Этого еще не хватало!
Вскочив с постели, Элиза повторила тот же трюк, что в прошлый раз: толкнула створки. Но результат получился иной. Должно быть, крутя свою отвертку или что там у него было, Лимбах некрепко держался за веревку, а может, и вовсе ее выпустил. Во всяком случае, от неожиданного толчка он жалобно вскрикнул и, перекувырнувшись, полетел вниз.
Элиза, обмерев от ужаса, перегнулась через подоконник, ожидая увидеть на тротуаре неподвижное тело (все-таки высокий бельэтаж, добрых две сажени), но корнет оказался ловок, как кошка. Он приземлился на четыре конечности, а увидев высунувшуюся из окна владычицу сердца, умоляюще прижал руки к груди.
– Разбиться у ваших ног – счастье! – крикнул он звонким голосом.
Поневоле рассмеявшись, Элиза закрыла окно.
Однако продолжаться так не могло. Придется все-таки поменяться номерами. С кем бы?
Да хоть с Дуровой. Малышку вечно селят хуже всех. А если Лимбах снова полезет в окно, Зоя, даром что птичка-невеличка, сумеет дать отпор. Если, конечно, пожелает, лукаво подумала Элиза. А не пожелает – одним выстрелом будут подстрелены два зайца: и Зое развлечение, и офицерик отвяжется.
Элиза даже прыснула, представив себе изумление настырного корнета, когда он обнаружит подмену. А Зою, пожалуй, предупреждать ни к чему. Так выйдет интересней – сценка из комедии дель арте. От жуткого до комичного в жизни один маленький шаг.
Вот только есть ли в зоиной конурке зеркало? Можно попросить, чтобы перенесли отсюда.
Элиза не могла жить в помещении, где нет зеркал. Если не поглядела на себя хотя бы раз в две-три минуты, возникало ощущение, будто ее на самом деле не существует. Довольно распространенный среди актрис психоз, называется «рефлекциомания».
ЧЕРЕЗ ПИРЕНЕИ
События, приключившиеся в «Лувре-Мадриде» следующей ночью, Элиза наблюдала лишь частично, так что общую картину пришлось восстанавливать по рассказам очевидцев.
Следует сказать, что поздно вечером в отеле и номерах отключилось электричество. Монтеров из-за позднего времени вызвать было невозможно, и драматические события происходили либо в полной темноте, либо в неверном свете керосина и свечей.
Начать лучше с рассказа Зои Дуровой.
«Я всегда засыпаю, как кошка. Коснулась головой подушки – и нету меня. А тут ложе, можно сказать, царское. Перины лебяжьего пуха! Подушки из ангельских перьев! Перед тем еще в горячей ванне нанежилась. В общем, сладко сплю, вижу сон. Будто я лягушка, сижу в болоте, мне там тепло и сыро, но очень одиноко. Глотаю невкусных комаров, квакаю. Что вы, Элизочка, смеетесь? Правда-правда! Вдруг – шлеп! – втыкается в землю стрела. И я соображаю: я не просто земноводное, я царевна-лягушка, и сейчас за стрелой явится прекрасный царевич. В стрелу покрепче вцепиться, и будет мне удача.
Царевич немедленно появляется. Наклоняется, сажает меня на ладонь. „Ой, говорит, какая ты зелененькая, да миленькая! А какие славные у тебя бородавочки! Дай я тебя поцелую!“ И, действительно, целует, горячо и страстно.
Тут я вдруг просыпаюсь, и что вы думаете? Царевич не царевич, но какой-то ферт с усишками пыхтит мне в лицо и слюнявит губы поцелуями. Я как заору! Он мне рукой хочет рот закрыть – я его зубами за палец.
Села, хотела дальше орать, только гляжу – знакомый. Корнет гусарский, который вас цветами засыпает. Окно нараспашку, следы на подоконнике.
Смотрит он на меня, укушенным пальцем машет, а физиономия перекошенная.
– Ты кто такой? – сипит. – Откуда тут взялся?
У меня же волосы короткие, он меня за мальчишку принял. Я ему:
– Это ты откуда взялся?
Он мне кулак к носу. „Где она, шепчет, где моя Элиза? Говори, чертенок!“ И давай мне ухо крутить, скотина.
Я перепугалась: „В „Мадрид“, мол, переехала, в десятый номер“. Сама не знаю, почему. Ляпнула первое попавшееся. Честное слово! Что вы смеетесь? Не верите? Зря. Почему шум не подняла, когда он ушел? Испугалась очень, отдышаться не могла. Ей-богу».
Свидетелей перехода бравого корнета через темные коридорные Пиренеи из «Лувра» в «Мадрид» не сыскалось, поэтому следующий эпизод драмы разыгрался уже непосредственно в десятом номере.
«Как злоумышленнику удалось открыть дверь, не разбудив меня, я не знаю. Сон у меня легчайший, просыпаюсь от малейшего дуновения… Не лгите, Лев Спиридонович, никогда я не храпела! И вообще откуда вам знать, как я теперь сплю? Слава Богу, вы давно уже компании мне не составляете. Пусть он вообще выйдет, я не стану при нем рассказывать!
…И слышу сквозь свою легкую дрему, как кто-то шепчет: „Королева, царица, владычица небес и земли! Сгораю от страсти, от аромата ваших духов“. А надо сказать, что на ночь я всегда душусь „Флер-де-лисом“. И кто-то целует мне шею, щеку, прижимается к губам. Естественно, я решила, что вижу сон. А во сне что ж стесняться? И потом, раз мужчин рядом нет, признаемся откровенно: кому из нас не понравится подобное сновидение? Ну и я, естественно, раскрываю чудесной грезе объятья… Перестаньте хихикать, а то рассказывать не буду!
Всё, заметьте, происходит в кромешном мраке, я этого мерзкого мальчишку и узнать-то не могла…
Но когда он обнаглел и дошел до вольностей, каких я и в сновидении себе не позволяю, я наконец осознала, что это не сон, а самое настоящее покушение на мою честь. Оттолкнула негодяя – он на пол отлетел. И подняла крик. А этот гадкий Лимбах, поняв, что его замысел провалился, удрал в коридор».
Если рассказ Зои вызывал почти полное доверие (кроме случайности направления злодея в десятый номер), то к истории Регининой приходилось делать некоторые коррекции. Иначе трудно объяснить, отчего она закричала на весь «Мадрид» с таким запозданием и почему Лимбах у нее вдруг сделался «мерзким» и «гадким», хотя раньше она к нему благоволила.
Гораздо вероятней, что это сам Лимбах, утонув в телесах монументальной Василисы Прокофьевны, понял, что попал не туда, забарахтался и вырвался на свободу, чем и вызвал негодующие вопли гранд-дамы.
Как бы то ни было, следующий пункт маршрута ночного налетчика был достоверно известен. На крики из соседнего восьмого номера выглянул Разумовский с лампой в руке и увидел улепетывающую вдаль по коридору вертлявую фигуру с болтающейся на ремне шашкой.
Повернув за угол, Лимбах налетел на Ксантиппу Петровну. Она, в ночной рубашке и папильотках, тоже высунулась из своей комнаты.
Вот ее рассказ.
«Мне сослужила дурную услугу вечная отзывчивость. Услышав крики, я поднялась с постели и выглянула в коридор. Вдруг кому-то нужна помощь?
Ко мне бросился молодой человек. Я не сразу узнала в нем этого вашего поклонника, Лимбаха. Но он назвался, умоляюще сложил руки на груди:
– Укройте меня, сударыня! За мной гонятся! Если попаду в полицию, мне влепят минимум месяц гауптвахты!
Вы знаете, я всегда на стороне тех, кого преследует полиция. Я впустила его и заперла дверь на засов, дура!
И что вы думаете? Неблагодарный стал меня домогаться! Я пыталась его образумить, зажгла лампу, чтобы он увидел: я гожусь по возрасту ему в матери. Но он был, как сумасшедший! Хотел сорвать с меня сорочку, гонялся за мной по комнате, а когда я начала кричать и звать на помощь, обнажил свою саблю! Не знаю, как жива осталась. Другая на моем месте подала бы на скотину в суд, и он загремел бы не на гауптвахту, а на каторгу – за попытку изнасилования и убийства!»
Здесь правды, очевидно, было еще меньше, чем в словах Василисы Прокофьевны. Что Лимбах пробыл в номере Лисицкой несколько минут, сомнений не вызывало. Возможно также, что он зашел туда сам, надеясь пересидеть шумиху. Но вот насчет домогательств – это что-то сомнительно. Скорее всего, Лисицкая сама начала к нему подбираться, но по оплошности зажгла лампу, и бедный корнет пришел в ужас от внешности своей спасительницы. Очень возможно, что у него не хватило такта скрыть отвращение, и это не могло не оскорбить Ксантиппу Петровну. Обиженная и разъяренная, она способна кого угодно вогнать в трепет. Легко представить, что перепуганный Володя был вынужден выхватить шашку – как д'Артаньян обнажил шпагу, убегая от оскорбленной миледи.
В коридор он действительно выскочил с клинком наголо. Там уже собралось целое общество разбуженных актеров: Антон Иванович Мефистов, Костя Ловчилин, Сима Клубникина, Девяткин. При виде вооруженного лиходея все кроме храброго Жоржа попрятались по комнатам.
К сему моменту от невероятных перипетий Володя совсем ополоумел.
Он кинулся к ассистенту режиссера, потрясая шашкой.
– Где она?! Где Элиза?! Куда вы ее запрятали?!
Жорж – отважное сердце, но не самая светлая голова – попятился к двери третьего номера и загородил ее собою.
– Только через мой труп!
А Лимбаху уже было все равно – через труп так через труп. Ударом эфеса в лоб он сшиб Девяткина на пол и оказался перед комнатой, которую прежде занимала Зоя.
Дальнейшие события в реконструкции не нуждались, ибо Элиза их наблюдала сама и принимала в них непосредственное участие.
Измученная вечным недосыпанием, накануне вечером она выпила настойку лауданума и проспала весь тарарам. Разбудила ее лишь громкая возня прямо за дверью. Элиза зажгла свечу, открыла – и оказалась лицом к лицу с растерзанным, багровым от беготни Лимбахом.
Он со слезами кинулся к ней.
– Я нашел вас! Боже, сколько я перенес!
Плохо соображая спросонья, она посторонилась, и корнет, видимо, принял это движение за приглашение войти.
– Тут повсюду какие-то эротоманки! – пожаловался он (этими его словами и объясняются позднейшие предположения относительно Регининой и Лисицкой). – А я люблю вас! Только вас!
Объяснение на пороге номера было прервано, когда из-за угла выбежал Вася Простаков. Сон у него крепкий, поэтому из всех «мадридцев» он пробудился последним.
– Лимбах, вы что тут делаете? – закричал он. – Оставьте Элизу в покое! Почему Жорж на полу? Вы его ударили? Я позову Ноя Ноевича!
Тогда корнет проворно шмыгнул внутрь и запер за собой дверь. Элиза оказалась с ним наедине.
Не сказать, чтобы ее это испугало. На своем веку она повидала всяких сорвиголов. Иные, особенно офицеры или студенты, бывало, вытворяли и не такое. К тому же Володя вел себя довольно смирно. Он пал на колени, шашку бросил на пол, взял краешек ее пеньюара и благоговейно прижал к груди.
– Пускай ради вас я погибну… Пускай меня даже выгонят из полка… Мои престарелые родители этого не переживут, но мне все равно без вас не жизнь, – выкрикивал он невнятное, но чувствительное. – Если вы меня оттолкнете, я распорю себе брюхо, как делали японцы во время войны!
При этом его пальцы как бы ненароком комкали тонкую шелковую ткань, она собиралась складками и поднималась все выше. Гусар прервал свою слезницу, чтобы наклониться и поцеловать Элизу в голое колено – да там и остался, дочмокиваясь все выше и выше.
Внезапно она ощутила озноб. Не от его бессовестных прикосновений, а от ужасной мысли, пришедшей в голову.
«Что если мне его судьба послала? Он отчаянный, он влюблен. Если рассказать ему о моем кошмаре, он просто вызовет Чингиз-хана на дуэль и убьет его. И я буду свободна!»
Но сразу же сделалось стыдно. Рисковать жизнью мальчишки из эгоистических видов – подлость.
– Перестаньте, – слабо сказала она, кладя ему руки на плечи (голова Лимбаха уже вся скрылась под пеньюаром). – Встаньте. Мне нужно с вами поговорить…
Она и сама не знала, чем бы всё это закончилось. Хватило бы ей храбрости или, наоборот, малодушия втравить мальчика в смертельно опасную историю.
До объяснения не дошло.
Дверь сорвалась с петель от могучего удара. В проеме теснились гостиничный швейцар, Простаков и Девяткин – с пунцовой шишкой на лбу и пылающим взором. Их раздвинул Ной Ноевич. Негодующе смерил взглядом непристойную картину. Элиза двинула Лимбаха коленкой по зубам.
– Вылезайте оттуда!
Тот поднялся, взял под мышку свое холодное оружие, нырнул под растопыренные руки швейцара и дунул в коридор, вопя: «Я люблю вас! Люблю!»
– Оставьте нас, – велел Штерн. Его глаза метали молнии.
– Элиза, я в вас ошибся. Я считал вас женщиной высшего порядка, а вы позволяете себе… – И так далее, и так далее.
Она не слушала, глядя вниз, на кончики туфель.
«Ужасно? Да. Подло? Да. Но простительней рисковать жизнью глупого офицерика, чем жизнью великого драматурга. Даже если дуэль кончится смертью Лимбаха, Чингиз-хан все равно исчезнет из моей жизни. Сядет в тюрьму, сбежит в свое ханство или в Европу – неважно. Я буду свободна. Мы будем свободны! За это счастье можно заплатить и преступлением… Или нельзя?»
ДО БЕНЕФИСА ПЯТЬ ЕДИНИЦ
ЛОВ НА ЖИВЦА
Контровский Владимир
Свержин Владимир
Белогорский Евгений
Прозоров Александр
Белоусов Валерий
Майер Стефани