Чтение 7–й страницы книги ~Заначка Пандоры~

— Сворачивай тарелку и догоняй. Мы не справляемся.

— Бобер говорит. Пеликан, американец плачет, чтобы взял его с собой. Второй тоже: кричит, что там его жена.

— Это Филин. Бобер, ты там не разжирел в гостинице?

— Тут разжиреешь… Только что раздавил двух пауков с воробья размером.

— Лучше б съел. Некоторые вполне ничего.

— Это Пеликан. Прекратили оба трепаться!

— Есть прекратить!

— Ладно, забирай обоих с собой, так спокойнее. Бобер, ты нас видишь?

— Бобер говорит. Тебя — да, остальные в лесу. Зато вижу контрольную группу, вышли к дороге. Пеликан, Юджин говорит, его прибор больше не отслеживает девчонку, он не может дальше ничем помочь.

— Передай спасибо, без него разберемся.

— Он говорит, что видит еще восьмерых, далеко отсюда. Таких же, как она. Фон сливается.

— Каких «таких же »?

— Да хрен его разберет! Таких же тронутых!

— Заприте номер и бегом за нами. В контрольной группе все на месте?

— Это Бобер. Да, все трое: девчонка, дед и Лис. Нечетко… Опять не вижу.

— Дай Кайману наводку. Чем там Моряк занят? Передай ему: вернемся — башку в задницу засуну!

— Пеликан, он не виноват, облачность. Моряк говорит, минут через двадцать спутник поднимется, станет лучше. Мы выходим.

— Это Кайман. Пеликан, вижу контрольную группу, привязка к сетке одиннадцать-шесть, направление юго-запад. Лис и старик в кустах, девушка у дороги, тормозит машину. Могут уйти, разреши контакт.

— Филин, выходи восемь-шесть. По моей команде гасите с Кайманом костер, где собака.

— Это Филин. Принято. Тройка с собакой идет рысью. Дистанция триста, я на хвосте.

— Это Кайман. Бобер, передай Моряку, Лис в светло-сером седане «Саратога», номер В-618. Пеликан, я пошел.

— Это Пеликан. Кайман, кто был в машине?

— Пожилая пара. Оба живы, Лис их упаковал под куст часа на два. Филин, вижу объект, до меня сто двадцать.

— Филин на связи. Кайман, я слева от тебя. Пеликан, мы на исходной.

— Это Пеликан. Бобер, ты где?

— По вашей сетке идем два-шесть. Моряк машину видит. Свернули на Четумаль.

— Поднажми, копаешься! Выходи на дорогу, бери машину.

— Пеликан, это из-за Роберта. Америкос бежит неплохо, а Роберт совсем хилый.

— Это Пеликан. Филин, начинайте.

— Филин на связи. Принято. Кайман, азиат твой, пса в последнюю очередь.

— Это Кайман. Понял.

— Говорит Пеликан. Бобер, я жду тебя десять-семь, тут развилка. Ты достал машину?

— Бобер на связи. Да, порядок. В этой сраной дыре ни одного проката. Юджин купил у какого-то ковбоя «шевроле», но боюсь, он развалится, пока доедем. Пеликан, Моряк говорит, что видит Каймана и вторую тройку. Они на поляне, сменили курс на восемь градусов. Движутся бегом, дистанция двести. Пеликан, Моряк считает, они тоже вызвали машину. Они что, сближаться не собираются?

— Черт их знает…

— Это Филин. Костер погашен, потерь нет.

— Вас понял. Выдвигайтесь шесть-шесть, гасим второй.

— Бобер говорит. Моряк передал — вторую тройку не видит. Они задергались. Мы на развилке.

— Ясный перец, связь-то у орлов пропала. Филин, видишь их?

— Нет.

— Кайман?.. Это Пеликан. Кайман, ответь, где ты?! Филин, видишь его?

— Не вижу! Пеликан, меня атакуют!

— Черт! Иду к тебе!

— Это Бобер! Пеликан, надо мной вертолет. Моряк передает, только что сбросили шестерых в квадрат шесть-шесть, уходите! Филин, ты слышишь?!

— Филин на связи… Кайман убит. Повторяю: Кайман убит, я ранен, могу идти. Погасил двоих…

— Говорит Пеликан. Бобер, двигай за Лисом, я вытащу Филина.

— Пеликан, я не могу…

— Живо уходите, пока вас не накрыли, это «береты»! Я тебя догоню! Отключайся, связь по резервному каналу!

— Я Бобер, принято… Уже едем.

— Бобер… При крайнем раскладе вытаскивай Лиса! Повтори!

— Пеликан, а как же девчонка?! Был же приказ ее забрать!

— Приказываю здесь я, ты понял?!

— Что я должен сделать?

— В контакт не входить, пока она не найдет то, что ищет. Дальше — доложишь Моряку — и по обстановке.

— Что она ищет, Пеликан?

— Погоди… Филин, слышишь меня?

— Слышу… Пеликан, трое на дистанции восемьдесят, «береты» в броне.

— Сиди смирно, пропусти мимо. Доложишь.

— Филин принял.

— Бобер, это Пеликан. Где контрольная?

— Моряк их ведет, свернули на проселок. До меня семьдесят километров.

— Бобер, слушай внимательно. Главное — вытащить Лиса. Я знаю то же, что и ты. Девчонка должна дойти. Повтори.

— Она дойдет, Пеликан.

14СМЕРТЕЛЬНОЕ ДЫХАНИЕ ЗМЕЯ

Пенчо убили до того, как мы нашли золото.

Катались недолго, «крайслер» пришлось бросить, когда мосластые корни деревьев окончательно уничтожили колею и дорога превратилась в тропинку. Навстречу проползли всего две машины. Загорелый до черноты дядька в открытом кузове грузовичка вез домашнюю птицу и довольно приветливо помахал Пенчо в ответ. Затем повстречался еще один, на дряхлом «джипе-шевроле», со всех сторон обвязанном веревками. Казалось, тронь одну из его крепежных конструкций — и автомобиль развалится на части за несколько секунд. Я потеснился в сторону, пропуская чудо техники, а водитель даже не поблагодарил. Дальше дорога запетляла между полей в сторону деревни, и я закатил машину за ближайшие кактусы.

Сначала шли тяжело, карабкались по склону сквозь непроходимые колючки. От старика толку было мало: пыхтел со своим рюкзаком, коротко указывал, куда свернуть. Очень скоро, организуя проход, я ободрал руки и затупил оба ножа, включая тот, что остался на память о Мигеле. О Мигеле мы старались не говорить. Поначалу ковыляли в полном молчании. Инка то ли дулась, обдумывая что-то мрачное, то ли набиралась сил для споров. Самое обидное, что старый убийца даже не подумал стать на мою сторону, когда она предлагала тащить раненого на себе. Щурил черные зенки и делал вид, что его ничего не касается.

Я не знаю, что с Мигелем стало: добили его ребята из вертолета или, напротив, отправили в больничку. Минут десять с пеной у рта я доказывал Инне, что в джунглях он умрет еще вернее, потом мне надоело. Хорошо хоть ее не пришлось тащить на себе. Девчонка, в принципе, стала требовать всё меньше внимания. Отмахали километров шесть пешком, по кочкам. Я поглядывал краем глаза: должна была давно свалиться, но нет, спотыкается, падает, а идет. И с каждым часом спотыкается всё меньше. Старикан, тот, несмотря на свой рюкзак, чувствовал себя в буреломе, как дома, ступал мягко, на привалах вытягивался, иногда, почти не скрываясь, подкармливал свою родственницу. Оказалось,это его тетка. Рехнуться можно от такого родства…

Раз он дождался, когда я отойду в кустики и поманил Инну. Вернувшись, я застал почти семейное фото. Держались за ручки все втроем, о чем-то ворковали. Оно, конечно, даже неплохо. Я лишний раз убедился в неординарности моей вынужденной пассии. Столь рафинированная особа, как она, привыкшая масло стружкой нарезать и пользовать кремы по пятьдесят баксов, должна была бы, по идее, отшатнуться. Никак не шло ей тесное общение с мерзкой аборигеншей. Ан нет, шепчутся о чем-то. Старик переводит. Кикимора даже дотянулась, Инку по щеке погладила.

И в который раз я спрашивал себя, что я тут делаю, и что меня ждет дома… если доберусь. Отпуск, если подобный развлекательный вояж кто-то смог бы обозвать отпуском, впринципе, еще не кончился. После всего что пришлось натворить, по местным законам светит пожизненное, а Пеликанчик и слушать не будет: коли сам не застрелит, сдаст без разговоров. Для группы Лис потерян, самодеятельность хуже предательства, обсуждению не подлежит.

Очевидно, в конце концов, дед поверил, что я не собираюсь снимать с него скальп, и не то чтобы оттаял, а вернулся в свое обычное потустороннее состояние. После того как мы продолжили путь, я пытался засечь ориентиры, по которым он нас вел, но толку не добился. Выяснил только, что сам он тут тусовался неоднократно, но без Аниты и емуловить нечего, будет ходить по кругу.

С Анитой, впрочем, дело, по моим наблюдениям, обстояло не лучше: мы брели если не по кругу, то точно по спирали. Я сказал об этом Пенчо, когда мы второй раз пересекли пересохшее устье ручья. Дед в ответ набил за щеку трухи из кулька и сказал, что Анита знает.

— Раньше ее бабка приходила сюда, а до нее — двоюродная бабка матери. Меня тогда не было на свете, — Пенчо присел на кочке, выплюнул темно-коричневый сгусток слюны.

— И что они искали?

Честно сказать, после стольких дней напускной таинственности, я не особо надеялся на ответ. Гораздо больше меня занимало ноющее плечо и полное отсутствие жратвы. При известном старании я бы мог подстрелить птичку или что-нибудь покрупнее, но шуметь мне не очень хотелось. Чем глубже мы забирались, тем чаще натыкались на вывороченные корни, комья жирной земли; дед сказал, что это пекари, самостоятельная лесная свинка. Минут десять шли по оленьей тропе, пока она не свернула в сторону. Оставалась последняя плитка шоколада и не больше литра воды. Пенчо обходился тонизирующей жвачкой, а на рацион его тетушки я бы не посягнул. Лучше закусить игуаной. Пару штук мы встретили на камнях.

— Золото искали, — просто ответил старик. Я не поверил своим ушам.

— Золото?! Так вся кутерьма из-за денег?

Он глубокомысленно шевелил дряблыми челюстями, от наркотика тусклые глаза постепенно набирали прежний горячий блеск. Инна, которая, как всегда на отдыхе, становилась ребенком, устроилась в сторонке на корточках и ковыряла палочкой землю.

— И как, нашли что-нибудь? — Я не мог удержаться от иронии: возле моего ботинка валялась покрытая паутиной пивная бутылка.

— Нашли, — так же просто ответил Пенчо. — Здесь были тайные святилища майя. Но глупые женщины ошибались, они думали, их зовет золото. Они слышали дыхание Всемогущего, а принимали его за запах металла. Была война, на этой земле пролилось так много крови…

— Зачем тебе девушка, если Анита покажет тебе клад и без нее?

— Я знаю, где золото. Анита приводила меня четырежды, и четырежды боги позволяли мне взять малую долю.

Сперва я подумал, что он бредит. Потом вспомнил пустой самолет и пачку в пять тысяч евро.

— Те, кто на нас напали, они тоже искали клад? — Он пожал плечами.

— Те американцы, которых вы убили в Берлине? — Пенчо уперся затылком в шишковатый ствол, ослабил завязки рюкзака. За щелочками контейнера шевелилась Анита. Я представил, как она подносит к дыркам нос, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

— Сомневаюсь, — он помедлил. — Возможно и так. Они искали Инну Кон.

— Зачем?

Пенчо приоткрыл щелочки глаз, чуть напрягся. Старый леший засекал опасность быстрее меня. Мы организовали привал в самой верхней точке пологого узкого холма. Отсюда, сквозь заросли, безумная палитра леса просматривалась километра на три, заглянуть дальше не хватало высоты. Над тем местом, где мы были часа полтора назад, кружили птицы.

— Они еще далеко, — сказал Пенчо. — Нам осталось немного, но потребуются силы. Отдохнем.

— Зачем они искали Инну?

— А тебе разве не нужно золото? — вместо ответа оскалился дед. — Тем, кто тебя послал, не нужно золото?

— А зачем золото, если не знаешь, сколько проживешь? — я подхватил игру в «армянское радио».

— Ты не ответил.

— Ты тоже.

Он разжег трубку. С запада надвигалась ленивая свинцовая туча. Через мой ботинок взвод муравьев пытался транспортировать дохлую гусеницу.

— Боги позволяли взять часть их сокровищ, потому что деньги шли на благо моего народа, — он достал из кармана орешек, просунул в щель контейнера. — Анита сказала мне, что тебе не нужны деньги. Это правда?

— Неправда. Деньги нужны всем. Просто я не привык к халяве.

— К чему?

— Ну, у нас есть такая пословица. Бесплатный сыр только в мышеловке.

— Смешная фраза… — Пенчо нахмурился, — но справедливая.

— А твоя Анита, она знает, кто что думает?

— Нет. Она слышит желания, но не мысли. Она не смогла понять, что ты опасен, иначе Хосе убил бы тебя там, в Европе. Она слышала твою доброту к Инне Кон.

Я почувствовал себя почти смущенным.

— И за мою доброту ты приказал ему стрелять в меня?

— Нет. Я был против. Он сам виноват.

— Пенчо, ты так и не сказал, чего хотели американцы?

Он тяжело разогнул колени, бережно закинул лямки рюкзака.

— Нам пора. Анита говорит, их двое, и у них быстрые ноги.

Я схватил его за локоть:

— Скажи мне, отец. Так нельзя, мы в одной команде, я не могу драться вслепую, — я сам не заметил, как назвал его отцом, случайно вырвалось.

В сиплом голосе Пенчо зазвучала ненависть:

— Далеко на севере есть место, где гринго научились слышать дыхание Кукулькана. Они поклоняются кресту, а сами надеются разбудить Великого змея. Великого может разбудить только женщина из рода жрецов майя, но Анита слишком стара. В ней много силы, но слабое сердце. Когда она была молода, то жила среди свиней, пока я не забрал ее.Люди смеялись над ней, мать, от которой после рождения урода ушел муж, ненавидела ее. Есть другие женщины, но далеко. А те, кто близко, с детства поклонялись кресту. Такие подобны псу, предавшему хозяина за жирный кусок мяса. Они потеряли слух. Нельзя менять древнего бога на нового. — Он капельку помедлил. — Анита сказала, что ты не менял своих богов.

— Она ошиблась. Я вообще в Бога не верю.

— Это неважно, — он высвободил руку и заскользил вперед, уклоняясь от нависающих веток. — Ты понял, что я хотел сказать.

— Отец, а на кой ляд вообще его будить, вашего змея?

Я ожидал, что он снова станет тюкать меня языческими штампами о жертвах и предсказаниях.

— Чтобы все люди обрели силу.

— Черт подери, Пенчо, а ты их спросил? Может им и так неплохо!

Он резко остановился, выплюнул остатки грибов.

— Слушай. Жил охотник со своей женщиной и двумя сыновьями, и далеко от его деревни не было других людей. Пока он был молод, он один преследовал дичь, но потом глаза его испортились, а рука не могла точно посылать стрелы. Сыновья выросли и привели в дом женщин. Женщина старшего сына родила своему мужу троих детей, а жена младшего — шестерых. Наступил год, когда не было дождей, не стало в ближних лесах зверя, и голод мучил людей в лесных деревнях. Старый охотник взял сыновей и отправился с ними очень далеко на север, куда кочевали бизоны и олени в поисках воды. Много дней они питались сушеной ягодой и корнями. Они нашли следы маленького стада: всего трех ослабленных оленей. Охотник со старшим сыном должен был загонять, а младший — ждать в засаде. Но пока младший ждал, он увидел людей из чужого племени: двух таких же, как они, уставших, изнуренных юношей. Те двое, с ногами, покрытыми желтой краской, со знаком пумы на груди, не были враги, но они также увидели следы и радовались, что смогут накормить, наконец, своих детей и женщин.

Младший брат мог убить их из своего укрытия — он уже наложил стрелу на тетиву, но не сделал этого. А двое сыновей пумы ушли в лес по следу и первыми нагнали оленей. Там им встретился старый охотник, отец братьев. Началась борьба, и сыновья пумы убили его. Старшего сына ранили. Он не смог сражаться с ними один, и желтоногие забрали всю добычу себе. После этого братья не смогли найти дичи и вернулись в голодную деревню. У каждого из них умерло по одному ребенку. У детей выпадали зубы, и корка покрывала их лица. Старший брат сказал тогда: «Мы погибнем от бескормицы, нам надо искать новое место для жизни. За горами, на севере есть река, возле нее всегда много пищи. Мы заберем своих жен и детей и доберемся туда». Они собрали что могли унести и пустились в путь. Дорога их растянулась на много месяцев, болезни глодали их внутренности, черви селились в их ранах. Когда они вышли на берег реки, то увидели, что на другой стороне их ждет мертвое болото, за которым тянется сухая мертвая пустыня. А за пустыней черными камнями поднимались горы.

— Мои дети не дойдут, — сказал Младший брат. — Они не смогут перейти горы. Мой маленький сын тяжело болен…

— Мой младший сын тоже ослаб, — ответил Старший. — Но если мы останемся здесь, чтобы лечить их, то нас застигнут зимние дожди. Поднимутся ядовитые москиты, и мы все умрем.

— У тебя рыба вместо сердца! — сказал Младший.

— У наших женщин здоровое чрево, — так ответил ему Старший.

Он вошел в палатку, где его женщина пыталась пустой грудью накормить сына. Она прижимала его к себе, а ребенок бился в лихорадке. Жена посмотрела в глаза своему мужуи всё поняла.

— Нам не одолеть реку, — сказал ей охотник. Он забрал ребенка и унес его в лес. После этого посадил оставшуюся дочь на плечи и вошел в реку. А Младший кричал им вослед с берега:

— У тебя и твоей жены рыбы вместо сердец, и в глазах твоих жгут костры духи мрака! — И плакал, потому что не имел силы перенести пятерых детей сквозь ледяную воду и болото. И жена не смотрела ему в глаза.

Пенчо запихал в рот новую порцию отравы.

— И чем всё закончилось, отец?

— Откуда я знаю? Ты спросил меня, зачем потомкам майя будить Верховного, я тебе ответил.

— Да уж… — Тут до меня дошел смысл его слов. — Но Инна, какая она, к черту, майя?! Она русская еврейка из Риги.

Но он уже не отвечал, размашисто перепрыгивал коряги; Инка, обогнав меня, припустила следом. Деревья здесь росли реже. Я мог, наконец, слегка передохнуть и подумать, как наладить оборону. Ладно, примем сказку на веру. Старому барсуку посчастливилось отыскать в джунглях монеты или камни, а теперь он потерял нюх и надеется на Инку, потому что карлице в поисках нового проводника пришло в голову слетать в Европу. Выглядит феерично, но вполне реально. Я и сам навидался людей со всякими отклонениями. Тот же Моряк, к примеру: зажмет в зубах кусок проволоки и слушает радио безо всякого приемника. Или дядя Миша, был у нас такой под Хабаровском. С завязанными глазами, на слух, клал семь мишеней из десяти. Тоже фокусник, не чета какой-то там Аните. Дед нарыл золотишка, но прокололся: кто-то подставил америкосам — не правительству, а бандитам. Потому и полицию не вызывают, втихую работают. Не хотят с мексиканской «крышей» делиться, надеются весь клад целиком подмять. Слава Богу, мне даже легчестало, как сам себе по полкам разложил.

Снова навалилась невыносимая духота, мы дышали ртами. Сосняки и дубравы вытеснялись тропическим многоцветным буйством. Дважды Пенчо поднимал руку, первым замечаягремучих змей и прочих малоприятных обитателей. Как-то раз он подвел меня к дереву и молча указал вверх. Никогда в жизни я не обжирался таким количеством переспелых авокадо! Переваливая через очередной холм, я различил вдали извилистую нитку проселочной дороги, сверкающие зайчики от лобовых стекол автомобилей. Однажды открылась совершенно удивительная перспектива: под пологим холмом две беленькие милые деревушки, католическая церковь, а дальше, там где начинали неприятно кучерявиться грозовые облака, — стрелка трехрядного шоссе и неясные очертания предместий большого города. Мы словно задались целью пилить по бездорожью, хотя нетронутым этотбурелом назвать было нельзя. Порой мы натыкались на банки, следы зарубок, обрывки пакетов, но при этом количество живности поражало воображение. Хищники обходили нас стороной, а пузатая мелочь шуршала повсюду.Много раз мы пересекали нахоженные узкие тропки со следами копыт и когтистых лапок.

Я выкинул последний шприц-тюбик. Боль притупилась, и, вроде бы, заражение дальше не пошло. Раз двадцать меня кусала летучая мелюзга. На Пенчо она даже не садилась, зато Инна чесалась непрерывно, на руках и шее у нее вздувались следы от укусов.

Но она шла, упорно пробиралась след в след. На ближайшем большом привале, когда мы одолели особенно густые заросли, я свалился, снял рубашку, от которой остались одни лохмотья, порвал на куски и перевязал ладони, чтоб не так сильно натирало ножом. Куртку натянул на голое тело, кое-как, скорее по старой привычке почистил пулемет. Что-то мне мешало его бросить. Именно тогда, выколупывая из пальцев колючки, я разглядел, как сильно изменилась Инна.

Раньше она не могла просуществовать и трех часов без своих нервных перепадов и без сладкого. Она пять раз на дню колола себе в живот инсулин (и ведь не для того, чтобы разыграть счастливое исцеление: в здравом рассудке так не играются). А теперь диабет исчез. Но исчез не только диабет. Еще вчера ее нежная кожа отливала мраморной белизной, сквозь которую тянулись голубые ветви сосудов. Достаточно было случайного толчка, чтобы моментально возник синяк. И загорать ей тоже было нельзя, по совокупности всевозможных болячек. За сутки Инкина кожа набрала бронзовый шелковистый оттенок, но нигде не обгорела, несмотря на то, что тучи разошлись и парило, как в котле. Я давно взмок до нитки, старик, и тот непрерывно вытирал тряпкой лицо, а девушка даже не думала потеть.

Инна хорошела на глазах, но если раньше нежную красоту ее можно было сравнить с оранжерейной, хрупкой лилией, которую и в руки-то брать боязно, то в джунглях она постепенно превращалась в часть буйного многоцветья. Щеки ее всё активнее набирали румянец. Никто бы в жизни не сказал, что девчонка отмахала по буеракам подобный марш-бросок.

Раньше, в Берлине, она пила, как одержимая, не расставалась с кокой, а за два наших совместных вечера без напряга «уговорила» пару бутылок сухого. Без вина она быстро впадала в тоскливый транс, становилась стервозной, легко теряла мысль, легко злилась по пустякам. Теперь она не просила ни пить, ни выпить. В машине я отыскал полный термос воды, протягивал ей, но Инна только отмахивалась.

Черты ее лица обозначились четче, прорезалась некоторая угловатость. Иногда тени падали таким образом, что я невольно подмечал сходство между ней и стариком. Разумеется, это лишь усталость и воображение, говорил я себе. В следующий момент тени таяли, не оставляя и намека на мимолетный фантом, но и прежнее доверчивое, восторженное выражение, что так захватило меня в Берлине, не возвращалось. Не знаю, как обозвал бы это профессиональный психолог, мне же наша спутница казалась олицетворением величавого спокойствия. Наверное, именно так должна выглядеть царица перед входом в тронный зал. Я не помнил Инку столь уравновешенной. Мы, конечно, слишком мало были вместе, но еще вчера это был комок нервов, сгусток сплошных эмоций, фейерверк несбыточных фантазий… Теперь же она смотрела вперед и вдаль; так смотрит иногда будущая мать, ощущая внутри себя шевеление ребенка.

Я полагал, что она меня ненавидит за ложь (не знаю, что ей еще успел нашептать проклятый шаман). Но внезапно она улыбнулась, словно вернулась из заоблачного тронногозала на землю, и я невольно улыбнулся в ответ. Я приготовил на всякий случай грандиозную оправдательную речь, сочинил на ходу три или четыре версии своего появления в ее жизни, но всё это не потребовалось. Она не задала ни единого вопроса и ни разу не упомянула о берлинском периоде, ни разу не упрекнула в том, что делила со мной постель.

Когда миновали распадок, деревья расступились, и мы перешли на походный шаг. Между трех здоровых валунов Пенчо постановил устроить привал. Инка прикорнула рядом со мной, улеглась поперек, щекоча дыханием грудь. Как ни странно, я ее хотел, опять хотел, словно мальчишка. Гладил ее волосы, вдыхал такой родной и такой чужой запах. Она изловила какую-то букашку, перекатывала по локтю. Я заметил, что ее кроссовки почти развалились: из дома она выскочила в старых, растоптанных, и жить им оставалосьмаксимум два дня. Если к тому времени мы не доберемся хоть куда-нибудь, придется нести ее на закорках. Курточка ее превратилась в совершеннейшие лохмотья, и я вдруг подумал, что ухажер никудышный, за всё время знакомства не удосужился ни одной тряпки барышне подарить…

— Чему ты смеешься? — Она водила пальчиком мне по шее. Со мной оставался лишь мизерный осколочек той, прежней Инны, лесная королева никуда не исчезла.

— Я тебе даже заколки, булавки никакой не подарил…

— Ты любишь меня?

— Наверное, да…

— Почему «наверное»?

— Потому что это на чистой простыне произносится легко, там так и положено говорить. Ты не обиделась?

— Нет… Я знаю, что любишь. Спасибо тебе.

— За что на сей раз? Теперь-то ты знаешь, что защищать тебя — всего лишь моя работа.

Она помассировала глаза.