Чтение 13–й страницы книги ~Черный престол~

— Да здесь же, в корчме. Пьянствует.

— Пшел вон! — Ильман Карась с возмущением плюнул в сторону провинившегося соглядатая. — Иди к питухам. Да посматривай с прилежанием, не проворонь!

— Исполню, батюшка! — Кривоносый Неруч низко поклонился и, пятясь, вышел из горницы.

— Зря ты шумишь, Ильман, — покачал головой Мечислав-людин. — Ясно, кому пес этот, Ярил, знак оставил. Варягам, что на Копыревом конце у дедки Зверина живут!

— Хорошо, если так, — согласно кивнул Ильман Карась. — А если кому другому?

— Так схватить эту собаку Ярилку, да пытать прилежно!

— Я б так и сделал. Да решать — на то повыше меня есть.

Ильман Карась вздохнул. Мудрит чего-то князь, всё высматривать приказывает, нет, чтоб и вправду схватить да пытать. Ярил Зевота парень хоть и ушлый, да хлипкий, пыток не выдержит, всё поведает, всё. Надо будет сказать об этом князю. Вот сейчас и сказать, на вечернем докладе.

— Нет, — выслушав Ильмана, покачал головой Дирмунд. — Рано еще его пытать, не время. Следят за ним надежно?

— Куда уж лучше. Не пукнет без нашего ведома.

— Значит, схватить можем в любой момент. Надо будет — схватим. Всегда успеем. Да, этот ваш соглядатай пускай ошибку свою исправит: снова на кувшинце том черту проведет и следит там денно и нощно, кто подойдет да посмотрит. Запомнил? Теперь слушай вот что. Есть тут, в Киеве, людишки, ромеи в основном, но и киевляне тоже встречаются — поклонники распятого Бога. Слыхал о таких?

— Как не слыхать, княже? Вредные это людишки, — с уверенностью заявил Ильман. — Моя б воля, я б их...

— Возьмешь у ключника серебро, — перебил его Дирмунд, — пойдешь завтра с утра ко Градку, найдешь Мефодия-гостя — это их староста. Серебро отдашь ему. Скажешь, на строительство храма от одного богатого христианина, так они себя называют. И вот еще что — как бы невзначай молви: есть, мол, в Киеве некий христианин, зовут Никифором, на Копыревом конце живет, у Зверина. Очень был бы тот Никифор счастлив, когда б чаще навещали его собратья по вере, на собранья свои звали почаще. И чем чаще — тем лучше, тем больше серебришка на храм просыпется. Заботится-де тот богатый человек о душе Никифора, вот и жертвует. Всё запомнил?

Ильман Карась кивнул, ничего толком не понимая. Отдавать серебро поклонникам распятого Бога? Чудит что-то князь, чудит. И с Зевотой чудит тоже.

Поклонившись, Ильман вышел. Тут же подскочивший челядин провел его к ключнику...

— Ой, глупец, глупец... Так ведь ничего и не понял, — покачал головой Дирмунд-князь. — Ну, других нет. Эх, жаль, запропал Истома, жаль.

Хельги-ярл встретился с Ярилом Зевотой сразу после того, как увидал знак. Отыскал парня на рынке, кивнул — иди, мол, за мной. Там же, у пристани, и сели, квасника подозвав, как многие делали. Солнце-то упряжку жарило, словно бы на прощанье, понимая, что скоро конец лету. День выдался безоблачный, знойный. Народу на торгу было не очень много, а кто и был — скоро уселись в тени, под навесами, у самой реки. Вот уж кому было раздолье, так это мальчишкам-квасникам! Уж пошла торговлишка, едва успевали за квасом бегать. Хельги с Ярилом ничем не выделялись из собравшихся на мостках и рядом. Сидели, неспешно попивая квасок, да посматривали на стоящие у причалов ладьи — ромейские и свои, киевские. Тишина, спокойствие. Лишь ниже по реке кричали купающиеся ребятишки.

— Почему древлянская земля? — удивился Хельги. — Там ведь нет никакой выгоды Харинтию Гусю. Или и там что-то замысливается? Опять? Снова? Но ведь ты раньше говорил орадимичах?

— Я и сейчас о них говорю, — облизал потрескавшиеся губы Ярил. — Ну, нет ничего, что наводило бы на мысль о древлянах! Ничего, кроме слов Мечислава... А сам он услыхал то от Ильмана Карася и невзначай проговорился.

— Невзначай?

Ярил вздрогнул. Мысли молодого варяга совпадали с его собственными, которые он старательно от себя гнал. Ведь если так, если Мечислав-людин проговорился не невзначай, а специально, то... То это означало, что он, Ярил Зевота, находится в смертельной опасности! Верить в такое не хотелось. Вернее сказать, не то чтобы не хотелось, просто не верилось, ну не верилось, и всё тут! Что же, выходит, Мечислав умнее и хитрей его, Ярила? Нет, не может такого быть. Ярил Зевота был очень высокого мнения о своей хитрости, и, надо сказать, по праву.

— Именно — невзначай, — с усмешкой подтвердил он, вытирая со лба пот и с завистью поглядывая на плескавшихся в воде ребят. Самому б искупнуться, да страшно — одежку вмиг украдут.

— Ну, пусть так... — кивнул ярл, искоса посматривая на Ярила. Не слишком ли тот самоуверен? Ведь почти дитя. Не слишком ли глубоко впутался в такие дела, что и взрослому вряд ли под силу? Дитя...Впрочем, нет, пятнадцать лет — вполне солидный возраст. И Ярил Зевота знал, на что шел.

— Известие интересное. — Ярл поманил квасника. Отхлебнул, поморщился — квас уже успел нагреться и бил в нос не хуже доброго пива. — Но непонятное, — напившись, продолжил он. — То ли к древлянам собрался Харинтий Гусь со своим товаром, то ли к радимичам — поди разбери.

— Думаю, к радимичам, — улыбнулся Ярил. — А о древлянах Мечислав просто обмолвился или перепутал — с него, тупоглавца, станется! Он и разницы-то между ними никакой не видит, всё одно — древляне ли, радимичи, или вообще — чудь белоглазая. Ха-ха-ха!

Расплатившись с Ярилом, ярл отправился обратно на постоялый двор. Деньги кончались, и следовало придумывать очередную аферу — потрепать тех же чаровников да конокрадов-мошенников.

Они уселись за столом втроем — Хельги, Ирландец и Снорри. Изрядно посмеялись, вспомнив недавний грабеж.

— Вообще же, лучше прижать какой-нибудь род неподалеку. Деревню, — азартно предложил Снорри. — Пусть не киевскому князю дань платят, а нам. Мы ж сильнее!

Ирландец и Хельги расхохотались.

— С родом и киевским князем ты, Снорри, немножко того, погорячился! Лучше, вон, квасников примучить, вернее, тех, кто за ними стоит. А то уж обнаглели безбожно — и квас у них кислый, и цену дерут, гады, никаких богов не страшатся!

Подумав, Снорри согласился с ярлом. Спорить с киевским князем Хаскульдом, пожалуй, было рановато. Лучше б наняться к нему на службу.

— Греттир Бельмо сказывал вчера, что Хаскульд-конунг сменил вдруг свое мнение о нас, — посерьезнев, поведал Снорри. — Высказался, дескать, что нет в старшей дружине лишних мест, разве только в молодшей, в отроках.

Хельги-ярл в ярости стукнул кулаком по столу, да так, что подпрыгнули тяжелые деревянные кружки:

— Мне, свободному ярлу, властелину моря, стать младшим дружинником захудалого кенугардского конунга?! Клянусь, Хаскульд потерял разум!

— Успокойся, князь, — пристально поглядел на Хельги Ирландец. — Я думаю, Хаскульд-конунг вовсе не потерял свой разум... Его у него отняли! И ты хорошо знаешь — кто.

Мрачно кивнув, ярл уселся обратно на лавку:

— Что ж, будем примучивать квасников.

Они говорили еще долго: о Харинтии Гусе и его предполагаемом караване, о квасниках, о радимичах и древлянах. И никто из них — даже Хельги — не вспомнил о своем четвертом товарище — бывшем невольнике Трэле, послушнике Никифоре.

А тот всё чаще захаживал в дом церковного старосты Мефодия — ромея из Судака, вот уже лет тридцать проживавшего в Киеве. Давно уже владела Мефодием мысль, подобно древним святым, основать в этой дикой земле монастырь. Он сам готов был стать настоятелем обители, давно уже получил на то благословение патриарха Фотия, не хватало только денег — но вот появились и они — и монахов. Никифор был бы ценным приобретением для будущей обители. Умен, начитан, сведущ. И вполне искренен в деле веры, чего, кстати, нельзя было сказать о самом Мефодии. А вот для Никифора это было, пожалуй, главное. Служить делу Иисуса Христа! Разве может быть на земле выше предназначенье?

Всё чаще захаживал Никифор к Мефодию, всё думал о Боге и об обители, что появится вскоре в далеких лесах стараниями Мефодия и его, Никифора. Что же касается всяких тайных дел, которыми занимается ярл... Нет, Хельги неплохой человек, хоть и язычник, но... Всё больше Никифор отдалялся от друзей, не догадываясь даже, что и за будущим монастырем, и за сладкими речами Мефодия стоит черное серебро друида.

А Хельги с друзьями, занятые своими делами, не замечали частых отлучек Никифора и уж тем более не знали о том, что творилось в душе его, смятенной посулами коварногоцерковного старосты.

Стояла глубокая ночь, звездная и прозрачная, с тихим ветерком и золотистой луной над крышами зданий. Мерно покачивались стоящие у пристани ладьи, в спокойных водахреки отражались звезды. На Щекавице, на холме, тоже было тихо, лишь где-то в густой траве у самой корчмы громко свиристел сверчок.

Хлопнув себя по лбу, Мечислав-людин убил комара и заткнул узкое оконце соломой. После чего, покряхтев, уселся за стол, подперев голову руками. Думал. Совсем напрасномногие — в том числе и Ярил Зевота — считали его тупым и неспособным к тонкому мудрствованию. Нет, вовсе не таков был Мечислав, хоть и походил обликом на неповоротливого медведя — приземистый, даже какой-то квадратный, длиннорукий, с узким лбом и широким ноздреватым носом.

Под узким лбом Мечислава бродили совсем не простые мысли, кои он тщательно прятал. Зачем выставлять свой ум на всеобщее обозрение? Путь лучше считают его непроходимым глупцом. Умные люди опасны, и сильные мира сего, использовав их, затем неизбежно стремятся от них избавиться. А Мечислав не хотел, чтоб от него избавлялись, он сампривык избавляться от других. Вот потому-то сейчас и чуял опасность, исходящую от Ярила Зевоты — пригрел щенка! — от Ильмана Карася и — еще выше! — от князя. Ведь именно с князем Дирмундом якшается Ильман Карась, именно его тайные поручения выполняет, в том числе и с помощью его, Мечислава, людей... того же Ярила!

Хозяин корчмы усмехнулся — предатель Ярил или нет? И на кого кивнет Ильман Карась, если что-то пойдет не так? Кого подставит? Кто не доглядел? Кто не исполнил?

Ясно кто...

Значит, надобно убрать Ярила... Впрочем, нет. Лучше разобраться во всём самому, а уж потом... И не здесь.

Жила у Мечислава за Притыкой, у Почайны, старая зазноба — Любомира-вдовица, женщина хоть и не молодая и не писаная красавица, зато умна да надежна. Усадьбой сама управляла — двух девок-рабынь в кулаке держала, более никто ей и не надобен был, окромя Мечислава. Понимала вдовица — опасна за Притыкой жизнь, могут и дожечь усадебку, или, не дай боги, неурожай. Куда тогда идти-податься? Вот и не теряла с Мечиславом связи. А тот — хитромудрый — редко ее навещал, чтоб не прознал кто, но всегда с подарками — и не с простыми, с богатыми: серебришко, кольца золотые, куний мех. Знал, обрадуется тому вдовица, готовил себе заранее лежбище — кто знает, как она еще, жизнь, обернется?

Вот у Любомиры-то и можно будет подержать стервеца Ярила. Амбары у нее надежны, высок частокол, крепки стены. Подождать только... Впрочем, чего ждать?

Осторожно — чтобы не разбудить челядь — Мечислав прокрался в овин. Знал — там, на свежей соломе, любил Ярил ночевать. Вот и сейчас — с овина донеслось тихое дыханье. Мечислав заглянул внутрь — ярко светила луна, и всё вокруг было хорошо видно. Грудь спящего юноши мерно вздымалась под рубахой, волосы разметались по соломе, почти не отличимые от нее по цвету. На тонкой шее билась синеватая жилка. Придушить, что ли, пса прямо сейчас? Мечислав еле удержался. Ладно, успеется еще. Схватил парня заплечо:

— Эй, Ярил. Яриле!

Зевота недовольно забурчал, заворочался.

— Чего, дядько Мечислав?

— Завтра, с утра раннего, на Притыку поскачешь, за медом. Там на мысу меж Глубочицей и Притыкой человечек тебя ждать будет. Заберешь у него мед, заодно спросишь, не возьмет ли он по дешевке хищеную утварь. Только не говори, что утварь хищеная, скажи, залежалась, вот и продаем дешево.

«А то мужик не догадается, откуда утварь? — подумал про себя Зевота. — Ну и глупень же ты, Мечиславе!»

— По двору с утра не ходи, не мешкай, — напутствовал Мечислав. — Меня тоже не буди, лошадь на конюшне возьмешь, я скажу челядинам.

— Сделаю, дядько! Не сомневайся. Дай поспать хоть чуток.

— Не проспи только.

— Да не бойся, нешто я когда просыпал? С первосолнышком встану!

— Ну, смотри...

Мечислав-людин ушел, и Ярил поглубже зарылся в солому.

А хозяин корчмы так и не уснул до утра. Едва забрезжило, вывел с конюшни самолучшую лошадь, уселся в седло. Челядин побег отворять ворота.

— Сейчас Ярилко явится. — Мечислав наклонился к слуге: — Дашь ему худого конька, рыжего.

— Сполню, батюшка!

— Ну, да помогут нам боги.

Хлестнув плетью коня, Мечислав-людин ходко поскакал к городским воротам.

Город вставал, просыпался. Затеплились дымки над крышами, на Подоле, понизу, да по пристани расплывалась утренняя туманная дымка. Заругались где-то поблизости, на пути, в кузне загромыхали железом. По дальним улицам, к воротам, на луг заливной, поспешая, шли косцы. Покуда до луга дойдут — так и солнышко встанет, росу высушит.

Пристроившись за ними, Ярил Зевота смачно зевнул — один раз в детстве, зеваючи, челюсть вывихнул, еле потом вставили, оттуда и прозвище — и потянулся. Ехал неспешно— да на этом-то коньке только так и можно было, — ну и дурень Мечислав, на тайное дело послал, а коня пожалел справного! Тупой, как топор неточеный!

Выехав за ворота, Ярил обогнал косцов и потрусил вдоль Притыки по узкой, потрескавшейся от августовского зноя дорожке. Вокруг росли кусты бузины, малины, орешник. Не выдержав, Ярил свернул к малиннику — срывал прямо губами сочные ягоды, не замечая, как сладкий сок капает на рубаху, а как увидал — уже поздно было.

— Ладно, на реке постираю. — Зевота улыбнулся — ему сделалось вдруг так хорошо, как не было уже давно. Может быть, от хорошего утра, синего, прозрачного и росного, отяркой зелени трав, от березовой рощицы, что встретилась на пути, от широкой ленты реки по правую руку, от ласкового солнышка, припекавшего спину, от пения жаворонков, от всего...

От всего этого Ярил даже запел песню, почему-то свадебную:Красны девицы,Мастерицы,Чесаные головы,Обутые голени.Молоды, молодки,Хороши походки!Куньи шубы,Соболиные пухи,С поволокою очи...

— Мать честная!

В реке, на излучине, у мыса меж Глубочицей и Притыкой, купалась дева красоты неописуемой! Стройная, загорелая, черные волосы ровно вороньи крылья. Тонок стан, лицо, грудь... ууу... что за грудь! а глаза... Глаз из-за кустов не разглядеть было.

Отпустив конька пастись на лугу, Ярил осторожно раздвинул кусты, любуясь девушкой.

Позади послышался скрип подводы. Парень вздрогнул, но тут же расслабился. Ну как же — это ведь и есть условное место. Неслышно выбрался из кустов — вот, у дуба, подвода. На возу, на сене, спиной к нему сидел мужик в круглой шапке.

Оглянувшись на девушку, Ярил подошел ближе:

— Эй, паря! Я от Мечислава.

Мужик обернулся. Ухмыльнулся широко — здоровенный, мосластый, круглолицый... без бороды... Да не мужик это, а баба! Ну и дурень Мечислав-людин, мужика с бабой перепутал.

— Чего смотришь, миленок? — с усмешкой спросила баба. — А поворотись-ка!

— Зачем?

— Поворотись, говорю, да встань ближе к дубу! — Баба обернулась к реке, крикнула зычно: — Эй, Любима, собирайся! Хватит купаться.

Любима? Так вот, значит, как зовут девицу. Любима...

Улыбаясь, Ярил встал ближе к дубу.

И тут же на голову ему накинули пыльный мешок, заломили руки, скрутили веревками.

— Ну, теперь вези его, матушка, — услыхал Ярил грубый мужской голос. — Девки-то твои приблудные не помешают?

— Не помешают. Вот я их где держу, Мечиславе!

Мечислав!

Послышался конский топот. Связанного Ярила грубо бросили на дно повозки, придавив сверху чем-то тяжелым.

«Мечислав... Мечислав...» — повторял Ярил, задыхаясь в пыли. Как же он недооценил этого похожего на медведя мужика, которого все считали не очень-то умным. А он, оказывается, хитер! Ошибочка вышла с Мечиславом, ошибка. И как бы эта ошибка теперь не стоила Ярилу жизни.

Сидевшая на сене баба чмокнула губами, и лошадь медленно тронулась. Поскрипывала на ухабах повозка, на дне которой, словно сноп, валялся Ярил Зевота.

Ошибка...

Глава 11

МОЛЕНИЯ И МЕЧТЫ НИКИФОРААвгуст — сентябрь 863 г. Киевщина

Только звон колокольный идет издали,

Еле внятен пока, еле слышен,

То ли с неба звон, то ли с земли,

Всё равно этот звон всевышен.Сергей Наровчатов. «Василий Буслаев»

Неизвестно почему, но после загадочного исчезновения Ярила Зевоты Хельги-ярл не чувствовал себя спокойно, хотя, казалось бы, что ему за дело до пропавшего прощелыги? Если б Хельги был обычным викингом, то оно, конечно, так бы и было — ну, пропал и пропал парень, и пес с ним. Жалко, что ли? Однако давно уже осознавший свою необычность молодой ярл считал себя в ответе за всех, с кем делил кров и пищу, кто хоть немного доверял ему или, вот как Ярил, всего лишь верно служил. Да и верно ли?

Вот уже больше трех дней Зевота не оставлял тайных знаков, не шлялся по рынку, даже в корчме Мечислава-людина на Щековице не появлялся. Хельги уже подумывал, не заявиться ли в корчму самолично, иль послать кого из друзей — расспросить, да вот только уж слишком они все были приметны и хорошо известны Мечиславу и его людям.

Кроме всего этого, ярлу не давала покоя странная миссия известного работорговца Харинтия Гуся. Если верить словам пропавшего Зевоты, именно его невольничий караван должен был на днях отправиться в земли радимичей. Отправиться неизвестно зачем. Снорри, ничтоже сумняшеся, даже предложил выследить и ограбить караван, на что Хельги-ярл отвечал уклончиво — дескать, подождать да посмотреть надо.

— Да чего на него смотреть-то? — Снорри с возмущением хлопнул себя ладонями по коленям. — Что мы, работорговцев не видели? Птички жирные, пощипать стоит.

— Он прав, — поддержал его Ирландец. — Серебро для нас лишним не будет. Только для начала хорошо бы вызнать об этом караване всё, что возможно. Может, и нет у Харинтия этого никакого серебра — одни невольники. И что мы с ними будем делать? В Миклагард продавать повезем? Ведь здесь не удастся.

Вздохнув, Хельги согласился с обоими. Тайна каравана требовала разгадки, ведь Харинтий Гусь был тесно связан с Ильманом Карасем, а через него — и с друидом, от которого можно было в любой момент ожидать любой подлости. Интересно, знает ли тот, где именно остановились ярл и его люди?

— Конечно, знает, — грустно усмехнулся Ирландец. — Иначе как бы он послал мне записку? И полагаю, следит за каждым нашим шагом, через слуг, через купцов, да через кого угодно! Ведь и ты, ярл, на его месте поступил бы точно так же.

Хельги молча кивнул, терпеливо ожидая, когда Конхобар перейдет к конструктивным предложениям, а таковые у него наверняка имелись — голова у бывшего жреца варила, как, пожалуй, ни у кого больше в компании бильрестского ярла. Хельги хорошо знал об этом и специально вызвал Ирландца на разговор. И не ошибся.

— Думаю, нам следует вычислить соглядатаев, — закончив с обсуждением предполагаемых козней друида, наконец, предложил Ирландец. — Сделать что-нибудь этакое и посмотреть, как, кто и чем на это ответит. Ну, не мне тебя учить, ярл. Это во-первых. Во-вторых, срочно заняться поисками пропавшего Зевоты, уж больно не вовремя для нас он исчез. Погиб в случайной драке? Может быть. Но вряд ли. Во всяком случае, это нужно выяснить. Ну и, наконец, Харинтий Гусь с его караваном. Что мы вообще о нем знаем, об этом Гусе? Похоже, ничего.

— Пара укромных мест его всё-таки нам известна, — улыбнулся ярл. — Помните, там, на берегу реки?

— Интересно вас слушать, — скептически ухмыльнулся Снорри. — Только как мы это всё проделаем? Не разорваться же!

— А почему бы и нет? — Ирландец бросил на него быстрый взгляд. — Разделимся. Кто-то отправится в корчму Мечислава, выяснить о Зевоте, кто-то пойдет шататься по торгуи пристани, собирая все сплетни о Харинтий Гусе, ну а кто-то, думаю — ты, ярл, — останется в корчме за главного. Ну, заодно и для того, чтобы обнаружить тайного соглядатая. Или даже не одного.

Выслушав Ирландца, Хельги-ярл довольно кивнул:

— Не хмурься, Снорри! Конхобар дело говорит. Думаю, тебе стоит пройтись по рынку, корчма Мечислава — уж слишком тонкая работа!

— Думаешь, я не справлюсь, ярл?!

— Конечно справишься. Но наш друг Ирландец это сделает быстрее, ведь для общения с Мечиславом требуются недюжинные коварство и хитрость. А ты, Снорри, — добрый честный вояка!

— Ну да. — Снорри совсем по-мальчишески порозовел от похвалы, соглашаясь с тем, что, конечно, уступает бывшему жрецу в коварстве и хитрости.

— Ну, вот и славненько, — подвел итоги ярл. — Тогда — быстренько разошлись по своим местам, нечего мешкать!

— Да, но...

— Ты что-то хотел сказать, Снорри?

— Мы забыли о Никифоре, ярл.

— Что? О, боги! И правда... А кстати, где он?

— Похоже, как всегда, со своими единоверцами — поклонниками распятого Бога, — сказал Ирландец. — Я собрался было проверить их всех, да не хотел обижать Никифора недоверием. Да и лишняя работа, придет — сам расскажет.

— И то правда, — согласился ярл. — Ну, да сопутствует вам удача!

Накинув, несмотря на жару, плащи — для статуса, — Снорри с Ирландцем взяли в конюшне Зверина по лошади и выехали со двора.

Проводив их глазами, Хельги надел тунику понезаметнее — темненькую, затасканную, выкрашенную дубовой корой в теплый коричневатый цвет — и вышел в гостевую залу, полупустую ввиду раннего времени.

В Киеве еще не было постоянного христианского храма. Верующие — поклонники распятого Бога, как их называли варяги, — собирались раз в неделю в просторном доме церковного старосты Мефодия. Молились на недавно привезенную из Константинополя икону Пресвятой Богородицы, жгли свечи, общались. По вечерам читали по-гречески жития святых столпников да вели неспешные беседы о подвигах во имя веры.

Встретив здесь, в Киеве, наконец своих единоверцев, Никифор воспрянул душою. Не раз и не два за день заглядывал к Мефодию, прикладывался к иконе, молился вместе со всеми, по воскресеньям с благоговением внимал службе. Проповеди церковного старосты оказывали на него большое влияние. Внимая описаниям подвигов Варлаама-пустынника или столпника Варвария, Никифор представлял себя на их месте. Постепенно, под влиянием Мефодия, в душе его возникло и окрепло желание служить Господу не в известной всем ирландской обители, а среди полудиких лесных племен, погрязших во мраке язычества, еще не озаренных светом истинной веры. Что может быть угоднее Богу, чем основать обитель в дальнем урочище, привечать страждущих и неутомимо нести слово Божие идолопоклонникам-дикарям? Вот это и есть самый настоящий подвиг, подвиг ради славы Иисуса Христа, несомненно достойный деяний первых апостолов.

Никифор слушал сладкие речи Мефодия, не замечая ни хитрого блеска его маленьких коричневатых глазок, ни бросающегося в глаза богатства, ни жадности, нет-нет да и проявлявшейся в отношении церковного старосты к братии. Ничего этого не замечал Никифор, и отнюдь не потому, что был невнимателен или глуп, нет, просто не хотел замечать, гнал из головы все сомнения, уж больно привлекательную идею предложил ему Мефодий. А тот давно уже понял, какое яростное пламя бушует в душе молодого послушника, и подпитывал его разговорами, разжигал ежедневными молитвами, укреплял таинственными намеками.

— Скоро уже, Никифор, — мягко говорил он, поглаживая тонкую руку послушника. — Скоро. — И тут же быстро поднимал глаза: — Сможешь ли ты отправиться в дальнюю даль, где несть ничего человеческого и Божия, где живут одни язычники, где нет храма, чтобы помолиться, нет икон — преклонить колени, нет ничего, одни дикие звери да непроходимая чаща?

— Смогу! — падая на колени, горячо шептал Никифор. — Я готов, отче.

— Жди, сын мой. И помни — никому ни слова. Местные языческие князья спят и видят, как бы извести светлую Христову веру.

Никифор кивал, и мечтательная улыбка озаряла его осунувшееся лицо. Вот он, ответ Черному друиду, о котором говорили друзья — Хельги, Снорри, Ирландец. Но имеет ли онправо ничего не говорить им, исчезнуть внезапно, бросив в трудное время? Наверное, имеет, ведь толку от него не так и много, скорее больше вреда — ведь это по его вине исчезла неизвестно куда красавица Ладислава, и не способен он на интриги, соглядатайство, участие в кровавых стычках — на всё то, что так нужно было друзьям в последнее время. Никифор чувствовал это — они постепенно перестали давать ему ответственные поручения, всё меньше посвящали в свои дела, а в последние дни вообще как бызабыли о нем. Значит, не так он им и нужен. Гораздо больше нужен Господу! Правда, уйти так просто, не предупредив их, как просил Мефодий, было бы непорядочно, нехорошо,нечестно. Но ведь Мефодий просил... А это — друзья, с далеких северных фьордов делившие с ними кровь, пот и пищу.

Не говорить... Не говорить никому... А он и не скажет! Он напишет. Пусть знают, что он не исчез незнамо куда — иначе ведь будут искать, — пусть ведают, что наконец-то решился Никифор на подвиг во имя веры. Жаль, друзья его язычники... Но очень неплохие люди! Парадокс — как сказали бы древние эллины. В смятении переживал молодой послушник последние дни, разрываясь между привязанностью к друзьям и к Всевышнему.

— И куда ж он исчез, твой юный дружок Ярил? — язвительно усмехнулся Дирмунд.

— Он не мой дружок, Мечислава, — хмуро возразил Ильман Карась, стараясь не встречаться взглядом с друидом. — Мечислав тоже спохватился — три дня не объявлялся парень. Думал, может, я его куда послал? Так я не посылал.

— А сам он не мог догадаться? — хищно прищурился князь. — Догадался, заметил, что следят за ним, и на всякий случай сбежал, затаился.

— Вряд ли так. — Ильман покачал прилизанной головой. — Незадолго до пропажи видел я его, да и Неруч — соглядатай наш — видел. Весел был парень, как обычно, за столомв корчме шутковал да песни пел препохабные.

— Он мог всё это делать для вас, специально, чтоб усыпить бдительность, — возразил друид. — Скрывать свои истинные чувства весьма просто.

— Только не для Ярила! Уж слишком молод, едва шестнадцатое лето пошло.

— Да, пожалуй... — подумав, согласился князь. — Тогда, может, его убрали те, за кем мы следим?

Ильман Карась пожал плечами:

— Зачем им это? Тем более он им служит.

Друид лишь скривил губы в презрительной улыбке: не очень-то ему хотелось объяснять этому глупцу очевидные вещи. Причин для Хельги и его друзей убрать своего агентахватало, и самая главная — на всякий случай, чтоб не выдал, ежели что. Друид бы поступил точно так же. И скорее всего, это их рук дело.

Вот уж, поистине, послали боги помощничков! Что ни помощник — то дурак, каких мало. Взять хоть этого Ильмана. Вроде не сказать, что дурень, — хитер, хитер, бестия, коварен! Но вместе с тем и не умен нисколько. Ведь хитрость это совсем не то, что ум. О Мечиславе и говорить нечего — по рассказам Ильмана, туп, как полено. Однако ж с разбойничками своими неплохо управляется, так для этого не ум нужен, а кулак крепкий. Эх, вот был раньше слуга — Конхобар. Вот уж кто умен — не откажешь. Трусоват, правда, зато нюх — как у волка. За одно лишь то, что увел его Хельги, заслуживает молодой ярл смерти!