Чтение 8–й страницы книги ~Черный престол~

Родители называли его Карл-Густав, но худой стеснялся такого имени и говорил, чтобы его звали Тор — от языческого имени Торольв. Так же звали и грозного бога викингов, но на это убогого интеллекта Карла-Густава не хватало. Спасибо еще, хоть как-то принимал все идеи Вольфа — мозга их компании «Могучих сатанистов», как они себя называли.

Тор после школы нигде не учился, подрабатывал санитаром в муниципальной больнице, а по сути, сидел на шее у матери (отца у него не было). Толстяк — Эйрик — с горем пополам заканчивал среднюю школу, а вот Вольф успел поучиться в промышленном колледже, из которого его выперли по причине хронической задолженности и прогулов.

Всех троих — особенно Торольва — нельзя было назвать красавцами, — обычные, в меру угрюмые физиономии, не отягощенные печатью интеллекта. Даже знакомиться с девушками было выше их сил. Нет, знакомиться-то могли, да вот поддерживать беседу ума не хватало. А так хотелось самоутвердиться, чтоб мелочь смотрела с благоговением, чтоб старшие пожимали руку, а девчонки... а девчонки чтоб снопами валились к ногам! Что бы только сделать для всего этого? Поиздеваться в школе над учителями? Было, но особого уважения не принесло. Собрать группу да поиграть крутой блэк, чтоб «Дактрон», «Сатирикон» и «Димму Боргир» удавились от зависти на басовых струнах? Так это надо сперва играть научиться, а учиться не хотелось, хотелось только одного — крутости. А как ее доказать? Затеять драку на дискотеке? Так ведь и побить могут, да и полиция...

Полиции троица побаивалась. А самоутвердиться хотелось! Даже уже и не столько для других, сколько для самих себя. Нынешнее неопределенное положение особенно сильно било по самолюбию Вольфа, как более интеллектуально развитого. Он-то, кстати, насмотревшись американских фильмов, и придумал заняться сатанизмом.

Идею приняли с восторгом и той же ночью совершили первое сатанинское действо — прокрались на старое кладбище и повесили над воротами кошку, а надгробные памятники разрисовали перевернутыми крестами, звездами и прочими сатанинскими знаками. Антураж поначалу черпали из тех же фильмов, но дальше — больше. Вольф раздобыл и соответствующую литературу, правда, читал ее пока только он один — Тор с Толстяком ни черта во всём этом не смыслили, их привлекала лишь внешняя сторона действа. А вот Вольф...

— Не вырублю, — еще раз повторил он. — Мне там девки нравятся. Вон, особенно эта, в мини-юбке.

— Такой бы впарить! — Торольв мечтательно затянулся косячком, который приятели по очереди передавали друг другу.

— Смотри, смотри! Нашу кошку показывают! — кивая на экран, возбужденно крикнул Толстяк. И правда — камера как раз наезжала на кладбищенские ворота. — Во, парни! — не унимался Толстяк. — Да мы ж знамениты!

Вольф со вздохом посмотрел на него и покрутил пальцем у виска. Досмотрев передачу, поднялся, чтобы, не прощаясь, уйти. Он вообще никогда не прощался. Обернувшись в дверях, напомнил Толстяку про кошку. Пора было переходить к кровавым жертвам.

На улице моросил холодный ноябрьский дождь, унылый и промозглый, огни фонарей, расплываясь в нем, сияли тусклым, каким-то словно бы потусторонним, фиолетовым светом. Вольф улыбнулся. Ему нравилась такая погода, когда на улице безлюдно, вот как сейчас, и можно делать, что хочешь. Можно плюнуть в витрину давно уже закрывшейся лавки, можно запустить камнем в фонарь, пнуть ногой афишную тумбу. Всё можно!

Дождь моросил, не переставая, а бритоголовый сатанист Вольф шел по пустынному городу и улыбался.

Придя в свою каморку — он вместе со старым, еще с колледжа, приятелем снимал недорогую квартиру в блоке близ колледжа, — Вольф с наслаждением повалился на узкую тахту, как был, в джинсах, кроссовках и куртке. Приятель уже с неделю жил у своей девчонки, что более чем устраивало новоиспеченного сатаниста. Закрыв глаза, Вольф принялся мечтать. О сатанинской секте, которую вскоре создаст и возглавит, о кровавых обрядах посвящения, о своей роли гуру, о юных, согласных на всё адептах, о славе нового Алистера Кроули. Мечты его неожиданно были прерваны взрывом. Что такое?

Вольф метнулся к окну и разочарованно хмыкнул — это был всего-навсего гром. Да, не слишком-то обычно для ноября, но всё-таки никакой не взрыв. Снова сверкнула молния, синяя, как электросварка, отразилась в бесцветных глазах сатаниста и ударила где-то рядом. Остро запахло озоном. Внизу, под окном, спасаясь от дождя, пробежала влюбленная парочка, — видно, испугались грозы и выскочили из машины — серебристого «вольво», припаркованного у левого крыла приземистого здания промышленного колледжа. Нехарактерная машинка для студентов. Видно, кто-то из преподавателей. Вольфу стало интересно, успеют ли они добежать до крыльца, прежде чем полыхнет снова. И еще подумалось, что хорошо бы было, если б молния ударила прямо в бегущих! Пронзила бы до костей, и два тела скорчились бы на мокром асфальте бесформенной обожженной грудой. В мысли этой, в один миг ставшей осязаемо-желанной, отразилось сейчас всё: и неустроенность его жизни, и униженное самолюбие, и одиночество, и острая злая зависть.

И Сатана, видно, услыхал крик души своего адепта: вспыхнувшая внезапно молния, раздвоившись, поразила сразу обоих, мужчину и женщину... Синяя вспышка, крик... и тишина. И дождь. И двое на асфальте — расплавленной бесформенной грудой...

— Так! Так! — заорал Вольф радостно и злобно. Распахнул окно в дождь...

Вспышка! Гром...

Следующая молния достала его самого. Схватившись за бритую голову, незадачливый сатанист, нелепо взмахнув руками, повалился на пол.

— Надо же, гроза! — выйдя из спальни, удивленно воскликнула Марта. — Ноябрь на дворе.

— Ничего удивительного, — отрываясь от телевизора, усмехнулся Аксель. — Лет пять назад, помнишь, была гроза и зимою. В феврале, кажется.

— Да, в феврале. — Марта согласно кивнула. — Мы тогда так славно съездили в гости к тетушке Сигрид. — Подойдя ближе, она обняла мужа. — Ну, пойдем спать, Аксель Пивная Бочка.

Аксель погладил жену по спине, чувствуя, как возникает желание.

— Ну, не такая уж и бочка, — прошептал он, увлекая супругу в спальню.

За окнами сверкали синие молнии.

Ханс сидел дома один. Забрался на подоконник, поджав к подбородку колени, и завороженно смотрел на грозу. Выключился свет, смолкла игравшая музыка — «Бурзум», один из отцов блэк-металла. Дом погрузился во тьму, освещаемую лишь сполохами молний.

Здорово!

Ханс помотал головой. Какая замечательная эта гроза, мощная, красивая! В ней словно бы слышится музыка. Музыка грозы! Может быть, так будет называться их первый альбом, который они с Нильсом скоро запишут. Ну, не так чтобы очень скоро, годика через два-три. Они пока еще и не играли-то толком, так, побренчали малость: Нильс — на соло,Ханс — на басу, Томми из «Крузайдера», группы из промышленного колледжа, подыграл им на ударных. Все, кто был тогда в молодежном клубе, говорят: ничего получилось, для первого раза — так очень даже, особенно учитывая детский возраст басиста. На «детский возраст» Ханс, между прочим, обиделся. Ну, подумаешь, едва тринадцать исполнилось! Ну и что? Играет-то он, все говорят, неплохо. Им бы с Нильсом еще ударника найти. Томми, конечно, молотила классный, да ведь играет уже с «Крузайдером», к тому ж и крузайдеровский спид-металл это всё-таки не блэк. Стили разные.

Вообще-то, Томми не очень-то уважал блэкушный музон, нудят, говорил, на одной ноте, то ли дело — спид! Тут уж скорость, так скорость! А в блэке? Во-от начнут тянуть котаза хвост, еще и клавиши приплетут, которым, по мнению Томми, вообще в тяжелой музыке делать не фиг, саунд только ко всем чертям размывают — ничего больше. Сыграть в клубе с молодой группой Томми упросил Нильс — они и учились вместе в колледже, только Нильс на два курса младше. Сам Нильс, вообще-то, на ритмухе рубил реально, да и сольные партии неплохо вытаскивал. Да, им бы барабанщика... И вокалист бы не помешал... или вокалистка. Предлагал тут Нильс одну девчонку из колледжа... неизвестно, правда, что он ей наплел про ту музыку, что собрался играть с Хансом, но, послушав пару аккордов, девчонка тут же сбежала из клуба, закрывая руками уши.

— Зато она хорошая, — на следующее утро пытался оправдаться Нильс, почему-то краснея.

Спрыгнув с подоконника, Ханс взял в руки лежащую на диване гитару, подошел к зеркалу — вроде ничего смотрится, особенно в сполохе молний. Только ноги какие-то тонкие, совсем детские. Нет, так не пойдет! Сбросив домашние холщовые шорты, быстро натянул джинсы... Снова встал к зеркалу — вот, так-то лучше. Волосы, жаль, еще не очень длинные, еле-еле до плеч. Ну, ничего, отрастут, к весне будут не хуже, чем у Нильса. Вот уж у кого шикарная шевелюра, не волосы, а прямо конская грива, ему бы, Хансу, такие, — те, что у него, мягкие какие-то, совсем не блэковые. И физиономия, честно говоря, тоже подкачала. Вот если бы квадратный подбородок, орлиный нос, брови вразлет! Так нет,совсем наоборот: пухлые губы, веснушки, нос уточкой. Ресницы какие-то уж совсем девчоночьи. Да, не повезло с внешностью.

От придирчивого изучения собственного экстерьера Ханса отвлек телефон. Зазвонил — работает, собака, несмотря ни на какую грозу. Позвонил Нильс, с важной новостью. Оказывается, тогда, в клубе, их случайно услыхал на всю округу знаменитый басист Йорг, что переиграл за свою долгую жизнь в черт-те скольких группах, а последний его проект обещал быть потрясающе крутым, даже круче «Бурзума», да вот незадача: приглашенный русский ударник упал в фонтан и впал в кому. А ударник тот был знаменит на всю Россию, и если бы...

— Ты мне не про русского рассказывай, — перебил приятеля Ханс. — Я про него и без тебя знаю. Говори про Йорга, что он сказал?

— Сказал, что может послушать нас на неделе. Там же, в клубе. Только надо ударника... Ну, опять Томми попросим, он не откажет, и это... хорошо бы порепетировать. У тебя сейчас кто дома?

— Никого. У родителей очередная годовщина свадьбы, наверное, поздно приедут.

— Отлично! — заорал в трубку Нильс. — Так я беру Томми с аппаратурой, и мы...

— Остынь, парень, — невежливо перебил Ханс. — Электричества-то нет.

С полминуты в трубке потрясенно молчали. Затем раздался поникший голос Нильса:

— И вправду нет. Но как будет, я перезвоню.

— Звони. — Ханс положил трубку... и телефонный аппарат тут же взорвался снова.

— Да?

— Снольди-Хольм? Дом Йохансенов?

— Да.

— Спирк. Окружная полиция. С кем я говорю?

— Э... Ханс. Ханс Йохансен.

— Сын Юдит и Грейга Йохансенов?

— Да, а что...

— У ваших родителей имеется автомобиль «Воль-во-940», серебристого цвета, номер... — Полицейский назвал номер. Их номер.

— Да... — тихо ответил Ханс, холодея от недоброго предчувствия. — А что...

Полицейский офицер снова не дал ему договорить, велел быть дома и ждать. А кого ждать, не сказал. И так было ясно — полицию. Но зачем? Что с родителями?

Положив трубку, Ханс медленно опустился на диван, рядом с гитарой. А за окном по-прежнему лил дождь, и лиловые сполохи молний продолжали свою яростную игру.

Перед глазами бритоголового Вольфа, валяющегося на грязном полу маленькой студенческой квартирки, проплывали синие куски дыма. В дыму этом мелькали какие-то призрачные тени, одетые в старинные одежды. В руках тени держали щиты, копья, мечи... Дым постепенно становился прозрачным, редел, и сквозь голубоватые разрывы его вдруг показалось лицо. Неприятное, бледное, с длинным висловатым носом над рыжеватой бородкой и с огненно-черными глазами. Да, именно с такими глазами — огненно-черными, зияющими, пылающими ядерным взрывом! Никогда, нигде, ни у кого среди живущих людей не видел Вольф такого взгляда. Догадался сразу — именно это и есть Князь Тьмы! Он показался ему! Явился! Снизошел!

— Ты поможешь мне, — прозвучал в мозгу Вольфа яростный обжигающий шепот. — Готов ли?

— О да, мой повелитель! — Сатанист и сам не узнал своего голоса. — О да.

— Девушка... — В голове возникло девичье лицо — бледное, синеглазое, обрамленное короткими темными волосами. Красивое лицо... и какое-то знакомое, словно Вольф не раз видел эту девушку. А ведь и в самом деле видел... — Это Магн, — словно змея, прошипел явившийся во сне демон.

— Магн? Сумасшедшая Магн?

— У нее — камень. Сиреневый, красивый, как сама Земля. Ты возьмешь его и передашь мне. Как — я скажу, когда у тебя будет камень.

— Я исполню всё, мой повелитель! — благоговейно ответствовал Вольф, еле сдерживая распиравшую его радость. — А что сделать с Магн? Убить?

— Убить? — Демон улыбнулся. — Ты уже убил сегодня двоих, притянув мои молнии. Мысли твои мне нравятся. Что ж, не отказывай себе, убей, если так хочешь. Но помни, главное — камень. А сейчас... — Он протянул к груди Вольфа свою острокогтистую лапу, пылающую пламенем Ада. — Иди ко мне ближе, иди... иди...

Огромные глаза демона закрыли всё, не было больше в голове никаких мыслей — эти глаза и были мыслями, и вокруг не было ничего — глаза были всем. Глаза и голос.

— Иди же... иди...

Вольф сделал шаг... И закричал от нестерпимой боли! Расплавленные докрасна когти вцепились ему в грудь...

Он очнулся от боли, лежа на полу, посреди затоптанных окурков и грязи. В распахнутое окно летели холодные брызги дождя, и порывы ветра развевали шторы, словно паруса пиратского судна. Невыносимо саднило грудь. Поднявшись на ноги, Вольф, пошатываясь, захлопнул окно, затем, стащив через голову футболку, подошел к зеркалу... На груди его, ближе к сердцу, горело клеймо с изображением волка.

— О, повелитель! — падая на колени, в восторге воскликнул парень.

— Странная гроза. — Подойдя к окну, Марина Левкина, старшая медицинская сестра частной клиники доктора Норденшельда, поплотнее задернула шторы. Ей показалось, чтомолнии были какие-то необычные — темные, с синеватым отливом.

Поежившись, Марина уселась в кресло перед торшером — в клинике была своя энергосистема, автоматически включающаяся при форс-мажорных обстоятельствах, таких, например, как сейчас, когда весь городок напрочь лишился электричества из-за грозы. Взяла книжку — очередной женский роман, какими в изобилии снабдила Левкину недавно приезжавшая навестить мама, коренная жительница Петроградской стороны города Санкт-Петербурга, такого далекого в этот миг, далекого и родного. Книжка опять обещала счастливый конец. Марина хмыкнула — врут все эти писатели, вернее, писательницы, счастливый конец у любви — большая редкость.

Вот взять хоть ее саму. Вроде всем хороша — и не дура, и не уродина, стройная голубоглазая шатенка, ноги от шеи, — из тех, на кого так западают мужики... Ну и западают. И что с того? Много счастья она видела за свои, пусть еще и не старые, годы? Мыкалась в коммуналке с мамой и маленьким сыном, затем — Бог помог, вернее, знакомый мужик — Норвегия. Сначала обычная муниципальная больница, должность санитарки, затем — снова через мужика — клиника Норденшельда. Работа хорошая — чистота, порядок, достойная зарплата. Даже, чего уж говорить, очень достойная. И маме помочь можно, и взять на лето сына. А что время от времени приходится уступать настойчивости доктора Арендта — того самого мужика, через которого Марина и попала в клинику, — так это мелочь. Противно, правда. Но не противней, чем за гепатитными больными горшки выносить или делать уколы в таком количестве, что лекарствами разъедает пальцы. Слава богу, это всё в прошлом.

На пульте вдруг замигала красная лампочка. Левкина отбросила книгу — что-то случилось с одним из пациентов, с русским музыкантом, который вот уже около трех месяцев лежит в коме. И что же с ним такое могло случиться?

Медсестра бросилась на второй этаж, распахнула дверь... Всё нормально. И больной — вот он, на месте, весь опутанный проводами и датчиками. На экране компьютера привычно изгибались светло-зеленые линии энцефалограммы. То есть очень похоже, что ничего не произошло. Но тогда почему мигала лампа на пульте? Какое-нибудь замыкание? Или... Марина наклонилась над пациентом... и вздрогнула. Ей показалось, что он пристально наблюдает за ней, и веки его захлопнулись только что, как только рука ее коснулась ручки двери. Да и выражение лица музыканта, кажется, изменилось, хотя поверить в это было невозможно.

Нет, точно изменилось! Всегда спокойное, застывшее, словно восковая маска, лицо русского теперь словно напряглось, заострилось, губы разжались в немом крике, словно больной хотел выкрикнуть что-то очень важное, но не смог. Или смог? Но кому он кричал? Наверное, это усталость. Да, усталость... и нервы. Всё ж таки работу медсестры, даже и в частной клинике, нельзя назвать спокойной. Поправив простыню на койке больного, Левкина бесшумно — хотя кого она могла бы тут разбудить? — вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. Только спустилась вниз, как раздался звонок внутреннего телефона. От ворот клиники звонил доктор Арендт — вот уж, поистине, помяни дурака, так он и объявится, — просил впустить. Марина на всякий случай позвала охранника, хотя прекрасно узнала голос молодого хирурга...

Доктор Арендт — некрасивый, тощий, маленький, непривычно бледный — вошел — нет, ворвался — в клинику, оставляя после себя мокрые отпечатки следов.

— Там, за мной... — Он кивнул на муниципальных санитаров, тащивших двое накрытых простынями носилок. — Пропустите их, Макс. — Он кивнул охраннику и устало опустилсяна стул. — У вас не найдется ничего выпить?

Марина молча пожала плечами. Молодой доктор прекрасно знал ответ.

— Это мои друзья... хорошие знакомые. Соседи по Снольди-Хольму. — Он снова кивнул на носилки. — Пожалуйста, побыстрее приготовьте реанимационную.

— Она и так всегда готова, доктор, — машинально одернув халат, заметила медсестра. — Вам ассистировать?

— Нет... Да, пожалуй...

Доктор Арендт обманывал себя — Левкина хорошо это видела, — его знакомым уже ничто не могло помочь. Оба — мужчина лет тридцати пяти и женщина примерно такого же возраста — были мертвее мертвого. К тому же и обожжены так, словно побывали в дуговой электросварке в качестве дуги. Спекшаяся лимфа покрывала всю кожу сплошной грязно-бурой коркой. Жуткое зрелище для непривычного человека, — впрочем, здесь все были привычные.

— Жаль... — Оставив, наконец, никчемные попытки реанимирования, доктор стащил с рук пластиковые одноразовые перчатки и еще раз повторил: —Жаль. — Посидел немного, потом поднялся к себе в кабинет на второй этаж... Немного погодя вызвал по внутренней связи медсестру.

— Посидите со мной, Марина, — устало попросил он. — Пожалуйста...

На столе пред ним стояла початая бутылка бренди и маленькая — с наперсток — серебряная рюмка.

— Будете? А... — Он махнул рукой, налил и залпом выпил. — Это были очень хорошие люди, Грейг и Юдит Йохансены, — немного помолчав, произнес он. — Всегда на годовщину свадьбы ездили к колледжу и там целовались, прямо в машине. Говорили, что вспоминали молодость. Потом, уже в Снольди-Хольме, приглашали гостей. Немного, самых близких... — Доктор снова выпил, и Марине вдруг стало жаль его, — не этих незнакомых ей Йохансенов, хотя и их тоже, а именно его, маленького, взъерошенного доктора, некрасивого и не нужного в этом мире никому, даже собственной жене. У таких людей обычно бывает мало друзей, и доктор Арендт в этом смысле не был исключением, а погибшие Йохансены, похоже, относились к числу тех немногих людей, с которыми доктор общался, и вот теперьне стало и их.

Марине захотелось сказать что-то утешительное маленькому, похожему на мокрого воробья, доктору, но никакие слова не приходили на ум, да и что тут было говорить? Лишь по русскому обычаю одно слово:

— Налейте.

— А? — Доктор оторвался от скорбных мыслей, торопливо налил. Переплеснувшись через край рюмки, бренди растекся по столу пахучей коричневой лужицей.

Марина выпила. Доктор налил себе...

— А, вот вы где, доктор Арендт. — В кабинет заглянул полицейский. Лейтенант или сержант — Левкина не очень разбиралась.

— У погибших есть, кажется, сын? — спросил полицейский.

— Да. Ханс. Ханс Йохансен. По-моему, тринадцати лет.

Полицейский кивнул:

— Он сейчас дома. Не проедете с нами туда? Вы ведь, так сказать, единственный друг семьи.

— Да, да, конечно. — Доктор засобирался. — Марина, приберетесь здесь?

— Не беспокойтесь.

— Спасибо вам.

Они ушли, лейтенант полиции и доктор, на ступеньках загремели быстро стихнувшие шаги, на улице послышался шум заведенного мотора.

Марина посмотрела в окно и вздохнула. Она всегда считала доктора обычным бабником и занудой и не могла даже представить, что тот способен хоть на какие-то чувства. Оказывается, способен. Хотя бы — на сострадание, что само по себе многое значит.

Гроза между тем кончилась, но дождь всё лил, барабанил по подоконнику и крыше, журчал в водосточных трубах, противный и промозглый ноябрьский дождь.

Хоронили через три дня на старом кладбище — оказывается, оно вовсе не было заброшенным, по крайней мере западная его часть, та, что ближе к Снольди-Хольму.

Священник из местной кирхи — Йохансены были лютеранами — прочел молитву, подойдя ближе, положил руку на плечо Хансу. Тот стоял, опустив заплаканное лицо, маленький, несчастный, непонятно кому теперь нужный — ведь близких родственников у него не было, если не считать двоюродного дядьку по матери, но тот жил где-то в Канаде, да ибыл ли теперь жив — неизвестно. Еще была бабка... но тоже где-то далеко, и не Ханса бабка, а его матери, Юдит. Ханс ее так никогда и не видел. Тоже маловероятно, что жива.

— Мальчика надо временно определить в приют. — Пастор наклонился к доктору Арендту. Тот рассеянно кивнул. Ну конечно же, он сделает для юного Йохансена всё, что возможно.

С моря дул ветер, холодный, пронизывающий до самых костей, и похороны завершились быстро. Доктор Арендт сказал пару слов, его поддержали еще несколько человек — соседи, — покойные Йохансены вели уединенный образ жизни и не имели широкого круга друзей.

На обратном пути Ханс Йохансен тронул доктора за рукав пальто:

— Можно я пока останусь в нашем доме?

Доктор обернулся:

— Конечно, можно. Ведь это твой дом...

«Потом всё равно придется куда-то определять парня, — подумал он. — Ну, это потом. А пока... Пусть побудет у себя, хотя бы пару дней... Кто только кормить его будет? Ладно, скажу Ханне».

Дом — родной дом, прежде такой ласковый и добрый — встретил Ханса угрюмым молчанием. Он казался сумрачным, хотя Ханс и включил везде свет. Вот с этой лестницы, ведущей на второй этаж, обычно спускалась мать, когда он возвращался из школы, молодая, веселая, напевая что-то из «АББЫ». А тут, в углу, у шкафа, стояло кресло отца — оно и сейчас стоит, и даже бутылка пива рядом, на подоконнике, которую он вытащил из холодильника, перед тем как раздался тот страшный телефонный звонок...

Ханс не плакал ни на кладбище, ни тогда, когда узнал о трагедии. Словно бы сжался в комок под холодным ветром. А теперь дома, в одиночестве, этот комок растаял. Стало так плохо, как не было, наверное, до того никогда, — да ведь и не было! — едко защипало глаза, а в горле сделалось вдруг жестковато и горько...

Кто-то позвонил как раз в этот момент. Не дожидаясь ответа, вошли — дверь была оставлена нараспашку. Черные джинсы, черная, с заклепками, куртка-косуха, темная гриваволос — Нильс. И с ним — девушка, видно его подружка-одногруппница. Зачем они пришли? Зачем — именно в этот момент...

— Уходите! Чего приперлись? Что вам от меня надо? — закричал на них Ханс и, закрыв лицо ладонями, метнулся в спальню...

Он повалился на кровать, лицом вниз, и заплакал навзрыд, так, что худенькие плечи его содрогались от рыданий, а подушка скоро сделалась мокрой от слез. Родителей, любящих его родителей, больше не было. И не будет — никогда! Никогда, никогда, никогда... И кому он теперь нужен? Далеким родственникам? Которые еще есть ли на свете? Нет у него никого...

Когда слезы кончились, Ханс сел на кровати. Как это — нет никого? А друзья? Тот же Нильс... Так ведь он сам его только что выгнал. Может, Нильс теперь обидится и никогда больше не придет? А может, они не успели далеко уйти и еще можно догнать? Нужно, нужно догнать! Ханс выскочил из спальни...

— Мы тут хотим пожарить вашего палтуса, — обернулся к нему Нильс. А его девчонка, на вид вполне симпатичная и добрая, вопросительно вскинула ресницы:

— Можно?

Ханс ничего не сказал, лишь робко улыбнулся, не ощущая, как по мокрым щекам его катятся слезы.

Все сатанисты, в лице Толстяка и Торольва, с восторгом восприняли идею Вольфа отыскать сумасшедшую Магн и отобрать у нее какой-то там камень, то ли драгоценный, то ли черт-те какой. В общем, какой-то камень, до зарезу нужный темным, потусторонним силам и, как скупо объяснил Вольф, может быть, даже самому Князю Тьмы.

Сумасшедшую Магн в городе многие знали, особенно молодежь, и троица Вольфа отнюдь не была исключением. Несмотря на помешательство, а может быть, и благодаря ему, Магн была красива и слыла легко доступной, хотя, сказать по правде, ни один парень, ни из Гронга, ни из соседнего Намсуса, не смог бы сказать, что хоть раз переспал с ней. Тем не менее слухи такого рода ходили, вызывая нездоровое томление среди местных подростков, лишенных маленьких радостей больших городов, где каждый чувствует себя анонимным и безнаказанным. Хорошо им там, в столице, — ходи, встречайся с девчонками, никто тебе слова не скажет, да и не узнает никто — всем на тебя наплевать.

Совсем другое дело здесь, в маленьком Гронме, или в том же Намсусе. Родители, знакомые, родственники вычислят враз. Могут и морду набить, бывали случаи. Так что сумасшедшая Магн считалась среди местных подростков вполне подходящей кандидатурой для быстрого и необременительного секса. Хотя вроде и поводов не давала. Ну, не давала, так, может, даст. Лишь бы вот отыскать ее.

— А чего ее искать? — лениво поковырял в носу Торольв. — Позвонить в психушку, делов-то!

Он вытащил мобильник, поискал в справочнике нужный номер. Позвонив, поговорил пару минут и озадаченно обернулся к приятелям:

— В психушке ее нет!

— Это мы уже поняли, — хмуро кивнул Вольф. — Какие еще будут предложения?

Никаких осмысленных предложений от Торольва и Толстяка, конечно же, не последовало. Впрочем, Вольф не очень-то и рассчитывал на их мозги. Допив пиво, сам принялся перебирать варианты. Ну где в округе найти прибежище умалишенной? Причем не буйной, а обычной тихо помешанной. К тому же временами она вполне сходила за нормальную, только вот почему-то боялась автомобилей, телевизоров и больших городов, — ну, сумасшедшая, она сумасшедшая и есть. Но где же ее отыскать? Если в психушке нет, то, скорее всего, — на дальнем хуторе, репетирует с какой-нибудь группой, она же певица. Значит, надо смотреть афиши да порасспросить кого-нибудь из поклонников тяжелой музыки.

— Есть у меня один такой знакомый, — вспомнил Толстяк. — Его зовут Нильс, он раньше в нашей школе учился. Увижу — спрошу про Магн.

— Увидишь? — разъярился Вольф. — И долго нам ждать, когда ты соизволишь его увидеть? Быстро, прямо сейчас — побежал искать. Ну, что сидишь?

— Дай хоть пиво допить, — испуганно пролепетал Толстяк.

— Допивай, — смилостивился Вольф. — И проваливай. Тор, что у тебя? Никаких знакомых нет?

— Могу смотаться в клуб, — пригладив сальную шевелюру, лениво бросил Торольв. — Тот, что в Черном лесу. Только это ближе к ночи надо.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Вольф. — А я смотаюсь на рынок, поговорю с рыбаками. Может, и есть где на дальних хуторах сдвинутая по фазе работница. Вы, чего узнаете, сразу звоните, — на прощанье напутствовал он напарников.

Магн отыскалась на удивление легко, — еще бы, уж слишком колоритным персонажем она была. Знакомый Толстяка Нильс с уверенностью заявил, что девушка поет с ребятамииз Намсуса, группа называется «Мьольнир». В клубе «Черный лес» ночью никого не оказалось — видно, концертов на этой неделе не было, — зато висела анонсирующая выходные афиша: суббота — 23.00, воскресенье — 22.00. Живые выступления. А среди списка команд — «Мьольнир». И даже не просто «Мьольнир», а « Мьольнир и Магн».

— Значит, в субботу. — Вольф потер руки. — И не забудьте взять с собой веревку — сумасшедшие, они сильные.

— А зачем нам веревка? — спросил Торольв, играя ножом.

— Убери! — прикрикнул на него Вольф. — И не вздумай взять с собой на концерт, там полиция шарит. Повяжут — враз.

Задолго до начала концерта в «Черном лесу» стали собираться люди. В основном молодежь, конечно, но был и народ посолидней, любителей блэка хватало и среди них. Да и многие добропорядочные хуторяне, вовсе не меломаны, объевшись вездесущей попсой, решили тряхнуть стариной — хватануть адреналинчика с пивом и послушать людей, которые играют живую музыку, без всяких поганых компьютеров. Для подобного контингента хозяева клуба специально пригласили пару хардовых и даже чисто блюзовых групп, которые и начали выступление, а дум с блэком ожидались во втором отделении шоу.

Аксель поставил машину — старый «сааб-900» — подальше от клуба, ну их, эту молодежь, запустят еще спьяну бутылкой в лобовое стекло. Вышел, не спеша зашел в бар, выпил кружечку пива, с удовольствием прислушиваясь к тому, как в зале настраивают аппаратуру. Рыкнул бас, раскатились голоса ударных.

— Вот, только что был хороший бас! — донесся из полуоткрытых дверей зала чей-то довольный голос.

— Лэнс, совсем не слышно вокала, ну сделай же что-нибудь! Вот... Уже лучше. Совсем хорошо.

— А бас? Бас где? Бас-то куда потеряли?

— Лэнс, прибавь звук на гитары!

— Да куда уж больше? Фронталы сожгу.

К стойке, рядом с Акселем, присел еще один посетитель, заказал пива, обернулся:

— Звук выставляют. Хороший звук, он в роке многое значит.

Аксель хмыкнул. Кто бы спорил? Незаметно оглядел собеседника: чуть помоложе его, лет тридцати-тридцати пяти, с бледным лицом, бородатый, растрепанный, в светлых джинсах и свитере, с длинным желтым шарфом с кроваво-красной надписью — «Соки и воды Гронма». Знакомая физиономия. Впрочем, в маленьких городках все друг друга знают, если не по имени, так по роже.

— В первый раз здесь? — осведомился бородатый.