Чтение 21–й страницы книги ~Государевы люди~

— Караульный офицер Яшка Сумаруков, сказал, как ты просил его, караул снявши, в рентерию с тобой, как ему наказано, не ходить, а подле постоять — зачем, он не ведает, но о чем исправно доносит, подозревая в поступке сем злой умысел. Было так?

— Нет!

— И это тоже, скажешь, оговор?

— Оговор!

— А это?! — потряс в воздухе Ушаков еще одной бумагой. — Светлейший князь Александр Меншиков показал, что будто бы ты хвастался ему, что можешь все, чего хочешь, изрентерии вынести и обратно внесть так, что никто того не заметит и о том не узнает. Так?

— Нет-нет! — вновь замотал головой Густав Фирлефанц. — Ничего такого я князю-кесарю не говорил!

— Выходит, что светлейший князь Меншиков напраслину на тебя возводит?

Сказать, что любимец царя Петра лжесвидетельствует, Густав не решился — промолчал.

— А не говорил ли ты светлейшему князю, что можешь сделать ему драгоценную брошь из камней, что в самой шапке Мономаха были?

— Не было такого! — вскричал Густав, чуя, что нет ему веры, коли против него сам князь-кесарь говорит!

— Ладно, — укоризненно сказал генерал-майор Ушаков. — А что ты тогда на это молвишь? — и какую-то коробочку достал, и из нее что-то, в тряпицу завернутое, вынул. — Знаешь вещицу сею?

И, положив вещицу на ладонь и раскрыв тряпицу, явил взорам крупный камень-алмаз.

Хоть и сумрачно вокруг и чадно от факелов смоляных было, а все равно с первого взгляда видать, что хорош камень — крупный, прозрачный, синевой отливающий.

— Ну чего молчишь? Что это?

— Алмаз граненый, — ответил Густав.

На что Ушаков только рассмеялся, по ляжкам себя хлопая.

— Ах ты мошенник, ах шельмец!.. Я и сам-то вижу, что не булыга, а алмаз, да не о том тебя спрашиваю. Откуда сей камень взят, ведаешь?

— Нет, — пожал плечами Густав.

— Ой ли?! — не поверил генерал-майор. А сам во все глаза на Густава глядит так, что у того мороз кожу дерет. — Камень сей нынче вечером в твоей мастерской на Фонтанке сыскали, в тайной нише, что под половицей была устроена. Там он лежал и оттуда мною взят был!..

Густав на алмаз глядит, ничего-то не понимая, и что сказать на то, не знает!

— Как же ты о нем и откуда он взят, ничего не ведаешь, когда его у тебя нашли? — кричит, брови грозно хмуря, Ушаков. — Говори, откуда камень взят и для каких таких целей?!

А что на то сказать?.. Не прятал Густав тот камень и в глаза его не видел! Может, из подмастерьев кто или из слуг его под половицу засунул? Да только зачем?.. Камень такой больших денег стоит, которых у них нет и отродясь не бывало! А спрятавши, чего они его тогда обратно не вынули?

— Молчать станешь — живо тебя на дыбу вздерну! — обещает, грозит генерал-майор. — Все одно все скажешь, но тока через муки смертные!

И ведь — вздернет!

И рад бы Густав во всем признаться, да только не знает, в чем! Глядит растерянно, сам белый как мел и что-то, так что не услышать и не понять, губами шепчет. Страшно ему!

Ушаков совсем осерчал.

— Теперь мне ничего не скажешь — огнем пытать буду! Решай Густав!.. Через час приду!..

Встал, да вышел.

А Густав остался.

Что ж такое происходит-то? Откуда тот камень взялся?.. И караульный офицер, который его оговорил?.. И остальные?.. И зачем князь-кесарь рассказал, чего на самом деле не было?..

Стоит Густав — чуть не плачет!

Ничего понять не может!..

И вот уж и минута прошла.

И за ней другая.

И уж осталось от того, отпущенного ему Ушаковым часа, меньше половинки!.. И что-то с ним после будет?!

Глава 46

С лязгом прокрутился в замке ключ, громыхнул засов, застонали петли, и металлическая дверь раскрылась.

— Выходь! — скомандовал надзиратель. — С пожитками!

С пожитками — это значит в другую камеру, на каторгу или хоть даже на свободу. Везде — с пожитками.

Мишель быстро собрал все свои вещи и, зажав под мышкой, вышел из камеры.

Надзиратель сопроводил его до лестницы, где с рук на руки передал конвоиру, который повел его дальше, по бесконечным «Крестовским» коридорам и этажам.

Куда — уж не в общую ли камеру?..

Но нет — не в общую. В административном корпусе Мишеля поджидал благообразного вида господин, в добротном пальто, в калошах и с зонтиком.

— Вы Фирфанцев?

— Да, — кивнул Мишель.

Гражданин многозначительно взглянул на конвоира, отчего тот, отступив, вышел из помещения, угодливо прикрыв за собой дверь.

— Я к вам по поручению Михаила Ивановича, — сказал господин. — Ознакомьтесь, пожалуйста.

Протянул какой-то казенного вида лист. Где были синие печати и размашистые подписи и было сказано, что арестанта Фирфанцева нынче же, по получении данного распоряжения, следует освободить из-под стражи, передав в руки господина Ухтомцева...

Наверное, того самого, в калошах и с зонтиком, который теперь ожидал, когда он дочитает бумагу.

— Я свободен? — спросил Мишель.

— Некоторым образом, — загадочно ответил господин. — Но прежде я хотел бы просить вас об одном одолжении...

Интересно знать, что может «Крестовский» арестант «одолжить» столь важному господину.

— Вы ведь, кажется, расследовали дело о хищении драгоценностей царской фамилии?

Мишель, все еще не понимая, куда клонит господин, кивнул.

— Но все, что я знал по данному делу, я уже сообщил, — сказал он.

— Я в курсе, — улыбнулся Ухтомцев. — Но, к сожалению, этого недостаточно. И от лица Михаила Ивановича я хотел бы просить вас продолжить начатое вами расследование. Должен вам сказать, что Михаил Иванович и Александр Федорович крайне обеспокоены судьбой данных ценностей...

— Александр Федорович? — в первое мгновение не понял Мишель.

— Да, Керенский... Речь идет о весьма значительных средствах, которые теперь, когда Россия находится на великом историческом переломе, могли бы послужить во благо русского народа.

Опять слова...

— Но эти драгоценности принадлежат царской фамилии, — был вынужден напомнить Мишель.

— Трехсотлетняя династия Романовых закончилась, — мягко возразил господин Ухтомцев. — Бывший государь-император, равно как его семейство, теперь не более чем рядовые, пользующиеся общими со всеми правами, граждане. В связи с чем все ранее принадлежавшее им имущество обращено в доход государства.

— И все же вряд ли я смогу быть вам полезен, — развел руками Мишель. — Ведь я служил в царской полиции, чины которой теперь лишены права занимать сколько-нибудь серьезные, тем более связанные со следственной деятельностью, должности. Насколько я осведомлен, их повсеместно отлавливают и отправляют на фронт?

— Вы правы, — ничуть не смутившись, ответил господин Ухтомцев. — Есть предложение из бывших жандармов формировать маршевые батальоны, которые спешным порядком отправлять в действующую армию. Для их же блага, дабы исключить случаи самосуда и дать им возможность искупить свою вину на поле брани...

Господин все более сбивался на привычный ему митинговый тон.

— Довольно им, сидя на народной шее, в сытом тылу жировать! Пусть тоже порох понюхают, пусть повоюют, как иные!

— А вы где изволили воевать? — не сдержавшись, спросил Мишель.

— Я, собственно, не воевал, я по финансовой части, — ответил господин.

— А мне пришлось, — глухо сказал Мишель. — Правда, недолго — всего полгода. После чего я был списан по случаю получения контузии. И уже здесь, в, как вы выразились, «сытом тылу» получил два ранения — ножевое и огнестрельное. А иные и вовсе головы положили!

Ухтомцев на мгновение стушевался.

— Да, конечно... Речь идет не о вас. К вам мы никаких претензий не имеем. Почему предлагаем это в высшей степени ответственное дело! Впрочем, ваше право отказаться, выбрав иной путь, — многозначительно сказал Ухтомцев.

И Мишель вдруг его понял. Понял, что если он откажется, то, вполне вероятно, останется здесь, в «Крестах», а что вернее — отправится со сводным жандармским батальоном прямиком на германский фронт.

Да он бы и отправился, не испугался, кабы не Анна...

— Хорошо... — ответил Мишель, который, хоть и не нравился ему этот, сулящий ему свободу, господин, не видел ничего предосудительного в том, чтобы продолжить начатоеим расследование. — Я согласен.

— В таком случае, — заметно обрадовался Ухтомцев, — прошу вас ознакомиться...

На этот раз он передал ему не распоряжение об освобождении из-под стражи, а совсем иного рода бумагу. Где говорилось, что:

«Гражданин Фирфанцев выполняет особую, возложенную на него Временным правительством миссию, в связи с которой наделен исключительными полномочиями и всем госучреждениям, гражданским либо военным чинам, а также рядовым гражданам надлежит оказывать ему всемерное содействие, выделяя по первому требованию людей, транспорт, телефонную и телеграфную связь и все прочее, чего он только ни попросит!»

И подпись — А. Ф. Керенский...

— Сразу же по прибытии вам надлежит снестись с начальником московской милиции, предъявив ему данное распоряжение и затребовав все необходимое...

Вот так-так!.. В Петроград Мишель отправился рядовым «сыскарем», там стал «крестовским» арестаном, а возвращается обратно, фактически получив в полное свое распоряжение всю московскую милицию!

Вот это на Руси и называется — из грязи да в князи!

Мог ли он час назад, драя в своей камере песком ложку, о том помыслить?!

— Когда мне следует выезжать? — спросил Мишель.

— Сразу же, как только вы посчитаете нужным...

Мишель счел нужным выехать немедленно.

Уже утром следующего дня он отправился на вокзал, где, предъявив свою бумагу, тут же, без всяких проволочек, получил билет.

Всего-то через день он должен был быть в Москве.

Но вышло совсем иначе!..

Глава 37

Черные, красные, серебристые, цвета мокрого асфальта, отсвечивающие новым лаком иномарки стояли рядком, как выведенная на парад военная техника, которой гордится страна. Никаких «Опелей» или «Фольксвагенов» там, конечно, не было — только «мерсы», «бээмвэшки», «аудюшки» самых последних моделей.

Но вдруг в щель меж ними нырнул, забился и затаился выскочивший из транспортного потока синий «жигуль».

Парковщик обернулся на звук. Услышал, как хлопнула дверца, и увидел, как над крышами машин поднялась голова и плечи мужчины крайне приятной наружности, в ослепительно белом костюме, с повадками истинного, миллионов на пять годового дохода, джентльмена. И тут же, сорвавшись с места и радостно улыбаясь, словно стодоллоровую купюру увидал, парковщик потрусил к нему навстречу.

— Мы рады приветствовать... — разогнавшись, издалека забубнил он. Но, увидев откуда вылез господин, сразу поскучнел и спросил: — Ты куда, блин, вперся-то?! Ты чего — слепой, не видишь, что здесь служебная стоянка? Давай-ка — отсюда!..

— А я, как раз — сюда! — ответил господин, вытаскивая из «Жигулей» фотомоделистого вида блондинку.

Парковщик напряженно смотрел на синюю «шестерку», на костюм и штиблеты господина, которые стоили больше машины, на которой он приехал, и смотрел на повисшую на его руке блондинку, которая должна была стоить дороже «Жигулей» и костюма вместе взятых.

Что-то здесь было не так.

— Мы рады вас видеть, — скороговоркой пробормотал парковщик.

Черт их знает, этих «новых русских», может, они опять чудят! А может, выпендриваются... Для них «Жигули» — экзотика большая, чем какой-нибудь привычный им «Лексус» или «Ягуар».

— Прошу! — предложил Мишель-Герхард-фон-Штольц даме пока только руку. Чтобы поддержать ее, не столько физически, сколько морально.

Ольга, хоть и бодрилась и изображала, как могла, светскую львицу, но чувствовала себя неуютно. В отличие от своего кавалера, прожигавшего лучшие годы своей жизни в самых престижных казино Старого и Нового Света, где чувствовал себя лучше, чем рыба в воде.

— Смелее, девочка! — прошептал Мишель. — Это ведь не зубной кабинет!

Они поднялись по лестнице.

Справа был зал спорт-пари, где игроки, потея, наблюдали по телевизору за ходом спортивных игр, надеясь выиграть пару соток на чужих голах.

Туда они не пошли. Пошли — влево.

Мишель обменял три тысячи занятых у Ольги долларов на разноцветные — черные, зеленые, розовые — фишки. Он не сел сразу за стол — походил, посмотрел, где какая идет игра. Он искал место, которому сегодня благоволит фортуна. Есть такие.

Пожалуй, здесь...

Стол был лоховский — сразу, по игрокам и ставкам, видно, но он Мишелю понравился.

Он сел, быстро разбросав по номерам фишки.

Ольга с удивлением наблюдала за Мишелем, который чувствовал себя здесь совершенно как дома. Как у нее дома. Потому что как он чувствует себя у себя дома, она не знала.

— Сплит!.. Каре!.. — зазвучали какие-то мудреные заклинания.

Дилер крутнул барабан, по которому запрыгал, заскакал, закрутился шарик.

Игроки смотрели на него напряженно, во все глаза, что-то шепча, хрустя пальцами и шумно сглатывая слюну. Мишель-Герхард-фон-Штольц на стол вовсе не глядел — он лениво осматривался вокруг...

Нет, это не Монако и даже не Монте-Карло, это гораздо хуже. Интерьеры... Столы... Все новенькое, с иголочки, все блестит и пахнет свежим лаком. Будто в «Макдональдс» зашел! Наверное, новизна здесь считается признаком хорошего тона и свидетельством богатства. Хотя все строго наоборот! Хорошие столы — стопятидесятилетние столы, за которыми играли еще Габсбурги, — за ними себя ощущаешь по-иному. А здесь... просто забегаловка какая-то!.. А уж публика... Как здесь можно играть приличному господину... Ни за что бы сюда не пришел, когда бы не крайняя необходимость...

Шарик начал замедлять ход. И Мишель, казалось, не глядя на него, вдруг небрежно бросил на один из секторов фишки, сказав:

— Вуазан.

— Ставки сделаны, господа...

Шарик остановился... И дилер пододвинул Мишелю гору фишек. Что тот, кажется, воспринял как нечто само собой разумеющееся.

— Мы выиграли — да? — азартно спросила Ольга. Разве это выигрыш...

Мишель бросил фишки на зеро-шпиль.

И снова выиграл.

Подле стола стали останавливаться болеющие зеваки.

— А можно я... можно — мне? — зашептала Ольга, дергая Мишеля за рукав. И глаза ее горячечно заблестели.

Мишель пододвинул ей несколько фишек.

— Куда, на какой номер ставить? — с видом заговорщицы спросила Ольга.

— На какой хочешь, — улыбнулся Мишель, — но если желаешь выиграть, ставь туда, куда я.

И тут же негромко, но так, что все услышали, сказал:

— Комплит, — бросив на один из номеров все имеющиеся у него фишки.

И Ольга поставила туда же.

Дилер раскрутил барабан. Мишель с интересом наблюдал за Ольгой, которая, приоткрыв рот, следила за шариком, словно желая его пришпилить к нужной цифре. Раскрасневшаяся, с блестящими от азарта глазами, она была прелестна!

Шарик остановился.

Над столом повисла гробовая тишина.

Ей бы хорошего косметолога и парикмахера, да достойную, не фабрики «Большевичка», одежду... — размышлял Мишель.

— К-ха!.. — сказав кто-то, — К-ха, к-ха!..

А?.. Что?..

Все, выпучив глаза, смотрели на господина в белом костюме, который только что сорвал банк, взяв максимально возможную ставку!

— Мы выиграли, да? — с надеждой спросила Ольга.

— Кажется — да, — ответил Мишель.

— Много? — горячим шепотом спросила Ольга. — Сколько?

— Так — пустяки. Что-то около сорока тысяч.

У Ольги аж дыхание перехватило.

— Долларов?!! — тихо ахнула она.

— Ну не рублей же...

— Ухты!..

— Я же говорил тебе — я никогда не проигрываю, — скромно напомнил ей Мишель. — Я везучий человек.

— Очень? — игриво улыбнулась, повиснув на его руке и глядя на него огромными, полными любви глазами, Ольга.

— Нет, — серьезно ответил ей Мишель. — Не очень, а — очень-очень-очень!..

До полуночи Мишель-Гёрхард-фон-Штольц выиграл еще что-то около пятисот тысяч, долларов... естественно. И их же проиграл...

Вначале ему «пёрло», и он сгребал к себе горы фишек. Уже не там, не в «лоховском» зале, а в VIP, где минимальные ставки начинались со «штуки» — ну то есть с тысячи долларов.

Он легко и непринужденно, не меняя выражения липа, выигрывал и красиво, глазом не моргнув, — проигрывал. Он был великолепен! Просто ему «не попёрло». Он поставил на комплит номеров и проиграл. Потом на комплит сикслайнов и вновь проиграл. Потом на орфа-лайнс — и тоже. Но, конечно, это были временные неудачи, потому что ему всегда везло. Очень. Вернее — очень-очень!

— Зеро-шпиль.

Мимо!