Чтение 13–й страницы книги ~Государевы люди~

— Не могли бы вы представить полный перечень вывезенных из Петрограда в Москву ценностей?

— Рад бы, но... увы! — покачал головой Поставщик Двора.

— Не желаете? — уточнил для протокола Мишель.

— Не могу-с, — поправил его ювелир. — И никто не может-с. Никто! — повторил Осип Карлович. — Ни я, ни даже те, в чьем ведении сия коллекция теперь находится.

Опять непонятно!

— Вы хотите сказать, что те, кто теперь все эти ценности хранит, не знают, что хранят? — переспросил Мишель.

— Именно это я и хочу сказать! — подтвердил Поставщик Двора. — В общих чертах, конечно, знают, но что и сколько — навряд ли!

— Но это просто невозможно! Ведь должна быть какая-то опись, передаточные списки...

— Ничего такого нет. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.

— Но как тогда налажен учет? — все пытался допытаться до истины следователь.

— Какой учет?.. — горько вздохнул ювелир. — Я же вам русским языком толкую — никакого учета нет! Ящики привезли в Москву на Николаевский вокзал, откуда повозками переправили в Кремль, где бросили в подвале.

— Как вас прикажете понимать? — все никак не мог сообразить, что он имеет в виду, следователь.

— Да уж так и понимайте, как понимается! Привезли и, не вскрывая, без проверки, пересчета, взвешивания и описи, сволокли в одну из комнат в подвалах, по всей видимости, Арсенала, и бросили на пол, закрыв на ключ.

— Так они что, и теперь могут быть там?

— Должно быть, и теперь! — убежденно заявил Осип Карлович.

— И найденные у вас украшения оттуда?

— Оттуда, — подтвердил ювелир.

— Вы что, сами их... — Мишель попытался подыскать менее обидное слово, — ... взяли?

— Ничего я, как вы изволили выразиться, не брал! Я купил их третьего дня на толкучке подле Сухаревой башни. Впрочем, никаких подтверждающих мои слова бумаг, кои вы можете потребовать, я вам представить не смогу. Потому как Сухаревка...

Осип Карлович говорил так уверенно, что ему хотелось верить. Сухаревка — место, известное всей Москве. Там всяк торгует чем придется, стремясь продать на пятак, а купить на гривенник. Там снимают и продают с себя последнюю рубаху, чтобы тут же пропить вырученную копейку в ближайшем кабаке, там торгуют купцы, стремясь сбыть по дешевке залежалый товар, а деловые люди сдают барышникам за четверть цены краденый товар.

Уж сколько раз московские градоначальники и иные чины, пониже, брались разогнать или хотя бы упорядочить Сухаревку, да все без толку. Вот и ныне, словно почуяв приближение смутных времен, разрослись во всю ширь Садовой улицы и прилегающих переулков стихийные ряды, собирая торговый и праздно шатающийся люд чуть ли не со всей Москвы.

— Я частенько бываю там в антикварных рядах, подыскивая что-нибудь любопытное по ювелирной части, вот и в тот раз тоже был. И, представьте себе, — нашел и купил... —развел руками Поставщик Двора.

— Нашли то, что принадлежит не вам! И вместо того чтобы вернуть — присвоили!

— Я ничего не присваивал — я просто купил, за свои деньги, — поправил ювелир.

— Но ведь вы знали, что эти драгоценности из царской коллекции!

— Ничего такого я не знал! Но узнал, когда чуть позже рассмотрел их и сверил по имеющимся у меня каталогам, — согласился Осип Карлович. — Узнал, но мог ведь и не узнать!

— Могли, — согласился Мишель. — Но коли узнали — обязаны были вернуть!

— Зачем? — грустно спросил ювелир. — Чтобы они через день или два вновь оказались на Сухаревке, только на этот раз их купил бы не я, а кто-нибудь иной, кто ничего в ювелирном деле не смыслит и может эти камешки, приняв за стекляшки, запросто из оправ выковырнуть и за ненадобностью выбросить, а сами оправы переплавить в лом? Слава богу, они попали не к кому-нибудь, ако мне и потому остались целы!..

— Но вы... вы пытались меня убить! — напомнил совершенно растерявшийся Мишель.

— Вы не оставили мне иного выбора! Хочу взять на себя смелость напомнить, что вы отказались от моего предложения — разойтись миром, хотя я вам это предлагал. И потом, откуда мне было знать, что вы полицейский чин, а не злодей, коли вы никаких бумаг мне не представили?

Да, верно...

— И с чего вы, сударь, вообще взяли, что кто-то собирался вас убивать? Так — постращать маленько, да и отпустить с миром. А то, что я Махмудке говорил, а вы, рядом находясь, слышали, так я не ему говорил, а вам! А коли б хотели вас убить — так убили бы, да мертвым уже сволокли на Москву-реку. С мертвецом-то возни меньше!..

И как это все у него выходит гладенько да чистенько! Ничего-то он не воровал и никого-то не убивал. И даже в мыслях ничего подобного не держал!

А шишка-то — вот она, на макушке. С серебряный николаевский рубль!

— И все равно, все равно это... бесчестно, это — воровство, — так и не нашелся что возразить ювелиру Мишель, чувствуя, что давно утратил инициативу, что, вместо того чтобы обличать и припирать к стенке, оправдывается, как прогулявший урок гимназист!

— Я ничего ни у кого не похищал — я сохранял, — очень уверенно повторил Осип Карлович. — Воровство — это когда с корыстью и когда для себя. А я — не для себя! И потом — у кого и что я украл? Все эти ценности принадлежат царской фамилии, конкретно — Николаю Александровичу Романову, который, насколько я знаю, от престола отрекся,тем отказавшись от своей страны, народа и всех принадлежащих ему и его семье ценностей. Они — ничьи! И потому я, в меру своих сил и возможностей, ничего, как вы изволили выразиться, не воровал, а, напротив, пытался спасти бесценные и никому ныне не принадлежащие произведения искусства. Да-с, смею вас уверить — бесценные!

Спасал!..

— Чтобы вывезти их за пределы империи? — быстро, почти наугад, не зная того доподлинно, но лишь предполагая, спросил Мишель.

— Да, вы правы — чтобы вывезти, — неожиданно легко согласился Осип Карлович. — И тем не дать им сгинуть! Неужели вы, молодой человек, ничего не понимаете? Неужели не видите, куда все катится? В тартарары катится! Скоро здесь никому ни до кого и ни до чего дела не будет, а тем более до каких-то там царских украшений! Их даже не растащут окончательно — нет, их просто растеряют в пылу междоусобиц! Я, молодой человек, помню пятый год, помню, как все это было. Так вот теперь будет так же. Будет — хуже!

И послушайтесь доброго совета — бегите отсюда, пока есть такая возможность. Завтра станет уже поздно! В свою очередь, я готов предоставить вам посильную помощь в пересечении границы Российской империи и первоначальном обустройстве там, — ткнул пальцем куда-то в стену Поставщик Двора. — Вы, как я имел возможность убедиться, очень порядочный господин, и я буду рад помочь вам. Думаю, моя дочь Анна — тоже. Тем более что вы, как мне кажется, сможете убедить ее последовать за нами.

Мишель вздрогнул от неожиданности.

Да... Анна...

И тут же в дверь постучали.

— Ваше благородие, — старорежимно обратился, сунув голову в дверь, стоявший при входе сторож. — Можно вас?

И поманил его пальцем.

— В чем дело? — недовольно спросил Мишель.

— Там вас какая-то дама срочно требуют-с!..

— Кто?!

— Дама-с!..

Глава 28

Колье было просто великолепно!

Мишель-Герхард-фон-Штольц два дня от него не отходил, играя, словно малое дитя, новой и потому особенно любимой игрушкой — и так крутил, и эдак, и на свет, и против света, и даже к руке прикладывал, чтобы посмотреть, как это скажется на бриллиантах.

Потому что слышал, что настоящий камень, если, конечно, это настоящий камень, а не какая-нибудь стекляшка, отзывается на тепло человеческого тела игрой света. Вот и теперь, как показалось Мишелю, бриллианты от исходящего от него тепла и флюидов обретали какую-то особую прозрачность.

Ах, какие камни!..

Правда, Мишка Шутов ко всем этим упражнениям относился более сдержанно, помня о деле. Что толку от бриллиантов, которые нельзя продать? И даже нельзя, с целью собственной реабилитации, предъявить начальству. Потому что одного колье для этого маловато будет. Желательно — два. Это и еще другое — то, что хранится в бывшем Гохране, ныне — Алмазном фонде.

Положить их вместе, сравнить, и тогда уже совершенно точно сказать, какое из них подделка, а какое — оригинал! И тем отвести от себя все, пусть и не высказанные вслух, подозрения!

Но только Гохран не квартира бывшей пассии, в него так просто не забраться. И не просто — тоже не забраться. Никак не забраться! Тут нужно искать проводников. Тех, что имеют доступ в хранилище.

Вот только как на них выйти? Алмазный фонд — организация сугубо закрытая, вся под грифами «Секретно!» и «Совершенно секретно!» — туда в отдел кадров не сунешься и фамилий работников не спросишь. Только если самому узнавать...

Неделю кряду Мишель-Герхард-фон-Штольц в образе Мишки Шутова завтракал, обедал и ужинал в какой-то тошниловке против служебного входа в Кремль. Того, куда утрами приходили и откуда под вечер выходили служащие Гохрана.

А чтобы не примелькаться, каждый раз переодевался то в плащ, то в пальто, то в кожаную куртку и даже темные очки надевал и прическу два раза менял.

Он заходил в кафешку, садился поближе к окну и ел — долго и тщательно пережевывая пищу, скучающим взглядом праздного зеваки неотрывно глядя на интересующую его дверь. Посмотрит — поест, снова чего-нибудь закажет и снова ест...

Мишка Шутов против такой — с жареным цыпленком в тарелке и бутылкой пива в руке — слежки ничего не имел. А вот Мишель-Герхард-фон-Штольц от подобного, с позволения сказать, меню сильно страдал. Его желудок, но еще более душа протестовали против употребления внутрь столь варварской кухни! В России если и можно что-то есть, то только натуральные, которых не касалась рука повара, продукты, только икру, семгу и заживо сваренных камчатских крабов.

Искомая дверь открывалась не часто, но всех, кто входил в нее или выходил из нее, Мишель обязательно брал на заметку и прослеживал взглядом. А некоторых не взглядом,а — пешком. Чтобы узнать, куда они пойдут — направо, к станции метро, или налево, к автомобильной стоянке?

К тем, кто шел направо, он терял всякий интерес.

За теми, кто поворачивал налево, еще некоторое время наблюдал, чтобы заметить, в какую машину тот сядет.

Лучше бы в новый «Мерседес» или «Ауди», чем в «Фольксваген». Но лучше в «Фольксваген», чем в «десятые» «Жигули». Но пусть даже в «десятый» «жигуль», лишь бы не в «шестерку»!

Тех, кто открывал и по пять минут разогревал «шестерки» и «семерки», он игнорировал.

Тех, кто садился в «Мерседесы», запоминал.

С владельцами престижных иномарок договориться было легче, чем с водителями отечественных «жучек».

А уж тем паче с теми, кто ездит в метро! Потому что тот, кто ничего не имеет, тот, скорее всего, ничего не хочет иметь, раз до сих пор не заимел. А кто имеет много, тот почти наверняка всегда хотел иметь много и теперь хочет еще больше! Такой вот, вполне естественный отбор.

Из всех владельцев новых «Мерседесов», «Ауди», «БМВ» и джипов более других Мишеля интересовали дамы. Желательно не старые. По возможности симпатичные. Совсем бы хорошо — некрашеные, высокие блондинки, хотя бы немного знакомые с правилами хорошего тона. Это был бы самый оптимальный вариант.

Дам Мишель предпочитал мужчинам по причине того, что умел с ними общаться лучше, чем с сильным полом. И теперь он тоже собирался начать с них, а уж потом, если потерпит неудачу, подбирать ключики к работающим в Гохране джентльменам.

Но только никаких неудач не будет. Не должно быть!..

Он выберет себе подходящую кандидатуру, к которой присмотрится и с которой через денек-другой «совершенно случайно», под тем или иным благовидным предлогом, познакомится, лучше всего — разыграв какой-нибудь подходящий сценарий. Например, самый беспроигрышный — нападение группы хулиганов на одинокую женщину, с последующим ее счастливым избавлением от смертельной опасности. Избавителем, естественно, будет он!

Дамы обожают подобные эффекты, веря в них, даже если их уже сто раз спасали, после жестоко разочаровывая, обманывая и обирая до нитки.

Да, именно так он и сделает!..

Даму он облюбовал скоро — миленькую такую блондиночку, с ногами, растущими из шеи, и с шеей, почти равной длине ног. Имеющую к тому же «трехсотый» «Мерседес».

Правда, была еще одна, у которой тоже был «Мерседес», причем «шестисотый», но та дама была старше, была коротышкой, брюнеткой и без пяти минут уродиной. Чем ее — уж лучше джентльменов из лап хулиганов спасать!

Цель была определена.

А хулиганов, тех даже искать не пришлось — они сами его нашли. Вывернули из переулка и пошли навстречу, обступая с боков.

— Слышь, ты, дядя, сигарета есть?

Сигарет у Мишеля при себе не было. Зато были сигары. Настоящие, гаванские, свернутые из цельного табачного листа, по пятнадцать долларов за штуку.

Но для хороших людей ничего не жалко!

Он сунул руку во внутренний карман, вытащил кожаный чехольчик, из которого выудил три изящных, металлических, со скручивающейся крышкой, футляра, протянув их своимслучайным знакомым.

И еще один вытащил для себя.

— Это... чего... это? — удивились хулиганы, пялясь на какие-то блестящие, похожие на гильзы, цилиндры.

— Это — сигары. Настоящие. Гаванские, — объяснил Мишель.

Скрутил колпачок, слегка встряхнув, извлек из футляра торпеду сигары, одним движением высвободил ее из целлофана и приложился к ней носом. Потому что, прежде чем такую, штучную сигару раскуривать, настоящий ценитель обязательно ее понюхает в предвкушении скорого удовольствия.

М-ммм!..

— Угощайтесь, прошу вас.

Привычно сунув руку в карман, Мишель-Герхард-фон-Штольц достал и расстегнул кожаный футлярчик со специальными, для обкусывания сигары, щипчиками. Не глядя, ткнул ее скругленную верхушку в отверстие и нажал на рычаг. Сигара сочно хрустнула, и ее ровно срезанный на микрогильотине кончик упал вниз, в ловко подставленную ладонь.

Хулиганы глазели на Мишеля, как на фокусника, извлекающего из цилиндра, одного за другим, зайцев.

— Ну что же вы?..

Хулиганы тоже обкусили свои сигары, зубами, сбоку, не снимая целлофановой обертки, прокручивая их между резцами и доламывая пальцами, и выплюнули расплющенные и изжеванные концы себе под ноги.

Нет, не скоро еще в Россию придет настоящая культура...

Мишель-Герхард-фон-Штольц вновь запустил в карман, как в тот цирковой цилиндр, руку и извлек оттуда зажигалку. Самую обыкновенную, золотую, с двумя изумрудами. Даже без фамильного вензеля.

— У меня есть к вам... одно... небольшое деловое... предложение, — сказал он со вкусом, прерывая речь затяжками, раскуривая сигару. И раскурив, и блаженно жмурясь, втянул в легкие первую и самую сочную и острую струю дыма.

— Что вы на это скажете, джентльмены?..

Но хулиганы на это ничего не ответили, потому что не слушали его и на него не смотрели, а пялились на зажигалку, которую он держал перед ними, предлагая огоньку.

— А чего ты базаришь-то? — вдруг, с угрозой в голосе, спросил самый маленький.

— Я базарю? А чего я такого сказал-то? — ответил за Мишеля-Герхарда-фон-Штольца, почуявший неладное, Мишка Шутов.

— Сказал, что мы типа — фраера! Да? — возмутился длинный.

— Пардон!.. Я сказал — джентльмены... — поправил его Мишель.

— Во-во! Ты че, на... мужик, нас на!..

— Я — на?.. Я себе на... мимо шел, по улице на!.. — вполне миролюбиво ответил Мишка Шутов. — Я на... домой опаздываю и хоть бы на... один автобус, на... остановке! А тут вы на... тебе!..

Хулиганы сочувственно закивали, соглашаясь с тем, что городской транспорт ходит крайне нерегулярно.

Но Мишель-Герхард-фон-Штольц вновь все испортил!

— Вы меня неверно истолковали, господа! — сказал он.

Ах, еще и господа!..

Хулиганы воровато оглянулись, и тот, что ниже, нехорошо ухмыльнувшись, боднул Мишеля головой в грудь, отчего из его рта и ноздрей, как из трубы паровоза, вырвались густые клубы табачного дыма.

Мишель-Герхард-фон-Штольц хотел было ответить на удар изящной подсечкой, а потом блоком, но высокий ткнул его кулаком в ухо. За что Мишка Шутов, секунды не раздумывая, врезал ему справа в скулу. Тут же получив от коротышки ногой в живот.

Надо было его переворотом через бедро!.. — сгибаясь в три погибели, запоздало решил Мишель-Герхард-фон-Штольц.

«Эх, монтировочку бы сюда! Или скамейку разобрать! — тоже не вовремя подумал Мишка Шутов, падая на бок, сворачиваясь клубком и обхватывая голову руками. — Лишь бы до смерти не запинали!»

И его, конечно, попинали. Но не так, чтобы очень. Верно, потому, что хулиганы боялись попортить зажигалку. Они вывернули Мишелю карманы, нашли зажигалку и портмоне, сдернули с руки часы и, топая ногами об асфальт, побежали в темноту.

Какая дикая, варварская, нецивилизованная страна! — печально вздохнул Мишель-Герхард-фон-Штольц, с трудом вставая на четвереньки и мотая из стороны в сторону разбитой головой.

«Да ладно ты, не канючь, скажи спасибо, что совсем не прибили!» — возразил ему, довольный тем, что остался жив, Мишка Шутов.

Еще минуту или две Мишель-Герхард-фон-Штольц стоял на четвереньках, а потом, кое-как поднявшись на ноги, пошел в ближайшее отделение милиции.

— Меня ограбили! — заявил он.

— Ну и что? — пожали плечами милиционеры. — Не убили ведь.

— Вы, наверное, меня не вполне верно поняли, — стал горячиться Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Меня только что, буквально в двух шагах отсюда, ограбили! Преступники не могли далеко уйти!..

И что, что с того? — скучно глядели милиционеры на растрепанного гражданина. Теперь — не ушли, чуть позже — уйдут. Не бегать же им, шинели задрав, за каждым грабителем.

— Вы, гражданин, лучше успокойтесь, напишите все, как было, а мы пока врача пригласим, чтобы он освидетельствовал вас на наличие алкоголя, — предложили милиционеры.

— Ну при чем здесь врач?! — вскричал, понимая, что уходит драгоценное время, Мишель-Герхард-фон-Штольц.

— При том, что, может быть, вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения и в этом самом пьяном виде сами свои вещи потеряли, — объяснили милиционеры.

— Да как вы смеете! — рявкнул Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Я буду жаловаться на вас в штаб-квартиру Интерпола!

— Чего-чего?.. Гапоненко, ты слышал? — спросил, полуобернувшись, дежурный.

— Ага, слышал, товарищ лейтенант!

— Оформи-ка гражданину оскорбление при исполнении...

После чего потерпевший Мишель-Герхард-фон-Штольц должен был отправиться в обезьянник, где отсидеть на нарах в приятном обществе бомжей, наркоманов и проституток сутки или десять.

И отсидел бы, будьте уверены, кабы его не выручил Мишка Шутов.

— Значит, так, ребята, — миролюбиво сказал он. — Я всегда верил и продолжаю верить в нашу родную милицию. И потому предлагаю небольшое пари — ставлю десять к одному, что вы их поймаете в течение четверти часа! Десять американских Франклинов — против нашего деревянного рубля.

Мгновение милиционеры думали...

— Гапоненко!

— Я, товарищ лейтенант!

— Ты чего тут стоишь, как три тополя на Плющихе?.. Ты чего мер не принимаешь? Гражданина вон побили и ограбили, а ты никаких мышей не ловишь! А ну, быстро — по коням! Отделение в ружье!

— Ага, товарищ лейтенант.

— Понял, товарищ лейтенант.

— Сделаем, товарищ лейтенант.

— Есть!..

Глава 29

Хорошо тем, кто близок к Петру.

Хорошо тем, что близость сия оборачивается выгодными подрядами на поставку сукна для пошива солдатских мундиров, пеньки для выделки корабельных вант, свинца для литья ружейных пуль, провианта для дальних военных походов... А тот, кто царю приглянулся, в сей момент может из грязи в князи выйти, получив звание генеральское или канцелярию в полное свое единоначальное владение. Как Алексашка Меншиков, сын придворного конюха, что ранее пирогами с зайчатиной на базаре в Китай-городе торговал, анынче, обласканный Петром, князь-кесарем стал, каменные дома в Петербурге и Москве имеет и денег без счету.

Хорошо быть подле Петра!

Но и плохо же...

Плохо — что можно навлечь на себя словом неловким, взглядом косым или просто под горячую руку угодив, гнев царский, который удержу не знает. Но и тем тоже, что приходится принимать участие в забавах Петровых, которые не всяк выдержать может.

Соберет царь свою ватагу шутейную (и все-то тут есть и все при должностях: и певчие, и попы, и дьяконы, и архимандриты, и суфраганы, и архижрецы, и князь-папины служители), посадят вновь избранного патриарха шутовского в громадный ковш и несут в собственный его дом, где опускают в чан с вином. Провозгласят: «Пьянство Бахусово да будет с тобой». Перечтут принадлежности пьянства: «пьяниц, скляниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, бочек, ведер, кружек, стаканов, чарок, карт, Табаков, кабаков и прочее и прочее...»

И пойдет гульба!.. Только успевай чарки подставлять. А не пить нельзя, таких, кто норовит от забав питейных уклониться, шуты обязательно приметят и тогда уж вусмертьнапоят!

И всяк раз собутыльники Петровы норовят какую-нибудь новую шутку учудить.

— Эй! — кричит вдруг, пьяный гомон и стук чарок перекрывая, Алексашка Меншиков. — Слыхал я, Федор Юрьевич, что в канцелярии твоей колдунов каких-то приволокли и ныне огнем их пытают? Али брешут?

— Как не пытать — пытают! — отвечает Федор Юрьевич.