– Понятия не имею, – ответил Фандорин, глядя на актера немигающим взглядом. – Но очень не советую сообщать Мистеру Свисту о каждом моем с-слове.
Ловчилин сглотнул:
– П-понял… – И переполошился. – Ой, я не хотел вас передразнивать! Случайно получилось!
– Верю. Значит, двухэтажный особняк в Сокольниках, в конце Оленьей Рощи? Вот что, сядьте-ка и нарисуйте поточнее местность. Меня интересует, что там вокруг…
У себя в Сверчковом переулке при помощи подробного полицейского плана Мещанской части, к которой принадлежала Оленья Роща вместе со всеми Сокольниками, Эраст Петрович установил нынешний адрес Конторы господина Царькова. Особняк, куда отвезли Ловчилина, когда-то был загородной мызой, а ныне оказался на территории парка. На карте он так и был обозначен: «Оленья мыза».
Под покровом ночи Фандорин наведался в северо-восточный сектор Сокольников, чтобы присмотреться к объекту, а коли подвернется шанс, так разом и исполнить задуманное.
От кавалерийской атаки пришлось отказаться. На первый взгляд, особняк был расположен удачно: с трех сторон к нему почти вплотную подступал густой кустарник. Однако легкодоступность была мнимой. Контора хорошо охранялась. Один «пинчер» все время дежурил на крыльце, не сводя глаз с ведущей к уединенному дому аллеи. Направив бинокль на окна, Фандорин насчитал еще четверых, карауливших внутри. Шторы повсюду были плотно задвинуты, но сверху, под самым карнизом, все-таки образовались небольшие зазоры. Чтоб получить представление об устройстве первого этажа, Эрасту Петровичу пришлось влезать на деревья с трех разных сторон. Занятие было несолидное, зато освежающее – Фандорин чувствовал себя помолодевшим. А заодно получил довольно ясное представление об устройстве Конторы.
На втором этаже находились покои Царя и комната Мистера Свиста. Внизу располагалось два больших помещения. В одном, судя по мебели, была столовая. В другом, где постоянно торчали охранники, – рабочий кабинет. Фандорину даже удалось рассмотреть, как в оранжевом свете керосиновых ламп поблескивают два больших лакированных шкафа необычной формы. Это несомненно и был личный архив его спекулянтского величества.
Конечно, не Бог весть какая Плевна, однако штурмом, да еще в одиночку не возьмешь. Другое дело – вдвоем с Масой.
После удачной рекогносцировки, впервые за целый месяц чувствуя себя почти выздоровевшим, он вернулся домой, четыре часа поспал, а там уже пора было в театр. Масу следовало подловить до начала репетиции, поэтому с половины одиннадцатого Эраст Петрович сидел в зрительном зале, закрывшись газетой – отличное средство избежать пустопорожней болтовни, на которую так охочи актеры. Давно замечено, что чтение газет, особенно если придать себе сосредоточенный вид, внушает окружающим почтение и ограждает от лишних контактов. А Фандорину и не пришлось ничего изображать. «Утро России» сегодня поместило интереснейшее интервью с министром торговли и промышленности Тимашевым о превосходном валютно-финансовом положении империи: в фонде свободной наличности из бюджетных излишков накопилось свыше 300 миллионов рублей, курс отечественной валюты крепнет день ото дня, и энергичная политика правительства вне всякого сомнения сумеет привести Россию на путь светлой будущности. Прогнозы Эраста Петровича относительно российской будущности были неоптимистичны, но как славно было бы ошибиться!
Время от времени он поглядывал на дверь. Труппа постепенно собиралась. Все были в обычном платье – по заведенным правилам, репетиции проходили в декорациях, но без грима и костюмов. Гениальный Ной Ноевич верил, что это «обнажает» игру актера, делая ошибки и просчеты более очевидными.
Вошла Клубникина. Эраст Петрович не опустил глаз к газете, ожидая, что вслед за ней появится и Маса, но ошибся – субретка явилась одна.
Пришлось прочитать еще одну статью, об исторических событиях в Китае. Восстание одного-единственного батальона в провинциальном городе Учань, начавшееся неделю назад, привело к тому, что китайцы повсеместно отрезают себе косы, не желают повиноваться императорской власти и требуют республики. Подумать только, какая махина пришла в движение из-за маленькой искорки – 400 миллионов человек! А европейцы, кажется, не отдают себе отчета в том, что это пробудилась великая сонная Азия. Теперь ее не остановить. Медленно раскачиваясь, набирая амплитуду, она накроет своими волнами всю планету. Мир перестает быть белым и, как говорят японцы, «круглоглазым», теперь он будет желтеть, глаза его неминуемо сузятся. Как это всё интересно!
Он оторвался от «Утра России», пытаясь наглядно представить себе пробудившуюся черноголовую Азию в союзе с просвещенной златовласой Европой. И обмер. В зал под руку с Масой входила Элиза. Они улыбались друг другу и о чем-то перешептывались.
У Фандорина с колен, шурша, упала газета.
– Здравствуйте, господа, – поздоровалась мерзейшая, прекраснейшая на свете женщина. Увидела Эраста Петровича – взглянула на него с явным смущением, даже робостью. Не ждала встретить.
А Маса посмотрел на господина с самым независимым видом и гордо выпятил подбородок. Под мышкой у японца тоже были газеты. Пристрастие к чтению прессы у него появилось недавно – с тех пор, как журналисты начали писать об «азиатском открытии» режиссера Штерна. Теперь с утра пораньше Маса скупал все московские издания.
– Сегодня нисево. Торько писют, сьто посрезавтра второе пуре-до-су-то-бу-рение, – тщательно выговорил он, кладя газеты на режиссерский столик. – И сьто пубрика зьдет с нечерупением нового ториумфа госупози Руантэн и непофуторимова Газонова. Вот тут. – Показал жирно обведенную красным карандашом крохотную заметку.
Некоторые актеры подошли посмотреть – не написано ли там и про них. Судя по выражению лиц, кроме двух главных исполнителей никто упомянут не был.
Чувствуя себя совершенно раздавленным этим новым – двойным! – предательством, Фандорин стиснул зубы. О том, что собирался наладить отношения с другом, он уже не помнил. Хотел только одного – уйти. Но сделать это, не привлекая к себе внимания, можно будет только после начала репетиции, а она почему-то всё не начиналась.
На сцену вышел Девяткин.
– Телефонировал Ной Ноевич. Просит извинения. Он у господина Шустрова, задерживается.
Актеры, рассевшиеся было в кресла первого ряда, снова встали, разбрелись по залу.
«Злодейка» Лисицкая подошла к столику, около которого голубком и голубкой сидели исполнители заглавных ролей. Взяла «Столичную молву», сладким голосом попросила:
– Милый Газонов, почитайте нам что-нибудь интересненькое.
– Да-да, я тоже люблю вас послушать! – подхватил Мефистов, улыбаясь во весь свой громадный рот.
Японец не заставил себя упрашивать.
– Сьто читачь?
– А что угодно, неважно. – Лисицкая незаметно подмигнула Мефистову. – У вас такой звучный голос! Такой очаровательный выговор!
В иное время Фандорин не позволил бы ехиднам издеваться над его товарищем, но сейчас испытал скверное чувство злорадства. Пускай индюк, «стар» новоявленный, выставит себя перед Элизой и всеми остальными на посмешище! Это тебе не кувыркаться по сцене без единой реплики!
Масе очень нравилось звучание собственного голоса, поэтому просьба его не удивила. С удовольствием он развернул лист, откашлялся и с интонацией заправского декламатора стал читать все подряд. Сверху на странице были напечатаны объявления в красивых рамках – не пропустил и их.
Начал с рекламы пастилы «Трезвость», обещающей исцеление от запоев, прочитав текст с выражением до самого конца:
– «…Гуромадное коритество горьких пуяниц присра-ри то-ро-га-че-ри-ные бу-ра-го-да-ру-но-сучи, во-суто-ру-га-ясь тю-до-дей-су-то-венной сирой пасучиры».
– Пробовали мы эту «Трезвость», – пробасил Разумовский. – Не помогает. Одна изжога.
С не меньшим чувством Маса зачитал призыв «классного художника В. Н. Леонардова» записываться к нему в ученики на курс живописи и рисования.
– Сьто такое «курасный»? – спросил он.
– Это значит «очень хороший», «очень красивый», – не моргнув глазом, объяснил Мефистов. – Например, Курасная прощадь. Или про вас можно сказать: курасный актер.
Эраст Петрович нахмурился. Он видел, с какими ухмылками слушают Масу некоторые из актеров, но это не доставило ревнивцу ожидаемого удовольствия.
Однако потешались над коверкающим слова японцем не все. Клубникина, например, мечтательно улыбалась.
Вероятно, для женщины ее склада измена лишь повышает котировку любовника. С умильной улыбкой слушала чтеца и гранд-дама Регинина.
– Ах, почитайте что-нибудь про животных, – попросила она. – Я очень люблю рубрику «Новости Зоологического сада», на последней странице.
Маса перевернул лист.
– «Нападзение удава на докутора Сидорова».
И не просто прочитал, но, можно сказать, воспроизвел всю ужасную сцену нападения питона на заведующего террариумом. Доктор был укушен за руку, и рептилия расцепила зубы, лишь когда ее окатили водой.
– Какой ужас! – схватилась за пышную грудь Василиса Прокофьевна. – Я сразу вспомнила кошмарную змею в корзине! Не представляю, Элизочка, как вы это выдержали. Право, я бы скончалась на месте!
Госпожа Луантэн побледнела и зажмурилась. Маса (наглец, наглец!) встал, успокоительно погладил ее по плечу, стал читать дальше – про новорожденного львенка, от которого отказалась мать. «Дзичёнысь» был спасен сукой-дворняжкой, которая согласилась выкармливать его своим молоком.
Эта заметка понравилась Регининой куда больше.
– Представляю, какая прелесть – крошечный львеночек! И эта чудесная, великодушная дворняжка! Право, я бы съездила посмотреть!
Ободренный успехом Маса сказал:
– Тут дарьсе очень инчересная дзаметотька. «Дзизнь медоведзей в опасуночи». – И прочитал статейку о загадочной болезни двух чернобурых медведей, секрет которой открыл ветеринарный врач г. Тоболкин. Были подозрения, что животные поражены чумой, но, как радостно сообщил слушателям Маса: – «По мунению докутора, борезнь произосьра от усиреннаго дзанячия онанидзумом, ка-ко-во-му медьведзи пуредаюца с утора до вечера. Эта участь средзи медзьведзей редка, но тясто посчигает обед-зьян и веру-бу-рю-дов». Чисутая пуравда! Я сам муного радз видзер в дзюнгурях, как мартыськи…
Он запнулся, на его круглой физиономии отразилось недоумение: чего это вдруг Василиса Прокофьевна с возмущением отвернулась, а «злодеи» зашлись истерическим смехом.
И стало Фандорину жалко бедолагу. Различие в кодексах воспитания, во впитываемых с детства представлениях о пристойном и непристойном – преграда трудноразрушимая. Почти тридцать лет бывший иокогамский паренек существует вдали от своей Японии, но все не может до конца свыкнуться с обыкновениями «красноволосых»: то ляпнет что-нибудь, с точки зрения этакой гранд-дамы, скандальное, то сам зальется краской стыда от чего-то, с западной точки зрения совершенно невинного – например, сидящая женщина уронила зонтик и придвинула его носком туфельки (чудовищная вульгарность!).
От сочувствия до взаимопонимания всего один шаг. Эраст Петрович посмотрел на покрасневшего Масу – и будто прозрел. Японец специально приударил за Элизой, и пришел с ней после ночи отсутствия тоже неслучайно! Это поступок не предателя, а, наоборот, настоящего верного друга. Отлично зная своего господина и видя, в каком жалком состоянии тот пребывает, Маса захотел исцелить его от губительной обсессии жестоким, но действенным способом. Не стал убеждать, попусту тратить слова, они все равно бы не подействовали. Вместо этого наглядно продемонстрировал, чего стоит женщина, которая – исключительно по коварному стечению обстоятельств – пробила брешь в давно ороговевшем сердце. Этой актриске все равно, кого завоевывать – лишь бы трофей был презентабельным. Мальчишке-корнету она вскружила голову, но в постель не пустила – не того полета птица. Другое дело – успешный драматург или модный актер-японец. Тут нечему удивляться и не на что негодовать. Ведь Фандорин интуитивно чувствовал это с самого начала, когда еще только вычислял самый верный путь к сердцу (нет, всего лишь к телу) госпожи Луантэн. Знаток женских душ Маса эту дорогу ему и подсказал.
Кончено. Эраст Петрович больше не сердился на своего товарища. Даже был ему благодарен.
И все же смотреть, как Элиза ласково улыбается японцу, а тот берет ее за локоть и что-то шепчет на ухо, было нестерпимо.
Без помощника задуманную операцию не осуществить. Но Эраст Петрович почувствовал, что не может и не хочет брать с собой Масу. Сама мысль показалась ему невыносимой, и Фандорин тут же нашел своему чувству логическое обоснование. Хирургический надрез, пусть сделанный с благой целью, саднит и кровоточит. Нужно время, чтоб шрам затянулся.
– Дамы и господа! – громко воззвал к труппе помощник режиссера. – Не расхолаживайтесь! Вы знаете, Ной Ноевич требует перед репетицией абсолютной собранности! Давайте начнем первую сцену. А когда прибудет Ной Ноевич, исполним ее еще раз.
– Чего захотел, – проворчал Разумовский. – Репетиция репетиции – это что-то новенькое.
Остальные тоже оставили призывы Девяткина без внимания. Страдая, ассистент прижал к груди руки – из рукава куцего пиджачишки высунулся край фальшивой манжеты.
– Никто из вас не любит искусства по-настоящему! – восклицал он. – Вы только делаете вид, что верите в теорию Ноя Ноевича! Господа, так нельзя! Нужно целиком отдаваться своему призванию! Помните: «Весь мир – театр!» Давайте попробуем начать! Я сам прочту текст Сказителя!
Никто кроме Фандорина его не слушал. А Эрасту Петровичу пришла в голову неожиданная идея.
Почему бы не взять с собой на дело Жоржа Девяткина?
Он, конечно, со странностями, но зато очень храбр – достаточно вспомнить отравленную рапиру. Это раз.
Бывший офицер. Это два.
Не теряется в критической ситуации, что продемонстрировала история со змеей. Это три.
И, что особенно важно, не болтлив. Никому не проговорился о фандоринском расследовании смерти Смарагдова. Мало того: ни разу после того случая не приставал с разговорами, хоть Эраст Петрович и ловил на себе его пытливый, вопросительный взгляд. Редкостная для актера сдержанность!
Нет, в самом деле. План операции можно скорректировать, чтобы роль помощника была сведена к минимуму. В сущности, таланты Масы – боевые навыки, инициативность, молниеносная реакция – тут не понадобятся. Довольно будет исполнительности и твердости. С этими качествами у Жоржа, кажется, все в порядке. Недаром Штерн выбрал его в ассистенты…
Разговор с помощником режиссера подтвердил правильность спонтанного решения.
Эраст Петрович отвел расстроенного Девяткина в карман сцены.
– Однажды вы п-предложили мне помощь. Час настал. Вы готовы? Но должен вас предупредить, что дело сопряжено с известным риском. – Он поправился. – Я бы даже сказал, со з-значительным риском.
Тот ни секунды не раздумывал.
– Я в полном вашем распоряжении.
– Вы даже не спрашиваете, чего я от вас хочу?
– Нет необходимости. – Жорж бестрепетно смотрел своими круглыми глазами. – Во-первых, вы человек бывалый. Я видел, с каким почтением слушал вас полицейский чиновник.
– А во-вторых? – с любопытством спросил Фандорин.
Буджолд Лоис
Прозоров Александр
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Круз Андрей