Чтение 18–й страницы книги ~Разбойный приказ~

Шумно было кругом, весело, водили хороводы, пели песни, славили солнышко. Устав, Иванко и Василиска уселись прямо в траву, среди молодежи. Кто-то – все равно кто – протянул им венки из желтых купальниц, пустили по кругу объемистый корец с брагой. Ядреная оказалась бражка, а уж вкусна! Интересно, из чего делали? Ягод еще вроде нет. Неужто с прошлого года осталась?

– Ой, Иванко, а я и захмелела чего-то… – Василиска прижалась к парню, и тот почувствовал сквозь одежду тепло ее разгоряченного тела. Обняв девушку за плечи, прижал к себе – так многие здесь сидели, подобные вольности были сегодня в порядке вещей. – Жаль, Митьки нету…

– А может, и есть? Здесь ведь не разберешь, народу-то – тьма.

– И правда…

Со стороны реки донеслись раскаты громкого смеха. Василиска встрепенулась:

– Пойдем посмотрим, что там?

Иван улыбнулся:

– Пойдем. Только я буду держать тебя за руку, а то потеряемся.

– Держи…

Только они подошли к берегу, как какой-то голый парень, дико смеясь, окатил их грязной водой из большого ушата. Все вокруг заголосили, засмеялись.

– Получили водицы? А теперь – купаться, эвон, на реке-то что деется!

Река у излучины вся кипела от юных нагих тел. Василиска передернула плечами.

– Что-то не хочется мне в эту воду… Знаешь что, а говорят, еще можно искупаться в ночной росе!

– В ночной росе?! Вот славно, – обрадованно воскликнул Иван. – Так что же мы здесь стоим? Бежим к лугу!

– Бежим!

Снова взявшись за руки, они выбежали на заливной луг, в густой траве которого тут и там виднелись веселящиеся парочки. Иванко хотел было остановиться, но девушка тащила его дальше, почти к самому лесу.

– Ну вот, – наконец остановилась она. – Здесь и тише, и трава гуще! А роса-то, роса… Что ж ты стоишь, раздевайся! Хочешь, я помогу?

– Помоги… А потом я тебе, ладно?

Ласковые руки Василиски сняли с Ивана кафтан, а затем и рубаху, провели по груди, плечам… Юноша дрожащими пальцами расстегнул мелкие пуговицы Василискиного саяна,сбросил его в траву, через голову стащил с девчонки рубаху…

– Ну? – Та шутливо отстранилась. – Давай-ка, теперь в траву, разом! И-и раз-два…

Прыгнули, завалились, ощутив кожей звонкую прохладу росы. Вынырнув из пахучего разнотравья, Иван привлек к себе Василиску и, обняв, жарко поцеловал в губы.

– Еще, еще… – затрепетала дева. – Целуй меня крепче, любый… И не только целуй… Сегодня ведь нет грехов!

А Иванку и не надо было упрашивать. Обнявшись, они повалились в траву… Ух и сладко же было!

Утомленные первым любовным пылом, разлеглись, подложив под головы руки, и молча смотрели на звезды. Кто-то тяжело прошагал мимо. Иванко привстал, дернулся, увидев широкие плечи незнакомца. Тот, услыхав шевеление, обернулся – чернобородый мужик со шрамом! Ныряльщик!

– Веселитесь, веселитесь, – ощерив зубы, негромко сказал мужик. – Я вам не мешаю, и вы не вздумайте мешать мне, ясно?

Погрозив влюбленной парочке кулаком, он скрылся в лесу.

Василиска обняла Иванку за плечи, прижалась, зашептала:

– Знаешь, кто это?

– И кто же?

– Он ищет цветок папоротника – тот открывает все клады.

– Вот как? – Иван улыбнулся, подумав, что такой цветок никак не помешал бы и ему – серебришка-то осталось совсем мало.

Девушка погладила его по плечам, поцеловала в шею, повалила в траву… Ох, сладко!

Потом встали, переглянулись.

– Ну что, теперь на реку?

– Одежку надевать будем?

– А зачем? Возьмем с собой, все равно снимать.

Они вышли к реке значительно выше, не там, где купались все. Но и здесь было хорошо, тихо, спокойно; на широком плесе играла рыба, а снизу доносились песни и смех.

– Эх, хорошо!

– Тсс!

Вынырнув, Иванко прижал палец к губам. С того берега доносились какие-то звуки, словно бы таясь шло много народу.

– Давай-ка неслышненько в камыши, – схватив Василиску за руку, скомандовал юноша.

– А ты?

– А я здесь послушаю.

Дождавшись, когда девушка спрячется, Иванко осторожно подплыл к противоположному берегу, заросшему густым ивняком и ольхою. Выбрался, затаился, прислушался.

– И где они? Что-то не видно, – произнес чей-то сипловатый голос, казалось, прямо над головой затаившегося в кустах Ивана.

– Не видно? – кто-то мерзко захохотал, словно базарная баба. – А ты, кормилец, прислушайся-ка! Слышь, как регочут?

– А и впрямь, – согласился сиплый. – Слышно! Утра подождем, сейчас темновато больно, упустим.

– Отец настоятель наказывал, чтоб особо не зверствовали, – вмешался в разговор третий голос, как видно, принадлежавший молодому парню. – Велено проследить.

– Да ладно тебе, брате! Всего-то отымем парочку-другую двоеверок – от них не убудет, эко дело. Ну а остальных, кто попадется, в поруб!

– Вы ждите, – со смешком произнес бабьеголосый. – А я с людишками кое-какие пути перекрою. Кого сможем – имаем, верно, Федя?

– Верно, верно! На святое дело идем.

– Инда, идите с отрядцем малым. Справитесь?

– Божьею волей.

– Ну а мы все ж света дождемся.

Ага! Значит, будут дожидаться утра – тут же смекнул Иван. Осторожненько спустился вниз, нырнул, не поднимая брызг, доплыл до камышей, зашептал:

– Василиска, ты где?

– Здесь, тебя дожидаюсь, – так же шепотом отвечала девушка. – Что там такое?

– Одевайся, идем. Предупредить надо.

– Предупредить? Кого?

– Кого надо. Идем!

Когда, уже ближе к утру, монастырские и просто охочие укрепиться в вере люди, вооруженные копьями и дубинами, выбрались на поляну, их разочарованным взорам предстала лишь пара догоравших рыбацких костров.

– Неужто не было? – хмуро произнес сиплый.

– Да как же не было! Эвон, в кустах-то, гляньте… Да и на деревьях тоже, и внизу, в камышах…

Сиплый нервно прикусил губу: в кустах, в камышах, на ветках деревьев, словно в насмешку, висели желтые купавские венки.

Глава 15.

Соглядатаи

Средневековый человек умел каяться, умел и притворяться.Ю. Г. Алексеев. Государь Всея РусиИюнь 1603 г. Стретилово

Митька так и не смог выбраться ночью на праздник – некогда было. Бабка Свекачиха всерьез взялась за слуг, досталось и попавшим под горячую руку Онисиму с Митькой. Дворовые слуги носились по двору, чего-то таскали, парили, жарили – видать, готовились к пиру, который, впрочем, на бабкином подворье устраивался почти каждую ночь, естественно, ежели приходили гости. Вот и сейчас готовились.

Воспользовавшись суматохой, Митька смыкнул было к воротам, да нарвался на бабку.

– Эй, отроче! – Свекачиха поманила его пальцем. – Чего без дела околачиваешься? Иди, вон, парням помоги.

Дюжие парни-оброчники, матерясь, ворочали приготовленные для частокола бревна. Они уж давно лежали, еще с весны, толстые сосновые бревнища, кои, по уму, надо было б давно обтесать да вкопать вместо покосившегося бабкиного заборчика, но вот пока как-то руки не доходили. А теперь вот дошли.

Крякнув, двое парней, поднатужась, перевернули бревно. Подошедшему Митьке вручили скребло да поставили на ошкурку, куда ж еще-то? Нешто слабосильный отрок способенэтакие бревнища ворочать? За всеми работниками пристально наблюдала сама хозяйка – попробуй-ко чего не сделай! Митрий быстро употел, упарился – не привык скреблом действовать, не было навыка, вот и уставал быстрее других. Сжав зубы, потихоньку оглядывался – Онисима нигде не видел, вот ведь, прохвост, сбежал все-таки! Наверняка на Купальскую ночь, на праздник, ужо завтра будет хвастать! Странно, что и главный надсмотрщик, плоскорылый Федька Блин, тоже нигде не отсвечивал. Неужто и он на праздник сбег? Да ну, не может быть – уж больно заметная фигура, а отпроситься – так не отпустила бы бабка. Эвон, работы-то!

– Быстрее, быстрее, курвищи! – Свекачиха заставила работать даже веселых девах, и те, вполголоса ругаясь, тащили на коромыслах наполненные водой ведра. Кажется, уж натаскали воды на две бани, а бабка все равно подгоняла: бегала, орала, суетилась. И вообще шум кругом стоял страшный. Свою лепту вносил и пес Коркодил – прыгал, натягивая цепь, вставал на задние лапы да лаял, гад, не умолкая. Надоел всем до чертиков, а поди-ко его успокой – только бабку и слушал, а той сейчас вовсе не до пса было.

Вечер перед Иваном Купалой выдался светлый, небо оставалось безоблачно-голубым, лишь чуть поблекло уже ближе к ночи. Снова отправив девок за водой, Свекачиха велела оброчницам вычистить птичник, а парням – перетащить бревна на другое место, ближе к амбару.

– И что ей все неймется? – зло ощерился кто-то. – Будто здесь эти чертовые бревна плохо лежали? Нет, давай к амбару. Ну, хозяйскому слову не поперечишь… Взялись, братцы!

Между тем приноровившийся к ошкурке Митрий потихоньку присматривался ко всему, происходившему на дворе, и пришел к весьма парадоксальному и неожиданному для себявыводу: никакой видимой потребности во всех этих работах не было! Бревна – прав оброчник – можно было и на месте оставить, да и ошкуривать их удобнее днем, а не на ночь глядя, как и птичник чистить. Воды в баню натаскали столько, что та уже лилась через край бадеек, наполнили и ушаты, и малые пустые бочонки, что были приготовлены для солений. Некоторые бочонки оказались с трещинами, и налитая вода вытекала, что нисколько не смущало Свекачиху. Та только злобствовала да подгоняла – скорей, скорей. Вот скрылась ненадолго в избе, вышла – уже с плеткой! – ухмыльнувшись, зашла в птичник, откуда сразу же послышались звуки ударов и девичий вой – видать, бабуся задала работницам хорошую трепку! А к чему, спрашивается? Сколько Митька тут был, так только и видел, как оброчницы от безделья изнывали. Что, раньше их на работы настропалить нельзя было? Странно…

Уж месяц закачался над крышами изб, когда Свекачиха наконец смилостивилась, отпустила всех молиться да почивать. На Митьку указала пальцем особо:

– А ты, паря, с оброчниками на сеновале спи, да смотри у меня – доиграетесь с Мулькой. Ужо шкуру спущу с обоих.

За спиной хохотнули, а Митька вздрогнул: откуда бабка узнала про их отношения с Мулькой? Неужто сама девчонка и нажаловалась? Так она ж немая. Значит, кто-то другой сболтнул. Ну а кому что за дело? Разве что Онисиму? Да, похоже, что больше некому! Тот ведь мог, змей, чисто из зависти наябедничать, мог. Хотя и с Мулькой-то в прошлый разнехорошо вышло – обиделась девка, явно обиделась. Не донесла б про расспросы… Не донесет – немая. Кстати, тоже интересно, где ее носит? Что-то на дворе не видать.

Этим же вопросом вдруг озаботилась и Свекачиха. Почесала задумчиво подбородок, зыркнула на всех собравшихся.

– Чтой-то я Мульку не вижу. Неужто запропала куда?

– Матушка, вели слово молвить, – подала голос какая-то замызганная гусиным пометом оброчница.

Бабка милостиво кивнула:

– Инда, Катерина, молви.

– А Гунявая Мулька, матушка, поутру еще о чем-то шепталась с Федором да все кланялась, видать, отпрашивалась на посад.

– Отпрашивалась? Чтой-то Федор мне не сказал? Забыл, наверное. Инда, спрошу опосля – чего этой дщери на посаде делать? Ладно, молитеся да спать! Завтрева разрешаю отдохнуть, в честь праздника.

Все радостно поклонились:

– Да возблагодарит тебя Господь, матушка!

– Ладно, ладно, – довольно оскалилась бабка. – Помните мою доброту!

Завалившись вместе с оброчниками на сеновале, Митька не засыпал – думал. Сена было немного, покосы только еще начинались, и не очень-то удобно лежалось – жестко, хотя оброчников сие обстоятельство ничуть не смущало – храпели так, что, казалось, снесет крышу. А вот Митрию не спалось, и не потому вовсе, что жестко. Очень уж хотелось докопаться – с чего б это именно сегодняшним вечером бабка Свекачиха организовала подобную суету?

Что суета была организована специально, у Митьки сомнений не было – видел, сопоставлял, размышлял, – не зря ведь прозвали Умником! Зачем, зачем бабке все это? Что хорошего в суете да гаме? Неразбериха, вот что! Никто никого не замечает, все орут, носятся, как заполошные. Спроси кого – видали ли где… ну, хоть того же Федьку Блина? Так точно ответят, что вроде как где-то рядом бегал, да вот отошел куда-то. А, скажем, о содомите Акулине Блудливы Очи никто и не вспомнит – есть он на усадьбе, нет ли? Кому какое дело. Ага! Так, может быть, именно в этом и дело?

Если вдруг спросит кто – хоть монастырский контролер-служка, – где в ночь на Ивана Купалу был тот-то и тот-то – никто ведь и не ответит наверняка. Только приблизительно – вроде как был, а может, и не было. Хитра бабка Свекачиха, ой, хитра! Скрывает на всякий случай какое-то дело. Вроде бы и не очень это надо – скрывать: кому тут доносить-то?

А может быть, как раз и надо?! Может быть, и есть кому доносить, неужто судебный старец Паисий совсем уж без присмотра сей притон оставил?! Не оставил, тут и гадать нечего. Значит, есть, есть здесь у Паисия верный человечек, как говорится – глаза и уши, только бабка не знает кто и на всякий случай пасется. Паисий умен, доброхота своего Иванке не выдал, что понятно: тот тут ненадолго, выполнит задание и уедет. Уедет…

Так и они с Иваном уедут, и он, Митрий, и Прохор. Господи, неужто удастся из нищего жития вырваться, вольным человеком себя почувствовать?! Впрочем, Митрий и сейчас вроде как вольный…

Только если б не Иванова заступа, так давно б словили, заковали бы в железа, клеймили б, как беглого. А может, и казнили бы лютой смертию другим в назидание.

Слава те, Господи, не оставил, сподобил в государевы люди выбиться! Государству Российскому послужить – то славно! Вот как раз сейчас и послужить – вызнать все, за тем и послан! Так что не спи, не спи, Митрий! Федьки Блина на усадьбе нет, Мульки, еще нескольких холопов, самых здоровых, да и содомит Акулин что-то носа не кажет. Где они все? А может быть, вот как раз к утру и вернуться должны? Притаиться у ворот, посмотреть…

Стараясь не шуметь, Митька поднялся на ноги и, приоткрыв воротца, выскользнул в ночь. В молочно-кисельном небе висели белые звезды. Тихо было кругом, лишь вдруг загремела цепь. Коркодил, псинище! Как же Митька про него не подумал?! Сейчас вскинется, гад хвостатый, лаять начнет – пробуй тут проберись хоть куда тайно. Эх, делать нечего, придется до утра выжидать.

Странно, но пес почему-то не лаял. Заинтригованный отрок замедлил шаг, присмотрелся… и не поверил своим глазам! Напротив ворот, у собачей будки, на корточках сиделаГунявая Мулька и, что-то ласково мыча, чесала псинищу брюхо. А тот развалился, повизгивая от удовольствия, махал хвостом да все норовил лизнуть девчонку в нос.

Вдруг что-то почувствовав, Мулька резко обернулась и вздрогнула. Пес тут же поднял голову, зарычал.

– Тихо, тихо, – негромко произнес отрок. – То ж я, Митрий.

– Умм… – Мулька кивнула, успокаивая собаку.

Митька присел рядом:

– Ты знаешь, прости, что тебя, может быть, чем-то обидел.

Девчонка не отозвалась, все гладила пса.

– И вот еще, – оглянувшись, продолжил Митрий. – Про тебя сегодня Свекачиха спрашивала – мол, куда это запропастилась Мулька? А и правда – где все? И Федьки Блина нет, и холопов, и гость куда-то запропастился.

Так просто спросил, понимал – не ответит девчонка. И хотела бы, да никак – немая. Интересно, как она на реке оказалась? А, наверное, в обитель ходила, грехи замаливала. В общем-то, если разобраться, несчастная девка эта Гунявая Мулька. Митька осторожно положил руку девчонке на плечо, погладил. Мулька не отпрянула, а, скосив глаза, улыбнулась.

Пес Коркодил вдруг снова поднял голову, навострил уши. Митрий тоже прислушался – к усадьбе явно кто-то ехал. Хрипели лошади, поскрипывали колеса телеги. И копыта повысохшей дорожке – цок-цок.

Митька дернулся – куда б спрятаться? Обратно на сеновал? Так что оттуда увидишь? И не услышишь ничего. Мулька между тем тоже вскочила на ноги и, схватив отрока за руку, потащила за собой.

– Умм!

Сказать по правде, в Мулькину избенку Митрию сейчас хотелось еще меньше, чем на сеновал – уж из избы-то и вовсе ничего не увидишь. Ну хоть где-нибудь притаиться. Вон хоть за бревнами!

Неожиданно для отрока девчонка тоже приняла решение – резко повернула на бегу, едва не упав. Спрятались оба, затаились.

А между тем во двор через калиточку вошел Федька Блин, осмотрелся и самолично отпер ворота, отодвинув тяжелый засов. Вот те на! Что ж, бабка и воротника на ночь не выставила? Забыла, что ли? А скорее всего, спал воротник, понадеясь на Коркодила, на этакого-то псинища вполне можно было надеяться. Вот и сейчас пес пару раз гавкнул, но, узнав Федьку, помахал хвостом.

– Цыть, псина! – обернувшись, прикрикнул Федор.

В распахнутые ворота на пегом коньке торопливо въехал Акулин Блудливы Очи, за ним проскрипела накрытая рогожкой телега. Последними, закрыв ворота, во двор вошли здоровенные хмурые парни – холопы Свекачихи. У каждого из них за поясом было заткнуто по большому ножу, а у Акулина – ну надо же, Митька это и не сразу заметил – болталась кривая татарская сабля. Тоже еще, Аника-воин! Интересно, что под рогожкой, в телеге? Что такое?! Митька присмотрелся – и не поверил глазам: рогожка-то шевелилась! Идаже, казалось, постанывала. Жалобно так, по-детски…

– Тележку – в амбар, – спешившись, по-хозяйски распорядился Блудливы Очи. Ох, и мерзкий же у него был голос – с каким-то придыханием, словно у старой бабы…

В ворота неожиданно раздался стук, словно бы кто-то молотил кулаками:

– Эй, эй, пустите!

– Да кого там черт принес на ночь глядя? – неласково отозвался Федька Блин. – Свои давно все дома.

– То я, Онисим Жила.

– А, ты, паря… Вона, к калитке иди.

Митька навострил уши.

– Ну? – впуская парня, требовательно произнес Федька. – Проследил?

– Угу! – радостно и вместе с тем как-то гадко отозвался Онисим. – Эвон, что отыскал…

Что он там проследил? Чего отыскал?

– Идем в избу, расскажешь, – Федька махнул рукой. – Чего так долго? Поди, на Ивана Купалу, на луга, шастал?

– Что ты, что ты, Феденька, давно здесь, у ворот сижу – пса боюся. Вот, хорошо хоть вас дождался.

Ничего больше не сказав, Федька Блин поднялся на крыльцо. Следом за ним зашагал и Онисим.

На дворе все затихло, даже Коркодил залез в свою будку и смачно, клацнув зубами, зевнул.

– Интересно, что у них там в телеге? – шепотом произнес Митрий.

– Умм, – Мулька отозвалась так же тихо и потянула отрока за руку, мол, идем, посмотрим.

Шустро пробежав мимо бабкиной избы, они вышли на задний двор… и застыли, увидев у дальнего амбара высокого парня. Сторож!

– Видать, что-то ценное привезли, коль своим не доверяют, – буркнул себе под нос Митька. – Ишь, сторожа выставили. Ну, ладно. – Он повернулся к девчонке. – Пора и спать, утро вечера мудренее.

Мулька неожиданно улыбнулась и потянула парня к своей избенке. Митька хотел было сказать насчет бабкиного предупреждения, но почему-то раздумал. В конце концов, как она узнает-то?

В избе Мулька зажгла огарок свечки – сразу стало словно бы теплее, уютнее. Девчонка скинула телогрею, наклонилась, поправляя овечью кошму на широкой лавке. Митька подобрался сзади, обнял, провел рукой по спине. Девчонка выпрямилась, обернулась – и Митрий крепко поцеловал ее в губы. А руки его уже распускали поясок на Мулькинойдлинной рубахе.

– Умм!

Девчонка отпрянула и, с улыбкой сняв одежку, распустила косу…

– Уй, – тяжело дыша, прошептал Митька. – Ты… Ты такая красивая! Краше всех… краше…

Бах!

Резким ударом ноги вышибли дверь, и в Мулькину избенку ворвалось сразу несколько человек, средь которых был и Онисим, и плосколицый Федька.

– Ага! Вот они, полюбовнички! – Размахнувшись, Федька ожег плетью голую Митькину спину. Потом ударил еще, рассекая кожу!

Митрий мужественно терпел боль, обнимая девчонку, – только бы не досталось ей, только бы… Эх, стыд-то какой. Все же дозналась бабка!

– Ну, хватит! – обернувшись, громко сказал он. – Это я виноват – сам пришел. Я перед хозяйкою и отвечу.

– Ты?! – неожиданно загоготал Федька Блин. – Да ты тут ни при чем, шпынь! Хотя, впрочем, сойдешь за компанию. Гы-гы-гы…

Онисим тоже смеялся, мерзкая рожа! Еще и спросил, носом шмыгнув:

– Может, мы, пока хозяйку ждем, с девкой поразвлечемся? Эвон, и раздевать не надо!

Вытянув руку, он ущипнул Мульку за бок.

– А?

В ответ Митька коротко и сильно, как учил Прохор, ударил парня в скулу. Тот только хмыкнул и, дернув головенкой, ударился затылком о притолоку. Отброшенный Федькой Митрий отлетел в противоположную сторону.

– Молодец, – скривясь, похвалил его Блин. – Хорошо лопоухого уделал.