Одна любовь – земная. Подвластны ей все те, кто духом припадает к поверхности земной. Таких людей не меньше, чем девять из десяти. Грешна, грязна, но сладка подобная любовь.
Еще бывают люди, кого прельщает ад. Отравленную страсть их я «адской» назову. То огненное зелье! Сгорает в нем душа без всякого остатка, уходит в черный дым.
Встречается, хоть редко, еще одна любовь. Она пленяет души, что ввысь устремлены, поэтому «небесной» зовут ее в стихах. Но век ее недолог, как бабочки полет. Или полет кометы, что раз в две сотни лет прочертит через небо свой осиянный след…
ИДЗУМИ. Комета одинока, никто не нужен ей. Ах, если б мне кометой по жизни пролететь! Пускай полет недолог, но сколько красоты!
О-БАРА. Любовь? Комета? Право, и слушать-то смешно. По мне хоть взвейся в небо, хоть отправляйся в ад, но выдави из жизни всё, что она дает. К нам в руки сам свалился чудесный сочный плод. Сок выдавить до капли мы из него должны!
ОКАСАН. (с печальным вздохом). Отказываетесь, дочки, вы обе от любви. Но тут не нам, а карме положено решать. Небесная, земная иль адская любовь: начертана дорога, свернуть с нее нельзя.
Все три женщины застывают в разных позах. Окасан по-буддистски складывает ладони и закрывает глаза; О-Бара подносит руку поправить прическу; Идзуми сидит, изящно склонив голову.
Свет гаснет, занавес закрывается. Поворот сцены.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Комната О-Бары, ярко и богато разукрашенная с преобладанием золотого и алого. Когда сцена раздвигается, видно две застывшие фигуры. Это О-Бара и мужчина в соломенном плаще и низко надвинутой на глаза шляпе. Они сидят напротив друг друга, склонившись – будто шепчутся. Комната тускло освещена.
СКАЗИТЕЛЬ.
Когда же ночь спустилась, проник к О-Баре гость.
(Бывало, что мужчины наведывались к ней.)
И этот, что под шляпой таит свое лицо,
Захаживал, пожалуй, почаще всех других.
Не для любовных игрищ сегодня он пришел.
Сидят они и тихо речь тайную ведут…
Бьет в барабан. Свет в комнате делает ярче, фигуры задвигались.
О-БАРА (нетерпеливо). Снимите эту шляпу! Смотрите мне в глаза! И говорите четче, я плохо слышу вас! Исполнили вы дело, как давеча клялись? На вас я положилась. Надеюсь, что не зря.
Мужчина снимает шляпу и плащ. Это Футоя.
ФУТОЯ (оглянувшись, негромким голосом). Кричать об этом деле мне, знаешь, не с руки. Устроил всё как надо. Так, как хотела ты. Теперь тебе довольно подать условный знак. Решишь: пора – так ветку у яблони сломай… Я грязную работу исполнил всю один. Ух, жути натерпелся, не приведи Господь. Могли ведь и прикончить, у них характер крут. Связался с этим сбродом лишь из любви к тебе.
О-БАРА. И этот о любви мне тут вздумал говорить! Вас, господин Футоя, считала я умней. Мы с вами любим деньги, мы любим силу, власть. А глупости и вздохи оставим для других. И если вы рискнули столь многим в этот раз, на то у вас причины имеются свои. Вы знаете, что, если я князя приручу, вся с Сацумой торговля, считай, у вас в руках. Пролитой крови брызги – не мне вам объяснять – любого клея крепче нас склеит навсегда.
ФУТОЯ (со вздохом). Всё верно, мы душою с тобой, как близнецы. И тысячу монет я не на ветер пустил. Рассчитываю после с лихвою их вернуть. И все же горько думать, что разлучимся мы. Вот станешь ты у князя наложницей, Бог даст. В ручную обезьянку ты превратишь его. (Ох, это ты умеешь, тебе здесь равных нет.) Но мне в твоих объятьях тогда уж не бывать…
О-БАРА. Ты умный, сильный, зрелый. Такой же, как и я. Мы оба знаем цену объятиям с тобой.
ФУТОЯ. А ну скажи, О-Бара, какая им цена?
О-БАРА. Довольно, что мы знаем: цена объятьям есть. Легко их покупают, легко их продают. Кто этого не понял, Идзуми тот глупей.
ФУТОЯ. Скажи еще мне вот что. Идзуми я обрек на смерть наживы ради, к ней нет во мне вражды. Но ты, лишь об Идзуми заходит разговор, от ненависти будто чернеешь вся лицом.
О-БАРА (яростно). Мне ненавистен этот ее надменный вид! Югэн ее паршивый мне в горле словно кость! Кому нужна, скажите, такая красота, которую пощупать и разглядеть нельзя? Находятся, однако, на свете дураки, кто томную Идзуми предпочитает мне! Нет, я не понимаю! И не могу понять! А то, что непонятно…
ФУТОЯ (подхватывает) …Должна ты истребить. Ах, бедная Идзуми. И князь тут лишь предлог. Не этот, так другой ты сыскала бы резон.
О-БАРА. Идете на попятный? Жалеете ее?
ФУТОЯ. Жалею, не жалею, пустой то разговор. Гласят законы ниндзя, что отменить заказ теперь уж невозможно. Считай, она мертва.
О-БАРА (с мечтательной улыбкой). Тогда еще немного я с веткой потяну. Теперь приятно будет на дуру мне смотреть. Вдохнув волос Идзуми чудесный аромат, смерденье мертвечины я буду ощущать.
ФУТОЯ. Уж коль о мертвечине заговорила ты, одна мне закавыка покою не дает. В заклад свершенной сделки их дзёнин мне вручил свой тайный знак, который я должен сохранить. А если пропадет он, считай, что я мертвец. Вот он, дракон из яшмы, всю пазуху прожег… (Достает фигурку.) Скажу, чего боюсь я. Коварны и хитры проклятые синоби. Вдруг вздумается им знак этот взять и выкрасть?
О-БАРА. Зачем? Я не пойму.
ФУТОЯ. Я за сохранность знака поклялся отвечать. Придут они и скажут: «Где яшмовый дракон? Иль жизнью заплати нам, иль состояньем всем». Куда от них я денусь? Разденут догола. Вполне в привычках ниндзя такой коварный трюк. А ты им неизвестна, в секрете наша связь. Возьми-ка ты дракона, получше его спрячь.
Футоя протягивает гейше яшмового дракона, О-Бара принимает знак совершенной сделки. Оба застывают в этой позе.
Свет гаснет. Поворот сцены.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Сад перед павильоном Идзуми. День. Фонари на энгаве не горят. На авансцене стоит Неслышимый в странной позе: выставив вперед руки, в них зажато несколько деревянных ножей. На краю энгавы так же неподвижно стоит Сога. Рядом с ним сидит Сэн-тян.
СКАЗИТЕЛЬ.
По видимости внешней в «Янаги» тишь да гладь.
Но близок день великий, когда решится всё.
Волнуется хозяйка, волнуется весь дом.
Судьба как будто мира поставлена на кон.
С усмешкой наблюдает за этой суетой
Лик кармы вездесущей. Известен ей финал
Заранее спектакля с названием «Судьба».
Начертанного свыше не избежит никто…
Ударяет в барабан.
Неслышимый начинает двигаться – жонглирует деревянными ножами. Сэн-тян хлопает в ладоши. Сога спускается с веранды и решительно приближается к жонглеру. Тот показывает ему, что ножи деревянные, но ронина интересуют не ножи.
СОГА. Послушай-ка, приятель, не нравишься ты мне. Дурить ты можешь женщин, но только не меня. Сними свою личину. Хочу я посмотреть, что у тебя за рожа, подвоха нет ли тут.
Жонглер показывает шутовскими жестами: «Нельзя! Я уродлив!»
Пустое! Повидал я немало страшных рож. Безносых и безглазых, изрубленных мечом…
Хочет взять Неслышимого за плечо, но тот ловко уклоняется. Это повторяется несколько раз. Сога начинается сердиться.
Эй, братец, я с тобою шутить не стану тут! Иль хочешь ты отведать хороших тумаков?
Из павильона на энгаву выходит Идзуми, наблюдает. В это время Сэн-тян, пользуясь тем, что на нее никто не обращает внимания, подходит к фонарю и начинает лить себе на рукава масло.
ИДЗУМИ. Не мучайте, прошу вас, его вы, Сога-сан! Жить без лица на свете – тяжелая судьба. Достоин уваженья отважный человек, не сломленный бедою, страшней которой нет.
Касается своего лица и содрогается. Сэн-тян повторяет «волшебный жест», который изобразил Неслышимый перед фокусом с огнем.
СОГА. Я не учу вас танцам иль песням, госпожа. Вы тоже не учите, как службу мне нести…
СЭН-ТЯН (высекает кресалом огонь, поджигает трут и кричит). Смотрите все, смотрите! Свершив волшебный жест, я тоже птицу Феникс сейчас представлю вам!
Зажигает свое кимоно. Оно вспыхивает. Идзуми отчаянно кричит. Сога застывает в растерянности. Не теряется лишь Неслышимый. Он бросается к девочке, голыми руками срывает с нее горящее кимоно, швыряет его на землю. Девочка испуганно плачет, но она цела. Неслышимый упал на колени, согнулся от боли и прижал обожженные руки к груди, но не издал ни единого стона. Сога и Идзуми бросаются к Сэн-тян.
ИДЗУМИ. Ах, что ты натворила! Глупышка, ты цела?
СОГА (осматривая девочку). Чудесное спасенье! Ожогов нет совсем. Но если б мигом позже поспел Нитонисё, сгорела б ты, дуреха, как пук сухой травы.
Идзуми прижимает к себе ученицу, а ронин переходит к Неслышимому, смотрит на его руки.
А с этим дело плохо… Вчистую обгорел. С ожогами такими ему не выступать. Расстроится Окасан. И парня тоже жаль. Повел себя он храбро. Ей-богу, молодец!
Все застывают: Идзуми и Сэн-тян обнявшись; Сога – положив руку Неслышимому на плечо; Неслышимый – повесив голову.
Свет гаснет. Занавес. Поворот сцены.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Комната в чайном доме, отведенная жонглеру. Бумажные перегородки. Пол, покрытый соломенными циновками. Никаких украшений, никакой мебели – только низкий столик, на котором разложены необходимые для трюков предметы. В углу на скамейке стоит деревянная бадья с водой для умывания. Неслышимый сидит на полу, низко опустив голову и сложив у лба крест-накрест замотанные тряпками руки. Он неподвижен.
СКАЗИТЕЛЬ.
Один сидит убийца в убогой конуре.
В душе его бушует отчаянья пожар.
Себя он проклинает за глупый свой порыв.
Все дело загубил он, когда девчонку спас.
Покрыты волдырями ладони у него,
Обожжены все пальцы, беспомощны они.
Кого убьешь руками, в которых проку нет?
Такой позор синоби лишь смертью искупит…
Бьет в барабан.
Неслышимый вскакивает, исполняет пантомиму отчаяния: беспорядочно мечется по комнате, пытаясь найти способ лишить себя жизни. Хочет достать что-то из мешка, но руки не слушаются. Берет со столика веревку, но не может сделать петли. Наконец, валится ничком и молча, беззвучно катается по полу, бьется головой о циновки.
СКАЗИТЕЛЬ (продолжает):
Глуховский Дмитрий
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия