Чтение 3–й страницы книги ~Шпион Тамерлана~

Бросив парню медяху – «полпирога», медная такая монетица с ноготь, – Раничев отошел с кружкой к суконным рядам, встал чуть в сторонке, попивая. И в самом деле – изрядный был сбитень, чуть поостывший, правда, да духмяный, пахнущий и липовым медом, и травами – чабрецом, иван-чаем, тамянкой. Иван с удовольствием выпил, подозвал парня:

– А налей-ка еще!

Суконник – рыжебородый мужик с обветренным красным лицом – развертывал свой товар перед дородной боярыней или уж, по крайней мере, богатой купчихой, тоже краснолицей, в желтых черевчатых сапожках и малиновом бархатном торлопе на бобровом меху, надетом поверх телогреи из желто-зеленой камки, подбитой лисою. И торлоп, и телогрея, и цветастый шерстяной плат – убрус – были щедро украшены бисером. Боярыня – да, пожалуй, боярыня, не из столбовых, конечно, но тоже не последнее дело, судя по двумслугам, почтительно стоявшим сзади, – придирчиво выбирала ткань. А уж суконник-то расстелился! Улыбался, аж светился весь, ловко разматывая кипы. На взгляд Ивана, выбор был преизряден: тяжелая блестящая парча алого цвета, зеленая камка, темно-голубой переливчатый атлас, солидная фиолетовая тафта, легкая, чуть скользящая меж пальцами, объярь, палевая, словно раковина-жемчужница, тускло-серый зарбаф, коему сносу нет, легкомысленные полупрозрачные поволоки, и прочая, и прочая, и прочая. Раничев не видал такого выбора даже в магазине «Ткани», что располагался не так и далеко от его дома, меж длинным райкомхозовским забором и автобусной остановкой. Однако,судя по всему, у боярыни явно было другое мнение. Выпятив нижнюю губу, она окатила торговца презрительным взглядом:

– А байберека что, нетути?

– Нетути байберека, – виновато развел руками купец. – Да вона, госпожа, возьми камки, ишь, ровно бы как светится, уж не хуже байберека будет.

– Да уж счас, не хуже, – боярыня подбоченилась. – Алтабасу ты тож не привез?

– Так ведь караваны то уж и не ходят почти, матушка! Глянь-ко на атлас – чудо, а не атлас, как раз на шушун али летник.

– И сколь за него хошь?

– Да за десять сажень деньгу.

– Кровопивец! Как есть, кровопивец! Деньгу – за десять сажен? Да где ж это видано-то такое, люди добрые? – Боярыня еще больше раскраснелась, сорвалась на крик, да такой громкий, визгливый, что у Раничева заложило уши. – Ин, ладно, дам деньгу, – неожиданно прервав крик, произнесла боярыня обычным голосом. – Но – за весь отрез.

– Побойся Господа, матушка! В нем ить двадцать сажен!

– Тю!

– Ну, не двадцать… помене…

– Ну, как хошь. – Боярыня развернулась уйти, и купец схватил ее за рукав, сказал со вздохом: – Забирай, матушка.

Довольно улыбнувшись, боярыня оглянулась на слуг…

Невольно наблюдавший за всей этой сценой Иван допил наконец сбитень и повертел головой в поисках сбитенщика – вернуть кружку. И вздрогнул вдруг от яростного визга боярыни.

– Тать, держи татя! – вопила та, потрясая аккуратно разрезанной понизу калитой. – Ох, христопродавцы!

Слуги ее орлами кинулись вслед за молодым кругломордым парнем, рыжие кудри которого мелькали уже меж дальними мясными рядами. Собравшимся вокруг любопытным обворованная боярыня детально описывала вора – кто-то уже и кинулся на помощь слугам, а кто-то… Кто-то проворно шарил по чужим кошелям – момент был удачным. Вспомнив, чтобольше всего краж случается, когда всем миром ловят вора, Иван сунул руку к поясу…

– Мать твою!

Кошеля не было! Мало того, не было и самого пояса со всеми зашитыми в нем сребрениками. Вот так опростоволосился! Впрочем, похититель не мог уйти далеко… Хотя наверняка у него были подельники – вон тот, рыжий, и… вон тот, цыганистого вида малец с родинкой на верхней губе, что ныне сноровисто шарил в толпе. А ну-ка!

Протянув руку, Раничев быстро словил мальца за загривок и, не говоря ни слова, потащил за собой по рынку. Пойманный попытался было вырваться, даже извернулся – укусить державшую его руку. Иван тут же угостил парня хорошей затрещиной и, покачав кулаком перед чумазым носом, веско предупредил:

– Будешь ерепениться иль захочешь укусить – зубы выбью. Понял, сопля?

Встретившись с ним взглядом, воренок поежился, словно от холодного зимнего ветра. Заканючил жалобно:

– Пусти-и-и, дядько.

Раничев рыкнул на него, и пацан, заткнувшись, послушно поплелся впереди, направляемый железной рукою. Вырваться больше не пытался – попробовал бы!

Покинув Торг, Иван завел схваченного за церковь, к кладбищу. Затащил в самый дальний угол, привязал ворюгу к остаткам ограды снятым с него же поясом, вернее – обычной пеньковой веревкой, вытащил из-за голенища нож – кинжал-то исчез вместе с калитой и деньгами.

– Сейчас отрежу тебе палец, – хватив мальца за руку, серьезно предупредил Иван. – Потом второй, третий… Орать будешь – ори, никто не услышит. Только предупреждаю, я ведь могу заодно с пальцами и язык отрезать.

С этими словами Раничев сильно надавил лезвием на сустав воренка. Тот вздрогнул, заверещал было… но тут же прикусил язык, лишь потекли по щеками крупные слезы.

– Не виноватый я, дядько!

– Ага, – вспомнив любимый фильм, усмехнулся Иван. – «Он сам пришел»! Ну держись, паря…

Малолетний тать попытался бухнуться на колени. Возопив, зашептал громко:

– Калиту твою, боярин, Федька Коржак увел, пока Рыжий отвлекал. Мы тебя давненько уж заприметили…

– Н-да? – Раничев пожал плечами. – Мне какое дело до калиты? Там одна мелочь и была-то. Так просто на Торг зашел, поразвлечься. – Хищно улыбнувшись, он провел лезвием по левой щеке воренка, хорошо провел так, чтоб выступила кровь. Пообещал, нехорошо прищурившись: – Теперь уж поразвлекусь по-другому.

– Не губи! – побелевшими губами прошептал тать. – Хочешь, я тебе всех укажу наших, и кто на Торгу промышляет, и кто у церкви…

– Неинтересно мне то вовсе. Ну разве что пояса жалковато, знатный был пояс.

– Так вот его-то Федька Коржак и схитил, вместе с калитой и кинжальцем! Я сам то видал. Федька посейчас к банькам за ручей побег, добычу делить. Сейчас вот дождется Рыжего, да Васька, да меня…

– Ну, положим, тебя он уже не дождется, – зло ощерился Иван. Пойманный пацан заревел навзрыд, видно, предчувствовал, аспид, мучительную свою гибель. И поделом – а ты не воруй! Ишь, взяли моду, черви – пояса у людей хитить!

Потрогав пальцем острие ножа, Раничев задумчиво посмотрел в небо, высокое, синее-синее, с белыми, медленно плывущими облаками, подсвеченными солнцем. На колокольневдруг заблаговестил колокол, чуть надтреснуто, но осязаемо звучно и вполне даже приятно, чем-то напоминая по тембру Мика Джаггера. От колокольного звона с крыши церкви слетела стая ворон. Посмотрев на них, Иван почесал затылок:

– Праздник, что ли, какой?

– Вестимо, праздник, боярин! – оживился малец. – Как же, Дмитриев день, нешто запамятовал?

– Ах да… Дмитрия Солунского праздник, – припомнил Раничев. – Усопших поминать надо… А ты, пес, вместо того татьбой занялся! Ух, тварюжище! – Иван сильно тряхнул парня, так что тот в страхе закрыл глаза. – Аль и помянуть некого?

– Да как же некого-то, боярин? – снова заплакал пацан. – Матушку прошло летось поубивали проклятые татарови, дом спалили, сестриц в полон увели.

Раничев кривовато улыбнулся:

– Пощадить, что ли, тебя, за-ради праздника?

В глазенках малолетнего татя мелькнула радостная тень надежды.

– Пощади, кормилец! Век за тебя Бога молить буду.

– А и пощажу, пожалуй, – махнул рукой Иван и тут же предупредил: – Только – не за просто так. Упыря своего покажешь, который пояс мой спер, гад премерзостный. Пояс тот – от тятеньки мово покойного наследство. Как же я без пояса его поминать-то буду? Смекаешь, червь?

Малец закивал часто-часто, словно статуэтка китайского божка из слоновой кости.

– Ну, веди, – одним махом разрезав веревку, смилостивился Раничев. – Но помни – ножик я хорошо метаю, так что надумаешь ежели убежать…

– Что ты, что ты, боярин! Ей-богу, не убегу, вот те крест! – пацан размашисто перекрестился.

Иван все ж таки перестраховался – привязал к левому запястью воренка веревку, взял другой конец:

– Ну, пошли, паря!

Так и зашагали. Чернявый малец – чуть впереди, Раничев – немножко сзади. Пряча в рукаве нож, Иван посматривал на ходу по сторонам – мало ли, кинутся тати своего выручать. Впрочем, тот шел довольно спокойно, башкой не вертел, не ерепенился, со стороны посмотришь – сын с отцом в церковь идут, на поминание. Как и многие вот как раз сейчас шли. Пройдя мимо видневшейся в отдалении корчмы, свернули к оврагу – тому самому, где Иван с друзьями прятался когда-то от гулямов эмира Османа. Правда, тогда не упасся, настигли их все ж таки конники Энвер-бека. Да может, и к лучшему то?

Вот и обгоревшая усадьба Евсея Ольбековича – пуст обширный, когда-то богатый двор, вместо частокола – выгарь, хоромины стоят черные, покосившиеся от огня, вот-вот падут, а местами уже и пали. Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят. А ведь какой сад был! Весь сгорел да порублен.

Пройдя мимо сгоревшей усадьбы, повернули к ручью.

– Постой-ка! – остановился вдруг Раничев. – Ну-ка, скажи, паря, где тут княжьи дружинные отроки живаху? Я чаю, недалече, а?

– Нет тут дружинных, одни ополченные. Ну да, недалече, – сглотнув слюну, согласился тать. Спросил обиженно: – А зачем тебе?

– Надо, – коротко пояснил Иван, усмехнулся. – Не боись, не по твою котовью душу. Так где?

– А эвон, за ракитою два поворота. Вишь, землянки?

– Ах, ну да… Шагаем, быстро управимся.

Раничев чуть изменил курс недаром. Кто их знает, сколько там татей, в баньке? А у него-то самого, между прочим, из оружия – один нож, и тот не особо увесистый. Так что, явись он к ворам в одиночестве, еще неизвестно, как там все сложится, даже если тати и малолетки. Тем более если – малолетки. Подростки самонадеянны и жестоки, как молодые, еще не разу не порванные в драках псы – цену крови еще не знают. Впрочем, эти, наверное, знают.

– Во-он землянки-то, – замедлив шаг, обернулся тать. – Пришли уж.

– Вижу, что пришли, – буркнул Иван. Посмотрел на вросшие в замерзшую землю, крытые еловыми лапами полуземлянки, с выходившими из прорех крыш клубами дыма. Остановился, крикнул:

– Лукьян, Лукьяне!

Улыбнулся, увидев, как, скрипнув сосновой дверью, выбрался наружу тощий нескладный парень, светлоголовый, узколицый, с детскими припухлыми губами и вздернутым носом – Лукьян. Увидев знакомого, Лукьян приветственно помахал рукой:

– Что, господине, не сидится на постоялом дворе-то?

– Да уж не сидится, – рассмеялся Иван. – Эвон, погодка-то! Красота. Да и праздник, одначе.

– Я б тебя в гости позвал, – подходя ближе, смущенно сказал Лукьян. – Да землянка выстыла – спасу нет. Топлю, топлю очаг – не помогает. Впрочем… – Отрок вдруг смешно наморщил нос. – Знаю, куда пойдем! К Барбашу, напарнику. У них тепло – в два наката потолок сложен. А это кто с тобою?

– В два наката, говоришь? – Раничев кашлянул. – Блиндаж целый, а не землянка. Поди, прямое попадание авиабомбы выдержит!

– Чего?

– Дело к тебе у меня, Лукьяне.

– Слушаю. – Парень почтительно склонил голову.

Кивнув на малолетнего татя, Иван в двух словах изложил проблему.

– Прогулялся бы тут со мной недалече, – закончил он. – Конечно, оружный и в кольчужице, да и желательно не один… Есть тут кого позвать-то?

– Барбаша позову, не откажет, – задумчиво кивнул отрок. – Еще и Варфоломея с Остяем можно. Нет, Варфоломей на страже уже… Ну тогда пожди чуть, Иване, я скоро.

Быстро натянув коротковатую кольчугу в пятнах коричневой ржавчины – так ведь за утро и не отчистил, – Лукьян прихватил сулицу и, быстро пробежавшись по друзьям, привел с собой еще двоих – круглоголового широкоплечего Барбаша и еще одного – щекастого, румяного да веснушчатого, про таких говорят – «рязанская рожа», впрочем, все они тут были рязанскими…

– Ну, пошли, что ли? – Иван кивнул ребятам, про себя отметив, что кольчуги-то и у остальных стражей оставляли желать лучшего. У Барбаша-то еще ничего себе, видно, чточинена да отчищена малость, а вот у щекастого Остея – ничуть не лучше, чем у Лукьяна.

– Татя держите, чтоб не убег, – Иван на ходу протянул парню веревку.

– Пусть только попробует! – хвастливо кивнул тот.

Воренок горестно вздохнул, показал на стоявшую в стороне от остальных баньку:

– Вона.

– Вона? – останавливаясь, переспросил Раничев. – А что-то там и не видать никого, а? Может, соврал ты, паря?

– Ну, ей-богу, не врал, кормилец! – бросился на колени тать. – Вон баня, тамоку они должны быть, там…

– Хорошо, – с угрозой кивнул Иван. – Пождем покуда.

Ждали долго, почти до вечера, Раничев уже отпустил Барбаша с Остеем, остался лишь один Лукьян. Сидели в баньке, прохаживались вдоль ручья, еще не замерзшего, журчащего черной холодной водою. Прождали тщетно.

– Что ж, – когда зазвонили к вечерне, пожал плечами Раничев. – Скажи-ка, Лукьян, что обычно с пойманными татями делают?

– Да на правеж сперва. Потом – бить кнутом да казнить али запродать в холопи, по вине смотря.

– Так и сделаем. Ты иди, Лукьяне, благодарствую за помощь. Авраама-писца увидишь?

– Да увижу. – Лукьян улыбнулся.

– Передашь, завтра его на постоялом дворе жду, после обедни пусть подойдет, ежели сможет.

– Гм… – Стражник замялся.

– Что такое? – вскинул глаза Иван.

– Навряд ли завтра сможет Авраам, – качнул головой Лукьян. – По всему ополчению с проверкою ходит – седни у нас вот был – записывает, у кого какое оружье да красиво ли, не ржаво ль, ново.

Раничев хохотнул:

– Ну то дело нужное. Прощай, Лукьяне.

– Инда, пойду. На стражу сеночь. Хорошо хоть, не в дождь. Морозец, правда, так у меня подкафтанье теплое. – Отрок улыбнулся, кивнул на татя: – А с этим что?

– С этим? – Иван недобро взглянул на съежившегося, словно пичуга, мальца. – А с этим я уж займусь, ты об том не печалься, Лукьяне.

Простившись, молодой ополченец подхватил прислоненную к бане сулицу и быстро пошел вдоль ручья к землянкам. Воренок попытался было сбежать, дернулся – да не тут-то было. Раничев задумчиво посмотрел на него:

– Есть в какой-то земле обычай – руки ворам отрубать. Хороший обычай, а?

Малец, громко завыв, бросился на землю, выставив вперед руки:

– Убей, убей, да! А то все пугаешь, устал я уже бояться, ну убей, убей же! – Повысив голос до истеричного крика, воренок резко разорвал на груди рубаху: – Убей, гад! Убей!

Подойдя ближе, Иван отвесил ему пару звонких оплеух. Успокоил. Воренок тихонько заскулил, однако кричать уже не осмеливался, лишь зыркал исподлобья.

– Как звать-то тебя, паря? – с усмешкой спросил Раничев.

– Авдеем, – откликнулся малец.

– Ну, Авдей, ждать больше не будем. Рассказывай-ка подробненько обо всех из своей шайки, а уж потом…

– Что потом? – блеснул глазами Авдей.

– А уж это – как расскажешь. Что смотришь? Говори, говори, убивать я тебя не буду.

Авдей сглотнул слюну:

– А чего мне об них скрывать-то? Как на татьбу идти – так «Авдеюшко», а как добычу делить, так «пошел к лешему». Трое нас в ватажке, с лета еще промышляем. Окромя меняеще рыжий Прокоп, мы его так и зовем – Рыжий – и Федька Коржак за главного. Тот еще упырь! К душегубству нас с Рыжим склоняет, зимой, грит, начнем купчин бить да возы грабить.

– Ага, – усмехнулся Иван. – Много вас там таких.

– Да ведь не одни будем. Федька сказывал – боярин какой-то ближний с нами в доле, то есть не сам боярин, конечно, но его люди. Они посейчас другим промышляют – хватают на дорогах путников да верстают в холопи али подпоят кого – тот и запродастся сдуру, потом-то, поди, доказывай.

– А этот Федька, – перебил Раничев. – Он какой с виду?

– Сильный такой, руки оглоблями, мне раз так шею сжал – думал, все… Лицом непригляден, носяга широкий, плоский, глаза узкие, ровно щелочки.

– Не русский, что ли?

– А пес его… Тут таких много, Орда-то эвон – рядком.* * *

Отпустив Авдея – тот, до конца не веря в спасение, все оглядывался, таращился светлыми глазами, только лишь поднявшись на холм, помчался во весь дух, сверкая пятками, скрылся за старой усадьбой, – Иван медленно направился на постоялый двор. Подумалось вдруг – а зачем ему вообще надо было выпытывать юного татя о подельниках? Нусобираются они иногда в баньке делить добычу, так что теперь – жить там прикажете? И до каких пор, интересно? Вряд ли существует возможность выследить их здесь, тем более – вернуть обратно деньги. И поделом, не фиг было варежку на Торгу разевать! Вот лох-то. Раничев посмеялся над собственной неудачей, ну что ж, бывает. Короче, серебро теперь не вернешь – нет, ну совершенно нет, времени – стало быть, нечего напрасно терзаться, надо думать – где раздобыть денег, без них-то плохо. Ну не совсем уж так, что хоть помирай, но все же невесело. Однорядку можно продать, дадут не так уж и мало… Нет, пожалуй, однорядку жалко – замерзать без нее, что ли? Итак, в минусе имеются деньги, кинжал, пояс. Главное, конечно, деньги. А что в плюсе? Жизнь и здоровье – что тоже весьма немаловажно – стильный прикид: однорядка, кафтан, сапоги, ну и, пожалуй, знакомства. Лукьян-ополченец, хозяин постоялого двора Ефимий – уж всяко пустит в долг переночевать, в крайнем случае – под залог однорядки, – ну и, конечно же, Авраам, старый знакомец, за короткое время достигнувший «степеней изрядных». Ну не таких, чтобы очень, однако же – княжий дьяк, хоть пусть пока и младший, чин небольшой, но из тех должностей, что везде являются необходимыми. Корнет, по позднейшей «Табели о рангах» – коллежский регистратор, или, говоря еще более поздними словами, – «молодой специалист». Вот у Авраамки-то и можно разжиться на первое время деньжатами! Много-то, правда, у него нет, но кое-что наверняка в запасе имеется, ежели не потратил на книжки, хотя – на книжки-то и всей его жизни заработать не хватит – дорогущий пергамент, плюс труд писца, плюс серебряный или золотой оклад с каменьямидрагоценными – штучный товар, однако, эксклюзив. Ни в жизнь Авраамке столько не заработать, если только украсть, ну да воровать он не будет – честен. Авраам-то честен, а вот его непосредственный начальник, старший дьяк… как его? Софроний, кажется… Интересно, накопал молодой правдолюбец чего-нибудь насчет его афер с кольчугами? Ефимий обмолвился – Софроний оружием через боярина Колбяту Собакина спекулирует, для Колбяты же и холопы его стараются, крадут одиноких путников в холопы, не брезгуя и откровенным гоп-стопом… да и эти малолетки с Торга, Федька Коржак со компанией, тоже ведь как-то с Колбятой связаны, не лично, так через его людей. Интересная компания получается – боярин Собакин, его гоп-стопники холопы, малолетки и Софроний, старший дьяк. Плюс – защита на самом верху, у князя – Аксен, родной Колбятин сынуля и гад, каких мало. Такая вот нехорошая схема выстраивается. Прямо мафия. Интересно еще, почему Тамерлановы воины Колбятину усадьбу не пожгли? Не дошли? Или? В общем, хреновое дело для Авраамки. Тронь он старшего дьяка – непременно заденет и Колбяту, а уж тогда ответный ход долго ждать себя не заставит. Что ж Авраам-то, полный дурень? Не понимает этого? Да нет, скорее просто не знает. Ну то есть о проделках Софрония догадывается, конечно, но вот о его связях – похоже, ни сном ни духом. Надо бы предостеречь писца, иначе не у кого будет подразжиться деньгами. Да и, в общем-то, не в деньгах и дело – парня жалко, вот что.

Переночевав у Ефимия, Раничев не стал дожидаться прихода дьяка, а с раннего утра сам направился к нему. Лукьян говорил, Авраамка жил в кельях у разрушенной, но быстро восстанавливаемой воротной башни.

День снова выдался ничего себе, солнечный и морозный. Только небо все чаще туманилось и из светлой желтовато-серой дымки сыпал на промерзшую землю белый, искрящийся на солнце снежок. Несмотря на ранний час, на городской стене уже вовсю шли работы. Слышался визг пилы, стук топора и людские крики.

– Эй, ухнем! – весело кричали артельщики, втаскивая на вал огромных размеров бревнище. Огромное было бревно, кондовое, тяжелющее, артельные мужики – сильные молодые парни – едва с ним управлялись. Тащили на кожаных перемочах, толкая сзади слегами, катки не подложить было – горка. Чувствовалось, нелегко ребятам приходится, да дело того стоило. Не за просто так горбатились – на городских-то ремонтах, ежели артельный староста не дурак, а дураки в такой должности долго не держались, деньгу приличную зашибали, оттого и странствовали по всей Руси-матушке в поисках выгоднейших шабашек, работали на совесть, тяжело и много, зато уж кого-кого, а бедняков средь артельного народа не было. Нестоящие это люди – бедняки-попрошайки, а уж работный человек везде ценен! Артельных в городах уважали, но и побаивались – чужаки, онии есть чужаки, пришельцы. Такие же, как и их собратья с речных волоков, что перетаскивали в торговые сезоны купеческие суда. Уж про тех, кто «с волочи», такие россказни-небылицы ходили! Послушаешь – словно бы и не про православных христиан сказано! Еще бы – кто девок местных обижает? Ребята с волочи. Кто драки затеет? Кто переметы мужицкие тайно ночесь снимет, всю рыбу себе забрав? Они же – «с волочи». Сволочи – вот так и прозвали! А что? Чужакам местный обычай не писан. Вот и эти, артельщики, тоже, поди, сволочи, а как же!

– Эй, ухнем!

А пошло бревнище-то, эвон, почти что и дотянули уже. Ну, еще рывок, последний, ребятушки! Староста, ругаясь и уговаривая, метался среди артельных. Раничев не стал смотреть дальше, спросил у прохожих монахов, где тут кельи, да туда и пошел, ускоряя шаг.

Авраамки в келье не оказалось. Один из служек – мелкий бельмастый парень – сказал, что сразу опосля заутрени отправился «дьяк Авраамий» ко служивым людям. Сиречь – к ополченцам, значит. Где те живут, Раничев знал хорошо, а потому, не останавливаясь и не расспрашивая никого, вскорости прибыл на место. Однако и там, у землянок, Авраама не видели. Правда, большинство парней только что пришли со сторожи.

– Угу, – задумчиво покивал Иван. – А Лукьян с Барбашем где сегодня?

– Барбаш у ворот, – звеня кольчугой – тоже, кстати, ржавой, – пояснил кто-то из парней. – А Лукьян на мосту, у пристани.

Поблагодарив за сведения, Раничев направился к мосту. Лукьяна он увидал сразу – стоя у края моста, он картинно опирался на тупую сулицу и строил глазки проходившиммимо девицам. Те – трое, все в одинаковых сереньких шушунах, похожих на короткие кафтаны, – смеясь, несли в деревянных ведрах воду. Несли не торопясь, возле молодого воина остановились отдохнуть.

– Ой, какой у нас страж справный! – громко шепнула одна.

– Это теперь же никакой ворог не доберется, – тут же поддержала подружку другая.

– Да, пожалуй, что и не доберется. Страж, а страж, а копье-то у тебя вострое?

– Да уж конечно вострое, – отозвался Лукьян. – Совсем как у вас языки-то!

– Ой…

Подойдя ближе, Раничев помахал рукой, и стражник, подмигнув девкам, вальяжно, вразвалочку подошел к нему, улыбнулся:

– Здоров будь, дядько Иване!

– И тебе тем же местом. Авраама-писца не видал ли?

– Авраама?

Поправив торчащий из-под шишака подшлемник, Лукьян задумчиво скривил губы, а затем поведал, что видал молодого дьяка с утра, раненько еще, тот был с сумой, а в суме той – грамоты.

– Не в себе чегой-то был Авраам, – вспомнив, добавил стражник. – Бледен зело, на шутки не отвечал никак, а то ведь, бывало…

– А в грамотах-то что было?

– А леший знает, что, – Лукьян махнул рукой. – Записи какие-то. Он чего зашел-то – справлялся насчет оружья да мне пару старых пергаменов дал – я ж тоже в грамотеи учуся. Вона!

Страж хвастливо вытащил из-за пояса свернутые в трубочку кусочки пергамента, видно, что старые уже, многократно подчищенные и затертые. Черновики…

Иван взглянул с интересом: «Взяты с воеводина двора кольчуг кольчатых – двенадцать, вси новыи, колонтарь один, шеломы еловчатые да шишаки… Брал Софроний-дьяк для ополченной стражи. На сей день у Флегонта-воя – панцирь кожи бычачей, копье тупо, шелома и вовсе нет, у Варфоломея – шишак еловчат без бармицы, кольчужица в рже, тако же и у Лукьяна, тако же и…»

– Слушай, Лукьяне, а дай-ка ты мне эти грамотцы, а? Ну не навсегда, на время.

– Да бери, – пожал плечами Лукьян. – Владей, коли хошь, мне Авраам еще даст.

– Ну спасибо, – Раничев посмотрел вдаль. – К усадьбе Колбяты-боярина вон та дорога?

– Та, – стражник кивнул. – Есть еще другая, за болотом. Но там через реку – не понять как. Льда еще нет, так, наверное, на лодке можно.

– Знаю я ту дорогу, – задумчиво произнес Иван. – Вот что, Лукьяне. Ты ведь на мосту все возки проверяешь, да и вообще – и пеших, и конных.

Отрок гордо выпятил грудь:

– Для того и поставлен волею князя нашего, Олега Иваныча Рязанского!

– Молодец. Только попрошу лично – приглядывай сегодня особо.

– А что так?