Чтение 4–й страницы книги ~Окольный путь~

Антонии с Михаилом переглянулись. Михаил кивнул. Антонина засуетилась, собираясь идти готовить гостям место для ночлега. Но александриец остановил ее.

— Отправляйся спать, Антонина. О нас позаботится Губазес, — он посмотрел на них с мужем одновременно ласково и сурово. — Вам двоим нужно кое-что обсудить. Думаю, вам следует сделать это сейчас. Боюсь, завтра у нас будут другие заботы.

Он отвернулся и снова повернулся к ним.

— И не забудьте про мой совет. В частной беседе признаю разделяю мнение Михаила о большинстве своих коллег-теологов. Но вы не священнослужители, вырабатывающие доктрины на каком-нибудь совете. Вы — муж с женой и вы любите друг друга. Если станете исходить из этого, то благополучно придете к нужному решению.

В спальне муж с женой попытались последовать совету епископа. Но это оказалось нелегко, несмотря на благие намерения. Из всей боли, которую любящие приносят друг другу, тяжелее всего преодолеть недоверие.

Велисарий помнил об этом. Он никогда не делал ничего, что могло бы вызвать недоверие жены. Он всегда действовал четко, ясно и последовательно. Антонина не могла этого отрицав — как и его правдивости. Ей было труднее представить аргументы, поскольку дело заключалось не только в них двоих, а в отношении людей вообще. Ее нечестность в данном случае была вызвана ситуацией. Не желанием вступить в выгодный брак, а желанием защитить любимого мужа от дальнейшего позора. Но это только добавило горечи. Он ведь верил ей, он очень сильно волновался за нее. Он всегда боялся причинить ей боль своим невниманием. И разница в возрасте только усугубляла положение. Его ум и опыт не соответствовали его двадцати с небольшим годам. В этом возрасте еще верят в данные обещания. Антонине же было тридцать с лишним, и она за свою жизнь слышала больше обещаний, чем могла вспомнить, и только немногие из них оказались выполнены.

В конце, что странно, гордиев узел был разрублен кинжалом. Подобно тигру, разгоряченному охотой на оленя, Велисарий ходил из угла в угол спальни. Внезапно взгляд полководца упал на ящик в прикроватной тумбочке.

Он застыл на месте. Затем медленно подошел к тумбочке, открыл ящик и вынул кинжал.

Оружие великолепной работы Армянского производства, острый, как бритва. Рукоятка идеально ложилась в руку, словно сделанная специально под нее. Как влитая.

— Я дал ему этот кинжал, — прошептал Велисарий. — Этот.

Проявив интерес вместо негодования, Антонина подошла к мужу и посмотрела на оружие. Конечно, ей доводилось видеть его раньше и даже держать в руках, но она никогда о нем особо не задумывалась. Мгновение спустя ее ладонь неуверенно погладила плечо мужа. Он опустил взгляд на ее руку, напрягся, затем внезапно расслабился.

— Ах, любовь моя, давай забудем прошлое, — нежно сказал он. — Этот узел нельзя развязать, только разрубить. — Он кивнул на кинжал. — Им, например.

— Что ты имеешь в виду?

— Это кинжал из моего видения, и это доказательство правдивости видения. В конце концов, все, что имеет значение, — это мое отношение к Фотию. Я буду относиться к нему, как к родному сыну. Давай привезем его сюда.

Она посмотрела на мужа с некоторой неуверенностью.

— В самом деле?

— В самом деле. Клянусь перед Богом, жена, что буду любить твоего сына, как своего, и никогда не стану укорять тебя за его рождение. — Он улыбнулся своей хитроватой улыбкой. — Ни за то, что скрывала от меня его существование.

Теперь они страстно обнимались, и очень скоро все недовольство растворилось при помощи самого древнего и надежного метода, известного мужчине и женщине.

Позднее Антонина лежала, склонив голову на плечо мужа.

— Меня беспокоит одна вещь, любимый.

— Какая?

Антонина села в кровати. Ее полные груди слегка качнулись, отвлекая мужа. Заметив направление его взгляда, она улыбнулась.

— Надо сделать перерыв, — заметила она.

— Ладно. На пятнадцать минут. Не больше.

— Меньше чем за полчаса, мы не успеем все обсудить, — ответила она. — В лучшем случае.

Они улыбнулись друг другу. Это была их старая игра, они начали играть в нее в самую первую ночь, когда встретились. И к радости Антонины обычно Велисарий оказывался прав. Через четверть часа они прерывали разговоры.

Но тут она стала серьезной.

— За Фотием присматривает девушка по имени Гипатия. Ухаживает уже больше двух лет. Ему всего пять. Я навещала его, когда только могла, но… Ему очень хорошо с ней, и ему будет ее не хватать. И у нее нет дохода, кроме того, что я ей платила. — Внезапно лицо Антонины напряглось. — Она больше не может заниматься своим старым ремеслом. Ее лицо сильно попорчено.

Антонина замолчала. Велисарий был поражен, поняв, какой гнев она пытается подавить. Затем он понял и другое. Он не мог не взглянуть на живот супруги, на ужасный шрам в его нижней части. Из-за этого шрама они не могли иметь общих детей. Велисарий поднялся с постели и стал ходить из угла в угол, очень медленно, его спина напряглась. Именно так он обычно подавлял гнев. Ярость еще большую, чем у Антонины, потому что Антонина давно самолично расправилась с виновным.

Пять лет назад, видя, что у Антонины нет сутенера, честолюбивый молодой человек решил занять это место. Услышав отказ, он стал угрожать ножом. К сожалению для него, он не учел происхождения Антонины. Да, ее мать была шлюхой, но отец управлял колесницей. А люди его сорта не склонны к мирному решению проблем. Колесничий немногому научил дочь (по крайней мере, немногому из того, что знать следует), но он научил ее пользоваться ножом. Причем лучше, чем умел молодой человек. Поэтому сутенер рано отправился в могилу, однако успел оставить о себе мерзкую память.

— Мы их обоих привезем сюда, — объявил Велисарий. — В любом случае Фотию нужна нянька. А когда он подрастет и в ней отпадет необходимость, мы придумаем для нее какое-то другое занятие. — Он махнул рукой. — Любое занятие. Это не играет роли. Что ей больше понравится.

— Спасибо, — прошептала Антонина. — Она очень милая девушка.

Велисарий снова махнул рукой, напряжение не проходило. Жена хорошо изучила его и знала, как он гордится своим самообладанием. Но иногда, думала Антонина, было бы лучше, если бы он не сдерживался.

С другой стороны, ее ничто не смущало, и она могла задать любой вопрос.

— Кого ты собираешься послать… за Фотием?

— А? Ну, Губазеса, наверное.

Антонина покачала головой.

— Нет, не пойдет, — сказала она мягко, но это был голос, заставляющий насторожиться.

— Почему нет?

— Ну…

Она похлопала ресницами. Надо продемонстрировать чуть-чуть нерешительности, но только чуть-чуть. Если больше, то муж что-то заподозрит.

— Понимаешь, ее сутенер никуда не делся. Время от времени он посылает ей клиентов. На самом деле навязывает их ей. Сутенеры — такой народ… Ну, в общем, он будет возражать, если ее увезут.

Внутри у Антонины все наполнилось радостью, когда она увидела, как напряглась спина мужа. Да, она врала, и если Велисарий поймает ее на лжи, то будет очень неприятно.Но ведь это — ложь во спасение и в любом случае кто поверит сутенеру? Конечно, ей придется подготовить Гипатию.

— Его зовут Констанций, — сообщила она. Ее губы слегка подрагивали, но только слегка. Чуть-чуть. «Прекрасно исполнено», — подумала она. — Он жестокий человек. А Губазес… Ну, он уже не молод и…

— Отправлю Маврикия, — объявил Велисарий.

— Отлично, — прошептала Антонина и зевнула, в это мгновение чувствуя себя победительницей.

На самом деле Констанций потерял интерес к Гипатии как к шлюхе после того, как сам порезал ее лицо. Но он все еще занимается своим ремеслом в Антиохии.

— Отлично, — повторила она, перевернулась на кровати, представив на обозрение мужу очень аппетитное тело. Лучше побыстрее отвлечь его, пока он не погрузился в размышления. По ее прикидкам, пятнадцать минут уже прошло.

Как и обычно, прав оказался Велисарий.

Вскоре после любви Антонина заснула. Однако Велисарию не спалось. Он ворочался какое-то время, потом встал. Он точно знал: не заснет, пока не решит вопрос.

Маврикий не возмущался, что его разбудили в такой ранний час. Много раз в прошлом, во время кампаний, в которых они участвовали совместно, полководец будил его в любое время дня и ночи.

— Хотя ради такого дела — еще никогда, — решил Маврикий, выслушав Велисария.

В свое время Маврикий был гектонтархом11,которых в древнем Риме также называли центурионами. Ветеран среди ветеранов, чья борода теперь была седа, но тело оставалось твердым. Железным. Как и характер Велисарий также всегда отмечал серьезность и проницательность Маврикия. Гектонтарх быстро разбудил еще двоих людей из ближайшего окружения Велисария — его личной гвардии из остатков фракийских катафрактов. Для этого задания он выбрал двух пентархов12,Анастасия и Валентина. Они также считались ветеранами, хотя и были моложе Маврикия. Правда, они не отличались хитростью, по этому и не достигли особых высот. Но среди личной охраны Велисария они считались самыми смелыми и безрассудными на поле брани.

Пока они готовили лошадей, Маврикий объяснил ситуацию. Он ничего не скрывал от Анастасия и Валентина, как ничего от него самого не скрывал Велисарий. Фракийские катафракты, составлявшие личную охрану Велисария, были полностью ему преданы. Основой преданности, кроме всего прочего, служила честность молодого полководца. И они все обожали Антонину. Воины прекрасно знали о ее прошлом, и никого из них оно не смущало. Фракийцы часто пользовались услугами шлюх и смотрели на этих женщин, как на таких же служак, как они сами.

Когда группа была готова, Маврикий вывел людей и лошадей из конюшни во двор, где ждал Велисарий. Только начинало светать.

Увидев напряженную спину начальника, Маврикий вздохнул. Двое его товарищей, переведя взгляд с Маврикия на полководца, сразу же поняли ситуацию.

— Ты же знаешь: сам он не скажет, — прошептал Валентин.

— Есть один вопрос, — заговорил Маврикий, обращаясь к Велисарию.

Полководец повернулся к ним.

— Да?

Маврикий откашлялся.

— Это касается сутенера. Дело такое. Он может находиться где-то поблизости и…

— Среди сутенеров встречаются очень буйные, — заметил Анастасий.

— Не успеешь оглянуться, как воткнут нож тебе в спину, — добавил Валентин.

— Да, — кивнул Маврикий. — Учитывая все эти факты, нам нужно бы знать его имя. Чтобы мы держали его в поле зрения на тот случай, если он захочет создать нам проблемы.

Велисарий недолго колебался, потом назвал его:

— Констанций.

— Констанций, — повторил Маврикий. Валентин и Анастасий последовали его примеру, чтобы запомнить имя. — Спасибо, — поблагодарил Маврикий.

Несколько минут спустя трое катафрактов уже ехали в Антиохию.

Как только они оказались вне зоны слышимости полководца, Маврикий заметил:

— Прекрасно, ребята, когда твой полководец умеет не срывать зло на других. Всегда держит себя в руках. Железная самодисциплина. Даже когда у него внутри кипит кровь, отказывается тут же следовать зову сердца.

— Великолепно, — с восхищением заметил Анастасий. — Всегда имеет трезвую голову, всегда спокоен, никогда не позволяет себе расслабиться. Это наш полководец. Лучший полководец в римской армии.

— И сколько раз это спасало наши задницы, — согласился Валентин.

Они проехали чуть дальше Маврикий откашлялся.

— Мне пришло в голову, ребята, что мы не военачальники.

Два его приятеля удивленно переглянулись.

— Ну, вроде нет, — согласился Анастасий.

— Мне кажется, мы совсем не похожи на военачальников, — заметил Валентин.

Проехав еще немного, Маврикий вздохнул:

— Грубые ребята эти сутенеры.

Валентин аж содрогнулся.

— Меня трясет, когда о них думаю. — Его опять передернуло. — Видите?

Анастасий тихо застонал.

— Надеюсь, мы с ним не встретимся. — Еще один притворный стон. — А то как бы не наложить в штаны от страха.

Они вернулись неделю спустя вместе с немного испуганным, но очень счастливым пятилетним мальчиком и менее испуганной, но даже более счастливой девушкой. Фракийские катафракты обратили на нее внимание. Многие ободряюще улыбались. Она смотрела на них, но не улыбалась в ответ.

Однако через некоторое время она перестала отворачиваться, когда к ней приближался кто-то из них. Еще через некоторое время несколько катафрактов показали ей собственные шрамы, включая шрамы на лице, которые были гораздо ужаснее, чем ее собственные. А потом мужчины признались ей, что катафрактами они только называются, поскольку обладают всеми необходимыми умениями и навыками, но у них, к сожалению, нет знатных предков — истинных катафрактов — и сами они в глубине души — просто деревенские парни. Тогда она начала улыбаться.

Антонина опытным взглядом следила за знакомыми поползновениями катафрактов, но по большей части не вмешивалась. Время от времени она только просила Маврикия немного придержать тех, кто был уж очень активен. А когда Гипатия забеременела, Антонина настояла, чтобы отец взял на себя ответственность за ребенка. Отцовство вызывало некоторые сомнения, но один из катафрактов был счастлив на ней жениться. В конце концов, ребенок мог быть от него; кроме того, он не был истинным катафрактом, а просто крепким парнем из Фракии. Какое ему дело до проблем знати? Пусть они беспокоятся о правах наследства. А у него просто будут жена и ребенок.

Его друзья над ним не насмехались. Гипатия была милой девушкой, можно жениться гораздо менее удачно. И кто будет беспокоиться о таких вещах, на которые не обращает внимания их полководец?

Задолго до того, как Гипатия забеременела, — еще не прошло и шести недель после возвращения Маврикия с двумя сопровождающими — некоего молодого человека выпустили из монастыря в Антиохии, где за ним ухаживали монахи. Задумываясь о своих перспективах в холодном свете нового дня, он решил стать нищим и начал заниматься своим новым ремеслом на улицах города. И у него неплохо получалось — если учесть невысокие профессиональные требования этого промысла. А его друзья (правильнее сказать: приятели) уверяли его что шрамы на лице его очень даже украшают. Придают лихой вид. Вот только лихим он теперь быть не мог. Без ног от колена.

Глава 4

— И что мы решаем? — спросил Велисарий.

Александриец поджал губы. Показал пальцем навещьна ладони полководца.

— А что-нибудь еще ты видел?..

Велисарий покачал головой.

— Нет. И не думаю, что в ближайшее время увижу. Если она что-то и покажет, то совсем немного.

— Почему?

— Это… трудно объяснить. — Он пожал плечами. — Не спрашивай, откуда я знаю. Я просто знаю. Камень… давай его так называть — очень устал.

— А что ты видел, Антоний? — спросила Антонина. — Ты вчера нам не рассказывал.

Епископ посмотрел на женщину. Его круглое лицо в этот момент показалось изможденным.

— Я не очень хорошо помню свои видения. В моих отсутствовали ясность и четкость, как у твоего мужа. И еще меньше ясности было в видениях Михаила. Тогда я и почувствовал, что камень… больше подойдет Велисарию. Не могу объяснить, как я это понял. Но понял, и все.

Он выпрямил спину и глубоко вздохнул.

— Я видел только огромный океан отчаяния, потом… церковь, если ее можно так назвать. Но эта церковь была средоточением безбожия. Мерзкая и отвратительная, такая, что самые варварские народы мира и язычники сразу же отказывались от нее. Дух, правящий этой церковью, был ужаснее, чем самый безжалостный бог в их религиях.

Его лицо побледнело, он вытер его пухлой ладонью.

— Я видел себя, как мне кажется. Неуверен. Я сидел на корточках в камере, голый. — Ему удалось хрипло рассмеяться. — Я очень похудел. — Вздох. — Я ждал допроса, причем со странным нетерпением. Я знал, что вскоре умру под пытками, но все равно не отвечу на вопросы палачей. Я откажусь давать благословение на убийство невиновных. Ябыл удовлетворен, поскольку верил в истинность своей веры и знал, я выдержу пытки, потому что я…

Он резко выдохнул, его глаза округлились.

— Да! Да — это был я. Теперь помню. Я знал, у меня будут силы выдержать испытание, потому что у меня перед глазами все время стоял образ моего друга Михаила. Михаила, принявшего смерть, не сдавшись, и проклинавшего Сатану, даже когда языки пламени окружили его, привязанного к столбу.

Он посмотрел на македонца, и из глаз его полились слезы.

— Всю мою жизнь я благодарил Бога за то, что Михаил Македонский был моим другом с детства. И никогда больше, чем в тот день последнего крушения надежд. Если бы я остался один, то не был бы уверен в себе. С ним у меня сохранялась смелость, которая требовалась, чтобы выстоять.

— Чушь, — как и всегда, в голосе Михаила звучали твердость и непреклонность.

Истощенный монах наклонился вперед и уставился на епископа.

— А теперь послушай меня, епископ Алеппо. На земле нет боли, и в аду нет пыток, которые когда-либо сломают душу Антония Александрийского. Не сомневайся в этом.

— Я часто сомневаюсь, Михаил, — прошептал Антоний. — В моей жизни не было дня, когда я бы не сомневался.

— Надеюсь, нет! — в нем проснулся хищник, и голубые глаза македонца стали такими же безжалостными, как у орла. — Откуда еще может подняться вера, кроме как из сомнений, умный дурак? — Михаил сверкнул глазами. — Настоящим грехом священнослужителя является отсутствие сомнений. Он знает, он уверен, и таким образом попадает в сети, расставленные Сатаной. И вскоре уже сам расставляет сети и радуется, поймав невинных.

Хищник исчез, его заменил друг.

— Другие видят в тебе мягкость духа и мудрость разума. Это так, да. Я всегда их отмечал. Но в основе — истинный человек. Нет силы такой же твердой, как мягкость, Антоний. Ни одна вера не является более чистой, чем несущая сомнения, ни одна мудрость не глубже той, которая задает вопросы.

Монах выпрямил спину.

— Если бы это не было истиной, я бы отверг Бога. Я бы плюнул в Его лицо и присоединился к легионам Люцифера, поскольку архангел имел бы право восстать. Я люблю Бога, потому что я Его создание. Но я не его тварь.

Македонец напрягся. Затем его лицо смягчилось, и на одно мгновение на нем промелькнула такая же мягкость, какая всегда присутствовала на лице епископа.

— Не бойся своих сомнений, Антоний. Это великий дар Божий. И то, что Он поместил эти великие сомнения в твой великий разум, — подарок для всех нас.

В комнате на некоторое время воцарилась тишина. Затем снова заговорила Антонина:

— А что-нибудь еще было в твоем видении, Антоний? Никакой надежды?

Епископ поднял голову и посмотрел на нее.

— Да нет. Как я могу объяснить? Все очень туманно. В самом моем видении — нет, не было никакой надежды. Не больше, чем в видении Велисария. Все кончалось, кроме долга.И личного благородства. Но осталось чувство, только чувство, что этого не должно быть. Что это необязательно так. Я знал: я вижу будущее и оно убийственно и неумолимо. Но я также каким-то образом почувствовал: все могло произойти иначе.

— Значит, все ясно. Ясно, как день, — объявил Михаил.

Велисарий вопросительно приподнял брови. Македонец хмыкнул.

— Послание от Бога, — произнес монах. Хищник снова выступил на первый план. — Это бесспорно видят все собравшиеся. И видят свой долг. Мы обречены на проклятие за наши грехи. Но со своими пороками можно бороться, и побороть их, и таким образом создать новое будущее. Это очевидно. Очевидно! — глаза хищника остановились на Велисарии, словно глаза ястреба на зайце. — Выполняй свой долг, полководец!

Велисарий улыбнулся грустной улыбкой.

— Я очень неплохо выполняю свой долг, Михаил. Но мне не совсем понятно, о каком долге идет речь. — Он вытянул вперед руку, жестом пытаясь остановить готовый вырваться гневный возглас монаха. — Пожалуйста! Я не спорю с тем, что ты сказал. Но я не епископ и не святой человек. Я солдат. Тебе легко говорить: побори пороки. Я к твоим услугам, пророк! Но не соизволишь ли ты объяснить мне более четко, как именно побороть порок?

Михаил хмыкнул.

— Ты хочешь, чтобы изможденный монах, пришедший из пустыни, чьи ноги с трудом держат его тело, объяснил тебе, как бороться с войском Сатаны?

— Я бы предложил, Велисарий, начать с твоего видения, — сказал епископ.

Вопросительный взгляд полководца переместился на него.

— Конечно, я не солдат, но мне показалось, что в твоем видении было два главных аспекта силы врага. Многочисленность армии и странное таинственное оружие.

Велисарий вспомнил свое видение и кивнул.

— Значит, мы должны уменьшить их количество, увеличить свое и, кроме всего прочего, открыть секрет их оружия, — закончил Велисарий.

Епископ кивнул. Велисарий почесал подбородок.

— Давайте начнем с последнего, — предложил он. — Оружие. Как мне кажется, оно чем-то похоже на оружие на основе лигроина13,используемое нашим флотом. Конечно, у врага оно значительно мощнее и несколько другое. Но сходство есть. Вероятно, мы должны с этого и начинать.

Он уныло развел руками.

— Но я солдат. Не моряк и не инженер. Я видел лигроиновое оружие, но никогда им не пользовался. Это очень большие и неудобные штуки, чтобы использовать их в сухопутном сражении. И… — внезапно он замолчал.

Антонина хотела что-то сказать, но Велисарий жестом попросил ее помолчать. Его глаза, казалось, ничего не видели, он ушел в себя.

— Камень? — спросил епископ.

Велисарий снова жестом попросил помолчать. Все выполнили его просьбу, неустанно наблюдая за полководцем.

— Почти… — прошептал он. — Но я нечетко вижу… — Велисарий выдохнул воздух.

Неясные образы глубоко под землей. Невозможно четко различить их — и не из-за отсутствия освещения, а из-за необычности. Видение: трое мужчин в комнате, под зданием,наблюдают за какой-то огромной хитрой машиной. Чувство страха и ожидания. Видение: те же люди в странных очках смотрят сквозь щель; страх, напряжение; внезапная слепящая вспышка света, восторг, страх; благоговение. Видение: другие люди, работающие под землей над какой-то гигантской, трубой? Видение: труба летит, рассекая небо. Видение: странные здания в странном городе внезапно разрушаются, сравниваются с землей, словно по ним ударил гигантский молот. Видение: незнакомый человек, мужчина, молодой, бородатый, сидит в бревенчатом доме, в лесу, показывая неразличимые знаки на странице четверым другим — математикам. Видение: тот же бородатый молодой человек, в таких же очках, как и люди в первом видении, смотрит сквозь подобную щель. Снова невероятный слепящий свет. Снова восторг; ужас; благоговение.

Образы исчезли так же быстро, как появились. Велисарий потряс головой, сделал глубокий вдох. Описал видения другим, собравшимся в комнате — так, как мог.

— В них нет смысла, — сказала Антонина.