Чтение 27–й страницы книги ~Свет вечный~

– Короткий идет, – решительно повторила Вероника, – и склоняет Кузанского к нашему делу. Это не будет трудно. Думаю, что будет достаточно приличного и крепкогоfellatio.Плюс груди, которыеmandragorae dederunt odorem.Но если окажется, что этого мало, что же, придется пойти наcommixtioплоти по полной программе. Нагота пред наготойet cetera.Давай, давай, жалко времени. Короткий прутик бежит вhortus conclusus,а длинный тем временем пакует манатки.

– Нет, – ужаснулась Ютта. – Нет.

– Что нет?

– Я не могу… Я люблю Рейневана…

– И поэтому хочешь бежать. Поэтому должна бежать.

«Она права, – подумала Ютта, – она абсолютно права. Проходит год моей неволи, год со дня нападения на Белую Церковь. У доминиканок в Кроншвице я уже седьмой месяц, того и гляди, как снова появятся странные люди, чтобы забрать меня и завезти в другой, еще более отдаленный монастырь. Они разлучат меня с Вероникой, а бежать сама я не сумею. Она права. Сейчас или никогда».

– Давай прутик, Вероника.

– Вот это я понимаю. Какой ты вытащила? Длинный. Значит, короткий мой, послушала мои тяжелые молитвы покровительница. Пакуй вьюки, Ютта. Я же спешу в гостевой дом. К теологу Миколаю, который ждет тамsuavissimusи полон очарования.

Ютта, собранная и переодетая, ожидала в пекарне. Было новолуние, декабрьская ночь была темна, как дно самой геенны.

Вероника вернулась поздно за полночь. Зарумянившаяся, вспотевшая и тяжело дышащая. На ней был подбитый мехом плащ, она несла узелок. «Получилось, – подумала Ютта, – у нее действительно получилось».

Они не тратили времени. Быстренько перебежали двор к гостевому дому и вошли в мрак сеней. Миколай Кузанский ожидал их, пальцем на губах приказал молчать. Он провел их в конюшню, где при тусклом свете ночника слуги седлали двух коней. Ютта надела поданный ей кожушок, натянула капюшон, вскочила в седло.

Миколай Кузанский отправил слуг. После чего обнял Веронику и поцеловал. Поцелуй длился. И длился.

Достаточно долго. Утратив терпение, Ютта многозначительно кашлянула.

– Вам пора,sorores, – опомнился Миколай Кузанский. – Пора. Идемте.

– Кто это там? – заворчал Брюнварт, монастырскийservus[287]из мирян, сторож и привратник гостевого дома. Кого там по ночам черти носят? Зараза на ваши…

Он узнал каноника, замолчал, низко поклонился. Кузанский без слов сунул ему в руки звенящий мешочек. Брюнварт согнулся в поклоне.

– Отпирай ворота. Выпусти мою прислугу, я посылаю их по срочному делу. И рот на замок.

– Я ничего не видел… Ваше преподобие…

Ночь темна, как дно геенны. Холодно.

– Эта дорога ведет в Вейд. А эта – в Цвиккау и дальше в Дрезден. Прощайте милые сестры. Пусть вам Бог помогает. И счастливо приведет к вашим близким.

– Прощай… милый Миколай.

Подковы застучали по камням.

Глава семнадцатая,

в которой описываем Год Господень 1430, а на охваченных пожаром войны землях Саксонии, Тюрингии и Верхней Франконии продолжается великий поиск.

Рейневану, Шарлею, Самсону и Риксе потребовалось два часа, чтобы от брода в Кессерне выбраться на тракт, на дорогу, которая вела в Альтенбург. Несмотря на то, что начал падать снег, они ехали быстро, Рейневан во главе, разгоряченный и возбужденный близостью Ютты. Гуситская армия, разделившись на пять полков, маршировала тем временем в направлении Наумбурга и Ены, методично сжигая каждое село и каждыйoppidium[288]на своем пути. Горизонт на западе расцвел султанами дымов, которые рвал ветер.

Рейневан торопил, сначала он даже отказывался останавливаться на ночь, хотел ехать даже в темноте; чтобы его остановить, были необходимы действительно убедительные аргументы: кони требовали отдыха и корма, к тому же они были в чужой и враждебной стране, во мраке и вьюге они могли заблудиться, сбиться с пути, следствием могло стать опоздание значительно серьезнее, чем несколько часов ночлега. Таким образом, они остановились в овине на краю селения. Которое тоже выглядело опустевшим.

Горизонт на западе светился заревом. Они сидели вокруг маленького костерка. В полном молчании. До определенного времени.

– Рейнмар, – заговорила едва заметная в темноте Рикса. – Мы должны выяснить одну вещь. Божичко напугал тебя угрозой навредить Ютте и вытянул из тебя информацию оместе переправы. Правда?

– К чему ты клонишь, дорогая Рикса? – заговорил едва заметный в темноте Шарлей.

– Курфюрст Фридрих ожидал с саксонским войском не там, где надо,ergo:[289]он не знал. Не знал правду. Руководствовался ложной информацией. Я клоню к тому, чтобы задать тебе вопрос, Рейневан. Он звучит так: какую информацию ты дал Божичке?

– Да ложную же, само собой, что ложную, – заверил из темноты Шарлей. – Какую еще он мог дать?

– Ложь бы раскрылась, – не отступала Рикса. – А расплатиться за нее должна была бы Ютта. И ты хочешь, Рейнмар, чтобы я поверила, будто ты пошел на такой риск?

– Курфюрст саксонский не ожидал нас с армией под Кессерном, – снова ответил за Рейневана Шарлей. – Ожидал под Дорнау, то есть в ложно указанном месте. Ты сама это признала. Разве тебе этого не достаточно в качестве доказательства?

– Меня интересует не доказательство, а только правда.

– У правды, – Шарлей схватил за плечо Рейневана, который уже собирался давать ответ, – бывают разные лица. Какое лицо у твоей правды, Рикса Картафила? До того, как Божичко заехал тебе кастетом, ты дерзко и настойчиво требовала от Рейневана информации о месте переправы. Какую информацию ты ждала, правдивую или ложную? Как ты намеревалась воспользоваться добытыми сведениями, кому их передать? И в какой форме – информации или дезинформации? Стоит ли докапываться?

– Я хочу знать правду.

– Ты упрямая.

– Это у меня наследственное. Докапываюсь дальше: мы направляемся в Кроншвиц, в монастырь доминиканок, потому что именно там Божичко спрятал Ютту де Апольда. Мы знаем об этом, ибо я перехватила его сообщение для Рейневана. Когда Божичко отсылал это сообщение, настоящее место переправы было уже известно. Уже тогда было ясно, что Фридриха обвели вокруг пальца, что в результате дезинформации он совершил роковую военную ошибку. Несмотря на это, Божичко отдал Рейневану Ютту. Он поступил как добросовестный шантажист. Выполнил свою часть договора, отдал то, чем шантажировал, когда получил то, что хотел шантажом добыть. Что же тогда, спрашиваю в очередной раз,получил Божичко. Информацию или дезинформацию?

– В очередной раз отвечаю: какая разница? Важен результат.

– Не только. Важна также верность принципам.

– Дорогая Рикса! – заговорил после долой паузы Шарлей. – У меня тоже были предки. И я также имею наследственность. Из поколения в поколение в моем роду передавались разные житейские мудрости и изречения, короткие, длинные, даже рифмованные. Из пустого даже Соломон не нальет. У богатого и вол отелится. Монастырь будет дольше, чем преор. Этих премудростей было несчетное множество, но особенно мне запомнилась одна. Звучит так: верность принципам – это не что иное, как выгодная отговорка для безвольных недотеп, которые пребывают в бездеятельности и маразме, ничего не делая, поскольку любая активность превышает их силы и воображение. Чтобы иметь возможность с этим жить, эти растяпы из своего растяпства сделали добродетель. И гордятся ею.

– Красиво. А правда?

– Что – правда?

– Что такое правда?

– Правда, – спокойным голосом сказал Самсон Медок, – это дочь времени.

– Зачатая, – закончил Шарлей, – от стечения обстоятельств во время случайного и короткого романа.

Было около полудня, когда они прибыли в Кроншвиц. Был полдень, когда они измучились и устали стучать в калитку, а потом колотить в нее. Когда они едва не охрипли от крика. Увенчанная замком монастырская калитка оставалась замкнутой наглухо. А каменная глыба доминиканскогоcenobiumтакой, какой и была: холодной, мертвой и безмолвной.

– Мы прибыли за панной Юттой де Апольда! Уполномоченные ее родителями!

– Pax vobiscum, sorores![290]Нас прислал архиепископ магдебургский. Отворите!

– Я священник!In nominee Patris et Filii et Spiritus Sancti! Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae![291]

– Мы добрые католики. Клянемся Святым Крестом!

– Жертвуем на монастырь пятьде… сто гульденов!

– Ютта! Отзовись! Ты там? Ююютта-а-а-а-а!

От обитой железом калитки разило холодом и враждебным запахом ржавчины. Монастырь молчал. Как могила. Как камни окружающих его стен.

– Монашки внутри, – сделал вывод Шарлей, когда они сдались и отступили к ближайшему лесочку. – Выход один. Табор действует близко, вот те дымы – это где-то под Герой, кажется, также горит Альтенбург, который мы вчера проезжали. Я сгоняю туда, приведу сотню парней и мы возьмем монастырь штурмом.

– Они ограбят монастырь. Доминиканкам тоже достанется.

– У них был шанс.

– Я пойду еще раз под монастырь, – стиснул губы Рейневан. На этот раз сам. Упаду на колени перед калиткой. Буду умолять…

Самсон словно тигр внезапно прыгнул в заросли и выволок за ворот невысокого и взлохмаченного типа.

– Пустите… – застонал тип. – Пустите меня… Я всё скажу…

– Ты кто?

– Брюнварт, господин. Слуга из монастыря… Я слышал, что вы что-то кричали под калиткой… Напрасно, потому что той панны в монастыре уже нету.

– Говори! Говори, что с ней!

– А вы что-то там говорили про деньги…

Они ехали на восток, трактом на Хемниц. Возбужденный полученной информацией Рейневан снова был во главе и снова задавал темп.

– Они бежали из монастыря, – неизвестно, в который раз повторял он, когда они поехали чуть медленнее. – Ютта с какой-то другой панной. Бежать им помог какой-то священник, любовник той, другой…

– Допустим, что другой, – скорчила лукавую гримасу Рикса, но под его злым взглядом затихла.

– Поехали, – продолжал он, – на восток, в направлении Дрездена, на Виа Региа. Мы должны их догнать.

– Они выехали из монастыря более недели тому, – заметил Самсон. – Если верить слуге. У них большое преимущество. А мой конь… Не хочу вас огорчать, но с его ходом что-то не так.

– Не удивительно, – прыснула Рикса. – Носить такого гиганта – это не шутка. Сколько ты весишь, дибук? Четыре центнера?[292]

– Коня, – Шарлей стал в стременах, – надо будет сменить. У твоего, Рейнмар, я слышу, тоже в груди играет, как в кузнечных мехах. Нам нужны новые скакуны. Что вы скажете об этих?

Он показывал на лес, на лесную дорогу, откуда как раз выходила колонна крестьян. Было их около дюжины, и они вели коней.

И одеты, а скорее переодетые, они были очень странно. И как для крестьян очень нетипично.

– Я знаю этих коней, – сказал Рейневан. – И эти черные плащи. И эти черные забрала…

Он не успел закончить, как Шарлей и Рикса уже пришпорили коней.

Хоть и обутые в огромные лапти, крестьяне проявили резвость оленей и прыгучесть косуль. Бросив мешающие им трофеи, они мчались сквозь чащу и заполненные снегом ямыс грацией антилоп, удирали так проворно, что настигнуть их не было никакой возможности. Шарлею и Риксе удалось поймать только одного, самого пожилого и, наверное, больного плоскостопием, как определил Рейневан, судя по утиной походке.

Мужика притащили за воротник, он плакал, кричал, просил пощады и взывал к Богу, делал всё как-то неуклюже и непонятно. К счастью, Шарлей знал секреты общения с представителями земледелия. Од дал мощного пинка крестьянину под зад, а когда тот резко выпрямился, заехал кулаком по шее. Подействовало мгновенно.

– …не виноваты, мы не виноваты! – речь плоскостопного приобрела человеческие черты. – Не мы их побили,schwцre bei Gott,[293]не мы… Они среди себя резались, среди себя! Мы только с убитых одёжу сняли… Коней мы похватали и взяли…Um Gottes Willen![294]Добрый господин… Ведь и у нас неделю тому назад взяли, всёRitteryвзяли… Ни одной куры не оставили… Святая Геновефа… Так что, как мы те трупы нашли…

– Трупы? Где? Веди нас.

За лесом раскинулась целинная земля, заснеженная и поросшая кустарником. Снег был срыт копытами и весь красный от крови. На нем чернели трупы. На глаз около двадцати тел.

Мужики не успели обобрать даже половину убитых, поэтому идентифицировать останки не представляло труда. Как минимум четверо убитых носили черные плащи, черные латы и черные хундсгугели, которые всем запомнились как униформа и распознавательный знак Черных Всадников Биркарта Грелленорта. Остальные были похожи на наемников.

Рикса была единственной, кто выехал на кровавый снег и объехала побоище, внимательно рассматривая все тела, следы и особые приметы.

– Дрались вчера, – сообщила она, вернувшись. – Наемников было пятнадцать, все погибли. Всадников Грелленорта было меньше, погибли трое. Из них двоих добили, закололи мизерикордиями. Грелленорт, видимо, торопился.

– Куда? – спросил Шарлей. – Куда он поехал?

– На юг. К нашему счастью, потому что мы бы на него нарвались.

– Что он, – Рейневан успокоил лошадь, – здесь делает? Что он ищет?

– Нас, – сухо ответил Самсон. – Не будем строить иллюзий.

– Господи… – Рейневан побледнел. – Приехал с востока… Ютта…

– Нет, – оборвала Рикса. – Конечно, нет. Поехали отсюда.

Тронулись. Самсон и Рейневан на новых вороных конях, став богаче двумя новыми запасными. Рикса оглянулась еще раз.

– Одного из тех добитых я узнала, – скривилась она. – Он служил во Вроцлаве у Гайна фон Чирне. Бандит, убийца, к тому же любитель маленьких девочек. Это еще раз подтверждает, что отчаявшийся Грелленорт собирает и вербует, кого только сможет, мерзавцев, выродков и последнюю сволочь.

– И еще одно подтверждается, – добавила она. – Слух об уничтожении Инквизицией их легендарного замка, пресловутого Сенсенберга. У Грелленорта уже нет ни штаб-квартиры, ни ассасинских наркотиков для своих любимчиков.

– когда-то, – сплюнула Рикса, – ночные ужасы. Рота Смерти, Демоны полуденной поры, вызывающие суеверный ужас. Сейчас – свора морально разложившихся висельников, проигрывающих в любой схватке. И добивающих собственных раненых. Как по мне, – это упадок.

– Падшие ангелы, – обозвался Самсон, – ничуть не менее опасны.

– Слушай, дибук, ты говоришь, как дибук.

– Он правильно говорит, – оборвал Шарлей. – Как бы низко Грелленорт не пал, я бы предпочел с ним не встречаться. Ни с ним, ни с теми Всадниками. Я уже имел неприятность.

– А кто не имел? – фыркнула Рикса. – Поехали!

Рыцарь, к которому их привели, как раз брился перед бело-голубым шатром из толстой ткани. Увидев их, он горделиво выпрямился, вытер лицо. Нос, обратил внимание Рейневан, у него был опухший, а левый глаз был весь спрятан под большим синяком.

– Я Герс фон Штрейтхаген, – кисло сообщил он. – Хозяин Драхенштейна. Местный пфлегер.[295]Стою здесь на страже. Гуситов, если нагрянут от Фрейталя, за реку не пущу, зубы об меня еретики поломают. Что, не верите?

– Верим, – заверил Рейневан. – Должны верить.

– Вы кто такие?

– Путники.

– Плата за проезд по мосту составляет три гроша за коня.[296]

– Заплатим, – Рикса успокоила Шарлея, разозленного вымогательством. – Заплатим, благородный господин.

– Сначала, – вмешался Рейневан, – я хочу кое о чем спросить. Это единственный в окрестностях мост. Тот, кто направляется в Хемниц и Виа Региа, не имеет выбора, должен проехать здесь. А вы, господин рыцарь, контролируете всех. Не проезжали ли здесь две молодых женщины? Путешествующие верхом и в одиночку.

Рыцарь побледнел, зато его синяк приобрел более темные тон. Это не скрылось от внимания Шарлея.

Герс фон Штрейтхаген вдруг процедил сквозь стиснутые зубы:

– А эти молодицы кто для вас? Подружки? Родственники? Может, любовницы?

– Да что вы, – возразил с суровым лицом демерит. – Мы гонимся за ними, чтобы покарать. По распоряжению пробоща из Святого Миколая в Ене. Это развратницы, обокрали преподобного во время служения. Скажите, мы вас просим, проезжали они здесь или нет?

– Ехали. Но… Вернулись.

– Как это? – взорвался Рейневан. – Как это – вернулись? Почему вернулись? Да говорите же господин рыцарь, немного внятнее!

– А вы что? Приказывать мне будете? – Герс фон Штрейтхаген стал, подбочась. – Мне, благородному? Слишком гордо, панук, слишком гордо! О паннах вы лжете, я вас раскусил, вы с ними заодно. И на гуситских шпионов смахиваете! Иначе, зачем бы вам нужна была дорога на восток? В сторону Фрейталя и Мариенбурга, где гуситы жгут и разрушают шахты, откуда тянутся беженцы? Те ваши девки, наверняка, тоже шпионки, тоже на восток спешили, прежде, чем бежали в Плауэн. Я – пфлегер, защищаю людей от еретиков…

– Ну да. Взимая с них по три гроша за коня.

– Я вас арестую! – Герс фон Штрейтхаген побледнел еще сильнее. – Арестую, сучьи дети. Сейчас прикажу вас припечь, мигом мне всю правду расскажете. Эй, люди, ко мне! Держите их!

Шарлей потянулся под плащ за предательским ружьем. Рикса оказалась проворнее. Сделала шаг. Скривилась. Захрипела, закашляла, зашипела, засопела. А потом плюнула, чихнула, сморкнулась, рассеивая дождь крови и слизи. Прямо в лицо рыцаря. На тех, кто его сопровождал. И на сбежавшихся алебардистов.

– Heilige Maria! Mutter Gottes![297]– завыл один из приближенных пфлегера, стирая с лица кровяные сопли. – Это зараза! Чу-у-ума-а-а!

– Спаси, святой Рох!

Все, как один, бросились наутек. Мост загромыхал под их ногами.

Остался только один пфлегер Герс фон Штрейтхаген, неподвижный, смотрящий с недоверием. Шарлей подскочил, ударил его ногой под колено. Пфлегер рухнул на колени, а демерит ударом кулака сломал ему опухший нос.

– Ходу! – Рикса прыжком оказалась в седле. – Ходу, народ!

Вскоре они галопом мчались по тракту. На запад. В том направлении, откуда прибыли.

– Перед нами какое-то столпотворение, – предупредила Вероника. – Закрой лицо.

Вероника, как и Ютта, носилаcallote,шапочку, прикрывающую волосы. Сейчас она натянула еще и капюшон. И наклонила голову. До сих пор переодевание срабатывало, никто не распознал в них девушек, никто им не навязывался, никто к ним не цеплялся. Никто ничего у них не выспрашивал и даже не особенно ими интересовался. Они без проблем путешествовали уже несколько дней, а дороги вовсе не были пустынными, совсем наоборот, временами на них было просто полно народу. Как сейчас, поблизости Цвиккау.

В долине вилась река, дорога вела на мост, заблокированный очередью телег, ожидающих проверки. С недавних пор на тракте движение шло преимущественно с востока на запад. Они знали почему. Им об этом рассказал коробейник из-под Аннаберга, жизнерадостный муж неприметной жены и отец неисчислимого количества детей, которого они встретили днем раньше. Камуфляж коробейника с панталыку не сбил; называя их «благородными барышнями», он пояснил, что исход с востока – это результат гуситского рейда и разговоров о гуситских зверствах, от которых волосы на голове ставали дыбом. «Главные силы гуситов, – объяснил им коробейник, – движутся на Мейсен и Ошац. Но за Фрейбергом гуляют банды, которые жгут и разрушают шахты и заводы, особенно на шахты и заводы взъелись, черти. Сожгли Гермсдорф, Мариенберг, Ленгельдфельд, Гласхутте и Фрейталь…»

– Из чего они пошили эту палатку, – прыснула Вероника. – Из бумазеи для одеял?

Установленный около моста и будки мытаря шатер был сделан из толстой ткани в бело-голубую полоску, действительно напоминающий материал для изготовления постелей.На вбитой в землю жерди грустно свисал мокрый от снега флажок. Рядом крутились вооруженные, стояли, будто манекены, алебардисты. Они подъехали к мосту, на котором как раз происходил оживленный обмен мнениями. Возле моста, как оказалось, расположился вооруженный отряд, который по праву сильного взимал с путников плату за проезд. Падал снег, было холодно, поэтому большинство беженцев платило безропотно, время от времени попадался кто-то посмелее и ставил под вопрос легальность мыта. Именно так было сейчас. Беженец кричал и сыпал проклятиями. Дети плакали. Вооруженные матерились и угрожали кулаками. Ютта и Вероника въехали на предмостье, склонив головы в капюшонах, стараясь привлекать как можно меньше внимания. К сожалению, в восточном направлении двигалось мало путников. И все обращали на себя внимание. Путь им внезапно преградил большой боевой конь, гнедой копьеносныйdextrarius.На нем сидел рыцарь в бобровой шапке и шубе, наброшенной на акетон.

– Стоять! Кто вы? Капюшоны с голов!

Выхода не было.

– Клянусь головой святого Панкратия! – Рыцарь оскалил зубы и ударил кулаком по луке. – Так это же молодицы!

Возражать не было смысла.

– Я Герс фон Штрейтхаген, – сообщил рыцарь. – Хозяин замка Драхенштейна. Местный пфлегер. Стою здесь на страже. Гуситов, если нагрянут от Фрейталя, за реку не пущу, зубы об меня еретики поломают. А вы, панны, кем будете? И почему переодетые?

– Не каждый, кто встречается, – покорно ответила Ютта, – является благородным рыцарем, благородный рыцарь. Есть и такие, которые не уважают слабый пол…

– А мы с сестрой торопимся, – дополнила умоляющим тоном Вероника. – Благородный господин, позвольте нам…

– Торопитесь? Наверное, к своим милым, а? Наверное, ждут в тоске? Жаждут поцелуев?

– Мы торопимся к маме и папе… Домой…

Он посмотрел на них с высоты седла копьеносца, на его губы наползла гадкая улыбочка.

– Попрошу панночек за мной. В мой шатер. Я выпишу пропуск. Пригодится, если кто будет приставать.

Внутри бело-голубого шатра, кроме полного набора медиоланского оружия на стояке, находился также стол, раскладное кресло и полевая кровать. Хозяин замка Драхенштейна перешел к делу без вступлений.

– Время заплатить за проезд, девочки, – он слащаво скривился, показывая на кровать. – Ты первая. Ну-ка, раздевайся. Снимай тряпки.

– Благородный господин…

– Мне позвать кнехтов, чтобы помогли?

Вероника умоляюще посмотрела на Ютту. Ютта вздохнула, пожала плечами. Вероника дрожащими пальцами начала расстегивать пуговки. Герс фон Штрейтхаген уставился в ее декольте. А Ютта схватила с Медиоланских доспехов зарукавник вместе с рукавицей и заехала ему прямо в нос. А когда он схватился за лицо, со всей силы лягнула его в пах.

Герс фон Штрейтхаген скрючился, тяжело сел на полевую кровать, которая сломалась под его тяжестью. Вероника огрела его раскладным креслом. Ютта же сунула руку в панцирную рукавицу, сжала кулак, размахнулась. И ударила со всех сил, аж что-то у нее хрустнуло в плече.

Они вышли из бумазейного шатра, как ни в чем не бывало, алебардисты, заинтересованные очередной склокой на мосту, на них даже не взглянули.

Через минуту они уже были в седлах. И во всю мочь мчались галопом на запад. В том направлении, откуда прибыли.

На следующий день разыгралась метель, сильно их задерживая. Рейневан бессильно злился. Рикса волновалась, подозревала, что пфлегер, униженный на глазах подчиненных, может за ними гнаться. Шарлей считал это маловероятным; вымогательство на мосту было слишком прибыльным делом, чтобы его оставить. А даже если б и так, то вьюга одинаково сдерживала бы и погоню. Итак, они ехали, глотая ветер и снег, или прятались где-нибудь, когда пурга делала дальнейшее продвижение полностью невозможным.