Чтение 23–й страницы книги ~Ворлок из Гардарики~

– Любопытная легенда, монах, а зачем ты мне ее рассказываешь? Иерусалим стоит далеко-далеко, за четырьмя морями.

– Погодите, ваше высочество, погодите. Это лишь начало легенды. Прошло несколько лет, и Иосиф из Аримафеи вместе с сыном своим, которого тоже звали Иосифом, принялся проповедовать слово Божье. Вначале он путешествовал по Галилее и Диосполю, посетил Вифанию, а после, услыхав глас Божий, отправился на запад, к диким бриттам и галлам…

За стеной послышались голоса. Заржал конь. Модольв глазами указал на дверь. Эйрик молча встал и вышел.

– Уже на склоне лет Иосиф Аримафейский попал в Британию, – проводив викинга взглядом, повел дальше повествование отец Бернар. – Здесь, на землях диких бриттов, он построил церковь Пресвятой Богородицы в том месте, где ныне стоит Гластонберрийское аббатство. Сын его Иосиф стал первым епископом, а Святой Грааль передавался в роду их как величайшая святыня, больше трех веков, а после был утрачен. Такое случается в истории человечества. Великие реликвии вдруг исчезают, теряются, и порой стирается даже сама память от них. – Священник вздохнул, подкатил глаза, перекрестился. – С потерей Святого Грааля христианская Церковь в Англии начала терпеть поражение за поражением и вскоре утратила влияние на язычников. Столь тяжким было положение христиан, что лишь спустя двести лет островитян крестили повторно, а Святой Грааль с тех пор считался исчезнувшим навеки. Велика была скорбь честных христиан и иерархов Церкви, ибо чаша сия совершенно справедливо считалась чудотворной. Святой Грааль может дать истинно верующему, чистому сердцем человеку возможность изменить себя и мир, даровать вечную жизнь и исполнить любые желания. Смертельно раненный человек, взглянув на Грааль, жил еще долгие годы. Обычные раны затягивались на глазах. Так свидетельствуют отцы Церкви, не доверять слову которых нельзя.

– Куда же он мог деться? – Марию, похоже, увлек рассказ монаха. По крайней мере, разбудил любопытство. Она больше не сидела безучастной куклой. Внимательно следилаза словами святоши.

– Меня тоже это заинтересовало, ваше высочество, – дрожащим от волнения голосом воскликнул отец Бернар. – Должно быть, епископы Англии утратили на время чистоту веры и твердость духа, ибо упустили величайшее сокровище из рук своих…

Скрипнула дверь. В избушку вернулся Эйрик. Он крадущимися шагами прошел к хевдингу, что-то зашептал ему на ухо.

Бернар недовольно покосился на них, и Модольв ткнул воина локтем – после, мол, не перебивай. Викинг поклонился монаху и замер в углу. Будто и не уходил никуда.

Бернар откашлялся:

– Так вот, ваше высочество, жизнь сложилась таким образом, что в те далекие годы вера и христиане, живущие в Англии, подвергались жестоким испытаниям. Полчища язычников накатывались с севера из Шотландии, с запада – из-за моря, с островов Мэн и Эрин. С востока приплывали полчища саксов, которые грабили, убивали, насиловали всехбез разбору. Но больше всех прочих доставалось смиренным христианам, которые привыкли противостоять врагу лишь кроткой молитвой и смирением. Едва ли не все монастыри и храмы были сожжены и разрушены. Не избегла этой участи и обитель Пресвятой Богородицы в Гластонберри… Sancia Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[120]

– Ну и что дальше? – насмешливо бросила Мария.

– Я искал, ваше высочество, я долго искал… – Монах снова начал шагать. Видимо, по давней привычке. Три шага вправо, три шага влево. Вскоре у новгородца зарябило в глазах. – Я собирал языческие бредни, истории из жизни их злых и жестоких языческих идолов, которые они по скудомыслию именуют богами. Что-то подсказывало мне, что Святой Грааль не покинул островов, хотя некоторые маловеры утверждают,что монахи из обители Пресвятой Богородицы бежали в некую пустыню Саррас, когда поняли – натиска варваров не остановить. Но сколь я ни вел расспросы среди людей купеческого сословия и среди именитых путешественников, среди паломников, возвращающихся из Святой земли, и среди несчастных, проданных в рабство, которые по счастливой случайности или по благосклонной воле Господа нашего обрели свободу, я не выяснил местоположения этой пустыни. Король Харальд провел молодость в южных морях. Знал ли он пустыню Саррас? – Священник остановился напротив Марии.

– Он никогда не упоминал о такой местности, – пожала плечами дочь конунга.

– Вот! Нет ее, и никто даже не слыхал о ней. Но я продолжал искать. Несмотря ни на что. Невзирая на насмешки. С упорством и верою в Бога. Молитвы помогали мне и придавали сил, когда искуситель шептал на ухо: «Остановись, твои труды бесцельны и бесполезны»…

Отец Бернар опять перекрестился, воздел руки к небу… Вернее, не к нему, а к заросшим паутиной, закопченным балкам.

«Ух, как красиво говорит… – вздохнул Вратко. – За такими вот монахами и шли люди толпами к проруби принимать крещение… А потом помогали Добрыне с Путятей жечь дома тех, кто остался тверд в вере пращуров».

– И тут мне явилось озарение! – воскликнул священник. Глаза его горели огнем, как у одержимого. – Не иначе как сам Господь подсказал верному рабу своему путь к истине! Населявшие давным-давно Британию пикты, чьи варварские племена, некогда сильные, сейчас скрываются от чужих взоров в подземных убежищах, сохранили легенду о Чаше. Я принялся выяснять, что же это за Чаша? Ею оказался сосуд, исполняющий желания того, кто владеет им, дарующий славу и богатство, молодость и мудрость. – Бернар замолк на миг и обвел всех присутствующих взглядом. Торжественно улыбнулся. – Что это, как не Святой Грааль, попавший к язычникам в стародавние времена из разграбленного храма либо из рук убитого ими монаха?!! Пикты молятся Чаше, не понимая истинной ее сути, не осознавая, что молиться надо не Чаше, но Тому, чья кровь наполняла ее.И теперь я стою в начале тропинки, пройдя которую верну Святой Грааль в христианский мир. Туда, где он сможет служить вере и Церкви. Неужели вы откажетесь помочь смиренному монаху в этом благом и богоугодном деле, ваше высочество?

– Воистину, красно ты говоришь, – не торопясь, обдумывая каждое слово, произнесла Мария Харальдовна. – Служение Церкви, благое дело… Мне нечего противопоставить твоим словам – они убеждают.

«Неужели она согласится? Это, конечно, выход… Может быть, тогда и его помилуют. Но как же не хочется, чтобы мудрая и гордая королевна превратилась в орудие, исполняющее волю лживого монаха… Ведь если он и дальше будет искать Грааль, то каждое обнаруженное убежище пиктов повторит судьбу Скара Бра».

– Только я привыкла судить людей не по словам, а по делам, – продолжала Мария. – А дела твои жестоки и бесчеловечны. Ты прибегаешь к карающему мечу там, где следует использовать ласку и доброту. Разве не учил Спаситель доброте и прощению? Разве отвечал он ударом на удар, плевком на плевок, поношением на поношение, когда злословили его на улицах Иерусалима, когда били его и унижали его? Разве взялся за меч ради спасения своего или позволил сражаться ученикам в доме Симона? Твои дела столь же далеки от заветов Иисуса Христа, как солнце от луны. Не мир, но меч несешь ты слабым. Подлостью и предательством ослабляешь сильных. Вводишь во искушение скудоумных, силой понуждаешь к служению мудрых…

– Прекрати! – звонким голосом выкрикнул монах. – Остановись, безумная!

– Я отказываюсь от дружбы с тобой и тебе подобными! – в свою очередь сорвалась на крик Мария. – Если все служители Церкви подобны тебе, то я отказываюсь от такой Церкви! Будьте вы прокляты во веки веков!

«Вот и все. – Сердце Вратко оборвалось и улетело в пятки. – Теперь точно убьют»…

Глава 23

Спасение

Монах недолго обдумывал слова королевны.

– Что ж, ты сама выбрала свою судьбу и судьбу своих друзей, – сказал он, поднимаясь с лавки.

Вратко слышал, как хрустнули колени немолодого, усталого мужчины. На миг всколыхнулось сочувствие к священнослужителю, не жалеющему себя, но через миг все затмила мысль: «Ага! Жалей, жалей… Он тебя пожалеет?»

– Что будем делать с ублюдком, святой отец? – загремел Модольв.

– А на твое усмотрение, сын мой… – равнодушно отозвался Бернар. – Мне он не интересен. Прикажи проследить, чтобы с ее высочеством ничего, ни приведи Господь, не случилось. Сдается мне, горяча она… Вся в отца-конунга. Не сотворила бы чего.

– Сам прослежу, – ответил Кетильсон. – Эйрик! Тащи русича в лес!

– И чего? – В голосе худого викинга послышалась заинтересованность, смешанная с ленью – видно, ему хотелось прикончить Вратко прямо здесь, на месте, не забираясь далеко. А то иди туда, потом возвращайся… Так и к ужину припоздать недолго.

– А ничего! Привяжешь к дереву. Русичи, говорят, с медведями дружат – родная кровь. Вот я это проверить хочу.

– Где ж я ему медведя найду?

– Ты болтай меньше! Медведь его сам найдет. Привяжи к дереву. Только отойди подальше, а то зверь запах костра почует и побоится подходить. К дереву привяжешь… Кровищей от него и без того воняет – вон, даже рубаха промокла – самая приманка для зверья.

Крепкие пальцы вцепились в ворот Вратковой рубахи. Рывок, и он уже на ногах. Викинг одним взмахом разрезал ремень, спутывающий щиколотки новгородца. Нехорошо оскалился, предвкушая забаву.

Мария сидела с каменным лицом, уставившись в пол. Уставший, осунувшийся Бернар смиренно сложил ладони пред грудью и шептал какую-то молитву. Кажется, «Confiteor».[121]

Модольв вовсю распоряжался, его глаза горели вдохновенным огнем.

– Только не вздумай сам шею свернуть, а то знаю я тебя!

– Да зачем мне? – возмутился Эйрик.

– А от лени твоей… Придушишь недоноска, а после скажешь, что его, мол, дикие звери в лес уволокли.

– Да привяжу я его, привяжу… – забормотал викинг, и Вратко показалось, что хевдинг не был так уж не прав, загодя обвиняя своего воина. Возможно, именно такие мысли и посещали его.

– То-то же.

Эйрик подтолкнул словена к выходу:

– Шагай, крапивное семя! – И вдруг остановился. – Вождь!

– Чего тебе еще?

– Он же ворлок!

– И что?

– Да ворлоку раз плюнуть всех медведей в округе заговорить, чтоб его не трогали. Да и волков с ними заодно.

– Ну да! И зайцев с ежами.

– Зря смеешься, вождь. Слышал про ворлока Асварда? Он был родом из племени данов. Давно он жил, но люди помнят – умел ворлок со зверями лесными разговаривать, и вроде как слушали они его и исполняли его волю.

– Где теперь этот ворлок? – с сомнением произнес Модольв.

– Исчез. Ушел в море вместе со своим сводным братом, Ингольвом-хевдингом. Их дреки больше не видели, и никто из людей Ингольва не вернулся домой.

– Видишь, умение заговаривать китов не спасло его. Был бы настоящим ворлоком, выплыл бы на спине какой-нибудь морской твари. – Модольв захохотал, довольный произнесенной шуткой, но потом вернул на лицо серьезное выражение и бросил небрежно: – Руки ты ему свяжешь – руны резать не сможет. Заодно и рот заткни. Вису даже если и сложит, то вслух не скажет. А строчки, про себя сказанные, силы не имеют.

– А я буду молиться, чтобы в эту ночь не свершилось черного колдовства, – добавил монах. – Вот и поглядим, устоит ли языческое чародейство против истинной веры в Господа нашего!

– Не устоит, святой отец. Я видел твою силу воочию…

– Жаркая молитва и крест животворящий еще и не такие чудеса творят, – довольно улыбнувшись, проговорил отец Бернар. – Они доступны каждому, кто верит всем сердцем. Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia et singula quae sancta ecclesia Catholica proponit, quia til, Deus, ea omnia revelasti…[122]

– Все понял? Иди! – подстегнул Модольв Эйрика.

Викинг повиновался, вытолкав новгородца из хижины.

По дороге – а шли они довольно долго по залитому лунным светом лесу – провожатый Вратко не церемонился. При каждом удобном случае бил в спину кулаком, пинал ногами. Ни возмутиться, ни хотя бы обозвать обидчика парень не мог. Туго скрученный лоскут грязной холстины едва позволял дышать, не то что говорить. Язык скоро занемел. Ужасно хотелось сглотнуть, но попробуй-ка сделать это с открытым ртом. Хорошо еще слюна впитывалась в тряпку.

Подходящее дерево Эйрик выбрал по каким-то лишь ему доступным соображениям. Обычный бук – снизу ровный с сероватой корой, а на высоте где-то в два человеческих роста ствол изгибался. Словен подумал было, что викинг хочет забраться на дерево и наблюдать из безопасного убежища, как дикие звери будут рвать его, Вратко, живую плоть. Но худой урман не стал усложнять себе жизнь – если даже сначала и возникали у него подобные мысли, то привычная лень быстро взяла верх.

Скоро и надежно, скупыми движениями, говорящими об изрядной сноровке, Эйрик привязал парня, обмотав так, что ни рукой, ни ногой не пошевелить. Зато головой Вратко мог вертеть сколько угодно, рассматривая маленькую полянку – сажени три на четыре. Слева ее окаймлял густой малинник, справа лес хорошо просматривался в глубину. Ну, настолько, насколько позволяла тьма, успешно сопротивлявшаяся бледно-желтому лунному сиянию.

Новгородец еще подумал, что старые люди у него на родине звали луну Волчьим Солнышком. С полнолунием связывали много пугающих сказок. О злых колдунах, перекидывающихся через пень с воткнутым в середку ножом. После этого чародей оборачивался волком, становился якобы неуязвим для обычного, не заговоренного оружия, понимал язык птиц и зверей.

«Может, тот ворлок, Асвард, про которого упоминал Эйрик, – подумал Вратко, глядя в спину удаляющемуся викингу, – тоже был оборотнем? Говорят, сильные волшебники могут надевать звериную шкуру не только во время полнолуния»…

Потом мысли Вратко зацепились за вроде бы знакомое имя данского чародея.

Ворлок, о котором рассказывала старуха из фьорда Жадного Хевдинга, тоже именовался Асвардом. А сам хевдинг? Уж не Ингольв ли? Точно! Ингольв! Значит, эту легенду знают во многих уголках северных земель?! Но ведь в ней не Асвард, а сам хевдинг превратился в дракона. Правда, по воле ворлока и согласно его заклинанию. Как все запутано…

В малиннике зашуршало.

Вратко дернулся от неожиданности. Натянувшиеся веревки больно впились в тело.

Шорох повторился.

Кто там может прятаться?

Уж не Эйрик, решивший проследить за чародеем, так это точно.

Зверь?

Возможно.

И зверь не маленький. Волк проскользнул бы сквозь колючий кустарник, не зацепив ни веточки. Кабану в малиннике делать нечего. Оленю тоже. Тогда кто? Ответ один – лесной хозяин, медведь. Если так, то остается уповать лишь на сытость зверя. К середине осени он должен уже нагулять изрядный слой жира – грибов, ягод, орехов в лесу с избытком. Может, не польстится на человечину? Звери вообще не очень охотно на людей нападают. Разве что старые или больные. А здоровому хищнику запах железа и дыма о многом говорит. Неужто в окрестностях Йорка охотники не приучили зверей к осторожности?

А если не зверь?

После памятной встречи с бэньши на берегу Дервента парень разучился удивляться. Земля английская полна загадок и чудес. Если верить Вульферу, выходцев из малого народа тут можно встретить на каждом шагу. И недружелюбных среди них гораздо больше, чем приветливых и добрых. Оно конечно, словенские лесовики тоже людей заманивают, пугают, «гукают»; болотники в трясину затащить норовят, а водяные – в омуте утопить; русалки, если встретят одинокого путника, защекочут до смерти, это как пить дать… Но, по крайней мере, загрызть не пытаются, как бэньши. А мало ли кто еще по темным лесным уголкам скрывается? Тогда хоть этот, как его… гилли ду на помощь подоспел. А сейчас хоть молись, хоть плачь – никто не придет. И не позовешь ведь, не покличешь подмогу, не пожалуешься на горе-злосчастье – во рту вонючая тряпка торчит.

Ожидая неизвестное чудище, Вратко весь покрылся холодным потом. По спине, между лопаток, побежали мурашки, а внизу живота поселился холодный липкий ком, величиной, казалось, с копешку соломы.

Шуршание приближалось. Стало явственно слышно потрескивание сухих стеблей под тяжелыми лапами. Или подошвами? Хруст, треск, чавканье и тяжелое фырканье…

Когда на поляне в лучах луны показалась круглая медвежья башка, новгородец вздохнул с облегчением. Потом спохватился – чего радоваться-то? Зверь лесной, дикий, учтивого обхождения ждать от него не приходится. Даже если сытый и сожрать не захочет, от любопытства стукнет лапой и своротит голову набок. Медведи – они страсть какие любопытные, а силушки немеряной.

Хищник втянул воздух широкими ноздрями и повернул голову набок, как бы обдумывая незнакомый запах. Принюхался еще раз. Сделал шажок, другой. Из зарослей малины показались уже не только голова и плечи, но и круглые, налитые силой и сытостью бока. Бурая шерсть лоснилась в лунном сиянии. Когда медведь вертел головой из стороны в сторону, под его шкурой словно переливались волны.

Матерый зверюга… Пожалуй, пудов пятнадцать будет. Такой сожрет человека и еще голодным останется.

Парень затаил дыхание. Ему казалось, что медведь способен услышать, как бьется сердце жертвы.

И точно. Лесной хозяин безошибочно нашел человека маленькими глазками, теряющимися в шерсти. Пошел вперед…

Словно серая молния пронеслась наискось через поляну.

Вратко не поверил глазам – между ним и медведем замер светло-серый волк. Вернее, когда-то этот волк был серым, а сейчас его можно было бы назвать седым. Не слишком крупный для волка, он казался едва ли не шавкой перед огромным медведем, но стоял, вытянувшись в струнку: шерсть на загривке дыбом, хвост торчком, задние лапы накрепко уперлись в палую листву, готовые, если приспеет нужда, бросить поджарое тело в длинный прыжок. Волчьей морды Вратко не видел, но слышал рычание и вполне мог представить, как приподнялась верхняя губа, обнажая длинные, желтые клыки. Почему-то клыки казались именно желтыми, а сам волк – старым. Возможно, из-за седины, припорошившейшкуру, будто изморозь осенний травостой.

Медведь замялся в нерешительности, забавно переваливаясь с одного бока на другой. Потом заревел, брызгая слюной.

«Наверняка Эйрик услышит, – отстраненно, будто бы речь шла не о его жизни, подумал новгородец. – Решит, что меня сожрали»…

Волк не выказал страха, не отступил ни на вершок. Напротив, зарычал чуть погромче. Если в голосе медведя не чувствовалось уверенности – лишь недовольство и желаниезапугать, обойтись без крови, – то серый, похоже, был готов стоять насмерть.

«Такой голодный, что ли? Собирается из-за свежего мяса вступить в неравный бой?»

Парень слышал о волках, которые в зимнюю бескормицу теряли от голода всякую осторожность, выходили прямиком к деревням, могли не только барана или собаку утащить, но и ребенка схватить на улице. Ну, так то ж зимой! А осенью? Да еще, когда совсем недалеко закончилось кровопролитное сражение. Какой уважающий себя волк будет загрызаться с лесным хозяином? Может, волчара бешеный? Да нет вроде бы… Выглядит вполне здоровым – и шерсть холеная, и уши торчком.

Порычав для острастки, медведь поднялся на задние лапы. Вот где громадина! Урманы в своих легендах рассказывают про йотунов. Интересно, одолеет ли кто-нибудь из их коварных и вредоносных великанов обычно бурого медведя? Само собой, врукопашную.

Голова хищника возвышалась на аршин ближе к небу, чем макушка такого здоровяка, как Олаф, прими Господи душу раба твоего… Или соломенноволосый викинг уже пирует в Вальхалле, по правую руку от Отца Битв?

Снова Вратко подивился себе: отвлекся от жизненно важного, задумавшись о далеком. Парень пропустил начало прыжка. Увидел лишь, как клацнули волчьи зубы у самого горла лесного великана. Медведь отмахнулся лапой, но промазал. А волк, легко оттолкнувшись от земли, рванулся к сопернику снова, на этот раз целясь клыками в пах. От неожиданности разоритель бортей, как сказал бы скальд, согнулся и вернулся на четвереньки. Правильно. Так легче брюхо защитить. Правда, и отмахиваться от верткого врага, налетающего то справа, то слева, тяжело. Волк метался вокруг, словно серебристая молния. Показывал, будто хочет вцепиться в ухо, а сам щелкал зубами около носа медведя. Пытался обежать неповоротливого хищника вокруг, намереваясь вцепиться в окорока или, как говорят охотники-медвежатники, в «штаны». Кружил по поляне неторопливой, настороженной рысцой, заставляя бурого поворачиваться до тех пор, пока толстяк не уселся на задницу и не затряс ошалело головой.

Теперь исход стычки был предрешен. Медведь сломался, утратил волю и желание бороться за добычу. Взревев напоследок, он с позором проломился сквозь малинник, и вскоре его обиженное взрыкивание затихло вдалеке..

Серый лег на брюхо, вытянув передние лапы, уложил на них лобастую голову и замер, уставившись на человека медово-желтыми глазами. Только уши подрагивали, прислушиваясь ко всему, что происходит за спиной, в чаще леса и в зарослях кустарника.

Не голодный, что ли?

Почему же тогда дрался за добычу?

Или…

Или это не волк? Точнее, не совсем волк?

Если уж представители Благого Двора были так любезны к словену, что спасли его один раз, почему бы не предположить, что они готовы повторить подвиг? Правда, Вратко никогда не слышал, чтобы малый народец принимал личину волка. Да и о колдунах-оборотнях, добрых настолько, что выручали из беды мальчишку-чужестранца, ни одна сказка или легенда не повествовала.

Зверь лежал, не шевелясь. Даже не моргал.

Новгородец постепенно успокоился. Раз не набросился сразу, то, быть может, не набросится вовсе? Потом Вратко принялся строить различные предположения. Вдруг у волка тут неподалеку логово? Нора со щенками. Медведя он прогнал, оберегая выводок, а неподвижный человек не вызывает опасения. Но если логово, то должна быть волчица. А счего он вдруг решил, что это волк? Самцы покрупнее… Да нет… Не похоже на волчицу.

Несмотря на бедственное положение: затекшую челюсть, врезавшиеся в тело веревки, огнем горящую рану, которая, растревоженная драками и беготней, вновь начала кровить, парень придремал. Видно, сказалась усталость. Она зачастую бывает сильнее боли, голода, страха… Проснулся, когда голова «клюнула» так, что хрустнуло в затылке.

Волк продолжал буравить его неподвижным взглядом.

«Не спится же тебе, серый! Наверняка за день выдрыхся. Нет у тебя ни забот, ни хлопот, а враги простые и понятные – сражаются честно, исподтишка не нападают, если проигрывают, то уходят, а не затаивают злобу, чтобы потом выждать удобный случай и отомстить».

Вратко перестал бояться волка. Возможно, он уже переступил черту, когда страха не остается. Дальше пугай, не пугай – все едино. Усталость тела и безразличие души. Парень засыпал несколько раз. Просыпался, оглядывал поляну и вновь засыпал. Он утратил ощущение времени и уже не мог бы ответить с уверенностью: полночь сейчас или дело идет к рассвету. В последний раз его разбудило замеченное сквозь полудрему движение.

Волк поднялся, потянулся, словно кошка, зевнул, распахнув полную острых зубов пасть. Зверь прислушался, глядя между серых буковых стволов, развернулся и ушел, махнув хвостом на прощание.

Только когда ночной страж скрылся из виду, Вратко сообразил, что луна не светит больше, а тьма сменилась серой мглой, которая позволяет все видеть, не особо напрягая зрение.

Рассвет.

Что же спугнуло волка? Эйрик возвращается? Не похоже на него. Разве что приказ хевдинга поднял викинга в такую рань и выгнал в путь, мочить росой сапоги.

Звонко треснул сучок под чьей-то ногой.

Близко… Каких-то пять—десять шагов.

Страх вновь вцепился в сердце словена когтистой лапой.

Он замычал. Если бы не кляп, то заорал бы во всю силу легких.

– Эй, Подарок, ты чего? – произнес вдруг знакомый голос.

Хродгейр? Живой? Или это морок, навьи[123]шутки?

Они вышли из-за спины, вернее из-за дерева, и обступили Вратко плотным полукольцом. Хродгейр, Олаф, Гуннар, Рагнар Щербатый, Игни и Свен. Рианна протиснулась между плечистыми викингами с такой радостью на смуглой мордашке, что новгородец в один миг осознал, кого нужно благодарить за чудесное спасение. Он замычал еще сильнее, от чего Олаф выпучил глаза:

– Эка они тебя…

Одним движением норвежец избавил Вратко от унизительного кляпа.

Со свистом парень втянул прохладный лесной воздух. Попытался выговорить хоть слово, но затекшая челюсть не слушалась – получилось лишь мычание. Как у немого. Страшновато вышло. Даже суровые викинги передернулись…

– Язык-то на месте? – осторожно поинтересовался Игни.

– Щас погляжу, – ответил Олаф. Наклонился и придирчиво осмотрел рот новгородца. – На месте…

– Воды ему дайте, – распорядился Хродгейр. – Всю ночь с кляпом проторчать…

Пока Рагнар отстегивал от поясного ремня флягу и вливал изумительно вкусную воду тонкой струйкой в рот словена, Черный Скальд пояснил:

– Рианна помогла тебя найти. И про Асмунда все рассказала.

– Может, отвяжем? – спросил Свен. Он лишился своей любимой секиры, зато на правый бок привесил меч. Это чтобы левой рукой мог вытащить, догадался Вратко, ведь десница викинга висела на перевязи.

– Пока не будем, – вздохнув, сказал Хродгейр. – Ты выдержишь еще чуток около дерева?

Новгородец кивнул, пролив воду на подбородок.

– Вы… держу… – Похоже, речь понемногу возвращалась к нему.

– Ну и молодец. Ты крепкий парень, другой к нам не прибился бы, – серьезно проговорил Гуннар.

– Я вот к чему, – поспешно добавил предводитель. – Люди Модольва должны к тебе вернуться. Просто из любопытства – проверить, как ты тут мучаешься. А мы их встретим.

– Встретим и приветим, – оскалился Олаф. Его голова была обмотана тряпкой, а кожаную куртку покрывали бурые потеки, очень уж похожие на запекшуюся кровь.

– Уж приветим так приветим, – сурово бросил Рагнар. – Мало не покажется.

– Мария… Харальдовна… у них… – с трудом проговорил Вратко.

– Да знаю я, – хмуро ответил Черный Скальд. – Пока ей ничего не сделают. А к полудню, глядишь, и вызволим.

– Монах Бернар говорил, войско Харальда разбито… – в надежде услышать опровержение, начал новгородец, но по унылым лицам викингов понял – не соврал святоша.

– Разбито. В пух и прах разбито… – глядя в землю, произнес Гуннар. – Те, кто уцелел, по округе разбежались. Одна надежда – гоняться не будут. Мы саксам тоже здорово всыпали.

– Наших много погибло? Сигурд где?

– Убили Сигурда, – зло отвечал Хродгейр. – И Бёдвара, и Стена, и Хорнбьерна… Всех не перечислить. Ты видишь всех, кто из моей дружины уцелел. И хевдинг Торир полегсо всей дружиной. Хирдманы Харальда все погибли, а с ними и Тостиг-ярл со своими людьми… Тесно сегодня будет в Вальхалле.

– Ты знаешь, что Бернар и Модольв злоумышляли против Харальда-конунга, желали ему проигрыша… – быстро заговорил Вратко. – Они и саксам желают… беды. Хотят, чтобы нормандский герцог завоевал Англию…

– А чем мы им помешать сможем? Теперь уж точно ничем. Шесть мечей и два скальда – невелико войско. Выбраться бы целыми к дреки… И то неизвестно, не пожгли ли их саксы.

В глазах Хродгейра мутно клубилась беспросветная тоска. Да и его верные дружинники выглядели не лучше. Не бесшабашная удаль лихого рубаки, в одиночку бросающегосяна сотню врагов, а мрачная решимость загнанного в угол, израненного бойца, способного поджечь дом, который защищает, лишь бы только не достался он врагам. Про таких говорил Тьодольв из Хвинира в «Перечне Инглингов»:Ингьяльда жеПреясногоВор дома,Дымовержец,Во РэннингеГорячимиПятами сталТоптати.[124]

– Вождь! – Игни тронул скальда за рукав. – Вождь! Идет кто-то…

– В малину, живо! И тихонько мне! – вполголоса приказал Хродгейр.

Дружинники не заставили себя уговаривать, нырнули в колючие кусты быстро и довольно тихо для людей, привыкших больше к морю, нежели к лесу. Скрылись и замерли. Вратко прислушался. Похоже, даже дышать опасаются. Зато в отдалении послышались голоса.

Новгородцу показалось, что он узнал Эйрика.

Кто же с ним?

А какая разница?!

У шагнувшего на поляну худощавого викинга, увидевшего, что Вратко освободился от кляпа, округлились глаза.