Чтение 19–й страницы книги ~Божьи воины~

Рейневан же, до тех пор никак не решавшийся, наконец принял решение. Надо бежать. Получалось, что Биркарт Грелленорт не лгал, у него действительно всюду были уши и глаза. Повешенный у подножия Карконоши капеллан Звикер не был единственным его шпиком, был, оказывается, какой-то доносчик и в свите Ульрика Биберштайна. Везущий его в Силезию эскорт оказалось легко выследить, а в возможном столкновении с черным всадником у них скорее всего шансов выиграть не было. Один, думал он, я легче смогу спрятаться, легче обведу погоню.

Однако опытность рыцарей не прошла мимо его внимания. От этих людей нельзя было так вот просто сбежать. Необходим был способ. Метод.

Проехав примерно милю, точно в отмеченный колоколом церквушки полдень они въехали в Яновице, большое село над Бобром. Примерно через час добрались до развилки — их дорога пересекалась здесь с трактом, ведущим из Свежавы в Ландесхут. Пустынная до того дорога заполнилась людьми, а настроение эскорта явно поправилось. Рыцари перестали оглядываться, понимая, что сейчас среди народа они в гораздо большей безопасности, чем в лесной глуши карконошского предгорья. Придланц снова начал ныть, что он тоскует по бабе. Строчил не переставая расхваливал некогда посещенный бордель. Отто Кун мурлыкал себе под нос баварские песенки. Только Либенталь по-прежнему нервничал, был раздражен и зол. Почти каждый странник получал у него ворчливое оскорбление. Коробейник еврей превратился в «Христоубийцу», «кровопийцу» и — а как же иначе? — «пархатого». Все купцы, натурально, были «ворюгами», а горняки из Близлежащей Медянки — «валлонскими бродягами» Минориты удостоились имени «трахнутые бездельники», а вооруженные иоанниты — «банды содомитов».

— Знаете что? — неожиданно заговорил Строчил, безошибочно улавливая причину такого настроения. — Я думаю, то был не человек, ну, тот черный, который за нами следил.

— А кто же?

— Дух. Демон. Тут же Карконоши, забыли?

— Рюбецаль... — догадался Кун. —Jо, jo...

— У Рюбецаля, — убежденно изрек Придланц, — большие оленьи рога и огромнейшая бородища. У того — не было.

— Рюбецаль может обернуться кем угодно.

— Курва... Пригодилось бы распятие. Или другой какой-нибудь крест. У кого-нибудь есть? А у тебя, Белява, нет случайно креста?

— Нет.

— Остается святым молиться... Только которым?

— Четырнадцати Вспоможителям, — подсказал Строчил. — Всем сразу, кучей. Среди них есть несколько хватов. Хотя бы Георгий, известно. Из других Кирилл — дьявола на цепь посадил, Малгожата дракона обуздала, а Евстахий львов. Вит... Не помню, что делал Вит. Но несомненно, что-то делал.

— Вит, — вклинился Кун, — потешные прыжки отплясывал...

— Ну? А я что говорю?

— Заткнитесь наконец, холера вас забери! — рявкнул Вильрих фон Либенталь. — Прям удар можно получить, вас слушая!

— Глядите, какой кортеж богатый. Действительно, надо было признать, двигающийся со стороны Болькова кортеж выглядел шикарно. Впереди ехал ???уфер в серебряно-голубых цветах и таким же знаменем. За ним следовали вооруженные верховые и нарядные дворяне, окружающие запряженную четверкой сивых лошадей повозку, обитую узорчатой тканью и украшенную голубыми лентами. В повозке, в окружении фрейлин, восседала крупная и источающая ауру величия матрона в чепце и белом головном платке.

— Розамунда фон Боршнитц, — узнал, кланяясь, Придланц.

— Из рода Больц, — вполголоса подтвердил Строчил. — Ха, изумительно когда-то, вероятно, выглядела эта женщина. Покойный отец рассказывал, как в его юные годы половина Силезии была в нее влюблена, кавалеры бегали за ней, как псы за сукой, потому что она была не только хороша собой, но и богата. В конце концов вышла замуж за Кунона Боршнитца, того, который...

— Тех времен, когда твой папочка юным был, — ехидно прервал Либенталь, — даже самые пожилые люди не помнят. Вроцлавские епископы, кажется, в те времена еще были послушны гнезненской митрополии, Свидницким княжеством владели, кажется, Пясты, а чешский король Вацлав IV был, кажись, малюсеньким бутузом. Так давно это было. Боршнитцевой, старой бабе, должно быть, значит, много за шестьдесят годков, просто диво, что она еще не рассыпалась. Подгоните коней, невмоготу так плестись! Еретик, подгони кобылу! Эй! Стеганите кто-нибудь его кляче нагайкой по заду. Успокоился бы ты, Вильрих.

Ночевать им досталось в Болькове, городке, лежащем у подножия горы, на вершине которой обосновался знаменитый и грозный замок.

На этот раз спали на постоялом дворе — Либенталь наконец решился поглубже залезть в кошель, который получил от Дахса в качестве суммы на дорожные расходы. Они заказали себе ужин в виде крепко приправленных сметаной пирогов с капустой и грибами. Объевшись, Рейневан спал, не видя снов.
* * *

Назавтра небо снова затянули низкие тучи, начало моросить. Они ехали, изредка прерывая молчание. Осматривались, но преследующий их всадник больше не появлялся. Исчез. Как дух. Может, действительно он был духом? Может, это действительно был Рюбецаль, демон Карконошей? Может, причиной его исчезновения было то, что они удалились отКарконошей.

Моросило.

Распогодилось только значительно после полудня. Когда добрались до Свебодиц.

Они остановились на постоялом дворе «Под бородатым козлом».

— Уже поздно, — заявил Вильрих Либенталь, — не исключено, что в Свидницу мы не успеем до сумерек и закрытия ворот. А поскольку Свидница выполняет «закон мили», то в радиусе мили от города нам корчмы не найти. А из этого «Козла» чем-то аппетитно пахнет.

Пахло, оказывается, капустой, луком, кашей и копченой грудинкой, а прежде всего жареным гусем. Святой Мартин был на носу и напоминал о себе. Перед расположенной в непосредственной близости от Болковских ворот корчмой стояло много телег, а в конюшне топталось много коней. Гостей могла заманить кухня «Козла», либо их вынудил исполняемый Свебодицами дорожный закон.

— Многолюдно сегодня у вас, — обратился Рейневан к конюшенному пареньку. — Работы по уши, да? А чьи это кони?

Мальчик пояснил чьи. Поясняя, вздыхал. Он был очень возбужден. И очень болтлив. Они разговаривали бы дольше, если б не Либенталь.

— Эй? Ты! Белява! Что еще за разговорчики? Заткнись и давай сюда. Живо!

Наполненная дымом, чадом и приятным теплом корчма была забита людьми. В основном селянами, которым извечная деревенская традиция сурово наказывала в субботний вечер упиться до ризоположения. Были и купцы, были пилигримы в опончах, обшитых ракушками из Компостеллы. Были цистерцианские сборщики пожертвований, в быстром темпе опорожняющие как тарелки, так и жбаны. На скамье у камина сидели шестеро кнехтов в кожаных кабатах, а рядом у стола четверо одетых в черное грустных типов.

Громко и презрительно, как пристало рыцарям, заказали еду и напитки. Либенталь снова решился приуменьшить полученные на дорогу деньги, так что их стол заполнили тарелки с мясом, горшки с кашей, кувшины с вином и бутылки с яблочным напитком.

— У-ах... — простонал спустя некоторое время Придланц. — Ничего жратва. Да и питье подходящее.

—Jo, jo,— рыгнул Кун. — Хорошо,gut. Wia sih's g'hort.

— Значит, глотнем!

— Ваше здоровье! Наливай, Бартош!

— Ваше здоровье!

— Жаль, — вздохнул Бартош Строчил, — что, наевшись и напившись, не потрахаем. Но завтра, пся крев, будет по-другому. Вот увидите. Когда остановимся в Свиднице. О святой Георгий Чудотворец! Я знаю, есть в Свиднице борделик, девочки там словно твои лани,..

— Надеюсь, — отер усы Либенталь, — что сведения эти достаточно современны. А, Строчил? Как давно ты этих ланей знавал? Хорошо б не оказалось, что теперь это ровесницы старухи Боршнитцевой. Такие же гнилушки!

— Преувеличиваете, господа, — проговорил Рейневан. — Кроме того, кажется мне, вы оскорбляете честь женщины.

— А тебя кто-то спрашивает? — крикнул Либенталь. — Чего ты хайло раскрываешь?

— Тише, милостивые господа, — прошипел Придланц, неспокойно озираясь. — Немного потише. На нас уже посматривать начинают. А в чем дело, Белява?

— Благородная госпожа Боршнитцева вовсе не старуха. Моему отцу столько же лет, а он вовсе не старик.

— Чего-чего? Не понял?

— Шестьдесят лет, — возвысил голос Рейневан, — это не старость. Мой отец...

— Иди ты в жопу со своим отцом! — рявкнул Либенталь. — Чтоб дьявол твоего отца унес! Шестьдесят не старость? Ну и баран! Тот, кому шестая звездочка стукнет, тот головешка, рухлядь и старый пердун! Ясно?! А ты молчи и не возражай. Не то получишь по мордасам!

— Кричите громче, громче, — буркнул Придланц. — Еще не все вас слышали. Вот хотя бы тот грязнуха у двери. Он, пожалуй, не слышал.

— Кроме того, — тихо сказал Рейневан, глядя Либенталю прямо в глаза, — кроме того, мне не нравится, как ваши милости рассуждают о женщинах. Как бесчестно это рассматривают. Кто-нибудь может подумать, что всех женщин вы мерите одной меркой. Что для вас все они одинаковы.

— Чтоб меня удар хватил! — Либенталь саданул кулаком по столу так, что подскочила посуда. — Ради Бога! Я не сдержусь!

— Вы заткнетесь или нет? Черт побери...

— Господин Белява, — перегнулся Строчил через стол. — Что на тебя нашло? Перепили или как? А может, приболели? Сначала отец, теперь какие-то бабы... Что с гобой?

— Я не согласен с тем, что все женщины одинаковы.

— Все одинаковы! — зарычал Либенталь. — Одинаковые, мать и туда, и обратно! И одному и тому же служат!

— Ну нет! — Рейневан вскочил из-за стола, принялся размахивать руками. — Нет, господа! И слушать не хочу! Я едва сдержался, — он пискляво повысил голос, — когда вы Отца Святого оскорбляли, папу Мартина V, с жопой его сравнивая, обзывая старой развалиной и пердуном! Но отказывать в почестях Божьей Матери? Говорить, что ее почитать не следует? Что она такая же, как все женщины, чтоcicut ceterae mulieres[170]зачала и родила? Нет, этого я спокойно слушать и не подумаю! Я вынужден покинуть ваше общество!

У Либенталя и Придланца отвисли челюсти.

Не успели они отвиснуть окончательно, как четверо грустных из-за стола в углу вскочили. Как по команде вскочили также и кнехты в кожаных кабатах.

— Именем Святой Инквизиции! Вы арестованы! Либенталь оттолкнул стол, схватился за меч, Строчил пинком перевернул скамью, Придланц и Кун разом сверкнули выхваченными клинками. Но у четверых грустных неожиданно объявились сторонники. На лбу Куна с треском разбился глиняный горшок, брошенный с невероятной точностью и силой одним из обшитых раковинами пилигримов. Баварец ударился спиной о стену, и прежде чем пришел в себя, его уже крепко держали в объятиях два цистерцианца. Третий цистерцианец, высокий, но крепкий и мускулистый, ударил Либенталя плечом, хватил коротким и точным слева, добавил справа. Либенталь ответил, монах увернулся. Немного, но достаточно, чтобы кулак едва лизнул ему тонзуру, сам проделал снизу отличный хук, а потом еще выдал прямой. Прямо в нос. Либенталь залился кровью, скрылся под толпой навалившихся на него кнехтов. Другие уже успели обезоружить Строчила и Придланца.

— Вы арестованы, — повторил один из грустных. Никто из них в драку не ввязался. — Именем Святой Инквизиции — вы арестованы. За богохульство, святотатство и оскорбление чувств.

— Чтоб вас псы вусмерть затрахали! — ревел прижатый к полу Придланц.

— Это будет запротоколировано.

— Сукины дети!

— И ты тоже.

Вероятно, нет нужды добавлять, что Рейневана уже давно не было в комнате. Как только началась суматоха, он сбежал.

Конюшенный мальчишка выполнил просьбу, не расседлал одного из коней. До захода солнца было еще настолько далеко, что ворота не заперли, и настолько близко, чтобы надороге уже не было ни души, никого, кто мог бы дать указания погоне. А Рейневан не сомневался в том, что погоня не заставит себя ждать, начнется сразу же, как все выяснится. Преследовать его будут, он это знал, не только его недавний эскорт, но и те грустные, в которых он безошибочно распознал людей инквизиции. Необходимо было как можно скорее увеличить дистанцию, удалиться настолько, чтобы надвигающиеся сумерки расстроили планы преследователей. Когда опустится мрак, он должен быть далеко. Любой ценой. Даже если для этого придется загнать коня.

Счастье, казалось, по-прежнему сопутствовало ему, конь пока что не проявлял в галопе признаков усталости. Начал мылиться и ходить боками только тогда, когда доскакал до бора. Здесь Рейневан в любом случае должен был сбавить темп. В бору было уже почти совершенно темно.

Фарт кончился, когда стемнело окончательно. Когда он переезжал через мостик над ручьем, стук копыт по бревнам пошел эхом. Приглушая стук других копыт. Черный и невидимый в темноте всадник появился из тьмы как призрак. Прежде чем Рейневан успел прореагировать, его стянули с седла. Он защищался, но у черного всадника была прямо-таки нечеловеческая сила. Он поднял Рейневана и с высоты кинул на каменистый грунт.

Была вспышка, боль, парализующее бессилие. Потом твердая земля как бы расплылась под ним, всосала в пушистую тишь. В бездонную пропасть мягкого небытия...

Он пришел в себя в полулежачем положении. И в путах. Запястья были стянуты у кистей, ноги связаны в щиколотках. За последние десять дней, подумал он, меня все время кто-нибудь хватает, в пятый раз я оказываюсь чьим-то пленником. Похоже, я установил рекорд.

Это была его первая мысль. Предваряющая даже гораздо более осмысленную в его положении: а именно, кто схватил его на сей раз?

Спиной он упирался во что-то, что, вероятнее всего, было стеной, потому что было твердым и испускало запах старой известковой смеси. Остатки стены он тоже увидел сбоку, они заслоняли от ветра горящий костер. Ветер дул сильно, прямо-таки выл порывами. Шумели и поскрипывали пихты. Рейневан не мог отделаться от ощущения, что находится где-то высоко, на вершине горы либо холма.

— Очухался?

Человек-силач, который его поймал и связал, был в черном плаще из грубой шерсти. Были на нем также доспехи и рыцарский пояс. Он ничем не походил ни на Биркарта Грелленорта, ни на одного из его черных всадников. Рейневан отметил это с удивлением даже большим, нежели облегчение, — он считал, что его захватил именно Грелленорт. Тогда зачем схватил и кем был силач в доспехах? Ведь не Рюбецалем же, духом Карконошей?

Рейневан сглотнул. Он не верил в существование Рюбецаля. С другой стороны, за последние два года ему довелось столкнуться и увидеть множество того, во что он не верил.

— Ты Рейнмар из Белявы? Подтверди. Я не хотел бы совершить ошибки.

— Я Рейнмар из Белявы. А кто ты?

— Кто я? — Голос рыцаря в черном плаще немного изменился, к тому же не в лучшую сторону. — Скажем так — последствия.

— Последствия чего?

— Твоих давних поступков. И выступлений,

— Ага. Ангел мести? Посланец судьбы? Неумолимая рука правосудия?

Рейневан сам удивился, как легко у него это получается. Привычка, подумал он. Я просто приобрел опыт.

— Ты требовал подтвердить, что я — это я, — продолжал он беззаботно. — Следовательно, ты меня не знаешь. Я тебя тоже в жизни в глаза не видел. Следовательно, ты действуешь, это очевидно, от чьего-то имени и по чьему-то заданию. Чьему? У кого есть причины рассчитываться со мной за мои давние поступки? Попытаюсь угадать. Я знаю тех, кто на меня покушается.

— Ты страшно много болтаешь.

— Ян фон Биберштайн и инквизиция отпадают. Бергов и лужичане маловероятны. Кто остается? Вроцлавский епископ Конрад? Князь Ян Зембицкий? Буко фон Кроссиг? Может, Адель Стерчева?

Черный рыцарь уселся напротив. Огонь освещал его лицо, отблесками посверкивал на латах.

— Любопытные имена. Интересные личности. Особенно последняя. Адель фон Стерча. Я б тебя удивил, если б действовал именно от ее имени? По ее поручению?

— А это так?

— Попробуй угадать.

Оба молчали. Дул ветер, свистел, то приглушал, то раздувал огонь.

— В Силезии, — заговорил рыцарь — до черта и больше красивых девушек. Нет там недостатка и в родовитых лишенных предрассудков женах, а в последнее время быстро увеличивается количество красивых, охочих и сравнительно мало использованных вдовушек. А что ты, Белява, выбираешь из этого рога изобилия? Самую худшую ведьму, Адель фон Стерча. Что это тебя так к ней приперло? Что ты увидел в ней такого, чего нет у других?

— Ты странно много болтаешь.

— Тебя возбуждает, что она замужем? Что муж далеко, в чужой стороне? Что наверняка не ублажил женушку как следует? Что она истинное блаженство испытывает только с тобой? Это она тебе говорила? Шептала на ушко? Так вы вместе в постели превращали мужа в рогача во время любовных игр? Я думаю...

— Мне неинтересно, — резко прервал Рейневан, — что ты думаешь. Ты говоришь о вещах, о которых понятия не имеешь, не имел и иметь не будешь. Так что прекрати.

— Ага! Болит болячка, когда ее тронешь, а? Смеяться над рогачом было весело, кончилось веселье, когда сам рогачом стал. Недурно, ох, недурную штучку тебе эта проститутка устроила... Половина Силезии бока надрывала, слушая, как ты приехал на турнир в Зембицы и перед князем Яном признавался в любви к шлюхе. Ох, уела прекрасная Адель твой рыцарский гонор, уела... На осмеяние выставила! Думаю, ты должен ее жутко ненавидеть. Но я тебя утешу... Душу твою порадую...

— Знаешь, — снова прервал Рейневан. — Я нисколько не чувствую себя обиженным. И не называй ее больше в моем присутствии проституткой. Ты чувствуешь себя в безопасности, потому что у меня руки связаны. Так что не волнуйся за мою честь, а лучше побереги свою, это дешевле. А я обойдусь без утешений, А так, из любопытства: чем и как ты намеревался меня утешить?

Черный рыцарь долго молчал, смотрел как-то странно. Наконец заговорил.

— Адель Стерча — мертва.

Опять долго стояла тишина. И снова прервать ее решился рыцарь.

— Князь Ян, хозяин Зембиц, — проговорил он, взвешивая слова, — задумал укрепить союз своего княжества с Клодзком, с господином Путой из Частоловиц. Оба решили, что лучшим для этого способом будет марьяж Яна с Анкой, младшей дочерью господина Путы. Но была проблема, и называлась эта проблема Аделью. Аделью фон Стерча, которая уже хозяйничала в Зембицах как госпожа и княжна. Которая, когда ей донесли о супружеских планах князя Яна, устроила такое пекло, что аж стены тряслись. Стало ясно, что это не очередная обычная метресса, не одна из многих любовниц на стороне, которую можно прогнать, подкупить либо сбагрить вассалу. Было ясно, что брошенная Адель наделает много шума и крупно поскандалит. Поэтому господин Пута из Частоловиц крутил носом, скандала не желал, заявлял, что свою Анку никаким неприятностям не подвергнет. Помолвка, клялся он, состоится, клялся он всеми святыми, если жених будет чист как стеклышко, а на Зембицком дворе воцарятся порядок и благолепие. Он отдаст дочь в Зембицы не раньше, чем удостоверится, что ей там не будут угрожать ни сплетни, ни насмешки, ни какие-нибудь другие оскорбления.

Очень уж прытко, не иначе как с подсказки исповедника, Ян Зембицкий нашел способ отделаться от проблемы. Ты удивишься, но частично этим способом был ты, дорогой мой господин. Бургундка, вспомнил князь, была когда-то в близких отношениях с Рейнмаром из Белявы, пресловутым чародеем. Странное, странное у тебя выражение лица. Я думал, тебя утешит месть, доставит удовольствие то, что частично тебе эта Иезавель обязана падением... Я полагал…

— Ты скверно полагал. Продолжай.

— Как дополнительно заметили, Адель действительно пыталась добавлять князю любчики, хваталась за любовное колдовство. Проблему исследовал величайший в округе специалист по колдовству, Николай Каппитц, аббат монастыря в Каменце. Он нашел Адель виновной, обнаружил в ней и вокруг нее дьявольскую атмосферу и ароматы. Говорят, что обнаружил это за сто венгерских дукатов, полученных от князя. Схватили бабу-травницу, припекли пятки. Она призналась, что Адель покупала у нее не только любовные напитки. Но, опасаясь, что князь Ян ее бросит, она заранее готовила месть. Заказала сатанинский декокт, который должен был вызвать у князя постоянное бессилие мужского члена. Что на всякий случай заказала также дурман. Для Анки из Частоловиц.

Показания травницы предъявили Адели. И предложили договориться. Но бургундка не испугалась. Процесс о колдовстве? Извольте. Будет о чем на процессе показывать, будет что послушать судьям, каноникам и аббатам. Она, Адель, знает много и с удовольствием расскажет. Посмотрим, обрадуется ли князь Ян огласке.

Ян, который уже считал проблему решенной, взбесился. Отдал распоряжения. Прекрасная бургундка неведомо как оказалась в ратушевой темнице... Из пуха и атласа — да нагнилую солому...

— Ее пытали... — Рейневан кашлем облегчил стесненное горло. — Ее пытали, да?

— Чего ради. Как ни говори, благородная. На такое свинство в отношении благородной Ян Зембицкий не решился. Заключением он хотел ее только напугать. Принудить к покладистости, сделать так, чтобы после освобождения она спокойненько и без шума покинула Зембицы. Он не знал...

— Чего... — Рейневан почувствовал, как жар начинает палить ему щеки. — Чего он не знал?

— В ратушевом карцере, — голос рыцаря изменился, а Рейневану показалось, что он слышит тихий скрежет зубов, — действовала, как оказалось, шайка. Смотрители, палаческие прислужники, драбы из городской стражи, несколько мещан, несколько слуг... Короче говоря, они устроили себе в узилище дармовой бордель. Когда сажали женщину, подозреваемую в чародействе, эти мерзавцы приходили ночью... — Он осекся. — Однажды утром, — продолжил еще больше изменившимся голосом, — один из распутников в спешке забыл в камере поясок от штанов. Утром нашли Адель. Повесившуюся на этом ремешке.

Расследования, конечно, не было. Никого не покарали. Ян Зембицкий боялся огласки. Бургундку, так стали говорить, убил в тюрьме сам дьявол, потому как она предала его,намереваясь покаяться, просила, чтобы ей дали исповедаться. Все это подтвердил и огласил с амвона тот же самый Николай Каппитц, аббат каменицких цистерцианцев. Кстати, снова упомянул о тебе. Предостерегая, до чего доводят контакты с чародеями.

— И никто... — Рейневан проговорил с величайшим трудом. — Никто...

— Никто, — докончил рыцарь. — А кому какое дело? Да к тому времени все уже забыли. Может, кроме господина Путы из Частоловиц. Пута по-прежнему с князем Яном в хорошихотношениях и союзе, но женитьба Яна на Анке постоянно откладывается.

— И не случится, — откашлялся Рейневан. — Я убью Яна. Поеду в Зембицы и убью. Хоть в церкви, но убью. Отомщу за Адель.

— Отомстишь?

— Отомщу. Да помогут мне Бог и Святой Крест.

— Не богохульствуй, — сухо и хрипло напомнил рыцарь. — В мести помощи Бога не ищут, и месть, чтобы быть истинной, должна быть жестокой. Тот, кто мстит, должен отринуть Бога. Он проклят. На века.

Молниеносным движением он выхватил мизерикордию, ухватил Рейневана за рубашку около шеи, поднял, удушая, приложил острие к горлу, приблизил лицо к лицу и глаза к глазам.

— Я Гельфрад фон Стерча.

Рейневан зажмурился, вздрогнул, чувствуя, как клинок мизерикордии нажимает ему на кожу на шее, а горячая кровь стекает на рубаху. Но это заняло только мгновение, долю мгновения, потом острие отступило. Он почувствовал, как ослабевают перерезанные путы.

Гельфрад фон Стерча, супруг Адели, выпрямился.

— Я был готов убить тебя, Белява, — хрипло проговорил он. — Узнав в Шклярской Порембе, кто ты, я следил за тобой, выжидая оказии. Знаю, ты не виновен в смерти Никласа. Два года назад ты подарил жизнь Вольфгеру: если б не твое благородство, я потерял бы двух братьев вместо одного. И все же я был готов лишить тебя жизни. Да, да, ты правильно предполагаешь: я хотел убить тебя из-за уязвленной мужской гордыни. Хотел твоей кровью смыть прилипшую к моему гербу грязь порока. Утопить в твоей крови позор жалкого субъекта, самого рогатого рогоносца. Ну что ж... — докончил он, убирая мизерикордию в ножны. — Многое изменилось. О том, что я жив, что нахожусь в Силезии, не знает никто, даже Апечко, ныне старший рода. Не знают даже Вольфганг и Морольд, мои родные братья. А долго я тут не пробуду. Покончу с тем, что надо, и не вернусь уже никогда. Я уже из Лужиц, на службе у Шести Городов... Жениться тоже буду на лужичанке. Вскоре. Уже хожу в женихах... Если б ты ее видел... Глаза голубые и не очень умные, нос картошкой и весь в веснушках, ноги короткие, зад большой. Ничего, то есть ну ничегошеньки от Франции, ничего от Бургундии... Может, у меня что-нибудь в жизни к лучшему изменится. Если хорошо пойдет. То, что ты сказал, — он отвернулся, — я рассматриваю как слово благородного человека. Знай, что я еду в Зембицы. Думаю, догадываешься зачем. Яеду в Зембицы исполнить долг. И исполню его, да поможет мне черт. Но если случайно не сумею... Если мне не повезет... Тогда ловлю тебя на слове, Белява. Наverbum nobile[171].

— Клянусь. — Рейневан потер одеревеневшие запястья. — Здесь, перед лицом этих извечных гор, клянусь, что мучители и убийцы Адели не будут спать спокойно и радоваться безнаказанностью. Клянусь, что Ян Зембицкий, прежде чем подохнет, узнает, за что умирает. Я клянусь и сдержу клятву, даже если мне придется продать душу дьяволу.

— Аминь. Прощай, Рейнмар фон Беляу.

— Прощай, Гельфрад фон Стерча.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,в которой Зеленая Дама, не менее загадочная, чем Зеленый Рыцарь из знаменитой легенды, домогается от Рейневана различных услуг — в частности, того, чтобы он доставил ей удовольствие.

Их ждали в Мокшешове, деревне, лежащей в какой-нибудь полумиле за Свебодицами, у ведущего в Свидницу тракта. Ждали недолго. Эскортировавшие его до вчерашнего дня рыцари покинули Свебодицы ранним утром, когда он увидел их, приближающихся по тракту, в мокшешовской церкви все еще продолжалась воскресная месса, приходской священник, кажется, уже успел солидно напричащать и напричащаться.

Когда они его заметили, то изумились настолько, что тут же остановили лошадей. Дав Рейневану время рассмотреть их. Спровоцированная схватка с инквизицией, хоть наверняка быстро получившая объяснение, оставила следы. Придланцу подбили глаз. У Куна на лбу была повязка. Нос Либенталя, сломанный, был красно-синий и распух так, что слезы сами напрашивались на глаза от жалости к нему.

Именно Либенталь первый отряхнулся от изумления и отреагировал. Точно так, как Рейневан и ожидал: спрыгнул с седла и с ревом накинулся на него.

— Прекрати, Вильрих!

— Прибью мерзавца!

Рейневан лишь заслонялся от ударов кулаком, пятился, прикрывал голову. Даже не пытался отвечать. И все-таки — совершенно случайно — его запястье как-то зацепило вспухший нос рыцаря. Либенталь завыл и упал на колени, прикрывая лицо обеими руками. А к Рейневану подскочили Строчил и Придланц, схватили за плечи. Кун, убежденный, что Рейневан захочет бить стоящего на коленях Либенталя, заслонил его собственным телом.

— Господа, — прохрипел Рейневан, — к чему столько шума?.. Ведь я же вернулся. Я уже не буду пытаться убежать. Позволю, не сопротивляясь, доставить себя в Столец...

Либенталь вскочил, отер слезы с глаз и кровь с усов, выхватил нож.

— Держите его! — зарычал, вернее, загудел он. — Крепче держите засранца! Я ему уши отрежу! Я поклялся отрезать! И отрежу!

— Прекрати, Вильрих, — повторил Придланц, поглядывая на выходящих из церкви людей. — Не психуй.

— Ты же видишь, — добавил Строчил, — он вернулся. Обещал, что сбегать не будет. Впрочем, для верности свяжем его, как барана.

— Хотя бы одно ухо! — Либенталь вырвался у пытающегося сдержать его Куна. — Хотя б одно! В наказание!

— Нет, его надо довезти целым.

— Ну хоть кусочек уха!

— Нет.

— Тогда хоть в морду ему дам!

— Это можно.