Чтение 3–й страницы книги ~Рыцарский долг~

Жак, который провел детство среди лесов и полей альпийских предгорий, с удивлением обнаружил, что пустыня казалась необитаемой лишь на первый взгляд. На самом делезвериная жизнь среди песчаных волн била ключом не слабее, чем в густо заселенной Палестине.

Время от времени из-за невысоких барханов высовывалась острая мордочка любопытной лисы, выслеживающей хомяка или суслика, то и дело из-под копыт взлетали, шумно хлопая крыльями, разнообразные птицы, и в любое время дня, пошарив взглядом по небу, непременно можно было обнаружить высоко парящего хищника, который облетал свои владения в поисках добычи. Водились в этих местах и волки, и шакалы, и, если верить проводнику, иногда встречались смертельно опасные пустынные рыси.

Но Сен-Жермена больше беспокоил иной, несравнимо более опасный хищник – двуногий. Чем дальше они забирались в пески, тем больше мер безопасности принимал приор. Рыцари и сержанты теперь были разделены на три смены – караульную, которая, невзирая на жару, облачившись в полные доспехи, следовала в авангарде и арьергарде, бодрствующую, которая скакала без кольчуг и шлемов, но в любой момент была готова в них облачиться, и отдыхающую, которая спала в повозках. Если прибавить к этому четырех наблюдателей, сопровождающих караван со всех сторон на расстоянии голоса, то он не мог быть застигнут врасплох.

Дорога оказалась довольно оживленной – трижды за первую неделю пути они встретили огромные караваны, составленные из нескольких сотен тяжелогруженых верблюдов, идущих из Багдада в Дамаск и движущихся в сопровождении сильной охраны. Каждый раз при встрече их проводник-бедуин выезжал вперед и объяснялся с представителем своей гильдии, неизменно сопровождающим купцов, после чего они, уступая друг другу дорогу, расходились, ловя на себе привычно подозрительные взгляды арабских всадников, скачущих на легких тонконогих лошадях, и бедуинов, оседлавших боевых дромадеров.

Чужие дела здесь никого не интересовали. Гонит дурак-киликиец через пустыню волов, каждому из которых ежедневно нужно не меньше двух мехов воды и три меры зерна, –это его дело. Кто знает, может, он богат, как индийский раджа? Взял в охрану вместо местных воинов глупых и неповоротливых франков, которые в пустыне беспомощны, словно заплутавшие в горах дети, – опять же сам виноват. Если на разбойников наткнется, будет у тех богатая добыча, о которой не зазорно на старости лет внукам рассказывать…

Но, к великому огорчению скучающего в пути Робера, проезжающие мимо купцы так и не рискнули атаковать отряд, который в любое время дня и ночи представлял собой грозную силу, способную дать достойный отпор любому, кто захотел бы проверить, насколько франкские кони медлительны, а сами франки – неповоротливы и беспомощны.

Тем временем мягкий климат Иордании с каждым днем менялся, становясь все жестче и злее. Ночи делались ощутимо холоднее, а дни – жарче, воздух все суше, а пыль, которую ветер швырял в лица путникам, – все крупнее. Еще через несколько дней среди песчаных дюн начали встречаться крупные каменные обломки. С каждым переходом их становилось все больше и больше, и в один прекрасный день Жак, несущий службу наблюдателя впереди отряда, поднявшись на невысокий холмик, обнаружил, что вся пустыня превратилась в огромное скопление камней.

Климат, и без того не баловавший посланников, теперь стал вовсе невыносим для всех – и для людей, и для животных. Ночью на смену нестерпимой жаре приходил непривычный, почти что зимний холод, а к утру укрывавшие землю камни остывали настолько, что у волов и лошадей из ноздрей валил пар, а крыши фургонов покрывались тонким слоем инея. Жак и представить себе не мог, что где-то на земле существуют подобные места. «Наверное, настоящий ад выглядит именно так», – думал он, косясь по сторонам.

Недели пути, проведенные среди то ледяных, то нестерпимо жарких камней, казались годами, и в голову путникам сами собой стали приходить мысли о тщете бытия и безнадежности любых начинаний. Каменная пустыня словно пыталась их раздавить, заставить смириться со своей судьбой и показать, сколь ничтожен человек, оказавшись один наодин с безучастной и недружелюбной стихией. Многие рыцари и сержанты тоже начали понемногу падать духом, и даже неугомонный жонглер Рембо перестал на привалах играть на лютне и распевать свои шансоны.

Жака отвлек от недобрых воспоминаний голос Николо Каранзано, который, выглядывая из фургона, что-то рассказывал Роберу. Судя по всему, де Мерлан, несмотря на жару, снова выпросил у мастера Грига немного огненной шотландской воды, слегка окосел и теперь находился в философском настроении.

– Именно сюда уходили библейские пророки, чтобы разговаривать с Богом и архангелами, – вещал образованный флорентинец. – Они проводили здесь недели и месяцы, а потом возвращались к соплеменникам и диктовали свои пророчества, которые потом составили почти весь Ветхий Завет…

– Представляю, – бурчал, косясь на не поощрявшего даже невинного богохульства приора, де Мерлан. – Мне в этих местах с мечом, в доспехе, в окружении лучших рыцарей Заморья, и то не по себе. А если забраться в эти места босиком, в рубище, да пробыть одному неделю-другую… Теперь я понимаю, отчего иудейский Бог всегда такой грозный и жестокий.

Жак открыл было рот, чтобы попросить приятеля богохульствовать потише, как вдруг многомудрую беседу арденнского воина и ломбардского студента прервал дикий вопль брата Серпена, который скакал в передовом дозоре.

– Будь я проклят! – ревел на всю пустыню широкоплечий нормандец, размахивая над головой мечом. – Но похоже, что эти треклятые камни наконец-то закончились, и впереди лежит обычная земля!

Путники пришпорили коней, кнуты погонщиков захлопали по спинам ревущих волов, выбивая из них пыль, отряд ускорился. Вдали, у самого горизонта, появилась тонкая зеленая полоска, она стала шириться и утолщаться. Каменная безжизненная равнина мало-помалу превратилась в обитаемую местность с островками зеленеющих кустарников и частыми оазисами, а дорога, до этого прямая, как стрела, зазмеилась, огибая овраги и невысокие холмы. Еще через три дня пути оазисы слились в большие пальмовые рощи, асправа и слева засияли белые квадратные домики арабских деревень.

– Кто бы мог подумать, – оглядываясь по сторонам, пробормотал Робер, – что при виде самой что ни на есть обычной травы у меня будут слезы наворачиваться на глаза.

Настал вечер, и торжествующий проводник объявил:

– Завтра будем поить коней в Евфрате!

К полудню следующего дня перед взорами пораженных братьев уже расстилалась пойма великой месопотамской реки.* * *

– Если бы я не был уверен, что мы находимся в Ираке, – произнес успевший повоевать в Египте Сен-Жермен, – то я бы решил, что мы оказались где-то в долине Нила. Неудивительно, почему франкские путешественники постоянно путали Вавилон и Каир. Если отправиться в путь, не умея ориентироваться по звездам, то можно быть волне уверенным, что вскоре пред тобой покажется не Багдад, а стены Каира или Дамьетты…

Долина, зеленая и богатая на урожай, оказалась заселенной плотнее, чем окрестности Акры. Пальмы – высокие и стройные, чьи верхушки находились на такой высоте, что для того, чтобы разглядеть свисающие грозди поспевающих фиников, братьям приходилось запрокидывать головы до ломоты в затылках, давно уже перестали грудиться небольшими рощами, превратившись в сплошной, тянущийся до самого окоема ровный и густой лес. И этот лес был для обитателей здешних мест источником настоящего благоденствия.

Люди здесь были приветливы и не смотрели на франкских рыцарей с ужасом, как это было в Сирии. В каждом селении вдоль дороги стояли ряды торговцев с едой, поделками ибезделушками. Рембо, которого де Мерлан, как хозяин, хорошо кормил и одевал, но на всякий случай не баловал звонкой монетой, был прижимист и обычно мог торговаться полдня за четверть дирхема. Однако и он, справившись о здешних ценах и подсчитав, что за свои два динара он может кормиться чуть не полгода, пришел в лихорадочное возбуждение.

– Великая страна! – радостно восклицал он, набив рот сластями, которые, купи он их в Тире или Бейруте, проделали бы невосполнимую брешь в бюджете орденского оруженосца. – А какие тут люди! А уж девушки, наверное, столь же прекрасны и доступны, как этот восхитительный шербет!

Перед самым въездом в селение Рамали их остановил арабский разъезд. Их старший, к удивлению рыцарей явно грамотный, долго и внимательно изучал фирман багдадского халифа и вернул его мастеру Григу с подчеркнутым уважением. Затем, не скупясь на образные слова и превосходные эпитеты, араб поинтересовался, не желают ли достойныепутники добровольно пожертвовать для обустройства здешних дорог небольшую денежную сумму, которая для столь богатых людей должна показаться совершенно необременительной. После получасового, крайне вежливого торга «необременительная сумма» в конечном итоге вылилась в полдирхема за каждого коня или вола, четверть дирхема за слугу, десять дирхемов за повозку и по дирхему за каждого полноправного (с точки зрения арабов) путешественника. При этом бедуин и его верблюд оказались свободными от таможенной пошлины.

Перед тем как переправиться на другую сторону реки, путники провели два дня в караван-сарае Рамали, изгоняя из себя дух пустыни и наслаждаясь восточным гостеприимством. Багдад – цель их путешествия – лежал в четырех или пяти днях пути.

С каждым лье широкой наезженной дороги, где без труда могли разминуться три, если не четыре повозки, местность, окружающая путников, становилась все оживленнее, а виды расстилающихся вокруг плодородных долин – все живописнее. Казалось, что сам Господь выплеснул в долину двух великих месопотамских рек – Тигра и Евфрата – всю зеленую краску, которую он сберег, обойдя своей милостью Большую Сирийскую пустыню.

Жак, отбросив вместе с остальными опостылевший за месяц пути лицевой платок, полной грудью вдыхал чистый речной воздух и наслаждался проплывающими перед взором картинами. После черно-красного ада пустыни предместья Багдада казалась ему тем самым библейским раем, который служит христианам наградой за праведную и безгрешнуюжизнь.

Словно в подтверждение его мыслям, прямодушный Робер, глядя широко раскрытыми глазами на медленную желтую реку, которую чуть не через каждое лье пересекали частыенаплывные мосты, на лес финиковых пальм, тянущихся до горизонта, на сеть каналов, обильно орошающих ячменные и пшеничные поля, то и дело ворчал: «Мы тут, значит, за Царство Небесное с сарацинами сотню лет воюем, а они в это время живут в настоящем раю…»

И вот, наконец, знаменитая и в то же время загадочная столица мусульманского мира появилась перед глазами посланников.

– Не зря во всех арабских книгах его называют «Круглый город», – произнес Николо Каранзано, привставая на передке повозки. За время пути сломанная нога у него зажила достаточно, чтобы опираться на нее во время ходьбы, но все же не так хорошо, чтобы путешествовать верхом. – Ты только погляди! Все здесь выглядит в точности так, как описано у кордовского хрониста ибн Джубайра. Лет двадцать назад он совершал хадж и на обратном пути позволил сделать список со своих пергаментов в библиотеке Палермо. Ученые мужи обычно не могут похвалиться красивым слогом, но сей кордовский богослов описал город так, что я, вспоминая о днях, проведенных в Палермо за чтением манускрипта, узнаю все, что вижу перед собой! Вот внешнее кольцо стен, за ним еще одно – внутреннее, за которым располагается огромная площадь. Там, на площади, стоят дворец халифа, главная мечеть, за ней диван (так они называют свой государственный совет), оружейные мастерские и казармы для войск. Для жителей города входа на площадь нет – четверо ворот, расположенных по четырем сторонам света охраняются сильной стражей и постоянно находятся на запоре. Вокруг города – множество роскошных дворцов, где живет местная знать.

– Очень толково все обустроено, – одобрительно кивнул де Мерлан. – Любая вражеская армия при штурме вынуждена будет сначала тратить силы на осаду внешних цитаделей, затем – на первую стену, потом штурмовать городские кварталы, и, лишь добравшись до внутренних стен, враг может начать настоящую осаду. Но там у них внутри, если я правильно понял то, что рассказал Николо, есть все, что необходимо: вода, продовольствие, жилые помещения и кузница. Да здешний халиф может лет десять сидеть в обороне и со стен поплевывать. Только вот укреплений здесь уже не два – а целых три кольца.

– Ты прав, сир рыцарь, – прикладывая ладонь ко лбу, отозвался мастер Григ. – Мои соотечественники – киликийцы рассказывали мне, что нынешний халиф, аль-Мустансир, в расточительности пытается перещеголять самого Гарун аль-Рашида, покровительствует наукам и усиливает армию. Но почему никто мне не донес, что он затеял постройку еще одной линии укреплений?! Я же еще пять лет назад сговорился с великим визирем дивана, чтобы этот подряд передали именно моей гильдии!

– Стены города крепки, – внимательно оглядывая вырастающие перед ними по мере приближения постройки, добавил Серпен. – Но здесь ведь и помимо этого есть на что подивиться. Поглядите, сколько вздымается ввысь минаретов. И, кроме того, – рыцарь запрокинул голову, – я вижу среди мечетей мусульман и купола христианских храмов!

– Сразу видно, братья, – улыбнулся Каранзано, – что вы, побывав на Сицилии, ничего там не видели, кроме мессинских борделей. А между тем там мусульмане искони живут с христианами бок о бок, и всем известно, что приверженцы христианства и иудаизма считаются в исламе заблуждающимися, но не еретиками. Если они платят особый налог, джизию, то обладают правами почти такими же, как и правоверные последователи пророка Магомета.

– Так что, халиф – это глава всех мусульман? – поинтересовался Робер.

– Не совсем, – ответил студиозус. – В исламе все запутано еще больше, чем в христианстве. Нет, то есть сначала так оно и было. Принявшие ислам правители арабов, тюрок, персов и курдов – мелики и султаны – признавали власть потомков племянника Магомета, считая их преемниками пророка – халифами. Но, кроме потомков племянника Али, право быть наместниками Магомета долго оспаривали потомки его дочери, Фатимы, – каирские халифы Фатимиды. Их род был прекращен курдом Саладином, который, подчинив себе Сирию и Египет, хоть и оказывал уважение халифу Багдада как главе ислама, но уже не признавал его своим светским сюзереном. Не так давно от халифов отложился Хорезм, но его завоевали монголы, так что теперь все владения халифата составляет только Месопотамия – земли Междуречья. Но места здесь, как видим, богатые и позволяют содержать большую и сильную армию.

– Это все, конечно, хорошо, – оглядываясь по сторонам, заявил вдруг Робер, – но, судя по всему, свиные ребрышки, которые так великолепно готовят в «Черном тамплиере», мы не увидим еще месяца два-три. И посему, братья-крестоносцы, предлагаю, пользуясь случаем, прикупить небольшую отару. Если мне не изменяет мой опыт, то внутри этого красивого города любая снедь нам обойдется раза в три дороже… Тем более что в шашлыках, я смотрю, здесь нет недостатка…

И в самом деле, Жак, рассматривая бесконечные придорожные базары и чайханы, был поражен огромным количеством выставленных на продажу овец и баранов. Чуть не каждыйвторой торговец, стоящий вдоль большого тракта, держал в руке веревку, на другом конце которой переступала с ноги на ногу овца. А у любой встретившейся по дороге лавки, на привязи или в небольшом загончике, ожидало своей участи не меньше трех обреченно блеющих животных.

Хозяйственный Робер, призвав в помощники мирно дремавшего под крышей фургона Рембо, получил одобрение Сен-Жермена и отправился на закупки. Но каково же было его удивление, когда ни один из десятка торговцев не согласился уступить ему свой товар. При этом на вопрос говорящего по-арабски франка, сколько стоит овца или баран, и стар и млад вели себя совершенно одинаково. Вначале арабы выпучивали глаза, затем опускали их вниз и внимательнейшим образом разглядывали достославного рыцаря, сосредоточившись на области, расположенной пониже живота, – словно хотели через насквозь пропитанную рыжей пустынной пылью камизу[10]разглядеть его рыцарское достоинство. Затем они поднимали глаза вверх, поминали шайтана и отмахивались от покупателя с таким непритворным возмущением, словно он захотел купить в наложницы их мать или родную сестру. При этом столь ярко проявляемая религиозная нетерпимость никоим образом не проявлялась в отношении фиников, ячменных лепешек, кур и свежеприготовленной бастурмы.

– Слушай, уважаемый, – отчаявшись разжиться бараниной, обратился Робер к проводнику. – Они что, здесь все сговорились путникам овец не продавать? Или нужно словоособое знать? И вообще, ничего не понятно. Паломников, кроме нас, на дороге пруд пруди, и им продают, да еще и улыбаются при этом, как ретельский кюре после рождественского разговения.

– Курбан-байрам, – коротко ответил проводник, не удостаивая де Мерлана даже поворотом головы.

– Курбан-байрам? – удивленно переспросил рыцарь. – А это еще что такое?

– Конечно, Курбан-байрам, как же я мог об этом позабыть! – воскликнул мастер Григ. – Это главный мусульманский праздник. Согласно Корану, Аллах явился во сне к пророку Аврааму и повелел ему принести в жертву своего первенца Измаила. Авраам отправился в долину Мина к тому месту, где ныне стоит Мекка, и начал приготовления. Однако Аллах, видя решимость пророка, смилостивился, и вместо Измаила в жертву был принесен ягненок. Праздник символизирует милосердие Бога и то, что вера – лучшая жертва. Накануне праздника правоверные мусульмане совершают полное омовение, завтракают нечетным количеством фиников (это у них называется мустахаб), затем закалываютовцу, едят баранину и раздают милостыню. При этом, прежде чем зарезать жертвенное животное, его обязательно кладут головой в сторону Мекки. В следующие после праздника дни обычно наносят визиты к родным и близким знакомым, так как посещение в дни праздника жертвоприношения считается благословенным и желательным.

– Теперь понятно, почему они на меня так смотрели, – проворчал Робер. – Не могли понять, кто я такой. Если мусульманин, то почему во франкском наряде, если христианин, то зачем мне их жертвенные овцы. Похоже, в эти дни под ножами гибнет не меньше половины всех окрестных отар. Ну да ладно, доберемся до Багдада, а там уж разживемсямясом через местных христиан.

– Но у этого праздника есть еще одна сторона, о которой мы до сих пор не думали, – задумчиво произнес киликиец. – Курбан-байрам знаменует начало муаззама, первогомесяца мусульманского года. А в это время запрещены войны и, что намного важнее, все походы.

– Это означает, – подъехав к друзьям, прибавил Сен-Жермен, – что мы пробудем в этом городе не меньше месяца. А, учитывая то, что сейчас происходит в Иерусалимском королевстве, это очень скверно. Теперь, после того как мы прибыли в Багдад, счет у нас идет на дни.

– В любом случае, мессир, на то чтобы связаться с монголами, понадобится некоторое время, – отвечал мастер Григ. – К тому же вполне возможно, что нам придется скакать в столицу империи, Каракорум, чтобы передать послание вновь избранному хану.

– Мы уже вблизи городских ворот, – вмешался в разговор брат Серпен. – Приготовьте фирман халифа, уважаемый мэтр.

По мере приближения к внешним стенам, Багдад начинал понемногу терять в глазах путников так поразившее их издали великолепие.

– Все предместье – сплошные руины, – покачивая головой, произнес Сен-Жермен. – Точно так же выглядит сейчас и Константинополь – остатки былого величия и процветания.

– Это аш-Гарбия, – старая, западная часть города, – отозвался мастер Григ. – С тех пор как город разрушили сельджуки, люди предпочитают селиться на восточном берегу Тигра, в аш-Шаркии.

Дорога вывела караван ко вторым, если считать от верхнего течения реки, городским воротам, которые назывались аз-Зафария, но приготовленный было мастером Григом фирман понадобился им не скоро. В канун Курбан-байрама желающих попасть в город купцов, а особенно паломников, оказалось столь много, что путникам пришлось ожидать своей очереди почти до самого вечера. Фирман халифа оказал свое обычное действие, пошлина оказалась не такой уж и большой, хотя втрое превышала ту, которую заплатил перед ними караванщик из Мосула, а стражники, убедившись, что имеют дело не с торговцами, а послами, не проявили к их грузам особого интереса.

– Ну вот мы и в Багдаде, – оказавшись внутри городских стен, произнес Робер, при этом не скрывая облегчения. – И где же ваши монголы, уважаемый мэтр?

– Не так быстро, сир рыцарь, – улыбнулся мастер Григ. – Сначала мы переправимся на восточный берег и остановимся в христианском квартале. Затем дождемся окончания празднеств и отправимся в караван-сарай, принадлежащий уйгурам, где нас должен ожидать тот, кто знает меня в лицо.

Тепло попрощавшись с бедуином, к которому успели привязаться во время тяжелого и полного опасностей перехода, братья направились к большому мосту. Они перебрались на противоположный берег и вскоре оказались в квартале Каррада, который выдавал свою принадлежность к христианству разве что наличием церкви. Внешне же его обитатели не отличались от мусульман ни поведением, ни одеждой.

– Теперь я понимаю, почему наш уважаемый мэтр выбрал именно этот квартал, – разглядывая надписи на вывесках бесконечных лавочек и духанов, ухмыльнулся Каранзано. – Не знаю, какие они христиане, но большая часть торговцев, сапожников, медников и скобянщиков на этой улице, если верить их именам, – киликийцы.

– Мы, киликийцы, никогда не обманываем друг друга, – невесело усмехнулся мастер Григ. – Однако, после того как из-под носа моей гильдии уведен такой подряд, – он кивнул в направлении строящихся стен, – лучше пока держаться от них подальше.

Постоялый двор, к которому их привел мастер Григ, принадлежал тюрку-мелькиту по имени Назар. Хозяин, едва завидев среди подъехавших к воротам путников Грига, просиял, тут же начал гонять многочисленных слуг и устроил вновь прибывшим воистину царский прием. Не успело солнце коснуться невысоких городских крыш, как кони были распряжены и почищены, волы вольготно расположились в стойлах, рыцари, сержанты и слуги, развалившись на непривычно мягких подушках, отдавали должное искусству ливанского повара, а прачки яростно терли об рифленые доски плащи и камизы, с которых стекала желто-коричневая от пустынной пыли вода.* * *

Отгремел мусульманский праздник Курбан-байрам, и жизнь в Багдаде понемногу стала возвращаться в привычную колею. Рыцари Святого Гроба быстро восстановили силы и, вознаграждая себя за долгое воздержание, предавались мелким радостям восточной жизни, при этом всеми силами стараясь не впадать в грех чревоугодия и праздности.

Именно здесь, под крышей у гостеприимного Назара, который, казалось, был готов сам наизнанку вывернуться и вывернуть своих работников, только бы угодить единоверцам из далекой Палестины, достославный рыцарь Робер де Мерлан смог наконец-то по достоинству оценить все преимущества крестоносного братства перед орденом монашествующих рыцарей, которые, как известно, в отличие от последних, не дают обет целомудрия. После того как монголы завоевали Хорезм, невольничий рынок, расположенный в одном из живописных предместий Багдада, был переполнен рабынями из Ургенча, Хивы и Бухары, и у братьев, после двух месяцев, проведенных без женской ласки, не было недостатка в плотских утехах. Уже на третий день пребывания на постоялом дворе при виде одалисок, которых в изобилии предоставлял им хозяин, у братьев не разбегались глаза, а на танец живота, вызывавший поначалу скрежет зубов и сверкание глаз, они и вовсе перестали обращать внимание.

Тем временем мастер Григ, не желая предаваться восточной праздности, каждый день, оседлав Лаврентиус-Павла и испросив у Сен-Жермена двух сержантов для охраны и сопровождения, отправлялся на поиски человека, который должен был привести посланников к монголам.

Однажды под вечер киликиец возвратился к друзьям, сияя от радости.

– Нашел! – объявил он Жаку и Роберу, которые, сидя в общем зале, доедали плов и спорили, заказывать еще и жареную рыбу или не объедаться, как вчера. – В Багдаде нужного человека найти не просто, но мне это удалось!

– Что, нашел монголов? – морщась от звенящего над самым ухом бубна и отмахиваясь, как от надоедливой мухи, от пляшущей гурии, единственное одеяние которой составляла набедренная повязка из прозрачного газа, поинтересовался Робер.

– Совершенно верно! Я все узнал, – Жак видел киликийца таким довольным только один раз в жизни, когда тот впервые объезжал улицы Тира на только что привезенном из германских земель жеребце. – Подряд на строительство городских укреплений еще не заключен. Слава богу, жив еще устадар Маджид ад-Дин, смотритель городских жилищ. Власть его, огромная при старом халифе, как выяснилось сегодня во время ужина в его новом дворце, при молодом халифе только усилилась. Проходимцам из разрушенного Ургенча, которые поснимали все драгоценности со своих жен и наложниц и сделали богатое подношение визирю дивана, он поручил на пробу возведение только одного-единственного пролета. Но теперь, после нашей встречи, они будут с позором изгнаны, а главную работу выполнят мастера моей гильдии…

– Что-то я не понял, Жак, – ткнул приятеля в бок слегка осоловевший Робер, – мы сюда по делам христианского мира прибыли или в качестве эскорта главы киликийской гильдии каменщиков? Ты, уважаемый мэтр, лучше отвечай, нашел ли ты этих монгольских посланников?

– А, вы об этом, – думая о своем и производя в уме какие-то весьма приятные расчеты, отозвался мастер Григ. – С этим делом тоже вроде все в порядке. Возвращаясь от устадара, я заглянул в торговый двор к уйгурам и показал монгольскую пайцзу, так что передайте Сен-Жермену, что нас там ждут завтра, сразу после полудня.

С этими словами киликиец удалился в свою комнату, бормоча под нос: «Пять мастеров нужно забрать со строительства Монфорта, семерых – из Яффы, а еще человек пятнадцать – из Конии. Нужно завтра же отправить гонца в Мосул…»

От первой встречи с монголами зависел успех всей миссии, и Сен-Жермен, как человек, имеющий немалый опыт в исполнении тайных и опасных поручений, начал готовиться кпоездке с раннего утра. В сопровождение приор взял двух самых опытных рыцарей – Робера и Серпена, а также и четырех сержантов, в число которых, по просьбе де Мерлана, вошел и Жак. Оставшимся братьям было объявлено военное положение, и они, запершись в занятой отрядом части постоялого двора, ожидали возвращения приора, облачившись в доспехи и оседлав боевых коней, в полной готовности к любым неожиданностям.

Квартал, который занимали уйгуры, располагался в противоположном конце города, на западном берегу, и, чтобы попасть туда, отряду пришлось снова пересекать Тигр.

Под стук копыт по деревянному настилу наплывного моста, который поддерживали многочисленные плоты, Жак с завистью урожденного крестьянина всматривался в густую желто-зеленую воду месопотамской реки, берущей начало в горах. Каждым своим весенним разливом Тигр столь щедро удобрял земли, расположенные в его пойме, что местныеземледельцы могли собирать урожай трижды в году. Негромко переговариваясь, посланники пересекли рыночные кварталы Сукур – целый город, размерами не уступающий Акре или Тиру, с улицами, полностью перекрытыми каменными сводами, где людской поток не оскудевал ни днем, ни ночью, а торговля приостанавливалась лишь на время намаза. За рынком располагался госпиталь – огромное строение, которое одним своим внешним видом могло посрамить орден Святого Иоанна Иерусалимского.

– Думаю, – рассказывая об этом замечательном сооружении, с ехидцей отозвался мастер Григ, – что при виде отдельных комнат для больных, в которых имеются свои бани, водопроводы и отхожие места, при виде лучших лекарей Востока, которые на деньги, выделяемые из государственной казны, приходят сюда дважды в неделю, наблюдают за состоянием больных и предписывают им необходимое лечение, и их помощников, которые приготовляют лекарства и пищу, любой брат-госпитальер, будучи преисполнен стыда,немедленно, не сходя с места, сделал бы сам себе обрезание и обратился в ислам. В Багдаде, как рассказал мне за ужином мой старый друг устадар Маджид ад-Дин, одиннадцать больших городских мечетей, а малых, говорят, несколько сотен! Здесь в аш-Шаркии находятся около тридцати медресе, которые составляют особую силу города и являются особым предметом гордости халифата. Богословы, законоведы, астрономы, математики, лекари и поэты приезжают сюда учиться со всех концов мусульманского мира, а знания, которые хранят здешние библиотеки, во много раз превосходят то, чем обладает христианство! Я сам почерпнул из местных книг множество секретов строительного ремесла. Но особо устадар гордится багдадскими банями. Их здесь около двух тысяч.

– И мы, крестоносцы, пришли на Восток, чтобы сокрушить этот мир? – произнес де Мерлан, обращаясь в первую очередь к Сен-Жермену. – Посмотрите, перед нами – главныйгород мусульман, а христиане здесь живут без притеснения. Можно ли представить себе мечеть где-нибудь в Париже, на острове Ситэ?

– Я знаю мир ислама намного лучше, чем подавляющее большинство христиан, – ответил рыцарю приор. – Я отлично понимаю, что этот мир имеет множественные превосходства над нами, и искренне желаю этому миру здравствовать. Но если передо мной поставят выбор – кому из двоих жить, а кому уцелеть, то я без колебаний остановлю свой выбор на христианстве. По той простой причине, что все мои предки христиане, сам я родился в христианской стране, и мой народ, будучи покорен мусульманами, окажется в рабстве. А именно сейчас, сир Робер, перед нами такой выбор и стоит. Государство монголов не может оставаться под властью шаманов – империя должна иметь религию с единым богом. Если сыновья Чингисхана не приведут покоренные ими народы к христианству, то вскоре один из его внуков или правнуков примет ислам, и Восток больше никогда не будет христианским. Поэтому я сделаю все, чтобы в точности выполнить данное папой поручение.

– Послушайте, мессир, – обратился к приору брат Серпен, – а не кажется ли вам, что монголы окажутся христианами не лучшими, чем куманы, крещенные в Болгарском царстве? Они точно так же, как и этот принц Толуй, истово отбивают поклоны, а потом, без колебаний, делают чаши из вражеских черепов. Не нам ли с вами на переговорах в Адрианополе царь Калоян хвалился кубками, изготовленными из отрубленных голов императора Балдуина Константинопольского и короля Фессалоник Бонифасио де Монферрата?

– А что ты предлагаешь, брат-рыцарь? – задал встречный вопрос Сен-Жермен. – Отдать Святую Землю на откуп императору Фридриху и каирскому султану?

– Мне кажется, мессир, – вмешался в беседу как всегда бесцеремонный Робер, – если монголы сокрушат аль-Камила, то лет через десять папа и император будут вспоминать о своих разногласиях, как о самом спокойном времени в жизни, а монголы, не остановившись на достигнутом, словно гунны Аттилы, вторгнутся в Европу… Не лучше ли, чтобы войну за освобождение Святого Града все-таки начал Фридрих, а не папа в союзе с этими кочевниками, которым что окреститься, что обрезаться – раз плюнуть?

– Я тоже хочу сказать, – не удержался в стороне от разговора и мастер Григ, – что Фридрих показался мне достаточно просвещенным и рациональным человеком, по сравнению с которым папа и иерусалимский патриарх, да простит меня Господь, кажутся не дальновидными пастырями христианских народов, а просто полуграмотными фанатиками.

– И именно папа с его фанатизмом одержит верх над просвещенным Фридрихом, – чуть помолчав, ответил сразу всем троим Сен-Жермен. – С тех пор как существует мир, мракобесы всегда побеждают людей мыслящих, потому знание взывает к разуму, а суеверие – к чувствам. Людям в большинстве своем не нужны сложные пояснения – им требуются ясные слова и символы, а просвещенный разум, осознавая сложность мироздания, никогда не дает простых ответов. «Есть ли жизнь после смерти?» – спрашивает человек. «Не знаю, – отвечает знание, – оттуда никто еще не возвращался». «Есть!» – отвечает вера. Пророки общаются с потусторонним миром и приносят оттуда писания, а Иисус Христос своим воскресением доказал бессмертие души. «Как достичь счастья?» – спрашивает человек. «Не знаю, – снова отвечает знание. – Счастье – это расстояние между тем, что человек есть, и тем, чем он желает быть. Добивайся поставленных в жизни целей либо сделай свои цели достижимыми – и ты будешь счастлив». Суеверие же отвечает просто – делай то, что тебе проповедует твой пророк, устами которого вещает сам Господь, и будешь счастлив, если не на этом, так на том свете. Вот поэтому мы будем поддерживать не Фридриха, который не понимает, что, желая договориться с исламом, пытается примирить непримиримое, а папу Григория, который фанатично стремится к тому, чтобы весь мир стал христианским, а все монархи мира были вассалами Святого престола. И пусть трижды прав германский император, но мы призовем на его защиту монголов, потому что любой другой путь отбросит христианство на сотни лет назад!

Участники спора надолго задумались и не нашли никаких доводов, способных опровергнуть слова приора.

– Я со своей стороны, – добавил к словам приора мастер Григ, – сделаю все, чтобы исполнить волю Чингисхана, к которому преисполнен самого глубокого уважения.

– А каков он был, Чингисхан? – Жак задал киликийцу вопрос, который давным-давно вертелся у него на языке.

– Я видел его всего дважды, – нахмурился мастер Григ, – это великий воин и выдающийся правитель. Несмотря на то что его власти и богатству мог позавидовать любой монарх, он жил скромно, как простой воин. Он был неграмотен и не владел чужими наречиями, но ум его и в зрелые годы оставался светел и чист. Он умел сразу увидеть суть любого предмета и дела, и главное – окружил себя выдающимися людьми. Возвышая человека, он не интересовался ни его происхождением, ни вероисповеданием. И даже личная преданность его волновала гораздо меньше, чем умение хорошо исполнять порученное дело. Предпочитая разумных подданных преданным дуракам, он, как показывает обширность его владений, оказался прав. Ведь умные и умелые люди, которые могут принимать решения и отвечать за свои поступки, будучи облечены властью, служат намного преданнее, чем бездарные и беспомощные придворные лизоблюды, которыми наполнены ныне дворцы правителей как Запада, так и Востока…

Отряд пересек центр Багдада и приближался к окраинам, где находилось нужное им подворье.

– Уйгуры, – пояснил мастер Григ, – народ кочевников и торговцев. Подобно иудеям, они уже давно не имеют своего государства, но, распространившись по всему Востоку, живут обособленными группами. Среди них много образованных людей, они отличаются храбростью и одновременно предприимчивостью. Чингисхан, покорив Китай, возвысил этот народ и дал ему право торговать на всех принадлежащих ему землях. Множество уйгуров вошло в его государственный совет. Купцы-мусульмане, которым теперь перекрыта дорога в Китай, дай им волю, вырезали бы их всех до единого. Но каждый уйгурский караван имеет пропуск с печатью самого великого хана, и халиф строго-настрого предупрежден, что если хоть один волос упадет с головы подданного Монгольской империи, то мстить обидчикам прискачет не меньше двух туменов. А халифу сейчас ссориться с монголами не с руки…

Внешне уйгурский постоялый двор ничем не отличался от бесконечных подворий шиитов, суннитов и христиан, живущих у стен аш-Шаркии. Узкий переулок, петляющий между глухими каменными стенами, завершался прочными деревянными воротами, которые укрывали обитателей от внешнего мира.

Посланников здесь ждали – не успел отряд подъехать к воротам, как тяжелые створки разошлись в стороны, запуская их во двор. Внутри буйствовала зелень и драгоценными изумрудами сверкали небольшие искусственные водоемы, так что это место напоминало скорее не торговый караван-сарай, а дворец какого-то вельможи.

Рабы с железными ошейниками, на которых были выбиты имена их хозяев, подскочили к братьям и, придерживая стремена, помогли им сойти с коней.

Сен-Жермен, а вслед за ним рыцари и сержанты, стараясь ничему не удивляться, проследовали за провожатым по крытой аллее, оплетенной диким виноградом, и вышли к приземистому зданию, чей фасад украшала резная колоннада из розового фессалийского мрамора. Меж колоннами, в конце широкой каменной лестницы, стоял человек, столь разительно отличающийся от всей окружающей их арабской сказки, как отличалась бы, наверное, черная фигура степного каменного истукана, поставленная среди мраморных греческих статуй.

Это был коренастый воин в полном доспехе, но без шлема. Его черные как смоль, жесткие длинные волосы были собраны в две толстые косы, а узкие раскосые глаза глядели на рыцарей без страха и удивления, скорее выражая недоверие и интерес. Воину было, по оценке Жака, лет тридцать – сорок, хотя и трудно было судить о годах представителя народности, которая внешне столь разительно отличалась от франков. Но то, что это не простой воин, а монгольский нобиль, было понятно и без объяснений – его доспех отливал толстым слоем позолоты, местами оцарапанной стрелами и мечами, а во взгляде светилась внутренняя сила человека, уверенного в себе и привыкшего повелевать.

Судя по тому, как одобрительно хмыкнул стоящий рядом Робер, Жак понял, что рыцарь, как и он, признал в монголе человека, который большую часть жизни провел в походах и сражениях. Воин, не отрывая взгляда от посланников, задал вопрос на незнакомом языке. Слова его были отрывисты, но в то же время показались Жаку неведомой мелодией,наполненной странными звуками.

– Чормаган-нойон, – перевел после небольшой паузы мастер Григ, – спрашивает, кто из вас старший и с кем он будет говорить?

Глава третья,

в которой посланники выясняют, что у правды железное лицо

Багдад, седьмой день мухаррама 626 года хиджры (1228 г., 6 декабря)

Через три дня после встречи с Чормаган-нойоном Робер, озверевший от ожидания и пресыщенный всем, чем только может пресытиться франкский рыцарь в восточном городе, отправился обедать в лучший багдадский духан, прихватив с собой Жака.

– Нам, поди, на днях отправляться в Каракорум, – объяснил он по дороге приятелю. – А там, где живут эти самые монголы, если верить рассказам, едят одних лишь сусликов да лис, запивая их прокисшим кобыльим молоком. Так что, пока есть возможность, нужно немного побаловать желудки чем-то вкусненьким. Как говорил мой покойный дядюшка, граф Гуго де Ретель: «Война войной, а обед строго после мессы».

Назар, будучи, с одной стороны, владельцем собственной кухни и с трепетом относившийся к ее репутации, а с другой – настоящим восточным человеком, для которого воля гостя – закон, после долгих колебаний согласился на определение «лучший духан Багдада после караван-сарая уважаемого Назара», после чего указал приятелям место, где он расположен, и даже выделил провожатого. Духан, в котором собрались обедать Жак и Робер, находился на плоской вершине невысокого холма, стоящего над излучиной Тигра. Отсюда, с разложенного под навесом толстого мягкого ковра открывался великолепный вид на Западный город.

Друзья, за время скитаний по святой земле больше привыкшие к портовым тавернам с ядреными подносчицами, которые скорее думали о том, как заполучить богатого посетителя на сеновал, чем о том, как его обслужить за столом, наконец-то поняли, что такое настоящее восточное гостеприимство. Духанщик, выяснив, что его заведение посетили не простые христиане, а приехавшие с далекого запада франкские посланники, прежде всего, освободил для них самое лучшее место, распорядившись заменить лежащий там вполне приличный ковер на другой, совершенно новый. Затем, дабы ничто не мешало отдыху редких гостей, их ковер был отделен от остальных посетителей переносной плетеной ширмой.

Первым блюдом оказался огромный карп. Рыбину распластовали на цельном куске собственной шкуры, словно раскрытую книгу, и, закрепив на двух кольях, поджарили у открытого огня. Затем, когда рыба дала сок, костер немедленно загасили, оставив лишь угли, положили на них рыбу шкурой вниз и оставили «на дозревание». Пока в большом медном котле кипела вода и варился белый рассыпчатый рис, духанщик, лично опекавший франков, предложил им испробовать незнакомое блюдо «салад».

– Ну, это вроде как овощи, порезанные и приправленные мясом и специями, – переводил для Жака Робер. – У них этот самый «салад» обычно составляет первую и вторую перемену блюд.

– Ну что же, давай попробуем, – согласился Жак. – Только ты спроси, какие они бывают?

– Он говорит, что у них двадцать одна разновидность саладов, – после продолжительной дискуссии объяснил приятелю рыцарь. – Сейчас нам покажут все.

Не успели друзья удивиться, как перед ними словно из-под земли выросли слуги с подносами в руках. На подносах стояли небольшие блюдца с самыми разными яствами, одинлишь вид которых свел скулы одновременно у обоих. Робер тихо застонал, повел носом, облизнулся и бросил короткую фразу, после которой слуги начали торопливо переставлять содержимое подносов перед посетителями.

– Пока они рыбу до ума доведут, мы как раз все это и перепробуем, – пояснил приятелю рыцарь, водя своей рыжей пятерней над тарелками и думая с чего бы начать. – Эх, в переметной суме кувшин доброго вина. Как бы нам его приобщить к этому пиру?

– Хозяин – мусульманин, – засомневался Жак. – Боюсь, что если не у нас, так у него будут неприятности.

Но де Мерлан, упорный как все арденнцы, все же прогулялся до коновязи и, не обращая ни малейшего внимания на побелевшее от ужаса лицо духанщика, раскупорил заветныйкувшин. Нужно сказать, что мусульманин, в котором вера вынуждена была вступить в борьбу с долгом хозяина, повел себя более благородно, чем рыцарь, ведущий родословную, если верить его словам, еще со времен первых Каролингов. Он быстро распорядился, чтобы христиан прикрыли «от ветра» еще одной ширмой, пересадил ближайших посетителей подальше от безбожников, выставил дозорных на подходе к духану, а его самого совершенно неожиданно одолела кратковременная слепота, которая, впрочем, не мешала ему зорко наблюдать за всем, что происходит под навесом.

Когда кувшин был опустошен, рыба и салады почти съедены, а приятели принялись за рассыпчатый ароматный плов, на пороге духана появился мастер Григ.

– Какие новости, уважаемый? – благодушно поинтересовался разомлевший от вина и отличной еды де Мерлан.

Первая встреча не внесла в их дальнейшую судьбу никакой ясности. Чормаган ограничился тем, что принял от Сен-Жермена послание папы Григория, кивнул и сказал: «В ближайшее время я передам его хану». На вопрос приора о том, что им делать дальше, он лишь коротко бросил: «Не покидайте пределов Багдада. Когда это понадобится – вас найдут».

– Новости есть, – отозвался киликиец, присаживаясь на подушки рядом с друзьями и подзывая слугу, чтобы сделать заказ. – Но даже и не знаю, какими их назвать – плохими или хорошими. Я был у каменщиков из Ургенча. Несчастные люди, беженцы, но в то же время отличные мастера. Они вняли моим доводам и согласились перейти в нашу гильдию, так что теперь ничто и никто не помешает получению подряда на строительство стен… впрочем, это не имеет отношения к делу. Главное заключается в том, что все мастера-каменщики, где бы они ни находились, объединены в некое сообщество, цель которого – передавать друг другу особые секреты ремесла таким образом, чтобы они не становились достоянием посторонних. Для этого у нас существует целая система знаков, позволяющих узнавать друг друга. Так вот. После того как выяснилось, что один из мастеров является посвященным, как и я, он, будучи свидетелем завоевания Хорезма монголами, рассказал мне много интересного. Оказывается, принявший нас Чормаган-нойон – это отнюдь не простой посланник, а один из трех военачальников, самых близких к Чингисхану. Он командовал крылом войска во время войны с Китаем и возглавлял главную армию монголов во время покорения Хорезма.

– Понятно, – перебил киликийца Робер. – То, что он находится здесь и лично принял послание, может обозначать лишь одно – преемники Чингисхана всерьез готовятся к походу на Запад. Кстати, что там говорят ваши хорезмийские приятели о том, кто стал преемником умершего императора?

– По монгольскому закону престол должен унаследовать не старший, а младший сын правителя, – ответил мастер Григ. – Это царевич по имени Толуй. Выборы, а точнее, утверждение на посту великого хана называются у монголов харултай. Этот харултай собирают через два года после смерти хана, после окончания траура. Сейчас Толуй исполняет обязанности хана как регент, но по всем землям, что принадлежат монголам, ходят слухи, что этот молодой человек слаб здоровьем и злоупотребляет вином. Так что, скорее всего, во главе монгольской державы станет его старший брат, царевич Угедей. Думаю, именно к нему и будет доставлено послание Григория, после чего или нас призовут в Каракорум, или, наоборот, монгольская армия придет в Багдад. Но главные действия все равно начнутся только после харултая. Монгольские эмиры, которых они называют нойоны, не выступят в поход, пока не будет утвержден новый великий хан.

– Стало быть, ждать нам еще долго, – сделал неутешительный вывод де Мерлан. – Остается лишь молить Всевышнего, чтобы Фридрих не начал большую войну до того, как мы доставим в Рим ответ нового императора монголов.

Мастер Григ кивнул, соглашаясь с выводами, которые сделал рыцарь. Жак тяжело вздохнул и принялся доедать последний салад.* * *

Ночью, за два часа до рассвета, в ворота постоялого двора еле слышно постучали. Стоящий на страже слуга впустил внутрь нищего оборванца, который, как выяснилось после коротких расспросов, оказался уйгуром, посланным за рыцарями по приказу Чормаган-нойона. Сен-Жермен приказал разбудить мастера Грига, попросил его перевести то, что скажет уйгур, после чего немедленно отправил своего второго оруженосца, дабы тот будил братьев, чтобы немедля готовиться к выходу.

Под рваным халатом уйгура обнаружился еще один – новый и дорогой. Посланец Чормагана сбросил с головы грязную тряпку, быстро и ловко намотал свежую шелковую чалмуи взлетел на предложенного ему коня так легко, что ни у кого из наблюдавших за ним рыцарей и сержантов не оставалось сомнений, что сопровождать их будет опытный воин и отличный наездник.

Над частым лесом минаретов еще мерцали бесчисленные звезды пряной арабской ночи, когда отряд, стараясь не производить ни малейшего шума, вытек за ворота навстречунеизвестности. Не успели они повернуть за угол и выехать на главную улицу квартала Каррада, как откуда-то из-за чернеющих в темноте глинобитных заборов донеслось сразу несколько вскриков, быстро переходящих в булькающие хрипы, в которых ухо любого воина легко могло распознать звуки, которые издает перед смертью человек с перерезанным горлом. Братья осадили коней и все как один схватились за мечи.

– Не беспокойтесь, – спокойно произнес уйгур. Мастер Григ перевел его слова остальным. – За вами с самого дня приезда день и ночь следят шпионы, приставленные великим визирем. Раньше в этом не было особого вреда, но сейчас никто не должен знать, в какую сторону мы направляемся.

Как выяснилось, на сей раз они ехали не к уйгурам. Повинуясь проводнику, отряд свернул с улицы, ведущей к мосту через Тигр, и, проскакав некоторое время вдоль берега,вышел к небольшому деревянному причалу, у которого темнела высокими бортами большая барка, из тех, что доставляют товары из Багдада в Басру, привозя обратно индийские пряности.

– Он говорит, что мы должны оставить на берегу коней, – перевел киликиец. – О них позаботятся. А сами взойти на барку и плыть туда, где нас будут ждать.

– Если бы не предъявленный знак, – пожал плечами осторожный приор, – то я бы решил, что нас хотят заманить в ловушку, чтобы перерезать, как кур.

– Чему быть – того не миновать, мессир, – ответил брат Серпен. – Однако для того, чтобы зарезать одного приора, двух рыцарей и четырех сержантов Святого Гроба, даже если они сошли с коней, потребуется очень много хозяек, и у них должны быть очень длинные кухонные ножи.

– Не опасайтесь, – уловив колебания посланников, повторил через мастера Грига уйгур. – И мы, и вы в чужой, враждебной стране. Нужно соблюдать осторожность.

Приор взмахнул рукой, приказывая братьям сойти с коней и следовать за ним. Вскоре барка отошла от причала.

Плавание завершилось вскоре после восхода солнца. Здесь, в Месопотамии, сумерек почти не было – день приходил на смену ночи столь быстро, что Жаку так и не удалось полюбоваться рассветом. Барка ткнулась носом в песок в нескольких лье от городских стен. Подчиняясь воле проводника, братья спрыгнули прямо в воду, выбрались на берег и огляделись по сторонам. Оказалось, что они находятся среди безмолвных руин мертвого города. Бесчисленные надписи арабской вязью не позволяли понять, что это такое: кладбище или же давно покинутые жителями дома.

– Для того чтобы с кем-то поговорить по душам, вдали от халифской стражи, лучше места не придумать, – оценивающе оглядываясь вокруг, пробормотал Робер. – Только вот как бы языком общения не оказался звон мечей…

Однако проводник, не высказывая ни малейшей тревоги, спокойно повернулся спиной к рыцарям, напрягшимся в ожидании засады, и махнул рукой, приглашая их и дальше следовать за собой.

Они долго шли, петляя среди каменных сооружений с высокими белыми куполами, кое-где осыпавшимися и пробитыми насквозь, и не встречая по дороге никого, кроме одичавших собак и недовольно каркающих при их появлении ворон. Их путь завершился у развалины с большим черным проломом, перед которым стоял, скрестив руки на груди, уже знакомый им Чормаган-нойон.

Сен-Жермен, а вслед за ним и остальные, повинуясь короткому кивку головы нойона, вошли в пролом и оказались внутри большого замусоренного помещения с высоким куполом. Там их ожидало не меньше десятка вооруженных до зубов солдат, которые, впрочем, при виде франков не стали хвататься за оружие. Приор коротким движением остановилСерпена и Робера, которые, едва их глаза привыкли к сумраку, чуть не одновременно схватились за рукоятки мечей.

– Вам, то есть нам, придется оставить здесь все оружие, которое есть при вас, – перевел мастер Григ слова Чормагана. – Он говорит, что нам предстоит встреча с тем, к кому имеют право приближаться с оружием в руках только три человека из всех живущих на земле.

– На кого это он намекает, уважаемый мэтр? – тихо поинтересовался Робер, обращаясь к киликийцу.

– Не знаю, – также вполголоса, словно боясь, что его слова начнут метаться эхом в пустынной комнате, ответил тот. – Вероятно, речь идет о ком-то из правящего дома…

– Сложите на пол мечи и кинжалы, братья! – после недолгих раздумий скомандовал Сен-Жермен. – Мы клялись исполнить волю его святейшества даже ценой собственной жизни и, если Господь на нашей стороне, то сейчас самое время убедиться в том, что мы находимся под его защитой!

Чормаган стоял в проходе, отбрасывая на пол ломаную тень, и, слушая слова приора, согласно кивал, словно понимая, о чем тот ведет речь. После того как оружие было выложено на пол аккуратными рядами, монгольский нойон бросил короткую фразу в сторону своих солдат. Повинуясь его приказу, трое или четверо ринулись к рыцарям и стали ощупывать их с головы до ног.

– Эти ребята определенно из охраны какого-то правителя, – брезгливо морщась от бесцеремонных прикосновений, пробурчал Робер. – Для того чтобы научиться так ловко обыскивать, нужно делать это лет десять или двадцать в приемном покое какого-нибудь султана, у которого врагов, жаждущих его смерти, не меньше, чем жен и наложниц. Вот, помнится, когда нас с дядюшкой, графом Гуго де Ретель, вызвали после битвы в ставку к королю Филиппу-Августу…

Что пришлось пережить де Мерлану и его сиятельству графу в ставке французского короля, Жак так и не узнал, потому что сразу же после того, как обыск завершился, Чормаган снова что-то скомандовал, и речь достославного рыцаря заглушил каменный грохот. Большая базальтовая плита в дальнем конце помещения, поднимая пыль, ушла куда-то внутрь, открывая широкую лестницу, ведущую в подземелье.

– Пятеро пойдут со мной, – распорядился нойон, – остальные будут ждать наверху.

Сен-Жермен, соглашаясь, кивнул, хлопнул по плечу Серпена и Робера, которые немедленно сделали шаг вперед, обменялся понимающими улыбками с мастером Григом и пробежал глазами по строю сержантов, выбирая, кем заполнить последнюю вакансию.

– Жак из Монтелье, – произнес он негромко, – прошу вас следовать за мной.

Лестница привела их в комнату на глубине не меньше чем в два человеческих роста, из которой в разные стороны шли коридоры. После того как вниз спустился Чормаган, плита, закрывающая вход, вернулась на место, и братья оказались в полной темноте.

Но пребывать во мраке им пришлось недолго. В руках у нойона несколько раз брызнуло искрами кресало, вспыхнул факел, и они двинулись вслед за ним по коридору. Вскоре перед посланниками оказалась невысокая дверь. Чормаган-нойон осторожно в нее постучал, что-то произнес, явно обращаясь к человеку, более высокопоставленному, чем он, и, дождавшись ответа, распахнул дверь.

В большой комнате горело не меньше сотни масляных ламп, и было светло, как днем. В дальнем ее конце, на атласных подушках, в окружении телохранителей сидел, скрестивперед собой ноги, человек в простом, но отлично сработанном доспехе.

Чормаган склонился в глубоком поклоне и что-то прошептал.

– Он говорит, чтобы вы приветствовали великого хана Толуя так, как приветствуете своих королей и императоров, – перевел мастер Григ.

– Мы рыцари, – ответил приор, – и по своему обычаю приветствуем христианнейших монархов, становясь на колено.

Братья-рыцари, киликиец и Жак опустились на пол и склонили головы в знак уважения перед ханом.

– Встаньте, воины, подойдите поближе и рассаживайтесь напротив меня, – произнес хан Толуй. Что-то необычное было в его словах, и только после того, как мастер Григ перевел сказанное, Жак понял, что монгол разговаривает с ними по-гречески.

«Что-то здесь не так… – подумал Жак, поудобнее устраиваясь на подушках рядом с Робером. – Могущественный хан, вместо того чтобы приказать своим слугам доставить нас к себе, принимает посланников тайно, в каких-то развалинах, словно он не регент империи, перед которой трепещет весь мир, а заговорщик или разбойник».

– Не удивляйтесь тому, что я вас встречаю в столь необычном месте, – произнес Толуй. Его слова переводил мастер Григ, который неплохо знал и язык Византийской империи. – Я прочел послание вашего святого отца. В нем он призывает монголов исполнить данное обещание и совершить поход к дальнему морю, чтобы сокрушить общего врага. Мой отец никогда не нарушал данного им слова, и я, как его наследник, обязан исполнить его последнюю волю. Но, как вам известно, он покинул этот мир, и в Каракоруме сейчас происходят очень непростые события. Там подняли голову те, кто считает, что войску нужно идти не на запад, а на север. Я втайне прибыл сюда, чтобы с глазу на глазпереговорить с посланниками, дабы вы могли все взвесить и принять очень непростое решение.