Чтение 21–й страницы книги ~Кони, кони~

Скорее всего. Но скажи, почему ты так уверен, что сможешь выбраться из-за решетки каким-то ненормальным способом? Это большое заблуждение.

Я уже один раз сказал: вы копаете не там, где надо. Вам не понять, в чем я уверен, а в чем нет.

Я знаю, что такое Соединенные Штаты. Я там бы вал, и не раз. Вы как евреи. У вас всегда отыскивается богатый родственник. Ты в какой сидел тюрьме?

Говорят вам, ни в какой тюрьме я не сидел. Где Ролинс?

Ты считаешь, что я приложил руку к этому прискорбному случаю с твоим приятелем? Уверяю тебя, это не так.

Вы думаете, я пришел договариваться о сделке? Я только хотел узнать, как он себя чувствует.

Перес задумчиво кивнул.

Даже в таком месте, как тюрьма, где мы имеем дело с самым главным, мозги у англо работают все так же причудливо, как и на воле. Когда-то я думал, что дело в их особом, привилегированном существовании. Но нет. Так уж устроена у вас голова.

Перес откинулся на спинку стула и постучал себя пальцем по виску

Дело не в том, что англо глуп. Просто его картина мира с пробелами. С очень странными пробелами. Он видит только то, что хочет. Ты меня понимаешь?

Вполне.

И то хорошо. Знаешь, как я определяю ум в человеке? Очень просто. По тому, насколько глупым он считает меня.

Вы вовсе не глупы. Просто вы мне не нравитесь.

А! Хорошо! Очень даже неплохо!

Джон Грейди посмотрел на человека Переса, застывшего у двери. Он стоял с остекленевшим взглядом, уставясь в никуда.

Он нас не понимает, пояснил Перес. Поэтому можешь совершенно спокойно выражать свои мнения.

Я уже выразил свое мнение.

Так. А теперь?

А теперь мне пора.

Ты думаешь, что сможешь уйти, если я не захочу тебя отпустить?

Да.

Ты случайно не кучильеро[92],с улыбкой спросил Перес.

Джон Грейди снова сел.

Тюрьма – это то же самое, что салон де бельеса, изрек Перес.

Парикмахерская? В каком смысле?

Это место, где сходятся все слухи. Все знают про всех всё. Почему? Потому что преступление обладает большой притягательной силой. Оно интересует каждого.

Мы не совершали никаких преступлений.

Пока…

Что значит «пока»?

Перес пожал плечами.

Работа идет. Насчет вас еще нет решения. А вы, на верное, подумали, что дело доведено до конца?

Они все равно ничего не найдут.

Господи, воскликнул Перес. Боже праведный! Не ужели ты думаешь, что не существует беспризорных преступлений? Главное – умело подобрать преступление к преступнику.Все равно как найти в магазине нужный костюм.

Они не торопятся.

Даже в Мексике они не могут держать вас без суда вечность. Потому-то вам пора действовать. Когда вам предъявят обвинение, будет поздно. Тогда уже освободиться будетсовсем трудно.

Он вынул из кармана рубашки сигареты, протянув руку через стол, предложил Джону Грейди. Но Джон Грейди и не подумал шелохнуться.

Не стесняйся, бери. Это не преломление хлеба. Никаких обязательств.

Джон Грейди взял сигарету. Перес вынул из кармана зажигалку, щелкнул ею и протянул через стол.

Где ты научился драться?

Джон Грейди глубоко затянулся и откинулся на спинку стула.

Что вы хотите узнать?

Только то, что хочет узнать весь мир.

Что хочет узнать весь мир?

Мир хочет узнать, есть ли у тебя кохонес. Иначе говоря, не тонка ли у тебя кишка.

Перес закурил сам, положил зажигалку на пачку сигарет и выпустил тонкую струйку дыма.

Тогда мир поймет, сколько ты стоишь.

Но не у всех есть цена.

Верно.

И что же бывает с такими?

Они умирают.

Я не боюсь смерти.

Это хорошо. Это поможет тебе достойно умереть. Но не поможет жить.

Ролинс умер?

Нет, не умер.

Джон Грейди отодвинул стул. Перес улыбнулся.

Вот видишь? Ты делаешь то, что я и предсказывал.

По-моему, нет.

Тебе пора принять решение. У тебя мало времени. У нас всегда в запасе гораздо меньше времени, чем нам кажется.

С тех пор как я сюда попал, времени у меня стало хоть отбавляй.

Обдумай хорошенько свое положение. У американцев часто бывают очень непрактичные идеи. Они считают, что есть хорошие вещи и есть плохие вещи. Они полны предрассудков.

А вы не считаете, что есть плохие вещи и есть хорошие?

Вещи – нет. Это заблуждение безбожников.

По-вашему, американцы – безбожники?

Конечно. Ты не согласен?

Нет.

Они порой яростно набрасываются на то, что им принадлежит. Я видел, как один американец стал лупить по своей машине большим мартильо. Как это по-английски?

Кувалда.

Ну вот. Потому что машина никак не заводилась. Скажи на милость, разве мексиканец на такое способен?

Не знаю.

Мексиканец на такое не способен. Он не верит в то, что машина может быть доброй или злой. Он знает, что если в машине поселилось зло, он может уничтожить машину, но ничего этим не добьется. И ему отлично известно, где обитают добро и зло. Американцы считают Мексику страной предрассудков. Но это не так. Мы знаем, что у предметов естьразные свойства. Эта машина, например, зеленого цвета. У нее такой-то двигатель. Но она не может быть греховна. Это относится и к людям. Да, в человеке может поселиться зло, но это не его собственное зло. Разве он где-то получил его? Разве он получил его в безраздельное пользование? Нет. В Мексике зло – реально. Но оно ходит на своих собственных ногах. Может, и один прекрасный день оно навестит тебя. Может, это уже на пороге.

Может быть.

Если хочешь уйти, уходи, сказал Перес с улыбкой. Я нижу, ты не веришь в то, что я тебе пытаюсь втолковать. То же самое с деньгами. У американцев, по-моему, всегда была эта проблема. Они постоянно твердят о грязных деньгах. Но деньги лишены этого признака. А вот мексиканец никогда не станет приписывать вещам то, чего в них нет. Зачем? Если от денег есть толк, значит, деньги – благо. У мексиканца нет плохих денег. У него не возникает такой проблемы. Ему в голову не приходит такая безумная мысль.

Джон Грейди подался вперед и затушил сигарету в оловянной пепельнице. В тюремном мире сигареты сами по себе являлись деньгами, и та, которую он оставил дымиться в пепельнице, была почти нетронутой.

Знаете, что я вам скажу, сеньор Перес?

Я тебя слушаю.

Мы еще увидимся.

Он встал и посмотрел на человека Переса, застывшего на часах у двери, а тот, в свою очередь, посмотрел на Переса.

Я-то думал, ты хотел узнать, что произойдет там, за дверью моего дома, сказал Перес.

Джон Грейди резко обернулся к нему и спросил:

Это что-то изменит?

Ты слишком высокого мнения о моих возможностях, улыбнулся Перес. В этом заведении триста человек. Никто не знает, что тут может случиться.

Но кто-то заведует этим балаганом?

Может быть, сказал Перес, пожимая плечами. Но в этом особом мире, где люди лишены свободы, возникает ложное впечатление контроля. Нет, если бы этих людей можно было держать под контролем, они бы, скорее всего, не оказались за решеткой. Ты чувствуешь проблему?

Да.

Иди. Мне самому интересно, что произойдет с тобой.

Он коротко повел рукой. Его телохранитель сделал шаг к двери и отворил ее.

Ховен[93],окликнул Перес своего гостя.

Да, сказал Джон Грейди, оборачиваясь.

Смотри, с кем преломляешь хлеб. Будь осторожен.

Ладно. Буду.

И с этими словами Джон Грейди вышел на тюремный двор.

У него еще оставалось сорок пять песо из тех денег, что сунул ему Блевинс, и он пытался купить себе нож, но безуспешно. Он никак не мог понять, то ли ножи в этой тюрьмевообще не продавались, то ли они не продавались исключительно ему. Он неспеша прошел через двор и в тени, под южной стеной, увидел братьев Баутиста. Джон Грейди остановился и стоял, пока они знаками не пригласили его подойти.

Кьеро компрар уна труча[94],сказал он, присев возле них.

Братья дружно кивнули.

Куанто динеро тьенес[95],спросил тот, кого звали Фаустино.

Куарента и синко песос.[96]

Они долго сидели и молчали. Темные индейские лица были задумчивы. Братья размышляли, словно подобная сделка могла обернуться самыми неожиданными последствиями. Наконец Фаустино зашевелил губами, готовясь сообщить решение.

Буэно. Дамело.[97]

Джон Грейди посмотрел на них. В их черных глазах замерцали загадочные огоньки, и даже если они выступали сигналом беды, обмана, измены, то Джону Грейди сейчас было некогда в этом разбираться. Он сел на землю, стащил левый сапог, сунул руку внутрь и извлек влажный комок песо. Братья следили за его движениями. Джон Грейди снова надел сапог, затем зажал комок указательным и средним пальцами, а потом ловким движением бросил сложенные купюры под колено Фаустино. Тот не шелохнулся.

Буэно. Ла тендре эста тарде.[98]

Джон Грейди кивнул, встал и пошел.

По тюремному двору разносился запах автомобильных выхлопов. По улице, за стеной, то и дело проезжали автобусы. День был воскресный, и в тюрьму Кастелар приезжали посетители. Джон Грейди сел у стены в полном одиночестве. Где-то заплакал ребенок. Потом он увидел, как по двору идет индеец из Сьерра-Леона, и окликнул его. Тот свернул в его сторону.

Джон Грейди пригласил его присесть, что тот и сделал.

Индеец вытащил из-под рубашки небольшой, влажный от пота бумажный сверток и стал его разворачивать. Потом протянул Джону Грейди. Внутри были табак и курительная бумага.

Джон Грейди поблагодарил, взял бумагу, насыпал на нее грубого табака-самосада, скатал сигарету, провел языком по краю завертки. Потом передал пакет хозяину, и тот тоже свернул сигаретку, а пакет спрятал назад под рубашку. Он извлек из кармана самодельную зажигалку из обрезка полудюймовой водопроводной трубы, выбил огонек и, прикрывая его ладонью, протянул Джону Грейди, а потом закурил сам.

Джон Грейди поблагодарил его и поинтересовался, не ждет ли тот посетителей, но индеец отрицательно покачал головой. Он и не подумал задать тот же самый вопрос американцу. Джон Грейди решил, что его знакомый сейчас поделится с ним какими-нибудь последними новостями, которые ходили по тюрьме, но не дошли до его ушей, однако, судя по всему, тот подобными сведениями не располагал. Он просто сидел и молча курил, потом бросил окурок на землю, встал и удалился.

Днем Джон Грейди не пошел обедать. Он по-прежнему сидел у стены, смотрел на двор и пытался понять, что же, собственно, происходит вокруг. Сначала ему показалось, что заключенные, проходя по двору, бросают на него слишком уж странные взгляды. Потом, напротив, он решил, что они умышленно отводят глаза, стараются вообще не смотреть на него. Тогда он пробормотал себе под нос, что если продолжать в том же духе, то недолго и рехнуться или вообще сыграть в ящик. Подумав, он решил, что от разговоров с самим собой окочуриться и вовсе ничего не стоит. В какой-то момент он вдруг резко дернулся и понял, что ненароком задремал. Час от часу не легче, пронеслось у него в голове. Так ведь и вправду можно заснуть и не проснуться…

Он решил проверить тень. Если тень от стены занимала половину двора, это означало четыре часа. Он посидел еще немного, потом встал и направился к братьям Баугиста.

Бросив на него взгляд, Фаустино сделал знак рукой приблизиться. Затем велел сдвинуться влево и наконец кивнул и сообщил Джону Грейди, что тот стоит на нем.

Джон Грейди посмотрел себе под ноги, но ничего не заметил. Фаустино снова кивнул и сказал, чтобы он присел. Джон Грейди так и поступил.

Ай ун кордон[99],опять раздался голос Фаустино.

Джон Грейди опустил глаза и увидел возле самого сапога конец веревки. Он осторожно взялся за него и потянул. Тогда из-под песка и мелких камешков появился нож, привязанный к этой веревке. Джон Грейди быстро накрыл его ладонью, а потом, оглянувшись по сторонам, переложил его в карман. Проделав эту операцию, он встал и пошел прочь.

Нож превзошел все его ожидания. Это был настоящий пружинный нож, только без пластин на рукоятке. Нож был сделан в Мексике и успел повидать виды. Никелировка металлической части рукоятки протерлась, обнажив латунную основу. Джон Грейди отвязал веревку, вытер нож о рубашку, подул в канал, постучал ножом о каблук, снова подул, потом нажал кнопку, чтобы удостовериться, что лезвие выскакивает нормально. Он послюнявил тыльную сторону кисти и стал сбривать полоски, проверяя режущую кромку. Потом,закинув ступню одной ноги на колено другой и стоя на одной ноге, начал точить лезвие о подошву сапога. Тут послышались шаги. Джон Грейди проворно убрал лезвие, спрятал нож и обернулся. Навстречу ему к загаженному сортиру направлялись двое заключенных. Они ухмыльнулись, посмотрели на него и прошли дальше, ничего не сказав. Полчаса спустя, прозвучал сигнал к ужину. Джон Грейди выждал, когда со двора в столовую пройдут все заключенные, потом тоже вошел, взял поднос и двинулся вдоль раздаточного прилавка. По воскресеньям многие кормились передачами из дома, и потому в столовой было не так много людно. Получив тортильи, фасоль и какое-то подозрительное рагу, Джон Грейди стал выбирать себе место. Наконец его выбор пал на стол в углу, за которым в одиночестве сидел мексиканец примерно его возраста, курил и время от времени отпивал воду из кружки.

Джон Грейди подошел к столу, поставил поднос.

Кон пермисо[100],сказал он.

Парень покосился на него, выпустил из носа две тонкие струйки дыма, кивнул и снова протянул руку к кружке. На внутренней стороне его запястья ягуар старался освободиться от анаконды. Возле большого пальца был вытатуирован крест и пять точек. Казалось бы, татуировка как татуировка. Ничего особенного. Но, уже сев, Джон Грейди вдруг понял, почему этот парень ужинает в одиночестве. Пересаживаться было поздно, и Джон Грейди взял в левую руку ложку и начал есть. Он услышал, как на двери столовой щелкнула задвижка, хотя вокруг стоял привычный гул голосов и скрежет ложек. Джон Грейди посмотрел по сторонам. На раздаче почему-то уже никого не было, да и двое охранников как сквозь землю провалились. Сердце Джона Грейди бешено заколотилось, во рту пересохло. Ему показалось, что он жует опилки. Потихоньку он вытащил нож из кармана и спрятал за корсажем брюк.

Тем временем парень затушил окурок и поставил кружку на поднос. Где-то на улице лаяла собака, а торговка выкрикивала свой товар. Джон Грейди вдруг с ужасом понял: онслышит все эти звуки так отчетливо только потому, что в столовой повисла мертвая тишина. Он открыл нож и сунул его под пряжку ремня. Парень неторопливо встал, перешагнул через скамью, взял поднос и пошел вдоль противоположного края стола. Джон Грейди держал ложку в левой руке, а правой взялся за поднос, следя исподлобья за каждым движением парня. Тот оказался напротив него, пошел было дальше, но резко повернулся и взмахнул подносом, норовя ударить ребром Джона Грейди по голове. Внезапно Джон Грейди увидел весь эпизод словно в съемке рапидом. Поднос стремительно приближается, кромка на уровне его глаз, оловянная кружка накренилась, ложка в ней будто бы застыла в воздухе, а черная маслянистая челка парня метнулась по его узкому лбу. Джон Грейди стремительно вскинул свой поднос, словно щит, а сам перекатился через скамейку и быстро вскочил на ноги. В днище его подноса образовалась вмятина. Он был уверен, что поднос противника с грохотом полетит на стол, но парень удержал его в руках и попытался ударить им еще раз. Джон Грейди парировал и этот выпад, снова раздался грохот железа о железо, и тут впервые Джон Грейди увидел нож, который метнулся к нему, словно стальной тритон, желающий укрыться от холода в теплых человечьих кишках. Джон Грейди отскочил назад, поскользнулся на остатках еды и чуть было не упал на каменный пол. Правой рукой он вытащил нож, а левой резко выбросил поднос, угодив кучильеро в лоб и вызвав на его лице гримасу удивления. Мексиканец приподнял свой поднос так, чтобы противник не видел его маневров, а Джон Грейди сделал шаг назад и почувствовал спиной стену. Тогда он шагнул в сторону и снова резко выбросил поднос, норовя угодить по пальцам кучильеро, которыми тот сжимал свой металлический щит. Снова железо загрохотало о железо. Отпихнув ногой скамейку, парень оказался между Джоном Грейди и столом. На его лбу появилась кровь и потекла по виску рядом с глазом. Кучильеро сделал обманное движение подносом, но Джон Грейди не поддался на финт, и нож противника просвистел, задев его рубашку. Держа поднос на уровне пояса, Джон Грейди двинулся боком вдоль стены, пристально глядя в черные глаза противника. Кучильеро безмолвствовал и действовал четко, без суеты, явно не испытывая к американцу никакой злобы, и Джон Грейди понял, что его наняли.

Джон Грейди снова взмахнул подносом, метя мексиканцу в голову, но тот ловко увернулся, сделал финт и сам пошел в атаку. Крепко сжимая поднос, Джон Грейди продолжал медленно продвигаться по стене. Он провел языком по губам. Так, в углу рта кровь… Он чувствовал, что лицо его порезано, хотя не понимал, насколько сильно. Зато он понялдругое: кучильеро наняли, потому что у него, Джона Грейди, появилась репутация парня, с которым шутки плохи. И еще до него вдруг дошло, что он запросто может померетьв этой столовой. Он смотрел в черные глаза кучильеро и читал в них многое. В этих бездонных колодцах холодно светилась долгая и мрачная история. Джон Грейди двигался по стене, отбивал выпады противника, действовавшего пока только подносом, и сам наносил ответные удары. Он получил новые порезы – сначала на левом предплечье, потом и на животе. Тогда он развернулся и дважды попытался ударить кучильеро ножом, но тот оба раза отскакивал, уходя от лезвия с изворотливостью лишенного костей дервиша. Когда они приближались к другим столикам, заключенные, за ними сидевшие, молча и быстро вставали и исчезали, словно птицы с проводов. Джон Грейди снова развернулся и ударил кучильеро подносом, а тот присел, и на какое-то мгновение, словно на фотографии, Джон Грейди увидел его, тощего и кривоногого, – темный тоненький гомункул, норовящий вселиться в человека. Затем нож мелькнул туда-сюда, гомункул стремительно выпрямился и снова занял оборонительную позу, слегка пригнувшись и не спуская глаз с противника, пытаясь предвосхитить появление смерти. Эти черные глаза уже хорошо знали, что такое смерть, прекрасно представляли, в каких одеждах она странствует, и безошибочно угадывали ее близость.

Поднос загремел о плиты пола, и Джон Грейди понял, что выронил его. Он провел рукой по груди – пальцы сделались мокрыми и липкими. Он вытер руку о штаны. Кучильеро держал поднос на уровне глаз, чтобы скрыть от противника свои маневры. Он выставлял поднос так, словно приглашал Джона Грейди прочитать на его днище какое-то сообщение, но там не было ничего, кроме зазубрин и вмятин, оставленных десятками тысяч тюремных завтраков, обедов и ужинов. Джон Грейди сделал шаг назад, потом сполз на пол у стены, раскинув руки по сторонам. Кучильеро посмотрел на него, поставил поднос на стол, наклонился, потом схватил Джона Грейди за волосы и запрокинул ему голову, чтобы было сподручнее перерезать горло. И тогда Джон Грейди взметнул руку с ножом и вонзил его прямо в сердце противнику. Он вонзил его глубоко, а потом резко рванул ручку вбок, отчего лезвие с хрустом сломалось, оставшись в груди кучильеро.

Нож кучильеро с глухим стуком упал на пол. Над левым карманом его синей рубашки появилась красная бутоньерка, и затем брызнул фонтанчик крови. Кучильеро сначала осел на колени, а потом упал прямо в объятья врага. Заключенные, наблюдавшие за поединком, ринулись к двери, словно зрители в театре, решившие по окончании спектакля избежать толкучки в гардеробе. Джон Грейди отшвырнул рукоятку ножа, отпихнул от себя голову с сальными волосами, уткнувшуюся ему в грудь, и стал нашаривать нож кучильеро. Потом Джон Грейди оттолкнул от себя убитого и, сжимая в руке его нож, ухватился свободной рукой за край стола и кое-как поднялся на ноги. Держась за стол, он сделал несколько неуверенных шагов, потом повернулся и, шатаясь, направился к двери, откинул задвижку и вышел наружу, в синие сумерки.

Через открытую дверь столовой на темный двор падала узкая полоса света. Эта полоса зашевелилась и померкла, когда в проеме появились другие заключенные и уставились на Джона Грейди. Никто, впрочем, не пошел за ним. Прижимая руки к животу, Джон Грейди брел, и каждый шаг давался ему с трудом. Вот-вот должны были на стенах вспыхнутьпрожектора и прозвучать сирена. Джон Грейди осторожно переставлял ноги. В сапогах хлюпали кровь. Он посмотрел на нож убитого, который по-прежнему сжимал в руке, и затем отшвырнул его в темноту. Сейчас завоет сирена и вспыхнут прожектора… Перед глазами все плыло, но боли, как ни странно, не ощущалось. Кровь сочилась между липкихпальцев. Сейчас вспыхнут прожектора, сейчас завоет сирена…

Джон Грейди уже добрался до первого пролета лестницы, когда его нагнал высокий худой человек и что-то ему сказал. Джон Грейди обернулся, чуть согнувшись. А вдруг в потемках никто не заметит, что он уже выбросил нож? Вдруг не обратят внимания, что он истекает кровью?..

Вьен конмиго. Эста бьен[101],сказал высокий.

Но ме молесте.[102]

Темные ярусы тюрьмы уходили к темно-синему небу. Вдалеке залаяла собака.

Эль падроте кьере аюдарле.[103]

Манде?[104]

Высокий зашел спереди, остановился.

Вьен конмиго, повторил он.

Это был человек Переса. Он протянул руку Джону Грейди, но тот сделал шаг назад. Его сапоги оставили мокрые, темные следы. Сейчас вспыхнут огни. Сейчас завоет сирена. Он повернулся, чтобы уйти, но колени стали подгибаться. Он упал, затем поднялся. Телохранитель Переса попытался помочь ему, но Джон Грейди вырвался из его объятий и снова упал. Все вокруг плыло, кружилось. Джон Грейди уперся ладонями в землю, чтобы подняться. Кровь капала между его вытянутых рук. Стена, казалось, рушилась, наваливалась на него. Приближалось темное небо. Джон Грейди упал на бок. Тогда человек Переса наклонился, поднял его и на руках понес через двор к домику своего хозяина. Он внес его, захлопнул дверь ногой, и тут завыла сирена и вспыхнули прожектора.

Джон Грейди проснулся в кромешной тьме. Он находился в каком-то каменном мешке, где пахло хлоркой. Он протянул руку, пытаясь понять, что вокруг, и тотчас его пронзила боль, которая словно выжидала, пока он пошевелится. Джон Грейди опустил руку, повернул голову. В темноте светилась узкая полоска. Он прислушался. Стояла мертвая тишина. Каждый вздох резал грудь словно бритвой. Через некоторое время он вытянул другую руку и коснулся холодной каменной стены.

Ола, произнес он. Голос был слабым и дрожащим. Лицо исказила гримаса. Ола, повторил он. В помещении явно кто-то был. Джон Грейди это чувствовал.

Кьен эста[105],спросил он, но никто не отозвался.

Нет, здесь все равно кто-то был, причем уже давно. Или он ошибается? Нет, он не мог ошибиться. Кто-то явно скрывался в темноте, следил за ним… Джон Грейди посмотрел на полоску света. Разумеется, свет выбивался из-под двери. Он затаил дыхание. Комната была маленькой. Такой маленькой, что, если тут кто-то и был, можно, хорошенько прислушавшись, услышать его дыхание. Джон Грейди так и поступил, но ничего не услышал. Он вдруг подумал, а не умер ли он, и от этого его захлестнула та самая волна печали, какая охватывает ребенка, который собирается горько заплакать. Одновременно его пронзила такая жуткая боль, что пришлось взять себя в руки и начать жизнь сначала. Вздох за вздохом.

Он понимал, что надо встать и попробовать открыть дверь, но, чтобы решиться на это, понадобилось немало времени. Сначала Джон Грейди перевернулся на живот, но тотчас же чуть не задохнулся от новой вспышки боли. Какое-то время он неподвижно лежал, судорожно дыша. Затем опустил руку, пытаясь достать до пола, но рука повисла в воздухе. Тогда он осторожно спустил ногу, коснулся пальцами пола и, набираясь сил для следующего шага, лежал, упираясь в кровать локтями.

Когда Джон Грейди наконец добрался до двери, выяснилось, что она заперта. Он стоял на холодном полу, не зная, что делать дальше. Он был весь в бинтах, и, похоже, раны снова начали кровоточить. Он это чувствовал кожей. Затем он прислонился лбом к холодному металлу двери и понял, что и голова у него тоже в бинтах. Внезапно ему страшнозахотелось пить. Пора было возвращаться на кровать, но, чтобы собраться с новыми силами, ему пришлось потратить немало времени.

Наконец дверь распахнулась, и в слепящем свете появилась фигура. Это была не медицинская сестра в белом, но демандадеро[106]в грязной форме цвета хаки, державший в руках металлический поднос, на котором стояла тарелка с позоле и стаканом оранжада. Демандадеро был ненамного старше Джона Грейди. Войдя в комнату, он повернулся, стараясь не глядеть на кровать. Но если не считать железного ведра-параши, в комнате не было ничего, и поднос можно было поставить только на кровать.

Парень в хаки подошел к кровати и остановился. Вид у него был одновременно и смущенный и угрожающий. Он показал подносом, чтобы Джон Грейди подвинулся. Тот повернулся на бок, потом кое-как сел. На лбу у него выступила испарина. На нем был грубый больничный халат, на котором запеклась кровь, проступившая через повязки.

Даме эль рефреско. Нада мас,[107]сказал он.

Нада мас?[108]

Но.

Тогда демандадеро подал ему стакан с оранжадом, Джон Грейди взял его и, посмотрев по сторонам, увидел, что на потолке имеется лампочка, оплетенная проволокой.

Ла лус, пор фавор[109],сказал он.

Парень в хаки кивнул, отошел к двери, закрыл ее за собой. Затем в коридоре щелкнул выключатель, и в комнате загорелся свет.

В коридоре послышались шаги, потом наступила тишина. Джон Грейди чуть приподнял стакан и стал пить газировку. Напиток был теплый, еще с пузырьками газа. Джону Грейди он показался восхитительным.

Он провел там три дня: спал, просыпался, потом опять засыпал. Кто-то выключил свет, и он просыпался уже в темноте и окликал тех, кто, как ему казалось, были рядом, но никто не отзывался. Он вспоминал отца в Гоши, где с ним вытворяли страшные вещи. Джон Грейди всегда считал, что он не хочет знать подробности, но теперь убедился, что ошибался. Он лежал в темноте, вспоминал отца и с горечью сделал вывод: к тому, что он успел о нем узнать, больше ничего не прибавится. Джон Грейди не думал об Алехандре. Он понятия не имел, что еще с ним стрясется, и решил воспоминания о ней приберечь напоследок. Поэтому он переключился на лошадей – сейчас этот предмет лучше всего подходил для раздумий. Потом кто-то снова включил свет, и после его уже не выключали. Джон Грейди в очередной раз заснул, а проснувшись, решил, что вокруг него сгрудилисьмертвецы и в их пустых глазницах скрывается то самое знание, которым, впрочем, никто и никогда не поделится. Потом он понял, откуда эти скелеты: в этой комнате, решилон, умерло очень много людей.

Дверь отворилась. Вошел человек в синем костюме и с кожаным чемоданчиком в руке, улыбнулся Джону Грейди и осведомился о его здоровье. Джон Грейди ответил, что чувствует себя отлично. Человек снова улыбнулся, положил чемоданчик на кровать, открыл его, вынул хирургические ножницы, толкнул чемодан чик к изножью кровати и поднял перепачканную кровью простыню, которой накрывался Джон Грейди.

Кьен эс устед?[110]

Человек удивленно посмотрел на него и сказал, что он врач. Потом он просунул ножницы под повязку, и Джон Грейди поежился от прикосновения к коже холодного металла. Разрезав бинты, врач отбросит их в сторону, и они оба с интересом уставились на швы.