему придать: порошкообразный, жидкий либо газовый.

Фондорин потянулся, вынул из ушей вату.

Что это?

С улицы слышался грохот, лязг, топот. Там что-то происходило.

Выглянув в бойницу, Самсон увидел, что гвардия возвращается в город.

На той стороне Тверской уцелел один небольшой квартал; далее, сколько хватало глаз, чернело сплошное пепелище. Тем ярче на сём мрачном фоне смотрелось многоцветье мундиров. Ехали шагом драгуны в леопардовых касках, маршировали пешие егеря с красно-зелёными султанами на шапках, сверкали медью пушки. Сам император, очевидно, уже проследовал мимо, но Самсона больше всего занимал обоз. Что Анкр? Жив ли? А вдруг рана всё-таки оказалась смертельной? Это раньше не приходило Фондорину в голову, а теперь он вдруг встревожился. Даже странно. Не стань лейб-фармацевта, и миссию по спасению отечества можно считать исполненной. Но мысль о том, что барон мог умереть,произвела в профессоре настоящее смятение. Слово, которое при этом мелькнуло в мозгу, было неожиданное:одиночество.Самсон сам на себя возмутился. Какое одиночество, ведь есть Кира! А всё же мир, в котором не будет Анкра, представился профессору серым и безжизненным.

Наконец, вслед за артиллерией, потянулись экипажи и повозки императорского обоза. Фондорин держал наготове подзорную трубку и, едва показалась знакомая коляска, ещё издали приметная по красным шапкам Атона и Хонса, приложил окуляр к глазу.

У Самсона вырвался вздох облегчения. Копты сидели спереди, спинами к движению, а позади, развалясь, восседал фармацевт, по видимости абсолютно здоровый, разве что бледней обычного. Пудреная голова барона была прикрыта шляпой с золотым позументом. Сентябрьское солнце пускало зелёные искорки от очков. В руке у Анкра поблёскивало что-то золотистое, круглое – кажется, часы-луковица старинного вида. Обыкновенно, желая узнать время, люди взглядывают на стрелки и прячут хронометр в карман, но старик глядел на него не отрываясь, очень внимательно.

– Скоро свидимся, – с улыбкою прошептал профессор.

Ему сделалось смешно. Знал бы Анкр, что проезжает всего в полусотне шагов от своего «юного друга»!

Вдруг барон, будто услышав, как прыскает Фондорин, резко повернул голову и спустил с носа очки. В окуляре возникли сощуренные глаза, смотревшие прямо на Самсона.

Он вздрогнул, но немедленно успокоил себя: пугаться нечего. Разглядеть с улицы оконце, спрятанное в тени барельефа, невозможно. Тем паче – человека, который из оконца подсматривает.

Но вот странно! Коляска уж проехала мимо, а фармацевт всё оглядывался на дворец Разумовских.IX.

Должно быть, архитектурой залюбовался. Или каменными львами.

Так сказал себе Фондорин, поскольку иного рационального объяснения найти не умел. Среди пожарища палаццо, верно, смотрится великолепней прежнего.

Слава богу! Анкр жив, препарат готов. Скоро можно будет вступить в новый бой.

Возвращение императора в Москву вызвало переполох в шайке дезертиров. Из каминной нёсся гул взбудораженных голосов, и на сей раз Фондорин не стал затыкать уши. Нужно было узнать все новости.

Тем же был озабочен и капитан Лодовико. Он велел своим людям отправиться в разные части города, чтоб выведать всё, что только можно. Сам же остался со своею любовницей близ сокровищ.

Профессору их разговор показался малоинтересен. Он вертелся вокруг одного и того же: больших домов в Москве осталось мало, так что рано или поздно в этот дворец непременно поселится какой-нибудь генерал или маршал.

– Очень возможно, что нам придётся уносить ноги rapidamente,[163]– говорил итальянец. – Нужно разделить добычу на три категории. Самое ценное – что можно взять под мышку и не уронить на бегу. Затем менее ценное, что могут поднятьдвое мужчин. И всё остальное – на случай, если у нас будет на сборы час или два.

– Как я люблю тебя, Ло! Ты самый умный мужчина из всех, кого я встречала на своём веку.

– Большой комплимент, – проворчал Капитан. – Представляю, с какими болванами ты путалась.

– Зато их было много!

Наполняя ларец «самым ценным», чудесная парочка долго и сварливо препиралась. Что-то вынимали, что-то запихивали, переполненный ларец никак не желал запираться. Как понял Самсон из ругани, это вместилище предназначалось только для драгоценных камней. Золото, иконные оклады и узорчатые переплёты церковных книг заняли два больших сундука. Остальные трофеи были кое-как свалены кучами у стены: серебро, меха, ткани, фарфор, хрусталь, златотканые ризы.

Всё это было Фондорину нисколько не интересно, но покинуть свой наблюдательный пункт он не мог. В каминную один за другим прибывали лазутчики, вернувшиеся из разведки, и рассказывали, что им удалось вызнать.

Первый сообщил, что император вернулся в Кремль, его резиденция будет в том же Елисаветинском дворце. Это было важно. Значит, и Анкр там же.

Русская армия, доложил второй, стоит к юго-востоку от Москвы, всего в двух или трёх переходах. Отлично!

А сведения всё поступали.

Из Франции подходят подкрепления, но среди лошадей падёж – их нечем кормить, а отряды фуражиров, отправляемые в сельскую местность, бесследно пропадают.

Относительно планов императора разговоры в армии ходят разные. Кто говорит, что Маленький Капрал собирается ударить на Петербург. Другие уверены, что армия пойдётпоходом в Индию. Третьи готовятся провести в Москве зиму и запасаются шубами, потому что морозы в России (опять-таки по слухам) доходят до десяти и чуть ли не до пятнадцати градусов. А ещё солдаты болтают, что к русским посланы парламентёры с предложением почётного мира, а значит, скоро можно возвращаться по домам.

Нельзя сказать, чтобы Самсон Данилович пребывал у двери в бездействии. Его ум, не приученный к праздности, и тут продолжал трудиться.

Например, отыскалось решение касательно того, какую форму лучше придать модестину. На глаза профессору попалась шеренга выставленных на полке флаконов для будущих духов. Некоторые из них были оснащены кожаными грушами для опрыскивания. Чего ж лучше?

Сделать препарат жидким, налить в один из сих флаконов, а потом использовать, как удобнее – хоть подмешать в питьё, хоть прыснуть в лицо из распылителя. Должно подействовать!

А коли так, нечего попусту рассиживать в этой берлоге.

Самсона охватила жажда действия. Он не хотел дожидаться ночи, когда мародёры улягутся спать. Вдруг действительно нагрянут квартирьеры и реквизируют дворец под какой-нибудь штаб? Тогда застрянешь в темнице до скончания военных действий.

Нет уж, выбираться нужно как можно быстрей. Капитан говорил, что хочет съездить с «парнями» в какую-то церковь, где они припрятали целую груду золочёной утвари. Тогда-де вся добыча будет в сборе и можно приступать к делёжке. Значит, в доме останутся только Ля-Персьенн и – за дверью – часовой. Как с ними управиться, Фондорин уже придумал.

Чтоб не терять времени даром, не томиться бесплодным ожиданием, он исполнил ещё одно дело – оставил новый «теле-фон» Кире Ивановне. Сделать это было необходимо. Со дня, когда Самсон вверил Михайле Ломоносову первое звуковое письмо, многое переменилось. Важней всего было пояснить жене, что хоть «ключ» и в «фармацевте Великого Человека», но ни в коем случае нельзя подступаться к Анкру в одиночку, без поддержки могущественных сил. Тогда, в Ректориуме, профессор ещё не знал, как силён противник. Если Кира доберётся до первого тайника, а за ним и до второго, это будет означать, что Самсон Фондорин пал в бою и его дело предстоит продолжить жене. То естьвдове (он содрогнулся, мысленно произнеся это ужасное слово). Пусть так, но она должна быть во всеоружии.

Кира – самая умная женщина на свете. Она поймёт смысл, не очевидный для человека постороннего.

Как и в тот раз, профессор принял меры предосторожности.

Место для «секрета» он устроил, вскрыв одну из дубовых плашек пола. Вырезал на ней ножом буквы своего девиза, вставил обратно. Сверху пролил чернил, чтоб плашка бросалась в глаза. О существовании лаборатории знают только графиня и Кира. Первая легкомысленна и ненаблюдательна, ей в голову не придёт разглядывать паркет. Вторая наблюдательна, остра и к тому же будет знать, что муж где-то здесь оставил для неё весточку.

На случай, если чужой человек – слуга графини или кто-то из мародёров – всё же доберётся до тайника, Фондорин вновь оставил не один пузырёк, а четыре: в три других налил смертоносных ядов, ибо дело принимало слишком серьёзный оборот и миндальничать тут было нельзя. На кону судьба отечества.

Но, уже наполнив склянки отравой, Самсон заколебался. Мародёры – чёрт с ними, так выродкам и нужно. А если кто-то из своих? Скажем, решит Мари-Гри что-нибудь переделать в тайнике, запустит мастеровых, а те, по обыкновению русского человека без раздумий пить любую дрянь, похожую на спирт, возьмут, да и высосут роковой напиток? На эту оказию Фондорин приписал на каждой наклейке «яд». Француз не разберёт, а свой поостережётся.

Подкрасил растворы, чтоб вышли одинакового цвета. Не забыл капнуть испарителя. А для Киры, чтоб знала, в которой из бутылочек «теле-фон», пропитал каучуковую пробкуэссенцией горького миндаля, её любимым ароматом. Остальным пробкам, спокойствия ради, Фондорин сообщил запахи, от которых у жены начиналась мигрень: ландышевый, розовый, лимонный.

За этими хлопотами профессор упустил момент, когда шайка покинула дворец. Выглянул через зеркало, видит: Капитана нет, дверь заперта на задвижку, а Персиянка спит на канапе.

Более удобного стечения обстоятельств могло и не представиться.

Быстро уложив в сак самое необходимое и вооружившись модестиновым флаконом, Фондорин тихонько открыл дверцу. Пригнувшись, вылез из камина.

Сердце отчаянно билось, но не от страха – от экспериментаторского волнения. Теория теорией, но всегда волнуешься, когда приходится испытывать новый препарат в действии.

Он на цыпочках приблизился к спящей женщине. Она свернулась на диванчике клубком, словно кошка. Вероятно, среднему мужчине подобная самка показалась бы чертовски соблазнительной. Её полные щёки были румяны, мясистые губы приоткрыты, зубы влажны и белы, выпяченный таз округл, однако профессор глядел на это примитивное, похотливое существо с отвращением (наверное, извинительным, если вспомнить, как сильно соседка истязала Самсона Даниловича своими криками и песнями). Поднеся опрыскиватель к самому лицу актёрки, он надавил на грушу.

Ля-Персьенн вдохнула, сморщила нос и захлопала неестественно длинными ресницами. Теоретически одного вдоха было достаточно, но на всякий случай Фондорин нажал ещё раз.

– Ап-чхи!

Красотка пробудилась и порывисто села, спустив ноги. Она смотрела на незнакомого человека снизу вверх испуганно, но не пыталась ни встать, ни крикнуть. Выражение лица было растерянным, из открытого рта вытекла слюна, но Персиянка её не вытерла.

– Поднимись.

Она вскочила, оказавшись на полголовы выше низенького профессора.

– Сядь.

Села.

Отлично. Теперь нужно было проверить, готова ли она совершить действие, на которое нипочём не согласилась бы по собственной воле.

– Стукни себя по голове. Вот этим.

Он подал ей лежащую на полу туфлю.

Без малейшего промедления брюнетка ударила себя по лбу, даже не попытавшись отворотить острый каблучок.

Из лопнувшей кожи засочилась кровь, Фондорину стало совестно.

– Довольно.

Следующий этап проверки: способен ли объект не просто выполнять простые команды, но и отвечать на вопросы. Что бы такое спросить, о чём женщина вроде Персиянки правды не скажет?

– Ты припрятала что-нибудь из драгоценностей?

– Да, – сразу сказала она, всё так же зачарованно глядя ему в глаза. – Вот.

Подняла подол платья, залезла куда-то под кружевные панталоны, порылась и, одно за другим, извлекла рубиновое ожерелье, бриллиантовый перстень, ещё какую-то коробочку.

– Убери назад. Мне это не нужно.

Превосходно! Модестин выдержал испытание выше всяких похвал. Ну, а теперь за дело.

– Слушай меня внимательно. Сейчас ты подойдёшь к двери, отодвинешь засов и пригласишь караульного войти. Предложишь ему бежать вместе с тобой, прихватив ларец. Если он станет сомневаться или спорить, ты проявишь хитрость. Ты ведь умеешь дурить мужчинам голову?

– Да. Это легко.

– Действуй. Он должен подойти к ларцу и начать в нём рыться. Поняла?

– Да.

– Если сделаешь всё, как сказано, я буду тобой доволен.

– Я всё сделаю.

– Исполняй!

Он встал так, чтобы створка его прикрыла. Не очень понятно было одно: насколько модестин притупляет коммуникативную способность объекта. Хватит ли у зомби живости вести разговор?

Размеренно, немного враскачку актёрка приблизилась к двери и загремела щеколдой.

– Эй, ты что? – донёсся с той стороны хриплый голос. Судя по акценту, то был «кузен Джузеппе». – Лодовико запретил это делать!

Профессор встревожился. Лучше б часовым оказался «тупой Шульц», а не родственник Капитана.

– Отопри. Я тебе должна что-то сказать.

Женщина медленновато выговаривала слова, в остальном её речь не отличалась от обычной.

– Что-то случилось? Сейчас…

Лязгнул засов, створка открылась внутрь, заслонив Самсона.

– Иди. Я тебе покажу одну вещь. Она тебе понравится.

– Что за вещь? Мне нельзя сюда входить! Если вернётся Лодовико, он меня убьёт, ты его знаешь.

– Ты мужчина или трус? Иди за мной. Просто посмотри, что лежит вон в том ларце. Не бойся. Мы услышим, если они вернутся.

Умница, похвалил профессор то ли Персиянку, то ли идеально корректный модестин. Чернокожим колдунам такое совершенство и не снилось!

Фондорин дождался, пока Джузеппе дойдёт до ларца и откроет крышку.

– Мама моя! Свинья-мадонна! – ахнул «верный кузен». – Да тут… Лодовико мне всего этого не показывал!

Разбойник согнулся, трясущимися руками стал перебирать драгоценности. Женщина безучастно стояла рядом, повернув лицо к Самсону.

Теперь можно было спокойно уходить – Джузеппе ничего вокруг не видел и не слышал.

На прощанье профессор приложил палец к губам. Прокрался за дверь. Столовую пересёк на цыпочках, но по лестнице уже побежал безо всякой опаски.

Поистине Разум и наука всё превозмогают, они не ведают преград!

Но есть и другая истина, которая напомнила о себе в следующую же минуту: ум отмерит, а случай отрежет.

Надо ж было случиться, чтобы в то самое мгновенье, когда торжествующий Фондорин хотел выбежать на парадное крыльцо, во двор через ворота, гремя колёсами, одна за другою въехали две гружёные телеги. С ними вошли и разбойники. Они шагали правильным строем, держа на плечах ружья, а Капитан сменил свою епископскую митру на кивер. Повиду это была уже не шайка дезертиров, а фуражирская команда, составленная из солдат разных полков. Не лишняя предосторожность в городе, куда возвращаются порядок и дисциплина.

Оказавшись внутри ограды, мародёры немедленно рассыпались и загалдели. Сколь мог слышать затаившийся за дверьми профессор, спор шёл о том, как быть дальше: нести добычу наверх либо, наоборот, спустить ранее награбленное вниз, погрузить на повозки и поискать другое, менее заметное пристанище. Возобладало второе мнение. Оставив повозки без присмотра, орава направилась к дому.

Сначала Самсон намеревался укрыться где-нибудь в дальних комнатах, но, видя, что во дворе никого не остаётся, передумал. К чему зря тратить время? Погрузка может затянуться.

Он спрятался в нише, за спиной у мраморного Аполлона. На лестнице было сумеречно, разбойники всё ещё бранились и протопали мимо, не заметив профессора. Очень довольный своей смелостью и ловкостью, он вылез из укрытия и выбежал наружу.

Там уже начинались сумерки – то время, что у французов называется entre loup et chien.[164]

Фондорин споткнулся на бегу, присел на корточки и прижался к колонне.

В воротах маячили две фигуры в широких шальварах, узких безрукавках, с красными шапочками на головах.

Атон и Хонс!

Один разглядывал что-то блестящее, держа руку у самого носа. Второй, задрав лицо, беспрестанно поматывал шеей, словно прислушивался.

Это уж была чертовщина! Откуда они тут взялись?

Профессор оказался между волком и собакой уже не в природоописательном, а в более зловещем смысле. А коль выбирать меж двумя опасностям, собачья стая менее опасна, нежели волчья.

Он попятился назад. Всё-таки придётся прятаться во дворце, там довольно пустых комнат и укромных мест.

В панике Самсон взбежал по ступеням, собираясь достичь бельэтажа, но наверху раздался бешеный рёв.

То кричал Капитан: