Чтение 30–й страницы книги ~Башня шутов~

– Ну, курья мать, и порубило же их, – сказал, сплюнув, Кунад фон Нойдек. – Ну и сечь здесь была, ого!

– Палаческая сечь, – согласился Вильгельм фон Кауффунг. – Резня.

Из леса появились очередные уцелевшие слуги и конюхи. Хоть бледные и полуживые от страха, они не забыли о своих обязанностях. Каждый вел по нескольку коней из числатех, что разбежались во время нападения.

Рамфольд фон Оппельн, самый старший из рыцарей, глянул с высоты седла на конюшего, дрожащего от страха среди окружавших его наездников.

– Кто на вас напал? Ну, говори же, парень! Успокойся. Ты жив. Тебе уже ничего не угрожает.

– Бог оберег… – В глазах конюха все еще стоял страх. – И Бардская Богоматерь…

– При случае подай на мессу. А теперь – говори. Кто вас побил?

– А откуда мне знать? Напали… В латах были… В железе… Как и вы…

– Рыцари! – ахнул детина с лицом монаха и двумя скрещенными серебряными палицами на щите. – Рыцари нападают по трактам на купцов! Клянусь муками Господними, самое время ихнему раубриттерству конец положить. Самая пора предпринять жесткие меры! Может, когда несколько их голов отвалится на эшафоте, то наконец опамятуются хозяйчики из замков.

– Святая истина, – поддержал с каменным выражением лица Венцель де Харта. – Святая истина, господин фон Рунге.

– А почему, – возобновил допрос фон Оппельн, – на вас напали? Вы везли что-либо ценное?

– Откуда ж… Ну, разве что коней…

– Коней, – задумчиво повторил де Харта. – Шикарная вещь, кони из Скалки. Из табуна госпожи Дзержки де Вирсинг… Помяни, Господи, имя ее…

Он осекся, сглотнул, не в состоянии оторвать глаз от изувеченного лица женщины, лежавшей на песке в чудовищно неестественной позе.

– Это не она. – Конюх моргнул дурным глазом. – Это не госпожа Дзержка. Это невеста старшего конюха… Того, что вон там лежит… Ехала с нами в Клодск.

– Ошиблись, значит, – холодно отметил факт Кауффунг. – Приняли за Дзержку.

– Наверно, приняли, – равнодушно подтвердил конюх. – Потому как…

– Что «потому»?

– Она выглядела прилично.

– Похоже, – фон Оппельн выпрямился в седле, – похоже, господин Вильгельм, вы намекаете на то, что это не было нападение грабителей? Что именно госпожа де Вирсинг…

– Была целью? Да. Я в этом уверен.

– Была целью, – добавил он, видя вопросительные взгляды остальных рыцарей. – Была целью, как Миколай Ноймаркт, как Фабин Пфефферкон… Как другие, вопреки запрету торгующие с… с заграницей…

– Виновны рыцари-грабители, – твердо сказал фон Рунге. – Нельзя верить глупым россказням, сплетням о заговорах и ночных демонах. Все это есть и были обыкновенныеграбительские нападения.

– Это преступление, – сказал тонким голосом молоденький Генрик Барут, которого, чтобы отличить от остальных Генриков в семье, называли Скворушкой. – Это преступление могло быть также делом рук евреев. Чтобы добыть христианской крови, сами знаете, на мацу. Ну, взгляните на того вон бедолагу. В нем, пожалуй, и капли крови не осталось…

– А как могло остаться, – с прискорбием взглянул на паренька Ванцель де Харта, – если у него голова-то не уцелела..

– Это могли сделать, – угрюмо вставил Гунтер фон Бишоффштайн, – те ведьмы на метлах, которые на нас вчера ночью у костра свалились! Клянусь ермолкой святого Антония! Вот понемногу и начинает проясняться загадка! Я ж вам говорил, что меж дьяволицами был Рейнмар де Беляу, я его распознал! А известно, что де Беляу – чародей, в Олесьнице черной магией занимался, на женщин чары наводил. Тамошние господа могут подтвердить!

– Я, к примеру, ничего не знаю, – пробормотал, глядя на Бенно Эберсбаха, «телок» Кромпус. Оба они вчерашней ночью узнали Рейневана среди летящих по небу ведьм, но предпочитали этого не выдавать.

– Так оно и есть, – откашлялся Эберсбах. – Мы в Олесьнице бываем редко, сплетен не слушаем…

– Это не сплетня, – взглянул на него Рунге, – а факт. Белява занимался колдовством. Треклятый вроде бы собственного брата убил, как Каин, когда тот его чертовы делишки обнаружил.

– Это уж точно, – поддакнул Евстахий фон Рохов. – Об этом говорил господин фон Рейденбург, стешелинский староста. А до него такие вести дошли из Вроцлава. От епископа. Юный Рейнмар де Беляу одурел от колдовства, дьявол ему в голове все перемешал. Дьявол его рукой управляет, на преступления пихает. Убил собственного брата, убил господина Альбрехта Барта из Карчина, убил купца Ноймаркта, прикончил купца Гануша Троста, да что там, кажется, на зембицкого князя замахнулся.

– Точно замахнулся! – подтвердил Скворушка. – За то и в башню попал. Но сбежал. Наверняка с дьявольской помощью.

– Если это чертовы дела, – беспокойно оглянулся Кунад фон Ноймаркт, – то поедем-ка отсюда, да поскорее… Нечто, чего доброго, еще и к нам прицепится…

– К нам? – Румфольд фон Опельн хватил рукой по висящему у седла щиту, повыше гербового серебряного багра, перепоясанного лентой с красным крестом. – К нам? К этому знаку? Мы ж крест приняли, мы ж крестовики, с епископом Конрадом на Чехию идем, еретиков бить, Бога защищать и религию! Не может к нам черт подступиться. Ибо мы Бога идем защищать и религию! Не может к нам черт подступиться. Ибо мы ангельская милиция!

– И как у ангельской милиции, – заметил фон Рохов, – у нас есть не только привилегии, но и обязанности.

– Что вы хотите этим сказать?

– Господин фон Бишофштайн узнал Рейнмара из Белявы среди колдунов, летящих на шабаш. Об этом, как только доедем до Клодска, на сборный пункт крестового похода, надо будет донести местному Святому Официуму.

– Доносить? Господин Евстахий! Ведь мы же посвященные, рыцари-то!

– Донос касательно чародейства и ереси рыцарской чести не пятнает.

– Всегда пятнает!

– Не пятнает!

– Пятнает, – заверил спор Румфольд фон Оппельн. – Но донести надо. И будет донесено. А теперь дальше, господа, в путь, в Клодск, нельзя нам, ангельской милиции, на сборный пункт опоздать.

– Стыдно было бы, – тонко подтвердил Скворушка, – если епископская крестовина без нас на Чехию двинется.

– Значит, в путь. – Кауффунг завернул коня. – Тем более что нам тут делать нечего. Кто другой, думаю, этим делом займется.

Действительно, по тракту приближались вооруженные люди бургграфа из Франкенштейна.

– Вот. – Дзержка де Вирсинг остановила лошадь, глубоко вздохнула, прижавшись к ее спине, Рейневан почувствовал этот вздох. – Вот и Франкенштейн. Мост на реке Будзувке. Слева от дороги госпициум божегробовцев, церковь Святого Георгия и Башня шутов. Справа – мельницы и дома красильщиков. Дальше, за мостом, городские ворота, именуемые Клодскими. Там княжеский замок, там вон башня ратуши, там фара[409]Святой Анны. Слезай.

– Здесь?

– Здесь. Я и не подумаю показываться в городе. Да и тебе бы не посоветовала, родственник.

– Мне надо.

– Так я и думала. Слезай.

– А ты?

– А мне не надо.

– Я спрашиваю, куда ты поедешь?

Дзержка, дунув, отвела волосы. Взглянула на него. Он понял ее взгляд и больше вопросов не задавал.

– Ну, бывай здрав, родственник. До свидания.

– Дай Бог, в лучшие времена.

Глава двадцать шестая,в которой в городе Франкенштейне встречаются многие старые – хоть и не всегда добрые – знакомые

Почти посередине рынка, между пренгером[410]и колодцем, раскинулась внушительных размеров лужа, воняющая навозом и пенящаяся от конской мочи. В луже плескалось множество воробьев, а вокруг сидела кучка оборванных, растрепанных и грязных детей, возившихся в грязи, обрызгивавших друг друга, создававших массу шума-гама и запускавших лодочки из коры.

– Да, Рейневан. – Шарлей покончил с похлебкой и теперь скреб ложкой по дну миски. – Надо признать, твой ночной полет мне понравился. Летел ты действительно недурно, можно бы сказать – живой орел. Король летунов. Помнишь, я тебе напророчил тогда, после левитации у лесных ведьм, что ты станешь орлом. Вот и стал. Хоть, думаю, не без помощи Гуона фон Сагара. Клянусь моей куськой, парень, находясь рядом со мной, ты делаешь огромные успехи. Еще малость постараться – и из тебя получится Мерлин. Построишь нам здесь, в Силезии, Стоунхендж. Такой, что тот, английский, покажется пустячком.

Самсон прыснул.

– А как там, – продолжил через минуту демерит, – с Биберштайнувной? Доставил целой и невредимой к воротам папашкиного замка?

– Почти. – Рейневан стиснул зубы. Он искал Николетту – безрезультатно – все утро по всему Франкенштейну, заглядывал во дворы, выжидал после мессы у церкви СвятойАнны, забрел в Зембицкий порт и на дорогу, ведущую в Столец, выспрашивал, блуждал по суконным рядам на рынке. И именно там, в лавке, столкнулся – к своей огромной радости и облегчению – с Шарлеем и Самсоном.

– Скорее всего, – добавил он, – девушка уже дома.

Он надеялся и рассчитывал на это. Замок Столец отделяла от города неполная миля, идущий в Зембицы и Ополе тракт использовался активно. Катажине Бибершайн достаточно было назвать себя, и подводу с сопровождением предоставил бы любой купец, рыцарь или монах. Поэтому Рейневан был почти уверен, что девушка уже безопасно добралась до места. Однако он поедом ел себя за то, что это не его заслуга. Впрочем, ел он себя не только за это.

– Если б не ты, – Самсон Медок словно читал его мысли, – девушка не вышла бы живой из замка Бодак. Ты уберег ее.

– А может, и нас тоже. – Шарлей облизнул ложку. – Старый Биберштайн, конечно, выслал погоню, а мы, если кто-нибудь из вас заметил, находимся очень близко от места нападения, гораздо ближе, чем были вчера вечером. Если нас схватят… Хм-м-м… Может быть, девушка, не забывающая о спасении, поспешит на помощь с инстанцией, вымолит у отца сохранность наших членов.

– Если захочет, – резонно заметил Самсон. – И успеет.

Рейневан не прокомментировал. Доел суп.

– Вы, – заговорил он, – тоже меня удивили. В Бодаке было пятеро вооруженных раубриттеров-рубак. А вы управились с ними…

– Они были пьяны, – поморщился Шарлей. – Если бы не это… Но факт остается фактом, я с искренним удивлением глядел на боевой перевес наличествующего здесь Самсона Медока. Надобно тебе было видеть, Рейнмар, как он высадил ворота, чес-слово, если б королеву Ядвигу у дверей Вавеля поддержал кто-нибудь подобный, то сейчас на польском троне сидели бы не Габсбурги… М-да… А потом наш Самсон раздолбал мерзавцев-филистимлян. Коротко говоря: именно благодаря ему мы оба живы.

– Но, Шарлей…

– Благодаря тебе мы живы, скромный человече. Точка. Благодаря ему же, знай это, Рейнмар, мы встретились. На развилке, когда пришлось выбирать, я в основном настаивална Бардо, но Самсон уперся – Франкенштейн, и все тут. Утверждал, что у него предчувствие. Обычно я высмеиваю такие предчувствия, но в данном случае, имея дело с существом сверхъестественным и потусторонним…

– Ты послушался, – обрезал Самсон, как всегда, не обращая внимания на ставшие уже стандартными шуточки. – Как видишь, это было мудрое решение.

– Не спорю. Эх, Рейневан, как же я обрадовался, увидев тебя на рынке славного города Франкенштейна на фоне прилавка со шлепанцами, в тени ратушной башни. Я говорил тебе, что сильно обрадовался?

– Говорил.

– Радость, доставленная лицезрением тебя на фоне шлепанцев, – не позволил сбить себя деремит, – повлияла также, о чем я хотел тебя уведомить, на небольшую корректировку моих планов. После твоих последних деяний, особенно после цирка с Хайном фон Чирне, фокусами на зембицком турнире и болтовни перед Буко касательно колектора, я пообещал себе, что когда мы наконец доберемся до Венгрии и ты окажешься в безопасности, я сразу же по прибытии в Буду отведу тебя на мост через Дунай и так дам подзад, что ты свалишься в реку. Обрадованный и восхищенный, сегодня я меняю свои намерения. Во всяком случае, временно. Эй, хозяин! Пива! Живо!

Пришлось подождать, корчмарь не очень-то торопился. Вначале его ввели в заблуждение мина и гордый голос Шарлея, однако он не мог не заметить, что, еще только заказывая суп, они довольно активно занимались подсчетом скойцев и геллеров, которые выскребли из кошельков и уголков карманов. В корчме, расположенной напротив ратуши, клиенты отнюдь не преизобиловали, однако корчмарь достаточно высоко ценил себя, чтобы с излишней услужливостью реагировать на окрики всяких заезжих лапсердаков.

Рейневан отхлебнул пива, не отрывая глаз от оборвышей, копошащихся в желтой луже между пренгером и колодцем.

– Дети – будущее нации, – поймал его взгляд Шарлей. – Наше будущее. Что ж, как таковое оно обещает быть неинтересным. Во – первых, бедным, во-вторых, вонючим, нечистоплотным и неаппетитным до отвращения.

– Действительно, – согласился Самсон. – Однако этому можно помешать. Вместо того чтобы брюзжать, надо позаботиться. Умыть. Накормить. Воспитать и обучить. И тогда будущее – обеспечено.

– И кто же, по-твоему, должен этим заняться?

– Не я, – пожал плечами гигант. – Мне нет до этого дела. У меня в вашем мире в любом случае нет будущего.

– Правда. Я забыл. – Шарлей бросил кусочек смоченного в супе хлеба крутящемуся поблизости псу. Согнутое в три погибели животное было тощим до невероятия. А хлеб не сожрало, а сразу же заглотило, как кит Иону.

– Интересно, – задумался Рейневан, – эта псина когда-нибудь видела кость?

– Наверно, тогда, – пожал плечами демерит, – когда сломала лапу. Но, как справедливо замечает Самсон, мне нет до этого дела. У меня здесь тоже нет будущего, а если даже и есть, то оно окажется еще более засраным, чем у тех отроков, и жалостнее, нежели у этой собаки. Страна мадьяров в этот момент представляется мне более далекой, нежелиUltima Thule.[411]Меня не обманет минутное пейзанство в виде тихого городка Франкенштейна, пива, фасолевой похлебки и хлеба с солью. Через мгновение Рейневан встретит какую-нибудь девицу, и все пойдет своим чередом. Снова придется голову уносить, драпать, чтобы в конце концов оказаться в какой-нибудь дыре. Либо в отвратной компании.

– Но, Шарлей, – Самсон тоже бросил собаке хлеба, – от нас до Опавы немногим больше двадцати миль. А от Опавы в Венгрию всего-то каких-нибудь восемьдесят. Не так уж много.

– Вижу, ты на том свете изучал географию восточных пределов Европы?

– Я изучал всякое, но не в этом дело. Дело в том, чтобы мыслить позитивно.

– Я всегда мыслю позитивно. – Шарлей отхлебнул пива. – Однако порой что-то сотрясает мой организм. И это «что-то» должно быть весьма серьезным, скажем, таким, как дальняя дорога при полном отсутствии наличных, две лошади на троих, причем у одной воспалены копыта, и тот факт, что один из нас ранен. Как там твоя рука, Самсон?

Гигант, занятый пивом, не ответил, только пошевелил перевязанной рукой, показывая, что с ней все в порядке.

– Я рад. – Шарлей глянул на небо. – Одной проблемой меньше. Но другие остаются.

– Исчезнут. По крайней мере частично.

– Что ты хочешь этим сказать, дражайший наш Рейневан?

– На этот раз, – Рейневан задиристо поднял голову, – нам помогут не твои, а мои конексии.[412]У меня есть во Франкенштейне знакомые.

– Случайно, позволю себе спросить, – заинтересовался Шарлей. – Случайно это не какая-нибудь мужняя жена? Вдова? Девица на выданье? Монашенка? Иная дщерь Евы, представительница прекрасного пола?

– Неумные шуточки. И пустые опасения. Мой здешний знакомый – дьякон в Вознесении Святого Креста. Доминиканец.

– Ха! – Шарлей энергично поставил кружку на стол. – Если так, то лучше уж очередная замужняя. Рейнмар, дорогой, а ты, случаем, не страдаешь постоянными головными болями? У тебя не бывает тошноты и головокружений? В глазах не двоится?

– Знаю, знаю, – махнул рукой Рейневан, – что ты хочешь сказать.Domini canes,[413]собаки, жаль только, что бешеные. Постоянно на посылках у Инквизиции. Банально, дорогой мой, банально. К тому же, тебе следует это знать, у дьякона, о котором я говорю,есть передо мной долг благодарности. Петерлин, мой брат, когда-то помог ему: вытащил из тяжелого финансового положения.

– Стало быть, ты думаешь, что это имеет значение? Как зовут того дьякона?

– А ты что, знаешь всех?

– Ну, всех – не всех. Но многих. Как его зовут?

– Анджей Кантор.

– Финансовые затруднения, – сказал после минутного молчания демерит, – похоже, в этом семействе явление наследственное. Слышал я о Павле Канторе, которого половина Силезии преследует за долги и увертки. А в кармане со мной сидел Матфей Кантор, викарий из Длуголенки. Он проиграл в костиciborium[414]и кадильницу. Страшно подумать, что проиграл твой дьякон.

– Давнее дело.

– Ты меня не понял. Я боюсь думать, что он проиграл в последний раз.

– Не понимаю.

– Ох, Рейнмар, Рейнмар. Ты уже, думаю, виделся с этим Кантором?

– Верно, виделся. Но по-прежнему не…

– Что ему известно? Что ты ему сказал?

– Практически ничего.

– Первая добрая весть. Давай-ка откажемся и от этого знакомства, и от доминиканской помощи. Нам нужны средства, полученные другим способом.

– Интересно каким?

– Ну, хотя бы продав этот изящной работы кувшинчик.

– Серебряный? Откуда он у тебя?

– Я ходил по сматрузу, осматривал торговые палатки, а кувшинчик неожиданно оказался у меня в кармане. Вот, понимаешь, загадка.

Рейневан вздохнул. Самсон заглянул в кружку, тоскливо изучая остатки пены. Шарлей же занялся рассматриванием рыцаря, который в ближней аркаде в этот момент крыл начем свет стоит согнувшегося в поклоне еврея. На рыцаре был малиновый шаперон и богатый лентнер, украшенный на груди гербом, изображающим мельничный жернов.

– Силезию так таковую, – сказал демерит, – я покидаю в принципе без сожаления. Я говорю «в принципе», поскольку одного мне недостает. Тех самых пятисот гривен, которые вез сборщик податей; если б не обстоятельства, деньги могли быть нашими. Злит меня, признаюсь, мысль, что ими обогатился случайно и незаслуженно какой-нибудь болван вроде Буко фон Кроссига. Кто знает, может, тот Рейхенбах, который вон там сейчас обзывает израэлита пархатым и свиньей? А может, кто-нибудь из тех, что стоят у будки шорника?

– Что-то сегодня здесь исключительно много вооруженных людей и рыцарей…

– Ага. А гляньте, подъезжают новые…

Демерит осекся и громко втянул воздух. Из ведущей от Лоховых ворот Серебряногорской улочки на рынок въезжал раубриттер Хайн фон Чирне.

Шарлей, Самсон и Рейневан ждать не стали, вскочили со скамьи, чтобы улизнуть незаметно, прежде чем их увидят. Однако было уже поздно. Их заметил сам Хайн, их заметил едущий рядом с Хайном Фричко Ностиц, их заметил итальянец Вителодзо Гаэтани. У Вителодзо при виде Шарлея от бешенства побледнела все еще опухшая и украшенная свежим шрамом физиономия. В следующую секунду рынок тихого города Франкенштейна огласился криком и топотом копыт. А еще через минуту Хайн вымещал злобу на корчмаревой лавке, в щепы изрубив ее топором.

– Догонять! – рычал он своим вооруженным спутникам. – За ними!

– Туда! – верещал Гаэтани. – Туда они побежали.

Рейневан мчался что было сил, едва успевая за Самсоном.

Шарлей бежал первым, выбирал дорогу, ловко сворачивая в самые узкие закоулки, а потом продираясь сквозь живые изгороди. Тактика вроде бы оправдывалась. Неожиданно позади утих топот копыт и крики погони. Они вылетели на улочку Нижнебанную, свернули к Зембицким воротам.

От Зембицких ворот, переговариваясь и лениво покачиваясь в седлах, приближались Стерчи, а с ними Кнобельсдорф, Гакст и Роткирх.

Рейневан остановился как вкопанный.

– Беляу! – зарычал Вольфгер Стерча. – Поймали мы тебя, сучий сын!

Прежде чем рев умолк, Рейневан, Шарлей и Самсон уже мчались, тяжело дыша, по закоулкам, прыгая через загородки, продирались сквозь огородные кусты, путались в сохнущих на веревках простынях. Слыша слева крики людей Хайна, а позади крики Стерчей, они бежали к северу, в ту сторону, откуда как раз начал долетать звон колоколов доминиканской церкви Вознесения Святого Креста.

– Господин Рейневан! Сюда! Сюда!

В стене раскрылась маленькая дверца, там стоял Анджей Кантор, доминиканский дьякон. Тот, у которого перед Белявами был долг благодарности.

– Сюда! Сюда! Быстрее! Нет времени!

Действительно, времени не было. Они влетели в тесные сени, которые, как только Кантор закрыл дверцу, утонули во мраке и аромате гниющих шмоток. Рейневан с невероятным грохотом перевернул какой-то жестяной сосуд, Самсон споткнулся и упал, Шарлей, видимо, тоже на что-то налетел, потому что жутко выругался.

– Сюда! – кричал Анджей Кантор откуда-то спереди, откуда сочился слабый свет. – Сюда! Сюда! Сюда!

По узкой лестнице Рейневан скорее скатился, чем спустился. Наконец вывалился на дневной свет, на малюсенький дворик между стен, обросших диким виноградом. Выбегающий за ним Самсон наступил на кошку, кошка дико мявкнула. Прежде чем мяв утих, из обоих аркад выскочили и накинулись на них несколько человек в черных куртках и круглых фетровых шляпах. Кто-то набросил Рейневану мешок на голову, кто-то пинком подбил ему ноги. Он рухнул на землю. Его придавили, вывернули руки. Рядом он чувствовал и слышал борьбу, слышал яростное сопение, звуки ударов и крики боли, свидетельствующие о том, что Шарлей и Самсон не дают взять себя без борьбы.

– А что, Святой Официум… – долетел до него дрожащий голос Анджея Кантора. – А Святой Официум предвидит… За поимку еретика… Какое-нибудь вознаграждение? Хотя бынебольшое? Епископскийsignificavitне упоминает, но я… У меня сложности… Я в огромной финансовой яме… Именно поэтому…

– Significavit– приказ, а не торговый контракт, – поучил дьякона злой и хриплый голос. – А возможность оказать помощь Святой Инквизиции – уже достаточная награда для каждого доброго католика. Или ты не добрый католик, фратер?

– Кантор… – прохрипел Рейневан, пробиваясь сквозь пыль и очески из мешка. – Кантор! Сукин ты сын! Пес церковный! Ах ты, в жопу…

Докончить ему не было дано. Он получил по голове чем-то твердым, в глазах засверкало. Потом получил еще раз, боль парализующе разбежалась по телу, пальцы рук неожиданно помертвели. Тот, кто его бил, ударил снова. И снова. И снова. Боль заставила Рейневана кричать, кровь запульсировала в ушах, лишая его сознания.

Очнулся он почти в полной темноте, горло было сухим, словно забито стружками, а язык – твердым как колышек. Голову разрывала пульсирующая боль, охватывающая виски, глаза, даже зубы. Он сделал глубокий вдох и тут же закашлялся, так воняло вокруг. Он пошевелился, зашелестела утрамбованная солома, на которой он лежал.

Неподалеку кто-то не переставая бормотал, кто-то кашлял и стонал. Совсем рядом что-то булькало, лилась вода. Рейневан облизнул покрытые липким налетом губы. Поднял голову и аж застонал, так она заболела. Он осторожно, медленно приподнялся. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что он находится в большом подвале. В яме. На дне глубокого каменного колодца. И что он тут не один.

– Очнулся, – отметил факт Шарлей, стоявший в нескольких шагах и с громким плеском мочившийся в котел.

Рейневан открыл рот, но не сумел издать ни звука.

– Это хорошо, что очнулся. – Шарлей застегнул штаны. – Ибо я, собственно, должен сообщить тебе, что касательно моста на Дунае мы возвращаемся к первоначальной концепции.

– Где… – наконец проскрипел Рейневан, с трудом проглотив слюну. – Шарлей… Где… мы…

– Во владениях святой Дымпны.

– Где?

– В больнице для психов.

– Где, где?