Чтение 18–й страницы книги ~Третья террористическая~

Ваха выходил, застегивая на ходу одежду, и успевал отойти метров на пятьдесят от дома, где попадал в жесткие объятья поджидавших его партизан. Его сбивали с ног, вырывали оружие, оглушали ударом по голове и тащили в сторону разрушенной фермы.

Со всеми приговоренными, кроме одного, все прошло гладко. Один вышел с приехавшим к нему накануне вечером родственником, о котором «подпольщики» ничего не знали. Справиться с двумя крепкими, вооруженными мужчинами, не поднимая шума, было затруднительно, и их пришлось прикончить, перерезав шеи кинжалами, недалеко от дома.

С остальными покончили на рассвете, когда ночь уже почти ушла и в серой мути рассвета можно было различить фигуры и даже лица окруживших приговоренных людей. Подойдя к каждому и склонившись, командир кратко сообщил о решении шариатского суда. А то, что приговор будет приведен в исполнение немедленно, и так было ясно. Всем.

Приговоренные не думали молить о пощаде, не смотрели жалобно на своих палачей, пытаясь вызвать их сострадание, не пускали слезу. Они сверкали глазищами и норовили вырвать из пут кисти рук. Чеченцы не боятся смерти, чеченцы боятся умереть вот так, как бараны, никому за свою смерть не отомстив.

Командир отошел и выдернул из-за пояса кинжал.

И протянул его Умару.

Все остальные, не входившие в четверку, бойцы отряда сделали шаг назад. Все, кроме Умара, Магомеда, Мурада и Аслана.

Ах вот оно что!.. Вот кто должен исполнить роль палачей! Они должны исполнить! Вот зачем их сюда притащили — для приведения приговора в исполнение. Чтобы проверить и повязать кровью. А раз так, то этот рейд вовсе даже не рейд, а так — разминка. Репетиция…

Умар побелел и, сам того не замечая, мелко-мелко затряс головой. Он не мог!.. Не мог зарезать человека, который был живой и смотрел на него… ему в глаза!

— Н-нет…

Командир еще раз предложил ему кинжал, тряхнув им в воздухе.

Умар инстинктивно сделал шаг назад. Как будто, если бы он не взял кинжал, тот бы пропал.

— Н-нет!..

Ему помог взявший над ним шефство Мурад. Он отодвинул Умара плечом в сторону, взял кинжал и шагнул к одному из приговоренных, который зашевелился, закрутился на месте, надеясь еще освободить, вырвать руки. От страшного напряжения жилы на его лице вздулись буграми, а глаза полезли из орбит.

Мурад схватил его за волосы левой рукой, попытался отогнуть, запрокинуть к спине голову, но его «детских» сил на это не хватило. Обреченный бычился и, напрягая шею, клонил голову вперед, прижимая подбородок к груди. Мурад потянул изо всех сил и, на мгновенье справившись и приоткрыв горло, полоснул кинжалом под подбородком. По земле брызнуло черным.

Бойцы отряда одобрительно загудели. Мурад не отпускал волосы, он продолжал держать голову, из-под которой рывками хлестала кровь. Он держал ее до тех пор, пока огромные, полные злобы глаза не остановились и не потухли. Они потухли не сразу, постепенно, когда из тела вышла жизнь.

— Шакал, — презрительно сказал Мурад.

Вытер об одежду убитого лезвие кинжала и передал его Аслану.

Тот безропотно принял кинжал, подошел к приговоренному чеченцу и одним коротким касанием перерезал ему шею от уха до уха, ступив в сторону, чтобы его не забрызгала кровь. Он сделал все очень технично и быстро, не как чеченцы, которые, гордясь собой, режут людей, помня себя, думая, как они при этом выглядят, и потому режут картинно.Он не стал ничего говорить и не стал вытирать кинжал. Он просто передал его дальше. Передал Магомеду.

Магомед сделал все быстро и тоже не по-чеченски — по-русски. Он зашел сзади, прижал к спине приговоренного колени, подпирая его, откинул ему голову и провел лезвиемкинжала поперек кадыка. Его лицо при этом ничего не выражало — ни гордости, ни радости, ни огорчения. Он быстро и хорошо сделал свою работу. Только и всего…

Следующим был Умар. Который словно закаменел. Который понимал, что должен сделать то, что сделали до него другие, потому что он чеченец, мужчина, кровник. Потому что он пришел сюда за этим. Потому что это война… И если он сейчас спасует, его будут считать трусом здесь и в его деревне, где все всё непременно узнают.

Он все понимал.

Но ничего не мог!

Стоящие сзади бойцы подбадривали его и подталкивали в спину. Было уже совсем светло, и пора было уходить. Но он не мог. Не мог!..

За него его работу вызвался сделать Мурад. Который готов был зарезать еще одного изменника, но его остановил командир.

Он внимательно смотрел на Умара.

Да, надо… Сейчас!..

Дрожащей рукой Умар взял кинжал и подошел к «своему» приговоренному. И, как все, схватил его за волосы. Но схватил недостаточно сильно. Мотнув головой, чеченец вырвался из его рук и боднул его в колени. Умар отпрыгнул.

«Зрители» засмеялись и зацокали языками.

Они его осуждали. Чеченец не должен бояться смерти ни чужой, ни своей…

Умар чувствовал, как на него смотрят, что они думают и что будут рассказывать другим.

Он ощущал себя, как дворовый пацан, которого вызывали на драку, но который боится драки, но еще больше, чем самой драки, боится показать свой страх. Потому что если не пересилит себя, то станет всеобщим посмешищем и в этом дворе ему уже не жить!

А где тогда?..

Умар хотел быть как все, потому что он устал быть посередке, устал болтаться, как роза в проруби! Нельзя быть бесконечно посередке, нельзя, оказавшись на войне, не испачкаться кровью. Все равно придется испачкаться! Лучше прямо сейчас, чтобы разом! Чтобы р-раз — и навсегда!..

Если трусить, если прятаться, то надо было прятаться раньше, там, в Европе! Здесь — поздно!

Злясь на себя и зля себя, Умар сделал шаг вперед и решительно, не давая себе ни мгновения на раздумья, нагнулся и ткнул кинжалом куда-то под подбородок приговоренного. Почувствовал, как кинжал «отяжелел», встретив преграду, и как, проткнув ее, как, преодолев сопротивление, вошел в человеческую плоть. Жертва замычала и задергалась.

Он не зарезал его, не смог, он его только ранил!

За него его работу доделали другие. Доделал командир. Он взял из его ослабевших рук кинжал и очень спокойно, так, как не смог Умар, перерезал раненому горло.

Все… Слава Аллаху, все кончилось!..

Потом уже мертвым изменникам отрезали головы и сбросили их, как кочаны капусты, в мешок. Отрезанные головы должны были послужить предупреждением сомневающимся. Тем, кто подумывали о сотрудничестве с оккупантами, потому что решили, что все, что это навсегда, что другая власть уже никогда не вернется.

Так пусть теперь посмотрят на тех, кто считал так же. И подумают головой, пока она есть у них на плечах!

И решат, с кем они!..

Со своим народом?

Или с чужим?

А так чтобы посередке, так не бывает!..

Глава 40

Головы стояли аккуратным рядком, ухо к уху, стояли перерезанными шеями на земле, и из-под каждой натекла небольшая лужица крови. Перед головами лежала прижатая к земле камешками картонка от упаковочного ящика, на которой синей шариковой ручкой было написано — «СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!».

— Черт, все-таки добрались! — тихо пробормотал Виктор Павлович. Хотя он их предупреждал!

Зрелище было малоприятным даже для видавшего виды спецназовца. Не дай кому бог — увидеть такой кегельбан. Особенно когда эти «кегли» ты знал при жизни.

Он — знал!

Одна голова принадлежала главе — такой вот дурацкий каламбур — местной администрации, еще одна — начальнику милиции. Которых подвели под шариатский суд, о чем его информировал один из его сексотов. А он довел до сведения им. Наверное, недостаточно убедительно довел, если судить по конечному результату.

Жаль…

Головы собрали в картонную коробку из-под телевизора, сложив «внавал». И отнесли в штаб.

Расследовать здесь, по большому счету, было нечего — и так все было понятно. Ночью из леса с бумажками, которые они называют приговорами своего шариатского суда, пришли бандиты, чтобы прикончить своих же чеченцев, продавшихся, по их мнению, русским.

Сами они справиться с этим делом никогда бы не смогли — это было ясно с самого начала. Никто им без боя не сдался бы, и в дом за здорово живешь не запустил. Тут, если бы они действовали силой, такая бы стрельба поднялась, что вся деревня на уши бы встала, а они каким-то образом обошлись без шума. Выходит, им должен был помогать кто-нибудь из местных, кого покойники знали.

Кто — установить тоже не так уж и сложно, если разбираться по «головам». Кому они принадлежат? Большинство — погибшим местным чиновникам. И лишь одна — никому. В том смысле, что ничего из себя не представляющему, без чинов, регалий и заслуг чеченцу. Который даже с властями не сотрудничал. Тем не менее его прихлопнули, выставивв столь почтенной компании.

Почему?..

Ответ прост — потому что за него кто-то похлопотал.

Кто?

И это тоже понятно, потому что врагов у него немного и все их знают. Один из этих врагов хорошо Виктору Павловичу известен, потому что является его секретным сотрудником. И имеет давнюю и устойчивую связь с боевиками, являясь, так сказать, их местным резидентом. Отчего они к нему и пришли. А к кому еще?..

Виктор Павлович приказал доставить ему сексота, заодно доставив еще десяток совершенно бесполезных ему людей, среди которых тот легко мог раствориться.

Сексот раскололся сразу, потому что решил, что его кто-то сдал, иначе как бы подполковник обо всем этом узнал? Сексот клялся и божился своими детьми и Аллахом, что онни в чем не виноват, потому что ему ткнули в башку автомат и под страхом смерти заставили обойти дома, вызывая под благовидным предлогом их хозяев на улицу.

Это он, конечно, врет. Не то, что вызывал, а то, что под дулом автомата. Наверняка он сам, по собственной воле, вызвался им помогать. Да еще как минимум одного своего врага — Айдамирова — им сдал, попросив в приговор вписать. Такое уж у него положение, что приходится во все стороны хвостиком вилять — и вашим, и нашим — и еще при этом себя не забывать.

Так что с ним все ясно…

Но привлекать его к ответственности смысла нет — покойникам головы обратно все равно не пришьешь, а терять ценного агента, в которого вбухано куча усилий и денег, будет слишком накладно. Тем более что теперь он приобрел еще больший среди боевиков вес и, значит, ценность.

Армейская разведка не милиция, чтобы преступников за шиворот хватать и в кутузку волочь — у них совсем другие, отличные от МВД, задачи. Вычислять правонарушителей — да, но не ради того, чтобы пресечь их преступную деятельность, а чтобы использовать в интересах дела.

Так что пусть остается так, как есть — глава администрации и местный милицейский начальник — без голов, сексот — на связи с бандформированиями, милиция — с очередным «глухарем», а он с ценным источником информации.

Посредством которого, хочется надеяться, он сможет теперь установить местоположение отряда боевиков, откуда заявились шариатские мстители. И, подобравшись к ним поближе, тихонечко, без шуму и пыли ликвидировать всех до одного. По возможности так, чтобы не засветить сексота, оставив его для работы с другими боевиками. Потому как свой человек в тылу противника бесхозным остается редко — надежные глаза и уши всем нужны.

А если его сейчас схватить и посадить за пособничество бандитам, то правосудие, конечно, восторжествует, но лишь частично, потому что главные виновники преступления — бандиты — уйдут. А не хочется, чтобы ушли. На то он здесь и поставлен — чтобы не ушли! А то, что он предпочитает действовать тихо, без дешевых атак в полный рост,коротких перебежек с автоматами наперевес и криками «Ура!», не значит, что действенность вверенных ему подразделений менее значима, чем мотопехоты. Ведь куда как проще, действуя вот так, тихим сапом, умело интригуя и манипулируя сексотами, давить повстанцев в их гнездах, а не в чистом поле общевойсковыми соединениями.

Так что это, возможно, даже неплохо, что кое-кому здесь отрезали голову. Все эти «чехи», что лояльные, что не лояльные, плюс-минус — один хрен. Все они, сколько их ни прикармливай, в лес смотрят. А так, благодаря им, может сложиться интересная комбинация.

Ну-ка, прикинем…

И, передвигая в уме, как по шахматной доске, по чеченским горам и «населенкам» фигуры сексотов и осведомителей, запуская дезы и создавая с помощью их хитрые комбинации, Виктор Павлович прикинул, как можно, при минимальных потерях своих фигур, порубать побольше чужих.

Получилось, что можно.

Подбросить им через сексота, которому они теперь стопроцентно доверяют, информашку для затравки «аппетита», подтвердить ее через других информаторов, немного подыграть, подвигав по «доске» войска и технику, выманить из берлоги и расстрелять на марше, зная, где и когда они будут проходить. А?..

И одной бандочкой меньше!

Ну-ка еще раз — подсунуть дезу, подтвердить, подтолкнуть, увлечь и… прихлопнуть.

Через пару дней Виктор Павлович одел каркас своей идеи в кожу и мясо, расписав по числам и головам. После чего вышел на непосредственное начальство, испрашивая его разрешения на проведение операции, итогом которой должно было стать уничтожение крупного, предположительно до двух рот численностью, бандформирования, участвовавшего в ряде нападений на войсковые подразделения и казни глав чеченской районной администрации.

Начальство дало «добро», потому что Виктор Павлович лажи не предложит.

Но…

Но случилось обычное армейское «но». С хвостиком!

Через два дня одобренная и запущенная в производство операция была приостановлена приказом из Москвы.

И как это понимать?

Ведь можно, не рискуя российскими солдатиками, почти без потерь и разворачивания крупных соединений, разорить целое бандитское гнездо. Ну ведь можно?!

— Можно! — согласилось непосредственное начальство. — Но приказы не обсуждаются.

И развело руками.

С большого расстройства Виктор Павлович в тот же вечер нахлебался паленой, которой у него было завались, водки, которую его ребята проталкивали через блокпосты.

Ну не свинство — да?

Он им банду на блюдечке с голубой каемочкой, а они ему хрен без каймы. Ну что за дуболомы сидят там, наверху? Или, наоборот, не дуболомы?..

Все это сильно напоминало ту, первую, войну, о которой у всех были не лучшие воспоминания. Когда войскам, суясь своим длинным носом даже в операции батальонного масштаба, вязала руки Москва. Ведь сколько раз было, когда измотанная неразберихой, отвратительным снабжением и наскоками сорвавшейся с цепи прессы армия, не благодаря, а вопреки всему, брала в кольцо целые бандитские формирования, собираясь раскатать их штурмовой авиацией, а сверху приходил приказ, пришпиливающий «сушки» к взлетно-посадочным полосам, предписывающий пехоте отойти с занятых, где они уже успели закрепиться, позиций, организовав коридор, по которому боевики преспокойно, на ихглазах, даже не прячась, уходили к себе в горы. А потом в радиоперехватах полевые командиры хвастались друг другу, что могут управлять федералами через Москву по прямым телефонам.

Так ведь и управляли!

Так неужели и теперь тоже?

Или… Или он ни черта не понимает…

И все-таки Виктор Павлович был не дурак. Умный был мужик Виктор Павлович! Потому что все понимал как надо! Всегда понимал и теперь — понял!

Понял — что ни черта не понимает!..

Глава 41

По длинному, тихому, где не было посетителей и прочей праздно шатающейся публики, коридору шел человек. В форме. Шел, зажимая в руке лист бумаги.

Перед одной, в общем-то совершенно неприметной, без табличек, надписей и секретарш, дверью он остановился и, привычно оправив на себе китель, постучал. За этой дверью сидел его непосредственный начальник. Но не в смысле, что штаны просиживал, а в смысле на своем месте сидел. Потому что армия, она большая, и не все в ней должны по передовой бегать, у некоторых передовая на непосредственном их рабочем месте. Там, где они сидят.

— Разрешите, Анатолий Михайлович?

— Заходи. Что у тебя?

Что-то было, иначе бы он не пришел. Вопрос — что? И куда? В лоб или по лбу?

— «Тромбон» дал о себе знать.

«Тромбон», потому что агенты имеют право выбирать себе клички сами, а этот в детстве учился в музыкальной школе, которая ему запала в душу и в печенку.

— Радиосигнал получен сегодня в семь сорок три из пятьдесят седьмого квадрата.

Новость была радостная. Раз вышел на связь, значит как минимум — жив!

— Информацию сняли?

— Снимают. На место выслана оперативная группа…

Оперативная группа в количестве четырех человек, с общевойсковыми документами и еще одними, на тот случай, если общевойсковых будет недостаточно, прочесывала пятьдесят седьмой квадрат.

Для всех они были саперами.

Для тех, кого не удовлетворит «саперная» версия, — следственной бригадой Военной прокуратуры, ведущей розыск захоронений времен первой кампании.

До нужного им квадрата их подбросила «вертушка». Вся Чечня была разбита на пронумерованные квадраты. Так было удобней, чем если запоминать все населенные пункты, речки и помеченные цифрами, обозначающими метры, безымянные высотки. Знаешь квадрат, значит, гораздо быстрее сориентируешься и найдешь то место, которое нужно.

Пятьдесят седьмой квадрат был не такой уж маленький, но они по нему не рыскали, так как шли по сигналу радиомаяка. Сразу туда, куда нужно. Снятие тайников было для них рутинной работой, потому что маячки на территории Чечни, а случалось, и Дагестана и даже сопредельной Грузии «пищали» не так уж редко. Век новых технологий вносил в их работу свои коррективы. Раньше бы им пришлось здесь не один десяток метров на брюхе исползать.

— Левее…

Еще левее…

Вот он!

Тайники разведчиков — это вам не флибустьерские тайники, которые в книгах и кинофильмах живописно метят развернутыми в нужную сторону скелетами, эти тайники — скучные тайники. Конкретно этот был обыкновенной, наполовину ржавой консервной банкой из-под кем-то съеденной сгущенки. В которую была вложена бумажка с наспех написанными каракулями.

«Саперы» вызвали по рации «вертушку», которая доставила их на военный аэродром. Первым же «бортом» банка из-под сгущенки со всем содержимым улетела в Москву.

Шифровальщики перевели «каракули» на удобоваримый русский и с соблюдением всех полагающихся ритуалов — по спискам и под расписки — передали шифровку в распоряжение офицера, курировавшего Тромбона, а уже тот доставил ее Анатолию Михайловичу.

В шифровке Тромбон кратко сообщал, что у него все в порядке, что он включен в группу, по всей видимости, диверсионную, которая, по его предположениям, должна будет совершить серию терактов на территории России, и, самое главное, оговаривал места закладки тайников, посредством которых будет осуществляться его связь с Центром.

И все. И никаких там тебе прямых передач на спутники с помощью пришитых к ширинке и закамуфлированных под пуговицы передатчиков. Работа «по старинке», она хоть и выглядит менее эффектно, зато отработана и отшлифована поколениями армейских разведчиков, которые еще к немцам в дальний тыл ходили и в их комендатурах переводчиками работали. Спутники — это, конечно, здорово, но тайники — оно понадежней будет! Особенно когда предстоит сто раз переодеваться и неделями по горам скакать, участвуя в боевых действиях на стороне бандформирований.

Анатолий Михайлович был доволен, вернее, был рад.

Тромбон нашелся и дал каналы связи. А мог бы и сгинуть — запросто, как многие другие до него, не оставив после себя ни следов, ни даже могил — лишь соответствующую отметку в личном, деле. Потому что — такая работа…

Их — работа.

В тихих, еще «совдеповских» кабинетах, в комплексе неприметных, под одним забором зданий в ближнем Подмосковье трудились люди. Раньше бы сказали — в глубоком тылу. Впрочем, про них можно так сказать и сейчас. Чисто выметенные асфальтовые дорожки, клумбы с цветочками, птички на деревьях, разлинованные белым служебные автостоянки, ряды машин — все больше «шестерок» да «десяток»… Никакого тебе свиста пуль, взрывов и смертных криков — тишь да гладь да божья благодать, как в элитном подмосковном санатории.

Но из этой санаторной «благодати» до Чечни, Афгана, Таджикистана, Сербии… до безвестных могил, разбросанных по всему свету, было даже ближе, чем до Кольцевой автодороги — направо по коридору, по лестнице вниз, на второй этаж, до двери секретной части, где выдают командировочные предписания, отсюда — «к черту в пасть».

Путь Тромбона тоже начался здесь.

А закончился в… пока пятьдесят седьмом квадрате.

— Расчистите подходы к «ящикам», — приказал Анатолий Михайлович.

А то, не дай боже, кто-нибудь из своих пристрелит ненароком закладывающего шифровку в тайник Тромбона, приняв его за чеченского боевика. Которым тот и является…

— Есть расчистить!..

Фаза операции, безлико именуемая в служебных документах «внедрением», прошла успешно. Заброшенный в тыл врага агент по кличке «Тромбон» остался жив, прошел все проверки, втерся в доверие к врагу, который «проглотил» его легенду, и «сделал карьеру», проникнув в какую-то диверсионную группу.

Что ничего еще не значило.

Потому что сам по себе Тромбон был малоценен. Но он был не сам по себе и был не один. Этих «тромбонов» был целый сводный оркестр, где вроде бы каждый дул кто во что горазд и слышал только себя, но — дул на своем месте, в «свою дуду», старательно выводя свою партию в общей партитуре… Которую держал перед собой дирижер…

Так что давай, Тромбон, старайся, дуй, Тромбон!

Чтобы все шло «как по нотам»!..

Глава 42

Жизнь — не театр, трагедии в жизни начинаются просто и буднично.

Жена, пряча глаза, шепчет, что нашла другого… Судья монотонно зачитывает приговор… Врачи тихими голосами сообщают, что они бессильны были что-либо сделать и близкие нам люди скончались…

Жизнь не театр — жизнь более трагична хотя бы потому, что в спектаклях герои умирают понарошку и умирают не все — хоть кто-то да остается, а в жизни по-настоящему ивсе до одного!

Эта трагедия тоже началась буднично. Сразу после ужина…

Никаких торжественных построений не было. Был командир, который отвел их в сторону и сказал, что им выпала большая честь — отправиться в Россию, чтобы отомстить неверным за поруганную Ичкерию, за сожженные города и села, за убитых русскими «братьев» и «сестер».

После чего в рейды они ходить перестали. И вообще никуда не ходили, «припухая» на базе. Им предназначено было умереть не здесь и не теперь.

А где?..

«Скорей бы уж!» — нетерпеливо думал про себя Мурад. Прошло уже несколько дней, а он, вместо того чтобы воевать, чтобы убивать неверных, сидит в лагере… Но если он поедет в Россию и убьет там много русских, то он станет настоящим героем и, когда погибнет, его душа сразу попадет в рай…

…Интересно, куда их пошлют? — размышлял Магомед Мерзоев. А вдруг туда, где он жил? И судьба сведет его с бывшими друзьями, родственниками, соседями или матерью?.. Не хотелось бы… А что, если попробовать отказаться?..

…Главное, не напороться на бывших своих однополчан, которые могут его опознать, переживал Аслан Салаев. Эти чикаться с ним не станут — прислонят к ближайшей стенке и шлепнут, сказав, что при попытке к бегству. Тем более что за ним много чего числится, а «контрабасы» на суд и расправу скорые. Потому что прекрасно знают, что делают с взятыми в плен контрактниками боевики. Что с ними делал он…

…Умар Асламбеков старался не думать о том, что его, что всех их ждет. Хотя догадывался — что… В отличие от других, которые по самые уши замарались русской кровью, он еще никого не успел убить. И даже того чеченца-предателя, которого ему приказали зарезать, не убил, а только ранил. Ту, последнюю, отделяющую нормального человека от убийцы, грань он пока еще не преступил… Другим — да, другим деваться некуда — их в России ждут пуля или суд — и пожизненное заключение. А его…

И все же отказаться он не может, не имеет права, не для того он пришел сюда окольными, через Европу, путями, чтобы в последний момент струсить…

Пятым участником группы стал Аликбер Музаев. Стал — Алик. Который еще пару месяцев назад знать не знал, что окажется в Чечне и попадет в диверсионный отряд. Он всего лишь намеревался спрятаться в родном селе от ментов, пересидеть с полгодика, а потом вернуться «крышевать» рынки, ларьки и автозаправки. А попал под «всеобщую мобилизацию»…

Он думал, что все сложилось как нельзя лучше, а вышло — хреновей некуда!

Уж лучше бы его русская жена не «отмазывала», лучше бы он получил пару лет, пересидев всю эту войну на зоне, чем ментовские подарки принимать. А он — принял. И теперь…