Чтение 9–й страницы книги ~Разбойный приказ~

После этого его еще сильнее зауважали, хоть и молод был Иван – шестнадцати годков не исполнилось. Молод, да знающ. Много чего умел – и будущую прибыль просчитать, и аглицкие монеты – фунты серебряные – на деньги да копейки перевести, и пищаль зарядить споро. Выстрелить вот только не довелось, а то бы и выстрелил.

И собой был пригож Иване – высок, строен, тонок в кости, может, не слишком силен, зато ловок, глаза имел блестящие, карие, а волос волнистый, светлый. Уважение проявлял не только к старшим по положению, но и со всеми старался держаться ровно, хотя пробивалась иногда у холмогорского приказчика этакая насмешливость. Вот, над Авдеем любил подшучивать, да так, что тот и не понимал, что над ним подсмеиваются, все слова Иванковы за чистую монету принимал.

Молодой приказчик, по его словам, ехал в Тихвин и Новгород установить торговые связи да прикинуть возможный рынок для доброго английского сукна – представителем англичан выступал его хозяин, холмогорский гость Еремей Хвастов. Честно сказать, в Холмогорах Хвастова не очень знали – человек он был новый, архангельский, да вот переехал, выстроил торговый двор, дела вести начал. Авдей-то с Никифором Фоминым, купца Афанасия Коробкина люди, ехали в Тихвин о десяти возах – рыба в бочках, соль, кожи, – товар нешуточный, тем и гордились. Афанасий-то Коробкин – купчина известный, сам по торгам не ездит, зато сразу несколько караванов снарядить может, с верными-то людьми да по разным местам. Еще от Коробкина совсем уж мелкие люди были да – из холмогорцев – от Красильникова, от Евстигнеева, а вот от Хвастова один Иван Леонтьев сын. Молодой приказчик, да знающий.

Пока у костра сидели, месяц как раз над старой березой завис.

– Пора, – поднимаясь, негромко промолвил Иван.

Поправил на поясе пистоль, Авдей за саблю схватился, Никифор Фомин – за топор. Приладил за поясом – ежели что, уж ничуть не хуже палаша или сабли сгодится. Костерок чуть притушили, пошли.

Черный ночной лес обступил караульщиков, протягивая кривые ветви. Чавкала под ногами грязь, где-то совсем рядом прошмыгнул какой-то небольшой зверь, то ли куница, то ли лиса; плошкоглазая сова, пролетая, захлопала крыльями. Вот, наконец, и тракт…

– Кто там? – спросили из темноты.

– Холмогоры, – тут же выкрикнул Авдей, с облегчением услышав ответ:

– Архангельск.

– Ну как, спокойно все? – Авдей все держал себя за старшего.

– Да пока, хвала Господу, – выбрался из кустов молодой мужик – Федор. За ним, с рогатинами на плечах, маячили еще двое.

Сменились. Спрятались в кустах, у повертки, что вела на поляну, где расположился обоз. Не переговаривались, службу несли честно – сами ж себя и охраняли. В черном высоком небе россыпью сверкали звезды, лучился серебром месяц, отражался в озерке, освещал высокую кривую сосну, росшую невдалеке на вершине холма. Отгоняя сон, Иванко тряхнул головой, несколько раз глубоко вздохнул и вдруг замер, услышав чей-то слабый крик. Показалось? Нет, крик повторился…

– Кажись, у сосны кричат, – треща кустами, пробрался к Ивану Авдей. – Пойти, разбудить наших…

– Погодь… – Приказчик задумался. – А вдруг там зверь кричит, в капкан угодивши, или птица какая? Посмотреть бы надо.

– Посмотри, – пожал плечами Авдей. – А мы с Никифором здеся покараулим. Ежели что, стреляй.

– Да уж выстрелю, услышите, – выхватив из-за пояса пистолет, Иван исчез в темноте. Что бы там ни говорили мужики, а пистоль в данной ситуации – штука удобная. Замок не фитильный, кремень разжигать не надо, и полочка с затравочным порохом специальной пластинкой закрывается, уж никак зелье не высыплется. Недешевый, правда, замочек, зато надежный. Жаль вот, заряжать пистоль долго, да и попасть хоть куда-нибудь – дело сложное. Иное дело – пищаль, тяжелая, длинная, упер в бердыш, так хоть как-то прицелиться можно, а тут… Впрочем, сейчас и не нужно ни в кого попадать, достаточно просто выстрелить.

Митька вновь застонал, когда неведомый ночной тать крепко сдавил льняной веревкой запястья.

– Будешь кричать, отрежу язык, – коверкая слова, предупредил тать – жилистый широкоплечий парень. Весянин! Ну конечно же, весянин! Здесь, в окрестных лесах, много их деревень.

Весянин натянул веревку, привязывая Митьку к сосне. Язычник! Подстерег в темноте путника и теперь готовится принести жертву своим поганым божкам! Ну и попал, сохрани Боже!

– Эй, парень… – Отрок опасливо покосился на торчащий за поясом весянина нож – полированная костная рукоятка блестела в призрачном свете луны. При Митькиных словах язычник тут же выхватил нож, приставив к горлу несчастного пленника холодное злое железо:

– Молчи!

Молчать? Митрий даже усмехнулся: вот уж молчать в его положении – самое последнее дело. Говорить, говорить надо, может, кто и услышит? Как бы только обмануть этого поганца идолопоклонника, вернее – соснопоклонника.

– Хорошо, я молчу… – вздохнув, покладисто согласился Митька. – Ты меня не больно убьешь?

– Не больно. – Весянин крепко связал отроку ноги.

– А… А помолиться напоследок можно?

– Помолиться? – Язычник, похоже, был озадачен. Вообще-то в этой просьбе была какая-то справедливость. – Молись! Только тихо.

– Господи Иисусе Христе, милостию твоею живаху… Прости этого язычника, поистине не ведающего, что творит, дай ему долгую и счастливую жизнь, и ему, и его родичам…

– Ваши люди убили моего брата! – застыв на месте, зло прошептал язычник. – Теперь не будет у него долгой и счастливой жизни. Как не будет ее и у тебя… – Он поднял нож.

– Постой, постой, – заволновался Митрий. – Мои родичи никого здесь не убивали. Я вообще не из этих мест!

– Ты – русский, «веняла»! – возразил весянин. – «Веняла» убили моего брата… и ты тоже будешь убит.

– Вряд ли душа твоего брата обрадуется убийству простого путника. – Митька вдруг улыбнулся. – Хочешь, покажу тебе род убийц?

– Что? – Язычник явно заинтересовался. – Род убийц? Так ты их знаешь?

– Не знаю, но предполагаю. Это хозяин постоялого двора и его люди – похоже, больше некому. Подумай, вот сейчас ты убьешь меня, простого, никому не нужного отрока – ичто, твоему брату будет приятно? А хозяин постоялого двора – совсем другое дело! Лицо значительное.

Весянин задумался, опустил нож… Митрий шепотом благодарил Господа – как хорошо, что этот язычник понимает русскую речь! Не понимал бы – давно уже зарезал бы. Ночной тать оказался парнем решительным, думал недолго.

– Хорошо, – негромко сказал он. – Я убью главного в роде убийц. Но если ты…

Договорить он не успел, ночную тишину разорвал громкий выстрел.

Глава 9.

Зашить паволоки

…сообразно его желанию, меня стерегли как шпиона, поместили так, что всякая гадина ползала у меня на постели и по столу.Джером Горсей. Сокращенный рассказ, или Мемориал путешествийМай 1603 г. Шугозерье

Куда делся весянин? Наверное, убежал, скрылся в непроходимых лесах, как только услышал выстрел, или спрятался неподалеку и теперь сидит, выслеживает. Неведомый спаситель быстро разрезал стягивающие Митрия путы острым засапожным ножом, потянул освобожденного пленника к тракту, спросил на ходу:

– Сколько их было?

– Один, – отозвался отрок, вглядываясь в своего неожиданного спасителя.

Тот, по виду ровесник или чуть постарше Митрия, был одет в узкий полукафтан, подпоясанный узорчатым поясом, за который был заткнут пистоль. Такие же узкие штаны, заправленные в сапоги, голова не покрыта, лицо – насколько удалось рассмотреть в свете луны – молодое, если не сказать – юное, приятное, стан тонкий. В плечах незнакомец оказался чуть-чуть – именно что чуть-чуть – пошире Митрия, а вот ростом на полголовы выше.

– Ваш обоз у озера? – полюбопытничал отрок.

Незнакомец чуть замедлил шаг, спросил с удивлением:

– Откуда ты знаешь, что я из обозных?

– Догадаться не трудно, – хмыкнул Митька. – Явился ты в одном кафтанце, без ферязи или епанчи, или еще чего, ни шапки у тебя, ни берендейки с зарядами для пистоля, ни сабли длинной – все для того, чтоб по лесу было бродить удобней. Значит, кто ты? Караульщик! А откуда здесь караульщики – ясно, обозные, костры-то я еще раньше приметил.

– Молодец, – улыбнувшись, похвалил спаситель. – Сейчас пойдем к нашим, расскажешь, как ты вообще здесь появился.

– Расскажу, не сомневайся, – Митрий кивнул. – Только хотелось бы побыстрее.

– А к чему спешка?

– Други мои в узилище сидят, дорожными татями брошенные. С ними Анемподист, монах тонный с Онеги-озера. Он-то про вас и сказал – иди, мол, зови на помощь.

– Что за тати? – Незнакомец явно оживился. – Ну-ка расскажи все подробненько.

– Старшему обознику расскажу, – усмехнулся отрок. – Ты, парень, все одно тут ничего не решаешь – тогда и мне нечего зря языком трепать.

– Смотрико-сь! – Парень покачал головой. – Да ты, братец, не глуп.

– Был бы глуп – давно бы сгинул. За освобожденье благодарствую и век тебя не забуду, но сейчас… Давай, побыстрее к старшому веди!

– Будет тебе старшой. – Спаситель хмыкнул и, выйдя на тракт, громко произнес: – Холмогоры!

– Архангельск, – тут же отозвались из-за кустов.

Что-то затрещало, и на дорожку выбрались еще двое караульщиков – плюгавенький мужичонка и здоровенный облом.

– Шпыня лесного спымал, Иване? – неприязненно оглядев Митьку, осведомился плюгавец.

– Да нет, – Иван качнул головой. – Похоже, он сам от шпыней пострадал.

– А вид у него будто у беглого! Я б его заковал, чтоб не сбег.

– Бороденку свою закуй, – нагло посоветовал Митрий. – Чем тут разглагольствовать, ведите быстрей к дьяку, сообщение важное для него есть.

Караульщики удивились:

– Откуда ты знаешь…

– Что государев дьяк с вами? – невежливо перебил отрок. – Знаю. Монах тонный сказал. Он, монах-то, сейчас в узилище, татями местными схвачен. Надо бы выручить поскорей.

– Ой, надо ль? – Плюгавый хитро прищурился.

– Ну, вот что, Авдей, – немного подумав, решительно заявил Иван. – Ты и Никифор оставайтесь здесь, а я этого отведу к дьяку. Монах-то, видать, дьяков знакомец.

– Ой ли? – Авдей осклабился. – А не брешет ли все этот беглый?

– Сам ты беглый, бороденка сивая, – обиженно отозвался Митрий. – Решенья в обозе принимать – не твоего ума дела.

– Во-во! – Авдей окрысился, заблажил: – Ишь, тать, еще и лается!

– Ладно. – Иван дернул отрока за рукав. – Идем.

Пройдя чуть заметной тропкой, они свернули в орешник и через некоторое время вышли к лесному озерку, вокруг которого кое-где вполсилы горели костры. Митрий с видимым удовольствием уселся к костру, протянул руки – погреться. Иван же, попросив чуть обождать, отошел в сторону и словно бы растворился в сгущаемой тлеющими кострамитьме. Поляна, где ночевал обоз, располагалась среди высоких сосен, и свет месяца был здесь не так заметен, как на открытом холме. Отрока вдруг потянуло в сон,он даже клюнул носом, ощутив вдруг навалившуюся слабость, но быстро вскочил на ноги, попрыгал – нет, рано еще расслабляться, дело еще не сделано, друзья-товарищи не освобождены, а значит, не стоит обращать внимание ни на вновь навалившийся озноб, ни на ломоту и слабость, ни на тупо пульсирующую в висках боль.

– Не уснул еще? – Иван появился так же внезапно, как и пропал.

Митрий невесело улыбнулся:

– Ты же знаешь, мне не до сна.

– Это верно. Идем.

Кивнув, отрок пошел следом за новым знакомым мимо укрытых рогожами возов, мимо стреноженных лошадей, шалашей и низеньких походных шатров. Кое-кто из людишек попроще спал прямо под телегами, завернувшись в овчину.

– Мелентий Дементьевич, привел. – Иванко остановился напротив шатра, полог которого тут же раскрылся, выпуская наружу плотно сбитого человека с узенькой черной бородкой, одетого в накинутый на рубаху кафтан, – по всей видимости, государева дьяка.

– Рассказывай, – велел Иванко. – То, что рассказал мне.

Митрий хотел было покочевряжиться, дескать, с чего бы это он должен хоть что-то рассказывать неизвестно кому, ведь этот Мелентий так и не был представлен – дьяк он или нет, еще вопрос!

– Говори, говори, парень, не стесняйся, – подбодрил… гм… ну, скажем – дьяк. – Не бойся, мой шатер на отшибе – лишних ушей нет.

– А я и не боюсь, – с деланным безразличием пожал плечами отрок.

Дьяк неожиданно рассмеялся:

– И верно! Чего боятся тому, кого только что едва не принесли в жертву!

Однако… Митрий скосил глаза на Ивана – быстро же тот ввел дьяка в курс дела. А Мелентий Дементьевич хоть и улыбался, но смотрел настороженно, цепко. Впрочем, Митькеи некогда было кочевряжиться, наоборот, следовало говорить как можно более убедительно. Что он и проделал, естественно, опустив подробности ухода из Тихвина. Пояснил только, что он и его плененные татями друзья – тяглые люди Тихвинского Успенского Богородичного монастыря.

– Шли по своим делам, на тоню… Так нас схватили в холопы верстать! Хозяин постоялого двора в Кузьминках – закоренелый тать, людишки его во многих местах орудуют, вСароже на московских купцов напали, правда неудачно, не рассчитали сил.

– Монастырские, говоришь? – задумчиво переспросил дьяк и вдруг ни с того ни с сего налился злобой. – Не много ль воли взяли себе чернецы? Тарханных грамот набрали, сами свой суд творят, сами оброк берут – и мытом их не тронь… На что ж государству Российскому жить? – Мелентий немного помолчал, успокаиваясь, потом перевел взгляд на Ивана. – Ну? Как мыслишь? Выручить монастырских?

– Уж придется выручить, Мелентий Дементьевич, – быстро отозвался юноша. – Придется… Не позволять же татям беззаконство чинить?

– Да уж, так, – согласно кивнул дьяк. – Тогда бери людей и поезжай. Думаю, пару десятков конников тебе хватит. Выручишь, привезешь сюда… Эх, некогда над татями суд чинить, да отопрутся – скажут, приняли за беглых.

Иванко усмехнулся, кивнул:

– Отопрутся, то верно. Однако если есть возможность восстановить справедливость – почему бы не сделать? Времени-то почти и не потеряем. Да, думаю, – и людей. Если до утра все сладить… Огненный бой не возьмем, самострелов довольно. По-тихому все и сладим.

– Делай, – просто сказал дьяк.

Иванко отошел от шатра, сунулся под телегу, кого-то растормошил, шепнул что-то… Разбуженный – сильный молодой парень – проскользнул к следующему возу, потом к шалашу, потом…

Буквально в один миг перед шатром дьяка выстроились два десятка молодцов в темных кафтанах, с палашами и саблями. У некоторых были за спиной самострелы – не хуже пищалей, а в некоторых случаях еще и лучше – лишнего шуму не делают.

Дьяк сказал пару слов, Митрий не слышал – Иванко сунул ему в руки миску ухи и деревянную ложку:

– На, похлебай. Только быстро.

От этой неожиданной заботы Митька немного смутился, однако ушицу – окуневую, едва теплую, но вкуснющую! – выхлебал в единый присест. И сразу вроде как и голова перестала болеть, и озноб прекратился, и…

– Ну, поел? Едем!

Митрий с Иванкой поехали на одном коне, впереди, за ними – все остальные. Двигались споро и почти совсем бесшумно, лишь когда выезжали на тракт, приказчик крикнул знакомое «Холмогоры!» и, услыхав в ответ «Архангельск», обернувшись, подмигнул Митрию. Отрок улыбнулся, поблагодарил за уху и, покачиваясь на крупе коня, задумался. Вот ведь, оказывается, не все дьяки сребролюбивы да лихоимны, как про них говорят, бывают и честные, и справедливые, как вот этот, Мелентий Дементьевич. Другой бы – да большинство на его месте – отказал бы в помощи неизвестно кому, а этот, вишь, даже и не задумывался почти, выслал отрядец. Ишь, как уважительно приказчик называл дьяка – Дементьевич! С «вичем», как не всякого дворянина иль сына боярского кличут. А приказчик все же немного странный. Нет, видно, что и он хороший человек, но… Как бы это сказать? Он ведь поверил Митрию первым. Сразу, ничего не проверяя. Впрочем, а что сейчас происходит, если не проверка? Самая настоящая проверка и есть. Освободят – сейчас на постоялом дворе никого и нет-то, кроме нескольких оставленных для сторожи придурков, расспросят каждого по отдельности, а уж потом зачнут хозяину претензии предъявлять. Или не зачнут? Дьяк вроде проговорился, будто времени у него мало. Да и выкрутится разбойник, все видоки-послухи за него будут… Однако… Что там сказал дьяк насчет справедливости? Можешь – делай. Примерно так. Хорошие слова, лишь бы и дела с ними не расходились. Ну, пока не расходятся.

Впереди послышался глухой собачий лай.

– Подъезжаем? – приказчик обернулся назад.

– Почти… – кивнул Митька. – Там, впереди, деревня, постоялый двор чуть в стороне. Скоро повертка – месяц светит, увидим. Да вон она!

– Заворачиваем! – приказал Иванко.

Конники стегнули лошадей и настилом помчались через брошенное поле.

Онуфрий Красный Уши горюнился – так никто его и не похвалил. Рискуя, можно сказать, жизнью, ну, не жизнью, так здоровьем – точно, отвез горящего в огнеманке в болотину, и никакой признательности! Петька с Офонькой Гусем даже спасибо не сказали, сволочи!

Онуфрий взглянул на небо – серебристый месяц мерцал над самым коньком крыши. А пора бы и смене быть! Ну да, пора… Где ж этот чертов Офонька? Неужели спит, гад болотный? А ведь и спит! Не идет, змеище! Ну, раз не идет, так надо самому в людскую пойти – там и Гусь, и Петюня. Жрут, наверное, псищи, рыбу, что им какой-то Онуфрий.

Красные Уши так распалился от гнева, что, споткнувшись о ступеньку крыльца, едва не выронил копьецо. А и выронил бы – так не велика потеря. Выругался, потер зашибленную ногу, пробежав сени, распахнул дверь… Ну, так и есть, дрыхнут! Петро – на лавке, Офонька – под столом. А чего это на столе, а? Что за кувшинчик? Неужто бражка?

Прислонив к стенке копье, Онуфрий тут же хлебнул из кувшина и улыбнулся. Не, не бражка, березовица! Пьяная, двойной перегонки. Видать, пищальники с собой принесли.

– Эй, Офоня! – Нагнувшись, Онуфрий потряс спящего за плечо. Тот что-то забурчал, замахал руками… А пахло-то от него… У-у! Пьян, сволочь! Вот гадюка злоковарная! Это что же получается, ему, Онуфрию, теперя всю ночь стоять караулить?! Вот уж нет!

– Эй, просыпайся, гадина ты болотная! Чего упился?

– О! Онуфрий! – пьяно улыбнулся приподнявшийся на лавке Петро. – Да отстань ты от Гуся, пущай выспится.

– Я ему, собачине, высплюсь, я ему так высплюсь, эдак, что…

– Ты вот что, Онуфрий… – Усевшись, Петро громко икнул. – Вместо чтоб блажить, березовицы хлебни – знатная, Офонька принес. Пищальникам не показал, ну их – лишние рты. Убралися несолоно хлебавши. Ну, чего глаза выпучил? Пей!

– А… служба как же? – опасливо отозвался Онуфрий. Он бы, конечно, хлебнул и еще, да опасался последствий – вдруг Петюня его специально поит?

– Пей, пей. – Петюня лихо разлил березовицу по кружкам. – Не боись – кого там караулить-то? Двух дураков да одну девку… Девку… О-о!

Выпив, он вдруг запнулся, задумался, скривив тонкие губы в мелкой гаденькой ухмылочке, словно вот-вот собирался устроить какую-то пакость.

– Девка! – поднимаясь на ноги, подмигнул Петро. – Онуфрий, ты когда-нибудь девку пробовал? Ой, сладко-о… – Он зажмурился, покачнулся и едва не упал, но вовремя ухватился за стену. – Пойдем в подклеть, а?

– Да ты что?! – ужаснулся Онуфрий. – А вдруг иматые людишки сбегут?

– Да не сбегут, у нас пищаль есть, парни оставили… Понимаешь, там же девка… Кругленькая, белокожая, сладкая… умм.

– Девка… – Онуфрий облизал губы. Девку, конечно, хотелось. – Да вот не осерчал бы хозяин!

– Не осерчает, – замахал руками Петро. – Чего ему серчать? Он и сам ее, небось, отпробует, как деревенские надоедят. А что не девственна… так девственность ее, скажем, иматые и порушили, чего им еще в подклети делать-то? Или вот он, – Петька указал под стол. – Офонька.

Пришедшая в голову идея так развеселила Петро, что он громко расхохотался и снова заикал:

– А что? И-ик… Снимем с Гуся портки… Самого…и-ик… положим у подклети… и-ик… Опосля посмеемся… и-ик.

– Замерзнет у подклети-то. Да и девка – какая ж она девственна? Хозяин сказал – курва, – Онуфрий усмехнулся. Вообще-то идея с девкой начинала ему нравиться. Особенно если потом все свалить на дрыхнувшего Гуся.

– А Офоньку все же вытащим, – икнул Петро. – Пусть знает, как спать. Мы его… и-ик… к утру во двор вытащим. А девку – сейчас… Бери вон, пищаль… и-ик… Нет, я сам возьму… Только чур я первый! Счас вытащим, а не подчинится… и-ик…

– Не, Петро, силком тащить не будем, – чуть подумав, возразил Красные Уши. В голове его уже родилась одна неплохая мыслишка… – Ну, взял свою пищаль? Идем…

В темном подклете было сыро и холодно, что, в общем-то, ничуть не смущало Прохора и монаха – оба дрыхли, словно на лавке у себя дома. А вот Василиске что-то не спалось – и холодно было, и тоскливо. Да и муторно – как там Митька? Удастся ли ему отыскать обоз? Согласятся ли помочь обозные? Ох, помоги Господи! Девушка шепотом принялась читать молитву. И вдруг замолкла, услыхав приближающиеся снаружи шаги.

– Эй, дева, не спишь?

Кажется, кто-то из стражников. Ну-ка, что еще спросят?

– Мы тут вам поесть принесли…

Надо же! Поесть…

Ширкнул засов. Распахнулась малая створка. Проснувшийся Анемподист высунул голову…

– А ну назад! – Петро повел дулом пищали. Яркой красной искоркой грозно тлел в темноте зажженный фитиль. – Дева проснулась ли?

– А чего надо? – откликнулась Василиска.

– Шить умеешь? – ступил в переговоры Онуфрий.

– Шить? – Девушка в недоумении пожала плечами. – Умею, а что?

– Да, понимаешь, мы тут хозяйские паволоки изорвали случайно. Зашила б аккуратненько… – просительно скривился Красные Уши. – Мы б вас рыбкой покормили и березовицы бы плеснули – не жаль.

– Паволоки, говоришь… – Василиска переглянулась с чернецом и проснувшимся Прошкой. Похоже, кроме этих двоих парней на постоялом дворе больше никого не было. А это шанс! Еще один, кроме Митьки. Глупо было не воспользоваться!

– Только не вздумай… – начал было Прохор, да девчонка его не послушала, живо вынырнула наружу.

И створка тут же захлопнулась, мягко въехал в пазы смазанный салом засов.

– Только уж сделай милость, зашей получше.

– Зашью… Где ваши паволоки-то?

– Да в горнице… Ой, побыстрей бы – скоро хозяин вернется.

Василиска поднялась в горницу следом за парнем с пищалью. Другой страж, красноухий, неотрывно шел сзади.

Вот и горница. Тьма. Лишь тлеет зеленовато лампадка.

– Вона, паволока-то… Нагнись, дева…