Чтение 10–й страницы книги ~Приключения Михея Кларка~

Наконец учение кончилось, и солдатам было позволено идти к себе в казармы, то есть в сарай, который был для них отведен городом. Мы отдали наших лошадей конюхам гостиницы "Белого оленя", а сами пошли знакомиться с мэром.

Глава XVIII

ОБЕД У МЭРА

В ратуше было очень много народа и шла суетня. За низким столом, покрытым зеленой байкой, сидели два писца. Перед ними возвышались связки бумаг. Перед столом стояла вереница людей, ожидающих своей очереди. Каждый из граждан клал на стол деньги, завернутые в бумагу или насыпанные в мешочек. Каждое пожертвование записывалось. Около стола стоял квадратный обитый железом сундук, куда убирались пожертвования. Проходя МИМО, мы видели, что сундук уже до половины наполнен золотом. Многие из жертвователей были одеты очень плохо, лица у них были худые, изнуренные. Было совершенно очевидно, что жертвовали они не от избытка, что это были трудовые деньги, скопленные путем трудов и лишений.

Некоторыепроизносили молитвы, а другие приводили уместные тексты из писания о тленных сокровищах и о том, что дающий взаймы Богу не оскудеет. Городской клерк стоял тут же у стола и называл жертвователей. Язык его болтал без умолку. Клерк делал разные замечания. Когда мы вошли, он кричал:

— Авраам Виглис жертвует двадцать шесть фунтов десять шиллингов. На сей земле вы, мэстер Виглис, будете получать десять процентов на капитал, да и на том свете вас не забудут — за это я вам уж ручаюсь. Джон Стандиш два фунта. Виллиан — две гинеи. Стандфаст Хилинг — сорок пять фунтов. Вот это хорошо, мэстер Хилинг, этим пожертвованием вы попали папе римскому в самые ребра. Солон Уорен — пять гиней. Иаков Уойт — пять шиллингов. Это, Иаков, лепта вдовицы! Томас Бэквель — десять фунтов. Эге-ге-ге, мэстер Бэквель, у вас три фермы на реке Тоне и пастбища в самой лучшей части Ательняя. Вы могли бы и побольше пожертвовать на святое дело. Вы, конечно, зайдете еще раз. Олдермен Смитсон — девяносто фунтов. Ага! Это хороший щелчок по носу римской блуднице. Еще столько же — и трон блудницы превратится в дырявый стул. Да, почтенный мэстер Смитсон, мы разрушим римскую ересь так же, как Ииуй, сын Нимши, разрушил храм Ваала.

Так болтал без умолку мэстер Тезридж. Одних он хвалил, других порицал, третьим, наконец, льстил, но серьезные и важные бюргеры не обращали на эту пустую болтовню решительно никакого внимания.

В другой стороне залы стояло несколько громадных деревянных комяг, В них складывали приносимые пики и косы. По всему округу были разосланы гонцы и сборщики. Им было приказано скупать оружие. Собранные таким образом предметы приносились в ратушу и складывались в эти комяги под наблюдение главного оружейника. Около комяг стоял бочонок, наполненный пистолетами разных калибров. Кроме того, тут же помещался большой запас огнестрельного оружия; тут были мушкеты, карабины, ружья с пружинами, охотничьи ружья для стрельбы птиц. Я увидал с дюжину старинных аркебузов из меди и старинные пушки, привезенные из окрестных замков. Оттуда было привезено много и другого оружия прежних времен. Оружие это нашими предками очень ценилось, но нам эти вещи казались смешными и ненужными. Что вы станете делать с аркебузом в наше время? Зачем он, когда у нас есть мушкет, стреляющий каждые две минуты и бьющий на четыреста шагов? Здесь были алебарды, боевые топоры; утренние звезды, палицы, так называемые, черные алебарды и старые латы из плетеного металла. Последнее годилось и для наших времен. Эта кольчуга прекрасно предохраняет от удара саблей или пикой.

Среди всех этих толкающихся и суетящихся людей стоял мэр, сам мэр, сам мэстер Таймвель, отдавая приказания. Сразу было видно опытного хозяина, думающего обо всем и умеющего предусмотреть всякую мелочь. И, увидав его за работой, я понял, почему все граждане так его любят и так ему верят. С мудростью старика в этом человеке соединились живость и энергия юноши. В то время когда мы к нему приблизились, мэстер Таймвель пробовал замок у фальконета. Увидя нас, он пошел к нам навстречу и приветствовал нас с большим радушием.

— Я много слышал о вас, — сказал он, — мне рассказывали о том, как вы собрали верных и побили конницу узурпатора. Надеюсь, что вы видите их пятки не последний раз. Яслышал, полковник Саксон, что вам много пришлось сражаться за границей?

— Да, я был смиренным орудием в руках Провидения не раз. Моими руками Бог сделал много добра, — ответил Саксон с поклоном, — я сражался со шведами против пруссаков, а потом, отслужив положенный срок, помогал пруссакам против шведов. А затем я поступил на баварскую службу, и мне пришлось драться и со шведами, и с пруссаками. Кроме того, я принимал деятельное участие в турецких войнах на Дунае, и, наконец, мне пришлось воевать в Палатинате; впрочем, тут была не война, а скорее приятная прогулка.

— Вот это жизнь настоящего заправского солдата! — воскликнул старый мэр, приглаживая свою белую бороду. — Я слышал также, что вы замечательно хорошо молитесь и поете священные песни. Я вижу, полковник, что вы человек старого закала и получили воспитание в сороковых годах. Люди сороковых годов, полковник, были настоящими людьми. Весь день они проводили в седле, половину ночи проводили коленопреклоненные, в молитве. Увидим ли мы подобное поколение когда-нибудь? От этого прошлого остались жалкие обломки вроде меня. Огонь юности погас, осталась одна зола старческого бессилия.

— Ну нет, — возразил Саксон, — ваша энергическая деятельность и польза, приносимая вами делу, свидетельствуют о противном. Вы слишком скромны, сэр. А что касаетсяогня юности, то вот вам молодые люди. Огня в них сколько угодно, и они будут работать, как следует, если найдутся старцы, умеющие их наставить на истинный путь. Это капитан Михей Кларк, это капитан Рувим Локарби, а это вот высокочтимый господин сэр Гервасий Джером. Все они прибыли для того, чтобы сражаться за попранную веру.

Мэр взглянул довольно удивленно на баронета, который успел уже вытащить карманное зеркальце и приглаживал себе брови.

— Таунтон приветствует вас, молодые сэры, — сказал он. — Я надеюсь, что все вы во время пребывания здесь поселитесь в моем доме. Обстановка у меня скромная и пища незатейливая, но ведь солдату не нужно изысканности. А теперь, полковник, я хотел бы спросить у вас совета насчет этих трех небольших пушек. Я полагаю, что, если их обить медными обручами, они пойдут в дело. То же полагаю сделать и вот с этими тридцатифунтовыми пушками. Это наследие старых времен, но, может быть, они послужат и теперь народному делу?

И старый солдат и пуританин пустились в длинный и ученый разговор о достоинствах разного рода артиллерийских орудий. Послышались толки о стенобитных машинах, об ужах и полуужах. Один хвалил селезней, другой ястребов, соколов и кречетов. Обсуждали достоинства мортир и разбирали достоинства фаворитов и краснобаев. О каждом из этих орудий Саксон высказывал свое совершенно определенное мнение, причем подкреплял его примерами и ссылками на собственный опыт. Затем Саксон перешел к рассуждениям о том, какие орудия лучше всего употреблять при защите крепостей или при осаде оных. Он долго рассуждал о фортах прямоугольных и косоугольных, об укреплениях прямолинейных, горизонтальных, полукруглых и круглых. При этом Саксон так часто ссылался на пример устройства лагеря его императорского величества в Гране, что нам показалось, что его разговорам конца не будет. Кое-как нам удалось улизнуть, и когда мы уходили, Саксон говорил о действии, которое производили австрийские гранаты на баварскую уланскую бригаду во время битвы при Обер-Грауштоке.

— Пусть буду я проклят, если приму предложение старика и поселюсь в его доме, — вполголоса произнес сэр Гервасий. — Слыхал я об этих пуританских домах. Так много молитвы и мало хересу и, кроме того, вам швыряют в голову текстами, увесистыми как булыжники. Спать ложатся на закате солнца, любезничать со служанками не позволяется, а также петь песни. Попробуйте сделать что-либо в этом роде — и вы немедленно подвергнетесь благочестивой проповеди.

— Дом у мэра, конечно, больше, чем у моего отца, но строгости там едва ли не больше, чем у нас, — сказал я.

— Вот сказал-то! — воскликнул Рувим. — Твоего отца я с этой стороны довольно хорошо знаю. Бывало, в деревне соберемся мы, молодежь, мавританский танец плясать или играть в поцелуй и в потерявшего свой камзол пастора и боимся, как бы нас кирасир Джо не увидал. И если увидит, то беда. Таким взглядом обдаст, что вся охота веселиться отпадает. Я убежден в том, что он был из тех пуритан, которые убивали ученых медведей и рубили майские шесты.

— Ну, если такой человек убьет медведя, то он будет братоубийцей, воскликнул сэр Гервасий, — простите, друг Кларк, но я должен сказать правду, при всем моем уважении к почтенному вашему родителю.

— Ну, если вы убьете попугая, то вы будете не более виноваты в братоубийстве, чем отец, убивая медведя, — ответил я, смеясь, — что же касается предложения мэра, то япредлагаю вот что. Сегодня мы у него обедаем и, стало быть, увидим, какие у него порядки. Если нам у него не понравится, мы подыщем какой-нибудь предлог и останемся в гостинице. Только помните, сэр Гервасий, что в домах этих людей порядки совсем иные, чем в тех домах, в которых вы до сих пор бывали. Придерживайте ваш язычок, а то можете кого-нибудь обидеть и нарваться на неприятность. Я вам буду подавать знаки. Имейте в виду, что если я начну покашливать, то это будет означать, что вы должны остерегаться.

— Согласен, молодой Соломон, согласен! — воскликнул баронет. — Я очень рад, что у меня будет кормчий, умеющий лавировать в этих священных водах. Сам я ни за что не разберусь в этих премудростях и непременно наскочу на мель. Но наши друзья окончили битву при Обере; кажется, я так называю этот немецкий город, — и идут к нам. Надеюсь, почтеннейший господин мэр, что вы выяснили, наконец, все ваши недоразумения по военной части?

— Да, я их выяснил, сэр, — ответил пуританин, — указания вашего полковника были для меня чрезвычайно полезны и назидательны. Я не сомневаюсь, что, служа под его руководством, вы извлечете громадную пользу.

— Весьма вероятно, сэр, весьма вероятно! — беззаботно ответил сэр Гервасий.

— Но теперь уже около часа времени, — продолжал мэр, — наша слабая плоть громко вопиет, требуя пищи и пития. Прошу вас оказать мне честь и последовать за мной в мое смиренное жилище. Придя туда, мы найдем домашний наш стол уже накрытым.

Сказав эти слова, мэр двинулся вперед. Следуя за ним, мы вышли из ратуши и двинулись вниз по Передней улице. Прохожие почтительно расступились перед Стефаном Таймвелем, давая ему дорогу. Он указывал нам на делаемые им приготовления. Местами улицы были перегорожены толстыми железными цепями. Делалось это для того, чтобы помешать неприятельской коннице ворваться в город. Иногда в угловых домах нам приходилось видеть пробитые в стенах отверстия, из которых выглядывали темные дула осадных пушек и каронад. Эти предосторожности были совершенно необходимы. Ходили слухи, что отряд королевской конницы находится поблизости от города. Нападение одного из таких отрядов нам пришлось отразить. Город поэтому должен быть укреплен как следует, иначе он мог сделаться жертвой смелого неприятеля. Дом у мэра был большой, каменный и имел солидную внешность. При доме был большой двор, выходивший на Восточную улицу. Дверь была стрельчатая, из тяжелого дуба, обитая большими железными гвоздями. Вид этого входа был мрачный и угрюмый, зато передняя была веселая, светлая и в ней было много воздуха. Пол состоял из гладко отполированных кедровых досок, по стенам шли высокие панели из темного дерева, издававшего очень приятный запах вроде фиалок. В дальнем конце передней виднелась широкая лестница. По этой лестнице, в то время как мы входили в дом, сбежала вприпрыжку молоденькая, хорошенькая девушка. За ней шла немолодая женщина, неся груду чистого столового белья. Увидав нас, старухаповернулась и ушла, а молодая девушка бросилась вниз, прыгая через три ступеньки, приблизилась к мэру и, обвив руками его шею, стала его нежно целовать, внимательно в то же время глядя ему в глаза. Так нежная мать смотрит на ребенка, стараясь убедиться, что он вполне здоров.

— Опять устал, дедушка? Да? Опять устал? — произнесла она, тревожно качая головой и прижимая к плечам старика свои беленькие ручки. — Ах, дедушка, дух у тебя сильнее, чем тело, ты не должен забывать об этом.

— Ну-ну, девочка, — ответил мэр, гладя богатую темную шевелюру девушки, — работник должен работать до тех пор, пока не прозвонит час успокоения. Это, господа, моя внучка, Руфь. В ней — все мое потомство, и она свет моей старости. Вся роща вырублена, остался только старый дуб да вот эта молодая сосенка. Слушай, девочка, эти кавалеры издалека прибыли для того, чтобы послужить делу. Они сделали мне честь, согласились разделить с нами нашу скромную трапезу.

— Добро пожаловать, господа. Вы пришли как раз вовремя. Домочадцы собрались, и обед готов, — произнесла девушка, взглядывая на нас и ласково улыбаясь. Это была улыбка доброй, любящей сестры.

— Ну, вы тут готовы, а мы еще более готовы! — воскликнул весело старый гражданин. — Веди-ка гостей и сажай их на места, а я пойду в свою комнату, сниму эту парадную одежду. Сперва надо освободиться от меховой пелерины и золотой цепи, а потом и за трапезу.

Мы последовали за нашей прекрасной проводницей и очутились в большой комнате с высоким потолком. Стены были покрыты дубовыми панелями и обвешаны коврами. Пол был штучный, по французской моде, и устлан звериными шкурами и коврами. В конце комнаты стоял громадный мраморный камин, по размерам в целую комнату. Над камином были набиты крюки, по всей вероятности, для того, чтобы вешать и ставить оружие. У богатых купцов Англии было обыкновение держать при себе очень много оружия, которым они вооружали в случае надобности своих учеников и мастеров. Но теперь оружия в комнате не было. Теперь куча пик и алебард в углу напоминала отом, что страна переживает смутное время.

Посреди комнаты стоял длинный и тяжелый стол. за которым сидело тридцать-сорок человек народа, большей частью мужчины. Когда мы вошли, все эти люди, впрочем, стояли.В дальнем углу стоял человек с очень важным выражением лица и читал бесконечную предобеденную молитву, сочиненную им самим. Начиналась молитва благодарением за ниспослание пищи, продолжалась рассуждением о церкви и государстве и заканчивалась молением о ниспослании помощи «Израилю» в его борьбе с тиранией. Мы остановилисьу дверей и, сняв шапки, стали ожидать окончания молитвословия, наблюдая всех этих людей. Нам было легко к ним присматриваться именно теперь, когда они стояли, опустив очи вниз, и погружены были в свои мысли.

Здесь были люди разных возрастов; и старики с седыми бородами, и безусые юноши, но у всех у них были торжественные лица. Одеты они были в простые одежды темного цвета. Некоторое разнообразие этой монотонной темноте придавали лишь белые широкие воротники. Темные камзолы и куртки плотно охватывали талии, башмаки из испанской кожи были лишены всяких украшений и завязаны темными лентами. Носки на башмаках были некрасивые, четырехугольные. Большинство имело кожаные портупеи, но сабель не было видно. Оружие вместе с широкими фетровыми шляпами и черными плащами было положено на скамьи вдоль стен. Пресвитериане стояли, молитвенно сложив руки и склонив головы; они слушали длинную молитву и изредка испускали стоны и восклицания, показывая этим одобрения чтеца.

Наконец бесконечная молитва кончилась, и все общество, молчаливо усевшись на места, приступило безо всякого отлагательства и церемоний к еде. На столе аппетитно дымились горячие блюда. Наша юная хозяйка привела нас к концу стола, где стояло высокое резное кресло с черной подушкой. Это было председательское место хозяина дома. Сама мистрис Таймвель села направо, сэр Гервасий сел с ней рядом. Почетное место налево от хозяина было предоставлено Саксону, я сел рядом, а со мной с другой стороны поместился Локарби. Я заметил, что глаза Рувима были устремлены на пуританскую девушку. Внешность ее поразила моего товарища, и он продолжал глядеть на нее с нескрываемым восхищением.

Стол был не особенно широк, так что, несмотря на стук ножей и тарелок и разговоры гостей, мы могли, не возвышая голоса, беседовать с сидящими против нас.

— Все это домочадцы моего отца, — произнесла мистрис Таймвель, обращаясь к Саксону, — здесь нет ни одного человека, который не состоял бы у него на службе; у него большое шерстяное дело, и он держит много учеников. Мы каждый день садимся за обед в количестве сорока человек.

— Хороший обед! — ответил Саксон, оглядывая стол. — Семга, мясо, телятина, баранина, пироги — чего человеку еще желать? Да и хорошего домашнего пива много, есть чем запить все эти блюда. Если почтенный мэстер Таймвель сумеет устроить таким же способом продовольствие армии, я провозглашу его гением. В лагере таких лакомств не найдешь. Там вы благодарите Бога, если вам дадут стакан грязной воды и кусок завалявшегося мяса, кое-как изжаренного.

— Но вера дороже всех яств, не правда ли? — произнесла пуританская девушка. — Всевышний пропитает своих воинов. Вспомните, как были питаемы в пустыне пророки Илия и Агар.

— Верно, верно! — подтвердил сидевший рядом с сэром Гервасием загорелый юноша. — Господь попечется о нас. Из скал он извлечет для нас воду и пошлет нам манну в пустыню и жирных перепелов.

— Верю, верю, юный сэр! — ответил Саксон. — Но тем не менее мы должны позаботиться и об устройстве хорошего продовольственного обоза. Надлежит иметь достаточное количество повозок и при каждой из них присмотрщика, как это делается в Германии. Это дело важное, и на случай рассчитывать нельзя.

Хорошенькая пуританка удивленно взглянула на Саксона. В его словах она усмотрела недостаток веры в Промысел и, кажется, хотела возразить. Но в эту самую минуту в комнату вошел ее отец. Все встали и кланялись, по мере того как мэр проходил мимо, пробираясь к своему месту.

— Садитесь, садитесь, друзья! — сказал он, махая рукой. — Мы простые люди, полковник Саксон, соблюдаем старый и похвальный обычай почтения к старшим. Надеюсь, Руфь, что ты позаботилась как следует о наших гостях?

Все мы заявили, что большего внимания и гостеприимства представить себе не можем.

— Прекрасно, прекрасно! — произнес бодрый старик. — Но я вижу, что ваши тарелки и стаканы пусты. Виллиам, позаботься о гостях. Кто ест хорошо, тот и сражается как следует. Я всегда это замечал. Скажу хоть об учениках. У меня такая примета даже сложилась. Раз я заметил, что какой-нибудь ученик плохо ест, так уж наперед знаю, что от него никакого толка в работе не будет. Пища необходима для поддержания телесной силы. Виллиам, отрежте-ка ломтик от этого куска говядины. А что касается этой битвы при Обер-Грауштоке, полковник, я хотел бы знать, какую же роль сыграл кавалерийский полк Пондура? Ведь вы, как я понял, служили в этом полку?

Мэр затронул тему, которая представляла для Саксона чрезвычайно большой интерес, и скоро оба начали оживленную беседу. Стефен Таймвель рассказывал различные вещио битвах при Раундвэ-Даун и Марстоне, а Саксон называл разные более или менее неудобопроизносимые города в Штирийских Альпах и по берегам Дуная. В своей молодости мэр командовал сперва конной ротой, а затем полком и участвовал во всех парламентских войнах, начиная с Чальгрова и кончая последней битвой у Ворчестера. Его военный опыт был далеко не так разнообразен, как у Саксона, но то, что он знал, он знал твердо. В общих положениях собеседники сходились, и споры их вращались вокруг частностей; спорили они ожесточенно, перестреливаясь непонятным для простых смертных военным жаргоном. Сперва мы внимали речам о палисадах и эстакадах, затем пошли сравнения между легкой и тяжелой кавалерией и разбор относительных достоинств улан, мушкетеров, ландскнехтов, лигеров и т. п. Мы прямо остолбенели от сыпавшихся на нас целыми кучами непонятных слов. Наконец заговорили об укреплениях. Мэр, чтобы доказать справедливость своего мнения, построил крепость из вилок и ножей. Саксон же со своей стороны немедленно предпринял осаду крепости; настроив из кусков хлеба множество траверсов и прикрытий, он быстро приблизился к крепости мэра. Спор возгорелся с новой силой.

Пока старшие предавались этому дружественному состязанию, сэр Гервасий Джером и Руфь беседовали на другом конце стола. Редко я видывал, дети мои, таких красивых женщин, как эта пуританская девушка. Что это было за чудное личико! В нем светилась скромность и девственность. Видно было сразу, что прекрасное тело скрывает в себе неменее прекрасную душу. Эта душа светилась в чистом взоре ее очей. Ее темные волосы были зачесаны назад и открывали большой белый лоб. Брови были дугой, а глаза большие, голубые, задумчивые. В фигуре девушки было что-то нежное, голубиное. Форма рта и развитой подбородок показывали, однако, что у этой красотки есть характер и что и в настоящее смутное и опасное время она покажет себя достойной своих круглоголовых предков, пуритан. Эта хорошенькая и нежная внучка мэра — я сразу понял — не спасует ни перед чем. Она сумеет показать себя и там, где бы оробела иная болтливая и энергичная, на первый взгляд, женщина.

Я забавлялся, видя, как сэр Гервасий старается занимать свою соседку. Баронет и девушка жили в двух разных мирах, и сэру Гервасию пришлось делать невероятные усилия для того, чтобы вести разговор на понятом для Руфи Таймвель языке.

— Вы, конечно, очень много читаете, мистрис Руфь? — говорил он. — Чем иным, кроме чтения, можно заниматься, живя здесь, так далеко от города?

— Как это так? — с удивлением спросила девушка. — А разве Таунтон не город?

— Помилуй меня Бог, я и не думал говорить, что Таунтон не город, ответил сэр Гервасий, — могу ли я отрицать это, да еще в присутствии стольких почтенных бюргеров, которые могли бы на меня обидеться на оскорбление их родного города. И однако, прекрасная барышня, факты остаются фактами. Лондон настолько превосходит все остальные города, что его право называться городом по преимуществу неоспоримо. Если кто говорит просто о городе, не называя его по имени, нечего и толковать, что речь идет о Лондоне.

— Неужели он такой большой, этот Лондон?! — воскликнула удивленно хорошенькая девушка. — Но ведь и в Таунтоне строят теперь новые дома. Поглядите-ка, какая стройка у нас за старыми стенами и по ту сторону Шутерна. Даже по ту сторону реки теперь дома строят. Почем знать? Может быть, со временем Таунтон сравняется с Лондоном.

— Если бы всех жителей Таунтона в один прекрасный день переселили в Лондон, — ответил сэр Гервасий, — то столица не заметила бы даже, что ее народонаселение увеличилось.

— Ну, я вижу, вы надо мной смеетесь! — воскликнула провинциалка. — То, что вы говорите, немыслимо.

— Ваш дедушка может подтвердить, что я говорю правду, — засмеялся сэр Гервасий, — но вернемся, однако, к вопросу о чтении. Я убежден в том, что вы поглотили все сочинения Скюдери. Конечно, вы наслаждались "Великим Киром". Вы знакомы и с Коолеем, Уоллером и Драйденом?

— А кто они такие? В каких церквях они проповедуют? — спросила Руфь.

Баронет опять засмеялся.

— Вот тебе раз! — воскликнул он. — Ну, если вы так хотите, честный Джон проповедует в церкви Вилля Онвина. В просторечии эта церковь называется "заведением Вилля". Иногда его проповедь затягивается, и слушатели расходятся только после двух часов утра. Но меня, право, удивляет ваш вопрос. Неужели человек не имеет права водить пером по бумаге, если он не принадлежит к духовному званию? Неужели проповедовать можно только с церковной кафедры? Я положительно был уверен, что Драйдена читают все девушки вашего возраста. Скажите, мистрис Руфь, какие ваши любимые книги?

— Больше всего я люблю книгу Аллейона "Горе грешникам", — ответила Руфь, — это очень хорошая книга, и она принесла многим пользу. Неужели вы не доставили пользы своей душе и не читали этой книги?

— Нет, этой книги я не читал, — произнес сэр Гервасий.

— Да неужто не читал"? — поднимая брови и страшно удивляясь, воскликнула девушка. — А я-то-думала, что «Горе» читали все люди на свете. Ну, а "Спор верующих"? Эту-то книгу вы, наверное, читали?

— Тоже не читал.

— А проповеди Бакстера?

— Не имею понятия о них.

— А "Напиток духовный" Болля?

— Не читал.

Мистрис Руфь Таймвель, окончательно удивленная, воззрилась на нашего приятеля как на некое чудо.

— Простите, сэр, вы меня не сочтите, пожалуйста, невоспитанной, но я удивлена, — произнесла она — наконец. — Где же вы жили? Что же вы делали, — чем занимались? Ведь эти книги даже уличным ребятам у нас известны.

— Говоря по правде, эти книги в Лондоне не в ходу, — ответил сэр Гервасий, — мы слушаем пьесы сэра Джорджа Эзриджа, мы любуемся периодами сэра Джона Соклинча. Вот наша умственная пища. Она, может быть, не так полезна для здоровья, как ваша, но зато легче усваивается. И затем, живя в Лондоне, можно развлечься и в то же время находиться в курсе науки и литературы. В кофейнях болтают о литературе, тем же заняты газеты. Кроме того, мы, лондонцы, бываем на собраниях поэтов и остряков. Два раза в неделю, по крайней мере, едешь в театр. Вы слушаете таких актеров, как Вандрог или Фаркхар, а эти господа свои люди в современной литературе. После театра некоторые идут кГрум-Портеру попытать счастья за зеленым столом, а те, кто не любит игры, отправляются в разные места. Тоги стремятся к "Кокосовому дереву", а виги — в Сент-Джемс. Этоназвания клубов, где опять-таки разговоры вращаются около литературы. Один хвалит ямбы, другой бранит анапесты, третий восхваляет белый стих, а четвертый уверяет, что без ритфмы поэзия погибла. В клубе люди ужинают и отправляются к Виглю или Слафтеру, где всегда можно найти и самого старого Джона Драйдена, и Тикеля с Клигревом и всю их компанию. Если вам угодно, вы можете слушать споры этих господ поэтов о трех драматических единствах и тому подобных материях. Признаюсь, меня эти вопросы не очень занимали, и мне было гораздо приятнее играть в кости, пить вино и…

— Гм, гм, гм! — закашлялся я.

Некоторые-из пуритан стали прислушиваться к словам сэра Гервасия; и глядели на него с нескрываемым — неодобрением.

— Ваши рассказы о Лондоне меня очень заинтересовали, — произнесла пуританская девушка, — хотя я совсем не знаю тех людей, о которых вы говорите. Кстати, вы упомянули о театре. Я полагаю, что хорошие люди туда не ходят. Театр — это место неправедное, это западня, расставленная для людей дьяволом. Наш добрый и праведный мистер Балль объявил с кафедры, что театры суть собрания нечестивых и избранные места развращенных ассириан. Театры так же опасны для души, как и папские дома с колокольнями, в которых проповедуется ересь.

— Хорошо и верно сказано, мистрис Таймвель! — воскликнул худой истый пуританин, сидевший направо от Руфи и внимательно прислушивавшийся к разговору. — Великое зло и грех заключается в этих проклятых театрах. Не сомневаюсь, что гнев божий снизойдет на эти притоны и будут они разрушены и уничтожены вконец вместе с развращенными людьми и погибшими женщинами, которые их посещают.

— Вы рассуждаете очень решительно, — спокойно произнес сэр Гервасий, конечно, вы рассуждаете так потому, что предмет вам хорошо знаком. Будьте любезны сообщить, много раз вы бывали в театре?

— Благодаря Богу я никогда так далеко не отходил от истинной стези. В театрах моя нога никогда не бывала, — ответил пуританин, — я даже в этом великом решете духовном, которое называется Лондоном, никогда не был; надеюсь, впрочем, войти в него с мечом в руках. Вот только дайте нам войска короля разбить, а уж с этими театрами мы расправимся как следует. Кромвель удовольствовался только тем, что закрыл их, а мы их разрушим. Мы камня на камне не оставим и самое место, где они стояли, солью посыпем, чтобы весь народ знал, что здесь стояли эти вертепы.

Мэр, услыхав эти рассуждения, сказал:

— Вы правы, Джон Деррик, но мне кажется, что было бы приличнее, если бы вы говорили с гостями вашего хозяина более тихим голосом и менее дерзко. Кстати, о театрах, полковник… Это он правду сказал. Мы закрыли тогда все театры, мы не хотели позволить, чтобы между пшеницей росли плевелы. Вспомните, какие плоды приносили эти театры во времена Карла. Все эти Гвинны и Пальмери были паразитами и королевскими лизоблюдами. Вы бывали когда-нибудь в Лондоне, капитан Кларк?

— Нет, сэр, я вырос и воспитывался в деревне.

— Тем лучше для вас, — ответил хозяин и продолжал: — А мне вот пришлось побывать в Лондоне два раза: первый раз я был там в дни Жирного парламента. Ламберт привел свою дивизию в столицу, чтобы припугнуть коммонеров. Я стоял на квартире в Саузворке под вывеской "Четырех крестов". Гостиницу держал благочестивый человек, некто Джон Дольман. Я помню, что у нас с ним была весьма назидательная беседа относительно предопределения. И тогда, господа, в Лондоне царили спокойствие и трезвость. Уверяю вас, что любой человек мог тогда ночью идти от Вестминстера в Тауэр совершенно спокойно. Никакого крика и гама. Только и слышно было чтение молитвы и пение гимнов. Тогда в Лондоне был порядок. Бывало, только смеркнется — и на улице нет уже ни одного скандалиста, ни одной девки. Если кого и увидишь, так только степенного человека, который куда-нибудь по своему делу идет, или сторожевого с алебардой. Это, я вам говорю, было во времена Кромвеля. Второй же раз я попал в Лондон по такому случаю: правительство приказало срыть укрепления Таунтона. Я и сосед мой, перчаточник Фостер, были во главе депутации, посланной Таунтоном в Тайный совет Карла. И кто мог поверить, что в такой короткий срок в Лондоне произойдет такая перемена? Все гады, загнанные нами в свои норы, выползли на свет Божий и опоганили улицы и площади. Святые люди теперь не знали, куда деваться в Лондоне, и скрывались в домах. Да, мы увидали, что князь духов нечистых, Аполлион, царствует в Лондоне. Хорошему человеку не было возможности по улицам ходить. Или к нему какой-нибудь пьяница привяжется и в канаву столкнет, или накрашенная девка пристанет. Куда ни взглянешь, везде пестрота, фалбалы всякие, юбки раздуваются во все стороны, плащи в кружевах, шпоры звенят, перья на шляпах развеваются, повсюду ругательства и божба — нам показалось, что мы попали в ад. Вы можете себе представить, что делалось тогда в Лондоне, если даже тех, которые в каретах ездили, ухитрялись грабить!

— Это как же так? — спросил Рувим.

— А вот как. Я пострадал сам и могу поэтому рассказать вам все по порядку. Побывали мы с Фостером в Тайном совете. Приняли нас холодно. Оно и понятно: Тайному совету мы были так же приятны, как приятен сборщик налогов жене земледельца. А затем нас пригласили в Букингемский дворец к вечернему приему короля. Полагаю, что пригласили нас не из вежливости, а больше в насмешку. Мы было хотели отказаться, но боялись, чтобы король нашим отказом не обиделся, а ссориться нам не хотелось. А мы все еще рассчитывали на успех в нашем деле. Итак, пришлось ехать во дворец. Моя дома сработанная одежда мало подходила для дворца, но я решил ехать в ней. Купил я только новый черный жилет, отделанный шелком, да хороший парик. За парик я заплатил в лавке на Нью-маркете три фунта десять шиллингов.

Молодой пуританин, сидевший напротив, поднял глаза к потолку и пробормотал что-то укорительное для людей, приносящих "жертву Дагону". К счастью для молодого человека, вспыльчивый мэр не слыхал его бормотания.

— Парик — это, конечно, одно только тщеславие, — продолжал мэр, — вы меня извините, сэр Гервасий Джером, но я, при всем к вам уважении, париков одобрить не могу; у каждого человека есть свои собственные волосы. Надо только причесать их получше, ну, попудрить немножко и, поверьте мне, это куда лучше парика. Дело не в коробке, а в том, что в этой коробке содержится. Но нам с мистером Фостером пришлось вдаваться в эту суету. Мы наняли коляску и поехали во дворец. Едем мы по бесконечным улицам и беседуем, а беседа у нас была полезная и серьезная для души. Вдруг я слышу, кто-то меня дернул сзади за голову. Шляпа с меня соскочила и упала на камни. Я поднял руки, хвать себя за голову, ан парика-то и нет. Исчез парик. Ехали мы по улице Флит, и в коляске никого, кроме меня и моего соседа Фостера, не было, а он был так же изумлен, как и я.Стали мы искать, обыскали всю коляску, но нигде парика не было. Парик исчез бесследно.

— Ну и что же дальше? — спросили мы в один голос. — Куда же делся парик?

— Вот этот-то трудный вопрос и пришлось решать нам с соседом Фостером. Уверяю вас, что мы сперва подумали даже, что сделались жертвами дьявольского наваждения и что Бог нас наказывает за суетность и угождение и нами шутит злое привидение вроде Тедворского барабанщика, о котором тогда ходило много рассказов. Тоже немало болтали тогда еще ио замке с привидениями в Малом Бортме. Это недалеко отсюда, в Сомерсетском графстве. С такими мыслями мы обратились к везшему нас кучеру и рассказали ему о случившемся. Кучер слез с облучка и, узнав, что мы приписываем исчезновение парика нечистой силе, разразился глупым хохотом. Затем, подойдя к задку экипажа, он указал нам на разрез в одном месте кузова. Вор просунул руку в это отверстие и стащил с меня парик. Кучер рассказал мне, что в Лондоне есть целое сословие воров, которые занимаются только похищением париков. Они так и дежурят около парикмахерских заведений и следят за теми, кто купил хороший парик. Для того чтобы похитить парик, воры пускаются на разные хитрости. Могу вам прибавить, что мой парик так и пропал и найден не был и мне пришлось покупать другой. Иначе нельзя было предстать пред очи короля.

— Действительно, странное приключение! — воскликнул Саксон. — Однако, расскажите, что же было дальше, на приеме короля?

— Ничего хорошего не было. Карл никогда не отличался любезностью, но нас он принял отменно кисло. Его братец — папист — был также мало любезен. Приглашены мы были только потому, что нам хотели показать весь этот придворный блеск и треск. Пускай, дескать, рассказывают там на западе, как хорошо король живет. Народу мы нагляделись при дворе всякого. Были здесь и придворные, у которых спины хорошо гнутся, и аристократы, чванные, как павлины, и бабы с голыми плечами. На этих срамниц прямо неприятно было смотреть. Кромвель, конечно, посадил бы их всех в исправительный дом. Военные были в разноцветных мундирах. Повсюду шелк, золотое шитье, страусовые перья… Мы с соседом Фостером чувствовали себя в положении двух ворон, попавших в павлинье стадо. Но конфузиться мы и не думали. Чего конфузиться человеку, который создан по образу и подобию Божию? И памятуя о Творце, мы держали себя как подобает независимым английским гражданам. Герцог Букингемский стал на наш счет острить. Рочестер улыбался, а девки захихикали, но мы с моим другом не обращали на этих насмешников никакого внимания. Мы были заняты интересным разговором; насколько мне кажется, мы, стоя в этой придворной толпе, обсуждали догмат об обсуждении и оправдании. Насмешки летели мимо. Тут же рядом шла игра на деньги и танцы. Так мы и простояли весь вечер. Видя, что из нас посмешище устроить нельзя, лорд Кларендон сказал, что мы можем уходить. Откланявшись королю и всей компании, мы удалились.

— Ну, я так бы не поступил, — воскликнул молодой пуританин, внимательно слушавший рассказ хозяина, — вы должны были поднять руки вверх и призвать на них Божие Правосудие. Так поступали древние пророки, приходя в грешные города.

— Вы не так поступили бы! — нетерпеливо воскликнул мэр. — Беда, молодой человек, в том, что вы не умеете поступать как следует. Молодой человек должен молчать в присутствии старших. Молодой человек говорит только в тех случаях, когда его просят высказаться. Разве вам неизвестно, что Гнев Божий идет на свинцовых ногах, но зато поражает железными руками? Король и все эти люди потерпели наказание или потерпят его, но одному Богу дано знать времена и дни. Грешник терпит наказание, когда ноша его беззаконий переполняется, а нам судить об этом не дано. Не нам, людям, учить Бога. А насчет проклятий надо помнить, что у них есть повадка возвращаться назад, на тот самый насест, с которого они слетели. Помните это, Джон Деррик, и не будьте чересчур щедры на проклятия.

Молодой подмастерье, выслушав выговор, молча поклонился. Мэр же, помолчав немного, продолжал рассказывать:

— Вечер был тихий, ясный, — сказал он, — и мы решили пойти из дворца к себе пешком. Никогда я не забуду тех гнусностей, коих нам тогда пришлось быть свидетелями. Если бы добрый мистер Буниан из Эльстоу был в тот вечер с нами, он, конечно, прибавил бы еще несколько лишних страниц к своей "Ярмарке тщеславия". Женщины — набеленные, нарумяненные, бесстыдные, мужчины горланят, хвастают, ругаются неприличными словами. На улицах стоял какой-то содом. Не христианский город был перед нами, а какой-топьяный вертеп. По Сеньке — шапка. Такие именно подданные и нужны для такого короля и правительства. Кое-как мы добрались до более тихих улиц и уже находились в уверенности, что наши приключения кончились. Но вдруг из темного переулка выскочила пьяная ватага вооруженных людей и набросилась с саблями на нас и прохожих. Мы были прямо поражены. Казалось, что мы не в английской столице находимся, а на каком-то острове, населенном дикими язычниками, которые устраивают мирным жителям засады. Этипьяные буяны были из тех людей, по всей вероятности, которых описал несравненный Джон Мильтон; называл он их "сынами Велиала, упоенными вином и дерзостью". Ах, господа, в последние годы у меня стала остывать память, а было время, когда я знал наизусть целые главы этой благородной и благочестивой поэмы.

— Но как же вы отвязались от этих буянов, сэр? — спросил я.

— Ну вот, видите, они окружили нас и еще несколько почтенных граждан, шедших домой, и, размахивая обнаженными саблями, стали требовать, чтобы мы положили на землю свое оружие и воздали бы поклонение. "Кому же мы должны кланяться?" — спросил я. Тогда пьяницы показали на какого-то человека, принадлежавшего к их компании. Он был одет почище других и находился в состоянии полного опьянения. "Это наш великий государь!" — кричали пьяницы, указывая на этого человека. "Над кем же он царствует, ваш государь?" опять спросил я. "Да над нами же, над нами, — ответили они, — над сатирами. Неужели же ты, невежда, не видишь, с кем имеешь дело? Ты в руках благородного Ордена Сатиров". — "Вы ошибаетесь, — ответил я, — Ваш настоящий король — не этот человек. Ваш король лежит в бездне, скованный ангелами, но наступит время, когда он придет на землю и соберет вас, своих верноподданных, вокруг себя". — "Эге, да это изменник!" — закричали пьяницы и без дальних разговоров накинулись на нас с саблями и кинжалами. Мы с соседом Фостером прижались к стене и стали работать мечами. Одного или двух бродяг нам, кажется, пришлось-таки отправить на тот свет. Особенно удачно ткнул Фостер ихнего короля. Его величество завизжал, как поросенок, и покатился на мостовую. Но нас было только двое, а их целая куча. Нам пришлось бы кончить жизнь на этом месте, если бы на шум не явился караул. Солдаты своими алебардами вышибли из рук сражающихся оружие и арестовали нас всех. А пока длилась стычка, граждане соседних домов поливали нас водой, точно мы были не люди, а дерущиеся на крыше коты. Вода ничьего пыла не охладила, но зато мы все оказались в самом жалком виде. Потащили нас в кутузку, и там нам пришлось провести ночь вместе с буянами, ворами и публичными женщинами. Впрочем, мы с соседом Фостером пожалели этих несчастных и сказали им несколько слов утешения, дав совет исправить свою жизнь. Утром нас отпустили домой, и мы поспешили, конечно, отрясти прах от ног наших и покинуть Лондон. У меня никогда не было желания повидать еще раз Лондон. Вот теперь другое дело. Великая мне радость будет, если я вступлю в столицу вместе с храбрыми Сомерсетскими полками. Хотелосьбы мне быть свидетелем того, как король Монмауз украсил свою голову короной, добытой им в честном бою с папистом и клятвопреступником.

Едва мистер Стефен Таймвель окончил свой рассказ, как послышалось шарканье ног и все стали вставать из-за стола. Обед был кончен. Покидали столовую медленно и в порядке, соблюдая старшинство. Все пуритане были удивительно похожи друг на друга. Выражение лиц угрюмое и хмурое, походка важная, глаза опущены вниз. Я привык с детства к этим обычаям и манере держать себя, но никогда я не бывал в таких больших обществах.

Мы хотели тоже удалиться, но мэр нас задержал.

— Подождите немножко. Виллиам, принесите там бутылку старого хереса с зеленой печатью. Этих вещей я не подаю моим домочадцам. Они вполне довольны хорошим ростбифом и добрым пивом. Но в то же время отчего не выпить с друзьями бутылку хорошего вина? Это полезно и для тела, и для души. А ты, моя девочка, иди делай свое дело.

— А вы опять на работу? — спросила Руфь.

— Да, мне еще нужно побывать в ратуше. Я не окончил осмотр оружия.

— Ну в таком случае я приготовлю для вас одеваться, а также надо приготовить комнаты для наших гостей, — произнесла девушка и, улыбнувшись нам всем своей хорошей улыбкой, вышла из комнаты.

— Если бы я управлял городом так же, как она управляет домом, то это было бы очень хорошо, — сказал мэр, — она умеет о всем вовремя позаботиться. Она точно мои мысли читает и предупреждает мои желания прежде, нежели я успел их высказать. Я и общественные-то обязанности выполнять могу, несмотря на старость, только потому, что у меня все в доме хорошо. Не бойтесь этого хереса, господа. Я выписал его из Лондона, от Брукса и Хеллерса. На это вино можно положиться.

— Значит, и из Лондона можно что-нибудь хорошее получить, — ответил сэр Гервасий.

— Правда, правда! — улыбнулся старик. — Ну, а что вы скажете о моей молодежи, сэр? Вы, наверное, таких молодых людей не видали? Ведь вы, если не ошибаюсь, вращались в придворном обществе?

— Как вам сказать?! — весело ответил сэр Гервасий. — Я не сомневаюсь в том, что это очень хорошие молодые люди. Задору только мало в них. В их жилах не кровь течет, акислое молоко.

— Ну нет, в этом вы ошибаетесь, — горячо возразил мэр, — вы несправедливы к моей молодежи. Они только сдерживают свои страсти и чувства — знаете, как опытный всадник управляет своим конем… Заметили ли вы благочестивого юношу, который сидел от вас направо? Мне пришлось два раза остановить его. Чересчур уж в нем много этого рвения. Этот молодой человек — хороший юноша. Он умеет управлять собою.

— Что вы хотите сказать? — спросил я.

— Ну, между друзьями скрывать нечего, — ответил мэр, — дело, вийите ли, в том заключается, что в день Благовещения он просил руки моей внучки Руфи. Срок учения он почти кончил, а его отец Сэм Деррик считается почтеннейшим ремесленником. Для моей внучки он был бы подходящим мужем, но вот беда, он ей не понравился. У девушек бывают свои фантазии. Так эта свадьба и расстроилась. И, несмотря на это, он живет с ней под одной кровлей и сидит с ней рядом за столом, не показывая и виду, что он огорчен. А между тем он был очень сильно влюблен в Руфь, и страсть, конечно, не успела в нем погаснуть. Со времени сватовства у нас дважды был пожар. Горели шерстяные склады. Оба раза пожар потушен благодаря распорядительности Джона Деррика. Трудно найти подобных молодых людей. Любовь его отвергнута, но он переносит свое несчастье спокойно.

— Мне бы очень хотелось верить вам, сэр, — ответил сэр Гервасий Джером, — иногда человек при первом знакомстве кажется антипатичным, но этому чувству отвращения,как говорят, не надо доверять. Надо помнить совет Джона Драйдена. Я имею в виду следующее двустишие:

Пороки по поверхности души скользят и исчезают,

Жемчужины души на дне ее бездонном вечно пребывают.

— Ту же мысль высказал и почтенный Самюэль Бутлер, — прибавил Саксон, — в своем бессмертном «Гудибрасе» он говорит:

О людях смело не суди,

Но прежде в корень погляди.

— Я удивляюсь на вас, полковник Саксон, — сурово вымолвил хозяин, как это вы можете относиться благосклонно к столь развратной поэме. Она, говорят, и сочинена-то была для того, чтобы выставить в смешном виде святых людей. Чего доброго, вы, пожалуй, станете хвалить нечестивое и безумное произведение Гоббса и его зловерную мысль: "Король доставляется Богом, а закон издается королем"?

— Видите ли, — лукаво извернулся Саксон, — я презираю и ненавижу Бутдера за то, что он направил свою сатиру на то, что выше насмешек, но сама по себе сатира изумительно талантлива. Я восхищаюсь сабельным клинком, но мне нет дела до того, что этот клинок защищает неправое дело. Ведь это же вопрос совсем особенный.

— Ну, для моих старых мозгов ваше рассуждение слишком тонко, возразил упрямый старый пуританин, — наша Англия разделена на два лагеря. Одни стоят за Бога, другие — за антихриста. Тот, кто не с нами, — против нас. Всех, кто сражается под знаменем дьявола, мы должны презирать и поражать нашими мечами.

— Это верно, — ответил Саксон, наливая себе вина, — я не лаодикиец и временным владыкам служить не намерен. Я надеюсь послужить своему делу и мечом, и проповедью.

— В этом я нисколько не сомневаюсь, мой достоуважаемый друг, — ответил мэр, — извините меня, если я сказал что-нибудь резкое… Но вот что мне неприятно, — я долженсообщить вам грустные новости. Народу я об этом не говорил. Не нужно, чтобы люди падали духом, но вам я скажу. Я знаю, что неудача еще более утвердит вас в намерении добиться торжества правого дела. Дело, господа, в том, что Арджилю не удалось поднять восстание в Шотландии. Он и его товарищи попались в плен и находятся в руках такого человека, который никогда не имел понятия о том, что такое сострадание.

Мы все вскочили с мест и растерянно глядели друг на друга. Спокоен остался один только сэр Гервасий Джером, который был невозмутим от природы и никогда не волновался. Вы помните, конечно, дети, то, что я вам говорил в начале. Монмауз возлагал большие надежды на восстание в Шотландии. Арджиль и шотландские изгнанники отправилисьв Айршир с целью поднять местное население. Они надеялись отвлечь на себя значительную часть войск короля Иакова. Если бы им это удалось, поход на Лондон был бы сопряжен с гораздо меньшими затруднениями. На Арджиля возлагались нами большие надежды, ибо в Айршире находились его собственные имения. Думали, что он в одних своих имениях соберет не менее пяти тысяч сабель. Кроме того, в восточных графствах было много преданных нам людей, готовых сражаться за Ковенант. Все эти люди были отличные воины, доказавшие свои качества во многочисленных стычках. Рассчитывая на помощь горцев и сторонников Ковенанта, Арджиль, казалось, мог надеяться на успех, тем более, что с ним находился пуританин из англии Румбольд и другие лица, опытные в военном деле. И вдруг пришла внезапная весть, что Арджиль разбит наголову и может считаться погибшим. Весть эта была удручающая. Теперь все войска правительства шли на нас.

— А из верного ли источника вы получили это известие? — спросил после долгого молчания Децимус Саксон.

— К сожалению, новость эта верная и никакому сомнению не подлежит, ответил мэр, — но я понимаю ваше удивление. У герцога были надежные советники. При нем находился, между прочим, сэр Патрик Юм из Польцорза…

— Да, этот говорить умеет, но зато сражаться — ни-ни… — заметил Саксон.

— А Ричард Румбольд?

— Ну, этот сражаться мастер, зато в голове пустота. Спросите у самого Румбольда, он сам скажет.

— Там был еще майор Эльфинстон.

— Хвастун и дурак! — воскликнул Саксон.

— А сэр Джон Кохран?

— Большой льстец с длинным языком, но работу любит и глуп, — ответил солдат. — Да, этот поход был с самого начала осужден на неуспех. Во главе экспедиции стояли самые неподходящие люди. Я все это предвидел, но все-таки надеялся. Я думал, что отряд Арджиля сумеет пробраться в горную страну, где живут эти бродяги, что без панталонходят. С этими бродягами он мог бы долгое время держаться против королевских войск. Так вы говорите, что они все попали в плен? Это урок нам, это предостережение. Монмауз и его советники должны действовать более энергично. Они должны поражать врага в самое сердце, а не отделываться пустяками. Пуще же всего не стоит медлить, а то мы попадем в такое же положение, как Арджиль и Румбольд. Скажите, зачем они промешкали два дня в Аксминстере? Ведь теперь нам каждый час дорог. Что это за порядок такой? Разобьет Монмауз маленький отряд милиции и радуется. Валандается в одном городе сорок восемь часов да благодарственные молебны служит. А враг-то не дремлет. Черчилль и Фивершам, как мне это хорошо известно, двигаются на запад со всеми силами. Голландских гренадеров у короля больше, чем крыс на чердаке.

— Вы правы, полковник Саксон, — ответил мэр. — Подождите, король скоро прибудет сюда, и я надеюсь, что будут нужны советы настоящих воинов; после ухода Флетчера при короле не осталось ни одного человека, который знал бы на практике военное дело.

— Так-так! — задумчиво произнес Саксон. — Теперь после гибели Арджиля нам придется меряться силами со всей армией Иакова. Нам надо рассчитывать только на себя.

— Верно, мы должны рассчитывать только на себя и на правоту дела, за которое стоим. Ну а вам, молодые люди, как понравились эти вести? Небось вам и вино после них показалось кислым? Может быть, вы хотите отступить от знамени Господа?

— Уж раз начали дело, надо его делать до конца, — ответил я.

— И я поступлю так же, как Михей Кларк, — добавил Рувим Локарби.

Сэр же Гервасий произнес:

— Мне, господа, решительно все равно. Воевать очень интересно, кроме же того, я нахожусь в хорошем обществе и поэтому доволен.

— В таком случае, — сказал мэр, — вернемся каждый к своей работе. Надо все приготовить к прибытию короля. Надеюсь, господа, что вы мне сделаете честь и поселитесь в моем смиренном жилище?

— К сожалению я не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, ответил Саксон, — в военное время я веду неправильную жизнь, ухожу из дома и возвращаюсь, какпридется — то рано, то поздно. Я буду жить в гостинице. Еда там, правда, неважная, но у меня вкусы самые скромные. Черное пиво там найдется, тринидадский табак — тоже,а больше мне ничего и не нужно.

Мэр стал упрашивать Саксона поселиться у него, но тот уперся. Что касается нас троих, мы приняли с радостью предложение доброго фабриканта и поселились под его гостеприимным кровом.

Глава XIX

НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

После я узнал, что Децимус Саксон не принял приглашения Стефана Таймвеля по соображениям дипломатического характера. Мэр был твердый и последовательный пресвитерианин, и Саксон боялся близостью с ним скомпрометировать себя в глазах индепендентов и других крайних сектантов. Да, дети мои, Саксон был чрезвычайно хитрый и лукавый человек. Всегда он держал себя таким образом, что сектанты его любили и считали своим вождем. Вел он себя так потому, что был уверен в том, что в конце концов возьмут верх крайние элементы. Им-то он и старался угождать. Однажды он высказался совершенно откровенно в разговоре со мной.

— Фанатизм, — сказал он мне однажды, — означает ревность к делу; ревность к делу порождает трудолюбие, а трудолюбие есть главный источник силы.

И, основываясь на этом, Саксон строил свои планы.

Прежде всего Саксон позаботился о том, чтобы доказать всем, что он отличный воин.

Для этого он стал работать, причем старался, чтобы все его труды видели. Военное учение шло у нас с утра до полудня, затем после краткого отдыха мы опять принималисьза муштру и кончали ее только вечером. В конце концов это занятие нам страшно надоело. Добрые граждане Таунтона были от нас в восторге. Они говорили, что лучше Вельдширского полка Саксона нет во всей Англии, но это, конечно, было преувеличением. Нам приходилось сделать очень много дел в очень короткое время. Не только наши солдаты были неопытны, но и нам, офицерам, было нужно учиться командовать. Мы с рвением занимались всем этим. Труды наши не оставались без награды. Наши солдаты с каждым днем становились лучше. У них стала замечаться военная выправка, и своим оружием они уже хорошо владели.

По мере того как мы преуспевали, полк наш рос в численном отношении. Прельщаемые воинственной внешностью наших пуритан, новички то и дело просили о зачислении их в Вельдширский полк. Мы брали только избранных, но даже несмотря на это полк быстро увеличивался. Моя рота настолько разрослась, что ее пришлось разделить на две половины. То же самое произошло с ротами моих товарищей. Вместо трехсот наш полк насчитывал теперь четыреста пятьдесят человек. Вид наш полк имел хороший, и все нас осыпали похвалами.

Однажды поздно вечером я медленно ехал верхом в дом мэстера Таймвеля. Вдруг ко мне подскакал Рувим и стал звать меня назад. Он прибавил, что я увижу нечто достойное внимания. Настроение у меня было неподходящее для того, чтобы смеяться или шутить, но я повернул Ковенанта назад, и мы поехали по Высокой улице, направляясь в предместье, называемое Шоттерном. Рувим подъехал к длинному строению, похожему на сарай, и сказал мне:

— Загляни-ка в окно!

Внутренность сарая представляла из себя одну огромную залу. Прежде здесь был склад шерсти, но теперь товара не было. Вся зала была освещена свечами и фонарями. О. ко-ло стен сидели и лежали много людей. В них я узнал солдат своей роты и роты Рувима. Одни из них курили, другие молились, третьи чистили оружие. Посередине залы стоялискамейки, на которых сидели верхом друг за другом все сто мушкетеров, состоящих под командою сэра Гервасия Джерома; каждый из них был занят плетением косы товарища, сидящего впереди. Вдоль скамеек ходил мальчик с горшком жира и тонкими веревочками. Работа шла чрезвычайно оживленно. Сам сэр Гервасий сидел на куче шерсти. В руках у него виднелся горшок с мукой… Все заплетенные косы сэр Гервасий внимательно оглядывал в свой лорнет и, если находил работу удовлетворительной, то собственноручно пудрил косу мукой. Делал он это так сосредоточенно и благоговейно, точно церковную службу правил. Наш друг был серьезен в самой высшей степени. Ни один повар, приготовляющий изысканное блюдо, не мог бы быть таким важным и сосредоточенным, как он. Подняв голову вверх, сэр Гервасий увидал в окне наши улыбающиеся лица, но был слишком занят своим делом, чтобы с нами разговаривать. Мы постояли несколько минут и медленно поехали назад.

В городе уже царили покой и тишина. Жители Таунтона рано ложатся спать, и на улицах нам попадались только редкие прохожие. Медленно мы двигались по молчаливым улицам, и подковы наших коней гулко стучали по камням мостовой. Вели мы с Рувимом, как и подобает молодым людям, какую-то пустячную беседу. Месяц на небе ярко сиял, обливая своими лучами пустынные улицы. Дома с остроконечными крышами и колокольнями церквей отбрасывали странные, причудливые тени. Вот и двор мэстера Таймвеля. Я сошел слошади и стал ее расседлывать, но Рувим, прельщенный красотой ночи, двинулся далее, к городским воротам.

Я уже кончал свою работу и убирал седло, как вдруг с улицы послышался крик и стук оружия. Я услышал голос Рувима. Он звал меня на помощь. Обнажив меч, я выбежал на улицу. Недалеко у ворот, посреди улицы, ярко освещенной лучами месяца, я увидал широкую фигуру моего приятеля. Он прыгал из стороны в сторону, обнаруживая необыкновенное проворство, и наносил удары трем-четырем людям, которые на него нападали. На земле лежала человеческая фигура, а позади Рувима стояла его лошадь. Она топала ногами и ржала, словно тревожась о своем хозяине.

Я бросился, крича и размахивая мечом, к сражающимся. Нападающие юркнули в переулок и побежали. Только один из них, высокий, жилистый человек, с остервенением накинулся на Рувима. Он наносил ему удары, крича: