Чтение 16–й страницы книги ~Разбойный приказ~

– А я вообще… – Выдохнув, юноша справился с нахлынувшим опьянением. – Вообще малопьющий.

– Малыми кружечками, что ль, пьешь? – хохотнул артельщик. – Поня-а-атно.

И больше как отрезало – с выпивкой не приставал. Сам-то пил сколько хотел, а знакомца нового не неволил. Дальше, слово за слово, пошла беседа. Козьма оказался не местным, из Новгорода, однако в Тихвине бывал не впервой и многих здесь хорошо знал. Этим и воспользовался Иванко: сославшись на указ мифического купца – своего хозяина, – стал выспрашивать подробненько про лоцманов да баркасы.

– А купчине твоему в которую сторону плыть-то? – полюбопытствовал артельный староста. – По Волхову аль по Мологе да Чагодоще – к Волге?

– В Стокгольм, – негромко отозвался Иван.

– А, в Стекольны, – по-своему обозвал шведскую столицу плотник. – Знаем сей град.

– Бывал, что ли? – Юноша недоверчиво моргнул.

– И не раз, – спокойно, без всякого хвастовства, отозвался собеседник. – Нашим гостям торговым избы там ладили да амбары. Ино до осени не успели, остались и на зиму – с подрядчиком познакомились, вот как с тобой, в корчме, после и свеям домишки рубили. Энгельберт Хазер, подрядчик, хоть и лютерской веры, а человек оказался честный. На верфях подрабатывали, где корабли рубят. Ух, я тебе скажу, и кораблищи – огромные, не то что наши карбасы. Океанских плаваний суда, понимать надо!

– Так ты, чай, и лоцманов знаешь, и карбасных?

– Знаю, – Козьма улыбнулся. – Не всех, но многих. Вишь, во-он, у дальней стены, на лавочке, человечек сидит. Не, не тот, что башкой пьяной к стене привалился, другой, рядом, в немецком кафтане.

– Белобрысый такой?

– Угу. То Терентий Ухо, как раз из заморских лоцманов будет. Свести тебя?

– Давай.

– Ну, обожди немного.

Похлопав чуть захмелевшего Ивана – а захмелеешь тут, куда деться, какими бы порциями ни пил! – по плечу, Козьма Куцее Вымя вразвалочку подошел к лоцману, что-то сказал, кивая на молодого «приказчика». Лоцман Терентий проворно поднялся на ноги и чуть погодя уже сидел на лавке между Козьмой и Иваном.

– Ты его, друже, угости, – шепнул Ивану Козьма.

Юноша так и сделал: подозвал кабацкую теребень, протянул серебряную деньгу – а на все давай, петь, гулять, веселиться будем!

– Ну, вы веселитеся, – ближе к ночи попрощался Козьма, – а мне завтра на Бастрыгина амбарец достраивать да новые сени рубить. Пошел я.

– Удачи тебе, Козьма!

– И вам всем того же.

Артельный староста – хороший мужик! – ушел, сгинул в дождевой пелене, а вместо него в кабак завалило сразу пятеро – все молодые, наглые, с гнусными такими ухмылочками. В другой-то раз Иванко бы попасся – ну, не миновать драки, – а тут опьянел, расслабился, и все вокруг вдруг показались такими хорошими, родными.

– Эх, Терентий, – пьяно улыбнулся Иван. – Давай-ка еще намахнем, что ли?

– Давай, Иване, – лоцман махнул рукой. – Эй, кабацкая теребень, наливай!

И намахнули. Еще по одной, и еще… Иванко никогда не думал, что питухам вот этак весело! Всех вокруг хотелось обнять, сказать что-нибудь такое радостное или уж, на худой конец, затянуть удалую песню.

– А и споем! – обрадованно поддакнул Терентий. – Еще по одной – и споем. Запросто!

Сказано, сделано – выпив, затянули на пару:То не гром гремит, не молонья бьет,То молоденькой Добрынюшка Микитинец,Он поехал по раздольницу чисту полю.Чисту полю!Еще день-то за день будто дождь дождит,А седмица за седмицей, как река, бежит!Бежит![1]

Ух, как здорово петь оказалось! И все кругом, кажется, подпевали, когда Иванко дирижировал кружкой. Хорошо стало, благостно, и люди вокруг – уж такие хорошие, нигде таких людей больше нет. И эти пятеро… такие славные парни. Да, похоже, кроме них в кабаке больше и нет никого. Интересно, а где все-то?

– Эй вы, скоморохи, – нехорошо осклабясь, поднялся один из пятерки. – А ну, кончай гунявить, не то враз по сусалам огребете!

– Чего-чего? – глупо улыбаясь, не понял Иван. А потом и до него дошло, что вяжутся. Что ж, драка так драка, раз уж не миновать. – А ну повтори, че сказал!

– Я всякой осляти тугоухой повторять не буду, – подбоченился оскорбитель. Молодой, высокий, морда нахальная, круглая, под горшок стрижка. Под стать ему и дружки – встали, нехорошо похохатывая, подоставали ножи.

– Цыть, – оглянулся на них кругломордый. – Ножики уберите, мы с этими сопленосыми и так потешимся. А ну-ка…

Единым прыжком молодой нахал подскочил к Иванке и с размаху влепил кулаком по уху. Иван и с лавки долой. Следом за ним на пол полетел и собутыльник. Последнего, кстати, узнали.

– А, это Тереха с Белозерской – шпынь.

– Белозерские завсегда вяжицких боялись! – безапелляционно завопил кругломордый, он, похоже, и был тут вожаком. – А ну, робята, покажем этим шпыням, кто такие парни с Вяжицкого ручья! Отмутузим?

– Отмутузим!

– Верно сказал, Кирюха!

И пошла потеха. Для начала Иванку саданули в бок, потом схватили за руки, за ноги, раскачали – тут бы ему и конец, да протрезвел, вывернулся, хватил подвернувшегося под ногу сапогом в морду – вяжицкий балбес так и отлетел к стенке, заблажил, вытирая рукавом юшку.

Не давая нахалам опомниться, Иван сильным ударом сбил с ног еще одного из вяжицких и схватил скамейку… Схватил бы, отбился, да не хватило силенок – для неполных-то шестнадцати лет несподручно тяжелой скамейкой махать. Ну да ничего! Иван улыбнулся, увидев, как, выплевывая изо рта выбитый зуб, поднялся на ноги Терентий Ухо, закричал радостно:

– Эй, лоцманюга! Хватай, что под руку попадется!

Терентий схватил со стола пару увесистых кружек и запустил их в нападавших… Впрочем, те уже давно не нападали, а, встретив неожиданный отпор, очумело переглядывались.

Гляделки эти прекратил кругломордый – выхватил из-за пояса кривой кинжал, скомандовал:

– В ножи их!

И сделал первый выпад, стараясь достать Ивана. Ну, уж что-что, а фехтовать Иванко умел, спасибо разбойного приказа дьяку Тимофею, научил. Жаль вот только сражаться было нечем – вытащенный из-за голенища сапога нож хоть и длинен, а все же не палаш и не сабля, размаху того нет. Тем не менее и ножом Иванко орудовал вполне успешно – первым же выпадом раскровянил кругломордому руку. Тот заверещал и резво отпрыгнул в сторону. А другие в схватку не очень-то торопились, похоже, это были те ребятки, что только с пьяными хватки.

Криво улыбнувшись, кругломордый что-то просипел одному из своих. Понятливо кивнув, тот скрылся за дверью. Остальные четверо, повинуясь приказу вожака, встали у двери, загораживая врагам выход. Иванко и Терентий переглянулись: прорвемся? А, чем черт не шутит! И бросились бы, и, может, прорвались бы, кабы в дверях вдруг не появились шпыни: еще с полдесятка парней с дубинами!

– Бей их, ребята! – Едва завидев подмогу, кругломордый Кирюха выставил вперед нож и, злобно замычав, бросился на Ивана. Уклонившись от выпада – отбить было невозможно, лезвие вражеского кинжала неминуемо скользнуло бы по клинку и поранило пальцы, – «приказчик» бросился на пол, стараясь проскользнуть у противников между ног… и получил дубиной по руке! Хорошо, удар пришелся по касательной, вскользь, и все же от боли позеленело в глазах, а выбитый нож бессильно покатился по полу.

– Ага! – заверещал кругломордый. – Не жалей вражин, братцы!

– Эй, эй, мертвяков сами выносить будете! – предупредил целовальник.

Кирюха покривил губы:

– Не боись, дядько Петро, вынесем! Первый раз, что ли? Когда мы тебя подводили?

«Ага! – запоздало подумал Иван. – Так у них тут все схвачено. Ничего, пробьемся…»

Однако пробиться было легче сказать, чем сделать – парни с Вяжицкого ручья были настроены весьма решительно и, похоже, вовсе не собирались размениваться на шутки. На Ивана шли сразу трое – посередине кругломордый Кирюха с окровавленной рукой, а по бокам – двое с дубинками. Шли, приговаривали:

– Ну-ну, щас…

Круглое лицо Кирюхи лоснилось от пота. От парня тяжело пахло чесноком, потом и грязным, давно не мытым телом. Маленькие белесые глазки смотрели с угрозой, выпяченная нижняя губа выражала презрение, в левой руке поигрывал кинжал.

– Щас, щас… дождетеся…

И – йэх!

Обернувшись, Иванко подмигнул Терентию и бросился на левого дубинщика, а как только тот замахнулся, сразу отпрянул вправо, ударив незадачливого Кирюху ногой в живот. Послышались вопли и грязная ругань; чувствуя позади себя тяжелое дыхание лоцмана, Иванко нырнул вниз: прокатиться, ударить врагов по коленкам… и понял, что не успеет! Те просто-напросто отошли назад на полшага – катайся себе, сколько влезет, вернее, сколько позволят. А позволили немного.

Взметнулась вверх дубина…

Иванко боролся до конца, отпрянул, дернулся в сторону, краем глаза заметив, как Терентий все же ухватил скамейку… Ну, лоцманюга. Давай! Давай же!

И тут вдруг распахнулась вышибленная с ноги дверь, в кабак, отряхиваясь от дождевых брызг, ворвалась здоровенная фигура с огроменными кулаками и, не говоря ни слова, принялась охаживать вяжицких.

– Бац! – грохнулся прямо на стол один из дубинщиков.

– Бах! – скуля, впечатался в стенку Кирюха.

– Бум! – приземлился под лавкой еще один, за ним другой.

Ах, как бил здоровяк! Не дрался – песню пел: стукнет раз – улочка, стукнет другой – переулочек. Любо-дорого было смотреть, как разлетались по кабаку вражины. Они, кстати, и узнали здоровяка первыми.

– Господи, да это ж Пронька Сажень, знаменитый кулачник!

– Прошенька, ты почто на нас осерчал-то? Мы ведь тебя завсегда уважали!

А Прохор никого не слушал – бил. А когда отвел душу, молча выкинул нахалов на улицу. Те не сопротивлялись, даже угрозы не высказывали – хорошо знали, уж Прошка так осерчать может! Мало потом никому не покажется. Так что не до угроз – быть бы живу. А завалишь его ножом или дубиной – уж тогда точно всей вяжицкой шатии конец придет, за Прошку-то все кулачники вступятся, отомстят – народишко этот нехристолюбивый, буйный. Ну их к лешему, связываться!

Хэк! Прошка подступился было к Терентию.

– Проша, это свой, – предупредил Иванко. – Ты-то сам как здесь?

– Митька заходил, сказал, ты в кабак пошел, – Прошка улыбнулся и пожал плечами. – Вот и мне подумалось – чего в монастыре скучать? Схожу тоже, развеюсь.

– И как, развеялся? – скрывая смущение, осведомился помощник дьяка.

Прохор заулыбался еще шире:

– Да уж, отвел душу. Давненько этак не тешился!

– Ну, что же… – Иван еще хотел что-то сказать, но не смог: в голове вдруг зашумело с новой нешуточной силой, перед глазами забегали, залетали какие-то зеленые искорки, букашки, ромашки…

– Ой, мама! – только и успел пролепетать парень, прежде чем уронил голову на стол. Хорошо, успел руки подложить. А Терентий-лоцман уже давно храпел.

– Да-а, – глядя на спящих, покачал головой Прохор. – С Ивашкой Хмельницким тягаться, это вам не с кем-нибудь! Еще никто не выигрывал, никто!

Глава 14.

Иван Купала

Накануне праздника Рождества великого Иоанна Предтечи и в ночь под самый праздник, а также весь день до следующей ночи отмечали на Руси Ивановскую ночь весело, с размахом.Э. О. Бондаренко. Праздники христианской РусиИюнь 1603 г. Тихвинский посад

Огромный полосатый зверь о двух головах, ощерив дышащие смрадом пасти, косился на Ивана двумя парами злых, круглых, словно плошки, глаз, бил хвостом, садился на задние лапы и наконец, подобравшись поближе, прыгнул. Иван бросился в сторону, побежал по густой высокой траве, чувствуя за плечами смрадное дыхание зверя. Вроде и бежал изо всех сил, так, что не хватало дыхания, а оказалось – стоял на месте, не сдвинувшись ни на шаг. А зверь все ближе, ближе, вот как сейчас прыгнет, навалится, вонзит острые зубищи в шею… Из последних сил Иванко дернулся вперед, побежал, словно бы заскользил над травою, да так, что душа радовалась, – все быстрее, быстрее. Зеленое небо искрилось золотистыми сполохами, вокруг росли какие-то папоротники, колючие кусты, елки, а впереди… впереди ждала пропасть, срывающаяся глубоко вниз золотым водопадом. В водопад этот со всей-то скорости и ухнул Иван, провалился, увлекаемый сильным течением, заколотил ногами, пытаясь выплыть – ан никак не получалось – густая, словно ягодный сироп, вода подступила к самому горлу, влилась внутрь, так, что стало невозможно дышать… Иван дернул головой…

И проснулся, больно ударившись о каменную стену. Пришел в себя, сел, пошуршав свежей соломой. Ужасно болела голова, прямо раскалывалась – ну, это ясно от чего, не от тигрища двухголового, от другого зверя, зеленого. Кое-как припомнив вчерашнее, юноша застонал, обхватив голову руками. Посидел так немного, чуть отошел, осмотрелся. И вздрогнул, увидав слева от себя безмятежно храпящего парня. Молодой, белобрысый, с узким приятным лицом, явно знакомым с бритвою, парень был одет в узкие порты и белую, распахнутую на груди рубаху. На ногах – высокие сапоги-бахилы, пояс чудной, немецкий, с большой ярко начищенной пряжкой. В левом ухе – пиратская серьга-кольцо. Вообще, видок-то не русский. Швед, что ли? Или ливонский немец?

Иван присмотрелся и заметил на груди парня крест. Свой крест, православный. Значит, русский… Господи, да это ж Терентий-лоцман!

– Эй, Терентий! – Иван затормошил нового знакомца. – Вставай, просыпайся, паря!

– А? – Терентий заморгал глазами. – Гутен таг, герр…

– Сам ты хер! – озлился Иванко. – Что, со вчерашнего вообще ничего не помнишь?

– Так, кое-что, – привстав, признался Терентий. – Ух, как башка трещит. Чем это нас вчера опоил тот проклятый целовальник?

– Переваром, чем…

– Эх, кваску бы сейчас холодненького или, лучше, пива… Мы, вообще, где?

– Спросил… – Иван усмехнулся. – Я почем знаю?

Оба с интересом осмотрелись. Узилище – а именно так, скорее всего, и можно было назвать этот каменный мешок – оказалось довольно комфортным: на земляном полу лежала свежая солома, источавшая запахи медвяного клевера и мяты, высоко, почти под самой крышей, имелось забранное решеткой окошко, довольно большое, сквозь которое в узилище проникали яркие лучи солнца. В общем, нельзя было сказать, что приятели томились в темнице… не в темнице, но томились, точно. Впрочем, сами виноваты – нечего было так пить, причем неизвестно что.

– А вон – дверь, – показав пальцем, прошептал Терентий. – Открыта, кажется.

Иван почесал голову:

– Ну, раз открыта, так пойдем выйдем, что ли?

– Пошли, – вставая на ноги, согласился лоцман. – Может, там у кого квасок есть?

Приятели подошли к полуоткрытой двери и, немного постояв, осторожно высунули головы в щель.

– А, питухи! Проспались?

Прямо напротив двери, за залитым солнцем столом, в небольшом креслице сидел веселого вида монашек в черном клобуке, седенький, с острой небольшой бородкой, всем своим видом напоминавший постаревшего ангела, – аж лучился добротою и умилением. Впрочем, в черных живеньких глазках чернеца сквозила изрядная доля насмешливости.

– Проспались, отче, – осторожно ответствовал Терентий. – Встали, глядим, дверь-то открыта…

– А чего вас запирать? – рассмеялся монах. – Разве ж вы тати какие? Ну, упилися, со всяким бывает. Виру за пианство свое платить готовы?

– Готовы. – Лоцман скорбно повесил голову. – Куда ж деваться?

– Вот и молодцы. – Монашек потер ладошки. – Тебя, Терентий-лоцман, я знаю, а вот дружок твой кто? Эй, парень, тебя спрашиваю!

– Иван я, приказчик.

– С тебя, Иван-приказчик, на первый раз – две денги, что значит – одна копейка. Чай, найдется копейка-то?

– Да найдется…

– И славно.

В этот момент в дверь – не в ту, что вела в узилище, а в другую, уличную, – почтительно постучали. То есть, сказать по правде, стучавший хотел сделать это почтительно, только получалось-то у него не очень – то и дело срывался на такие удары, что дверь едва не срывалась с петель.

– Ась? – приложив руку к уху, монашек повернулся к двери. – Входи, мил человек, неча ломиться-то!

Дверь отворилась, и на пороге, смущенно комкая в руках снятую шапку, возник Прохор.

– А, Проша! – обрадовался монашек. – Слыхал про твое усердие, слыхал. Тако б и все послушники. Гляди, скоро рясофором станешь. Да ты садись, не стой, сейчас я этих питухов выгоню. Чего заглянул?

– Не знаю, как и сказать-то, отец Гермоген…

– Да говори, говори, чего уж!

– Эти-то двое, – Прохор кивнул на «питухов», – дружки мои. Я их тут ночесь и положил, в башенке, думаю, к утру проспятся, как раз и разбужу, а тут и ты, отче, пожаловал…

– Ах, дружки?! – Монашек дружелюбно улыбнулся. – Вот оно что, значит. Ну, это же совсем другое дело! А я-то их наказать хотел, ну, раз уж дружки, то пущай так идут… Но смотрите у меня, – отец Гермоген погрозил пальцем, – больше так не пианствуйте, грех то!

– Не будем, отче! – разом заверили оба «питуха».

– Ну, идите, Господь с вами. Проша, давно попросить хотел, ты б мне дровишек поколол да принес в келью.

– Сладим, святый отче, нешто велик труд?

– Да и печечку бы к зиме переложить не мешало.

– Переложим.

– Вот и славненько, славненько. Ну, да хранит тебя Боже!

Простившись с дружелюбным отцом Гермогеном, все трое вышли на улицу. Ах, какое утро стояло! Солнечное, веселое, с ласковым ветерком, качающим ветви растущих в монастырском саду яблонь, со стрекотаньем кузнечика в разнотравье и радостной песней иволги в малиннике почти у самой реки. По синему небу медленно проплывали величавыеоблака, отражаясь в коричневатой речной водице, на противоположном берегу, на мостках, бабы, подвернув подолы, полоскали белье.

– Эх, хорошо-то как! – не выдержав, Иванко раскинул руки. – И храм красив, и звонница, и речка… А воздух какой медвяной – так бы и пил.

– Да, я вам тут припас одну корчажку, – как бы между прочим произнес Прохор. – Эвон стоит, в лопухах.

– Корчажку? – живо заинтересовался лоцман. – А что в ней?

– Так ты иди, попробуй.

Терентий не заставил себя долго упрашивать, подняв из лопухов корчагу, поднес к губам…

– Ух! Березовица… пьяная… Господи, как хорошо-то!

Иван такими большими глотками не пил, стеснялся, однако тоже видно было, что доволен. Прохор ухмыльнулся, потер кулаки.

– Эх, и хорошо ж мы вчера размялись!

– Хорошо? – Иван чуть не поперхнулся березовицей. – Ну, это кому как. Нам с Терентием – так не очень. Если б не ты, Проша, едва бы и выбрались.

– Не меня, Митьку благодарите.

– И здорово ты дрался, Прохор! – похвалил лоцман. – Я ж тебя знаю, бои бывали знатные. Помнишь, как ты по зиме Хлопку Введенского завалил? Вот это удар был – я такого никогда больше не видел!

Прохор ничего не ответил, лишь покраснел от удовольствия. Видать, и ему был тот бой памятен.

Иван тоже молчал, лишь искоса посматривал на Прошку и думал, что хорошо б тому обучить и его, и Митьку – в общем, всю компанию – кулачному бою. Уменье сие, вон, иногдакак пригождается! А он бы, Иван, обучил обоих бою оружному – сабельному, палашному, огневому, – что тоже по нынешним лихим временам нелишне. Мысль эта так понравилась юному помощнику разбойного приказу дьяка, что тот даже разулыбался мечтательно, да так и стоял, растянув губы, покуда Терентий не потянул за рукав.

– Ты, кажется, про наших, про лоцманов спрашивал?

– Спрашивал, а как же, – незаметно подмигнув Прохору, отозвался Иван. – Они мне по торговому делу надобны. Дело тайное, но тебе, Терентий, как другу, скажу… Только ты языком не болтай.

– Ну, вы поговорите, а мне пора отцу Гермогену дровишки рубить. – Прохор забрал опустевшую корчагу. – И не только ему, еще и – за березовицу – купчине одному с рядка мясного.

– Что ж, иди… – Иван кивнул. – В полдень на заливной луг приходи. Ждать буду. Да Митрия, если увидишь, с собою тащи.

Молча кивнув, молотобоец повернулся, но, остановившись на полпути, повернул голову.

– Предупредить хочу. Праздник сегодня – Рождество предтечи и крестителя Господня Иоанна, Иванов день, по-старому – Иван Купала.

– Ах, да, – смутился Иванко. – Как же я мог забыть? Праздник!

– На дальних лугах, за рекою, сатанинские игрища устроят, – понизив голос, предупредил Прохор. – Наши хотят облаву сделать, да потом пойманных за ведовство судить строго, чтоб остальным неповадно было. Так вы это… берегитеся!

Иван скривился:

– Нешто мы на бесовские игрища пойдем, душу поганить? Делать-то больше нечего!

– Мое дело – предупредить. – Проша пожал своими широченными плечами, вот уж действительно – Сажень – в самую точку прозвище! – У излучины точно облава будет!

Предупредив, Прохор скрылся в воротах обители, а новые друзья неспешно направились в сторону торговой площади.

– Ты про бесовские-то игрища зря зарекался, – оглядываясь на монастырскую звонницу, тихонько сказал Терентий. – Иван Купала – веселый праздник. Сходить – душу потешить, через костры попрыгать, повеселиться, с девками голыми в ночной росе искупаться.

– Нет уж, друже, – сурово оборвал приятеля Иван. – Не до веселья сейчас, да и то сказать – мы уж с тобой вчера повеселились.

– Да уж, от души, – поддержал шутку лоцман. – Хорошо хоть Господу Богу души не отдали.

– Не Богу уж тогда – диаволу, – хохотнув, перекрестился на Преображенскую церковь Иван. – А вообще, я давно тебя спросить хотел, как к вам обращаются? Ну, те, кому по торговым делам в Стокгольм надо.

– К старосте идут, – пояснил Терентий. – А уж тот назначает кого-нибудь из свободных. Затем и баркасников нанимают, и грузчиков, и всех прочих.

– А тайно все это проделать можно?