Чтение 11–й страницы книги ~Золотой вепрь~

Кирсьен и девушка переглянулись. Неужели и вправду неприятности начались? Тогда что там с Антоло? Даже думать не хочется.

– Где колодец, ты помнишь? – вполголоса проговорила Цветочек.

– Помню, – кивнул молодой человек. И почему-то спросил: – Тебя в самом деле Торкой зовут?

– Торка! – хмыкнула она. – Как бы не так. Тятька постарался. Торкатла – мое имя.

Несмотря на серьезность ситуации, Кир усмехнулся. Ну, не вязалось строгое имя с ее облупленным носом и постоянной тягой плести веночки. Вот лет через тридцать будет она и впрямь Торкатлой, нарожает целый выводок детей – больше, чем у Одберга, – будет пилить мужа или сразу бить его скалкой промеж глаз, когда тот вернется из трактира навеселе. Если, конечно, она проживет эти тридцать лет. Война обычно не спрашивает, а берет свое без разрешения.

– Что ржешь? – нахмурилась девушка. – Я тебе…

– Я не над тобой, – заверил ее Кир, хватая прислоненную к стене метлу. – Вспомнил, как с Мелким на палках дрались…

Быстрым движением он освободил держак лопаты от прутьев, перехватил поудобнее. Если стража у Медренского не полные дураки, то к черному ходу они тоже должны послать кого-нибудь. Цветочек кивнула с пониманием, цапнула забытый на столе нож.

Их правда ждали во дворе. Двое стражников с алебардами и седоватый наемник в бригантине. Киру показались знакомыми его крысиное лицо и маленькие красные глазки. Кажется, человек из банды Черепа. Ой, как плохо…

Медренцы увидеть беглецов не ожидали. Или не ожидали увидеть так скоро. Несколько упущенных мгновений стоили им успеха в схватке. Кир длинным выпадом ткнул черенком от метлы под ложечку правому стражнику, треснул по шее левого. Едва успел отбить в сторону меч седоватого. Но ведь успел же!

Сзади, в доме, раздался грохот и громкие крики. Похоже, дверь просто сорвали с петель.

– Бежим! – Цветочек наклонилась над скорчившимся и растирающим шею стражником. Взмахнула ножом.

Кир и наемник застыли друг напротив друга. «Если он и впрямь из людей Черепа, – подумал молодой человек, – должен помнить ту дуэль на берегу Арамеллы. Опасается? Похож. Считает меня колдуном? Сейчас проверим…»

Тьялец поднял левую руку и выкрикнул первые слова, пришедшие ему на ум. Даже не слова, а какую-то небывалую тарабарщину:

– Барабамба! Кадурро! Бульк!

Наемник втянул голову в плечи и попытался отскочить. Видно, ожидал молнии с неба. Но взамен небесного огня вздулась мутным грибом дождевая вода из бочки, стоящей у стены. Поднялась вровень с коньком двухэтажного дома и обрушилась на седого. Кир успел заметить его округлившиеся глаза и подумал, что сам удивлен не меньше. Невелико счастье быть волшебником, когда не умеешь управлять своим даром, а если и выходит что-то, то результат никогда не предугадаешь…

Некогда раздумывать, господин т’Кирсьен делла Тарн!

Парень с размаху ударил ногой в лицо ворочавшегося посреди грязной лужи наемника. Мельком глянул на стражников. Оба не подавали признаков жизни.

– Быстрее! – Цветочек махала рукой уже от калитки. На лезвии длинного кухонного ножа застыли крупные алые капли.

Они припустили по переулку. Свернули за угол, выбегая на более широкую улицу. Прохожий в одежде мастерового попытался задержать Кира, растопырив руки, но молодой человек без всякой жалости свалил его ударом палки.

Краем сознания тьялец не переставал удивляться, как лихо девушка разбирается в хитросплетении медренских улочек и переулков. Сам бы он уже давно заблудился.

Позади топали сапоги. Кто-то громко орал: «Держи вора!»

Где же этот колодец?

Щелкнула тетива. Арбалет? Похоже.

Ой, как плохо…

Остается надеяться, что перезарядить на бегу не получится.

– Сюда! – Цветочек нырнула в неприметный, заросший крапивой проем между домами.

Почему у нее такое лицо? Побелевшее, губы сжаты.

– За мной…

Шипя от жгучих укусов крапивы, Кир не выбежал, а вывалился на пустырь, который и не узнал бы при дневном свете. Сруб колодца почти не виден из-за буйной травы. Лопухи,репейник, все та же вездесущая крапива.

Девушка первая подбежала к замшелым бревнам, оперлась рукой о верхний венец.

Глухо застонала.

Бывший лейтенант заметил торчащий из ее спины – три пальца выше левой лопатки – болт. Значит, не промазал арбалетчик! Вот сволочь!

– Лезь… – В уголке рта Торкатлы вздулся розовый пузырь. Вздулся и лопнул.

У Кира похолодело сердце. Признак хуже некуда. Наверняка легкое пробито. Хоть бы краешек, хоть бы чуть-чуть…

– Ты как? – Парень тронул разведчицу за локоть.

– Лезь быстрее, – сипло проговорила она. Чувствовалось, что держится из последних сил.

– Ты первая!

– Я не смогу.

– Сможешь! Быстрее!

Она с трудом перебросила ногу через край сруба и вдруг застонала и свалилась прямо в черную, дышащую холодом пасть колодца.

Помянув ледяных демонов Преисподней, Кир бросился за ней.

Глава 8

Когда серый рассвет несмело заглянул в забранное решетками окно, проделанное на одном уровне с брусчаткой внутреннего двора, Антоло почувствовал, что сходит с умаот боли. Все его невзгоды и лишения – сломанная в детстве ключица, колотая рана предплечья в студенческие годы, гудящие от усталости мышцы во время забегов под командованием сержанта Дыкала, ушибы и синяки, полученные от крестьян в лесной тельбийской деревушке, – казались милыми забавами, невинными играми, подобно схваткам на деревянных мечах. Теперь же пришло время испытать настоящую боль.

Нет, его не жгли огнем, не вырывали ногти и не поднимали на дыбу, хотя Джакомо-Череп, нет-нет да и потирающий украдкой промежность, щедро обещал все эти забавы, а к ним еще «каматийского ослика» и «давилку» для головы. Несколько зуботычин, полученных во время допроса, не в счет. Появившийся надменный и высокомерный барон Фальм приказал устроить пойманному шпиону «аиста».

Почему шпиону? Да потому, что Лейна, совершенно ошалевшая от испуга, выложила все еще до того, как бесчувственного студента, оглушенного бритоголовым наемником, оттащили в пыточную. В нее вообще словно демон вселился. Кричала, что она не виновата, что ее заставили. Вспомнила и Черного Шипа, и свою «пришибленную», как она сказала, сестренку Торку, связавшуюся с врагами Медрена и Тельбии. Сказала, мол, белобрысый подлец (не сразу Антоло понял, что речь идет о нем) проник в особняк его светлостис гнусной целью. Когда ее спросили, с какой именно, сразу и не нашлась, что ответить, но потом снова затарахтела без умолку: выведать главный военный секрет Медрена и выдать имперским завоевателям, убить его светлость, убить господина барона, убить капитана т’Вергела дель Таррано, убить господина Джакомо, убить наследника, егосветлость, молодого хозяина Халльберна…

Антоло даже поразился, какой он страшный человек, оказывается. Ночной кошмар, хуже брухи. Хладнокровный убийца, руки по локоть в крови.

Вот чем-чем, а хладнокровием Антоло не мог похвастаться. Он отчаянно трусил. Неужели жизнь была чересчур снисходительна к молодому табальцу? Нет. Двадцать два года,а он уже и в тюрьме побывал, и в армии. Дезертировал, записался в наемники, штурмовал замок местного ландграфа, вызвался идти лазутчиком в осажденный город… Его били нещадно, от души, от всего сердца, стараясь зацепить побольнее. И он бил. Бил, поскольку не привык оставаться в долгу. Бил, не задумываясь о последствиях. Хотя, кажется, не убил никого.

И все же боль Антоло знал и терпеть умел. Так чего же боялся сейчас?

Скорее всего, того, что полностью находился во власти врагов, и надежды на помощь не было. Они могли его убивать медленно или убивать быстро, калечить… Могли простоглумиться. Уж способов, как унизить человека до такой степени, что сам захочет умереть, человечество выдумало предостаточно. И если Джакомо-Череп казался при всей своей грубости и показной жестокости все же простым и понятным, как может быть понятен охочий до мяса дикий кот, то, заглянув в глаза барона Фальма, Антоло ужаснулся.Он понял, что именно пыталась втолковать ему Лейна. Во взгляде барона не читалась душа. Только холод и пустота. Даже не глаза зверя. В одной из книг студент читал об опытах айшасианского ученого, пытавшегося оживить каменную статую. Вот если бы ему удалось достичь успеха, глаза каменного истукана должны были бы, по мнению табальца, выглядеть именно так.

Холодный пот побежал между лопатками Антоло, когда цепкие пальцы господина барона запрокинули ему голову, вцепившись в волосы.

– А еще он про наследника Халльберна выспрашивал! – не замедлила подбавить масла в огонь Лейна.

Вот дура девка! Думает, что выгораживает себя, выкладывая всю правду. Нет, ты же себя еще больше топишь. Помогала страшному врагу Медрена? Помогала. Не прибежала, не выдала кому-то из охраны, да хоть и своему жениху-сержанту? Нет. Значит, пособничала врагу. А это по закону военного времени в любой стране карается поспешно и неотвратимо. И уж тем более в Медрене, так восторженно защищающем своего владыку. Да это счастье будет, если ландграф прикажет просто повесить ее или отрубить голову. Ведь может собрать толпу на площади и объявить: «Так, мол, и так, дорогие мои верноподданные. Перед вами предательница, помогавшая злобным имперцам, жаждущим под стенами города вашей крови, вашего серебра, ваших женщин…» Воодушевленная речью толпа любого на кусочки порвет. Уж что такое гнев толпы, Антоло знал не понаслышке. Сколько времени прошло, а до сих пор ребра побаливали!

Для себя же парень решил – отвечать на вопросы не будет.

Врать и выгораживать себя – глупо. Тот, кто считает врагов легковерными простачками, дурак втройне. Это в сказках герою удается обвести вокруг пальца злобных чародеев и королей, а жизнь гораздо сложнее. Она ведет жесткий отбор. Доверчивые и недалекие правителями не становятся.

Правду говорить тем более бессмысленно. Кто он такой, и так понятно, а подробности никого не волнуют. Конец известен хоть так, хоть этак. Тем более выдавать соратников как-то, мягко говоря, нехорошо. Даже если из-за этого соратника загремел сперва в тюрьму, а потом в армию. Даже если соратник спит и видит, как бы ловчее вцепиться тебе в горло. Даже если, узнав о твоей смерти, он зажжет жертвенный огонь в храме и возблагодарит Триединого за ниспосланное ему удовлетворение. Пускай. Зато никто не обвинит его, Антоло из Да-Вильи, в предательстве.

Как говорил Желтый Гром, вольный кентавр из Великой Степи? «Я не жалею, что Антоло из Табалы встретился на моем пути. Это честь – иметь такого друга…» Что ж, ему не будет стыдно за эти слова! А бывшему гвардейцу Кирсьену и Цветочку-Торке не придется жалеть, что они отправились в Медрен с ним вместе. Хотя… Где они сейчас? Ведь Лейна выдала всех сразу и не задумалась, что же делает. Ведь ее семья пострадает от гнева ландграфа в первую очередь. Мать, отец, сестры… Подумала она об этом? Ох, вряд ли… Не об этом думала, а как бы себя выгородить, спастись любой ценой… Ну не уподобляться же ему перепуганной девчонке?

Поэтому Антоло гордо молчал. Точнее, это он надеялся, что гордо, а как оно выходило на самом деле, не знал. Может, со стороны он выглядел перепуганным, забитым, потерявшим дар речи от ужаса? Кто знает?

Фальм, нехорошо кривясь, задрал голову табальца и заглянул ему в глаза.

Во имя Триединого! Лучше с голодной брухой встретиться.

– Северянин, – процедил барон сквозь зубы.

– Он из банды Кулака, – в который уже раз пояснил Джакомо. – Я его помню.

– Неужели и вправду его светлость так нужен генералу дель Овиллу? – Барон потер переносицу.

Череп и окружающие его наемники выразили красноречивое недоумение – пожимали плечами, переглядывались, делали круглые глаза, словно сборище плохих актеров. Из помощников бритоголового при допросе присутствовали двое: один седоватый с крысиной мордочкой, одетый почему-то в мокрый бригантин, а второй невысокий, плешивый, с родимым пятном на правой скуле.

– А прижжем ему пятки, все сам и расскажет, – как бы между прочим предложил Крысюк.

– Можно один глаз выколоть, – с противной усмешкой прибавил Плешивый. И невинно пояснил: – Два-то ему ужо без надобности…

– Да? – задумался Фальм. – А стоит ли?

– Стоит-стоит! – в один голос заверили его наемники, уже предвкушая развлечение.

– И девку тоже прижечь, – прищурился, как кот на сметану, Плешивый. – А то и…

– Девку увести! – сказал как отрезал барон. – И глядите у меня!

Дважды повторять не пришлось. По вытянувшимся лицам Крысюка с товарищем Антоло понял, что ослушаются приказа они лишь в том случае, когда надумают оставить сей мирбыстро и безболезненно. А может быть, мучительно и долго. Это как повезет. Мелкому, можно сказать, еще повезло. Корд в пах. Мучился недолго.

Оставшись в пыточной лишь с Антоло и своим ближайшим помощником, Фальм оттолкнул пленника так, что тот стукнулся затылком о каменную кладку. Почти незаметным движением выхватил корд и располосовал на парне рубаху.

– Молчишь? Гордец!

Острие корда уткнулось табальцу в горло чуть пониже кадыка.

– Хочешь сказать, что не боишься? А ведь боишься…

Больше всего в этот миг Антоло хотелось сглотнуть. Ну, просто зудело внутри. Но он и вправду боялся, что перережет сам себе горло неосторожным движением.

– А это у тебя что? – Клинок двинулся ниже, к амулету, подаренному Желтым Громом. – Оберег? Как же так? Жрецы Триединого запрещают обереги? Или ты вероотступник?

Барон убрал корд и прикоснулся к сплетенной из волоса нитке.

Рявкнул, как ошпаренный кот.

Отдернул пальцы.

Его холеное лицо, украшенное остроконечной бородкой, перекосилось.

От чего?

От боли? От злости? От страха?

Похоже, от всего сразу.

Фальм тряс кистью, будто обжегся:

– Что это? Колдовство?

Антоло промолчал. Раз уж решил не отвечать на вопросы, нужно держаться. А то слово за слово… Он не почувствовал ничего. Да и не верил, что подарок кентавра имеет хоть малую волшебную силу. И все же… Может, искренность дарителя и впрямь наделила амулет какими-то способностями?

– Я сейчас его ковырну! – вызвался Череп.

Но барон жестом остановил его:

– Не трогай! Не твоего ума. Он сам все расскажет.

– Прикажете угли раздуть? – Похожая на оскал улыбка рассекла лицо наемника.

– Нет. «Аиста» ему сделаешь. Он нам невредимый пригодится больше, чем порченый…

– Как прикажете, ваша милость. – Джакомо развел руками, не скрывая разочарования. По всему выходило, пыток вроде некоего «аиста» он не любил.

Вскоре Антоло получил возможность строить предположения, почему именно. Скорее всего, Череп любил сам причинять боль. Ему нравилась власть над пытаемым, боль в глазах жертвы, стоны и мольбы о пощаде. То есть его стихией были угли, клинья, клещи, дыба и тому подобное. А дожидаться, когда подействует «аист», скучно и неинтересно.

Табальца сноровисто оттащили в каменную клетушку два на два шага, раздели, бесцеремонно уложили на кучу гнилой соломы вперемешку с нечистотами, накинули на шею ржавый железный ошейник, от которого тянулся странный прут с приспособлениями, похожими на кандалы. Ручные и ножные. Поначалу Антоло недоумевал: в чем же заключается пытка? Подумаешь, заковали! Небось, Желтому Грому в колодках да с его ростом приходилось куда как тяжелее! Поэтому за дальнейшими действиями наемников он наблюдал как бы со стороны – со здоровым любопытством, но не вмешиваясь и не препятствуя. А они, пользуясь покорностью жертвы, согнули ему ноги в коленях, плотно прижали к животу, закрепили в нижней паре железных обручей, потом то же сделали и с руками – согнули, прижали, заковали. Таким образом, Антоло оказался скрученным в «бублик». Емсиль, в последние месяцы учебы на подготовительном факультете уже видевший себя будущим медикусом, как-то обмолвился, что листал книгу по родовспоможению. Конечно, безпояснения профессоров он больше картинки смотрел. Так вот на одной из них было показано положение неродившегося младенца. Он потом всем друзьям хвастался, рассказывал, какой он умный, к каким фолиантам доступ имеет.

– Захочешь покаяться, покричишь, – бросил напоследок Джакомо, покидая застенок.

Антоло остался один. Наедине со своими мыслями.

Сперва он размышлял о судьбе Кира и Цветочка. Нет ничего хуже неизвестности, но, если бы их схватили, Джакомо не смолчал бы. Трудно удержаться и лишний раз не напомнить пленнику, что, мол, все твои дружки у нас в руках. Значит, или погибли оба, сопротивляясь, или сумели спастись. Что ж, в любом случае, можно сказать, повезло.

Потом в голову парню пришла здравая мысль – а был ли вообще смысл в их попытке что-то выведать в Медрене? Удалось ли им что-либо узнать? Или они попусту лишили отряд Кулака двух пар крепких рук? На эти вопросы нелегко дать однозначный ответ. Волшебные способности наследника Халльберна, несомненно, ключ к решению загадки. Недаром же и зловредный барон тоже им заинтересовался. Еще бы! Да все настоящие, нынешние и будущие правители этого мира отдали бы много, чтобы только заиметь возможность властвовать над умами подданных в прямом смысле, а не в одном лишь переносном…

Внезапно у Антоло зачесался кончик носа. Он потянулся рукой и не сумел достать. Кандалы сковывали подвижность конечностей, не давали двигаться телу и голове. Может, в этом и заключается пытка?

Зуд становился нестерпимым. Так часто бывает. Запретный плод всегда сладок. Чесаться, чихать, справлять нужду хочется больше всего именно тогда, когда нельзя.

В конце концов молодой человек выгнулся, вывернул немыслимым образом шею и потерся носом о грязный, затоптанный пол, покрытый скользкой от сырости соломой. Полегчало не слишком. Скорее, грязь по лицу размазал.

А через некоторое время – по аксамалианским меркам не больше часа[35] – начались настоящие мучения, по сравнению с которыми меркнет любая чесотка. Вначале свело мышцы поясницы и низа живота. Холодный пол и вдобавок неудобное положение, когда ни пошевелиться, ни перевернуться с боку на бок, ни размять затекшие мускулы… Равномерная ноющая боль сменилась короткими острыми судорогами, которые распространились на ягодицы, спину, грудь. Руки и ноги как будто кто-то выгрызал изнутри.

Теперь уже Антоло не мог размышлять и рассуждать, думать забыл, что обещал самому себе терпеть все до конца. Он позвал бы тюремщиков, но не сумел даже громко застонать – из горла вырывалось лишь жалкое блеяние.

Вместе со страданием в душу ворвался страх. Парень боялся, что про него забыли, что оставят умирать мучительной смертью… Представив свой труп – посиневший от холода, грязный, весь в прилипших вонючих соломинках, со скрюченными пальцами, почерневшими от недостаточного тока крови, – он взвыл и забился в оковах, тщетно стараясьразломать их. Железные прутья и полосы без труда выдержали его напор. Да они бы сдержали любого силача, если оценивать непредвзято.

Меж тем мука усиливалась. Теперь уже казалось, что кости сами собой покидают тело, выползают, разрывая мышцы и сухожилия.

Чтобы не сойти с ума, Антоло попытался думать о чем-то отвлеченном, рассчитывать в уме дома знаков и время прохождения через них небесных светил. Цифры прыгали, плясали, водили хороводы и играли в чехарду, но в руки не давались. Тогда он хотел сосчитать количество каменных блоков в стене, но из-за темноты не смог рассмотреть даже нижний ряд.

Из последних сил сопротивляясь накатывающемуся безумию, табалец на краткие промежутки впадал в грезы, неуверенно балансируя на грани яви и бреда.

В одном из таких видений он словно парил в воздухе на высоте птичьего полета, наблюдая стремительную атаку рассыпанного строя кентавров на ровные линии ощетинившейся пиками пехоты. В другом – великана (настоящего великана из Гронда, с белыми волосами, собранными в длинный хвост), несущего на плече бревно. В третьем сне блики пламени играли на морде и боках горбатого, клыкастого вепря… Почему? Да потому, что дикий кабан был отлит из чистого золота. Это парень знал совершенно точно, будто кто-то на ухо шепнул. Остальные картины смазались и смешались: атаки и отступления, осады и форсирование рек, сваленные кучами вдоль дорог трупы и шитые драгоценной нитью знамена победоносных армий…

Антоло не пытался запомнить, понимая, что это лишь бред, игра измученного болью разума. Постепенно он утратил ощущение окружающего мира и впал в забытье.

Поздний осенний рассвет вступил в свои права.

В блеклом небе над Медренским холмом мчались грязно-серые облака. Цеплялись косматым подбрюшьем за древки знамен, черные полотнища которых украшали серебряные медведи с графской короной в лапах.

– Хороший ветер, – мрачно изрекла Пустельга, поправляя удерживающую волосы повязку. – Эх, под парусом бы…

Кир с любопытством глянул на нее. Ставшие уже привычными, как старые добрые друзья, наемники не часто баловали его вот такими неожиданностями. На морячку Пустельгане похожа – да и во флоте Сасандры не привечали женщин на корабле. Может, она родом из провинции, имеющей выход к морю? На каматийку не похожа. Значит, Арун либо Уннара.

– Эх, не мог генерал… энтого… повременить денек-другой… – вздохнул Почечуй, оглаживая шестопер, висящий на поясе в ременной петле. – Глядишь, жемля… энтого… подшохла бы.

– Станет генерал тебя, старого, дожидаться! – гулко хохотнул Бучило.

– Ражве… энтого… во мне дело? – округлил глаза Почечуй.

– Само собой, не в тебе, – веско проговорил Мудрец. Он стоял чуть ссутулившись, уложив длинный меч на плечи, словно коромысло. – Забыл, что твой товарищ в плену? Тыбудешь дожидаться, чтобы посуху в атаку пойти, а ему там, может быть, пальцы по одному клещами откусывают.

– Студент, что ли? – ляпнул пучеглазый Клоп. – Какой он свой? В банде-то всего ничего…

И тут же схлопотал подзатыльник от Почечуя.

– Шам-то ты давно… энтого… у наш в отряде?

– Братство наемных воинов крепче кровного, – назидательно проговорил уже вполне выздоровевший, но все еще бледный Ормо Коготок. – «Уложение Альберигго» читатьнадо.

– Так он, поди, неграмотный, – подмигнул Бучило.

– Кто? Я? – задохнулся от возмущения Клоп.

– Тогда… энтого… жа яжиком шледи, – подвел итог воспитательной беседы коморник. – Не шопляк ведь, а рашшуждаешь… энтого…

Кирсьен слушал их перебранку краем уха, неотрывно наблюдая за одноруким кондотьером. Кулак в свою очередь внимательно следил за перемещением сасандрийских войск,начавших в это утро штурм Медрена.

Пятая пехотная «Непобедимая» армия сжала тиски вокруг непокорного города. Генерал Риттельн дель Овилл решился на приступ, который обещал быть успешным при почти шестикратном превосходстве в силе. Нынешней ночью четвертый пехотный полк под командованием господина т’Арриго делла Куррадо перебросили на плотах и надутых бурдюках через Ивицу. Сегодня им предстоит плыть обратно, но уже не выше по течению, а к скалистому подножью холма, сбегающему от стен Медрена к воде. Мудрец назвал их смертниками. Не важно, что частокол, защищающий город со стороны Ивицы, ниже и подновлялся заметно реже. Важно, что для лучников и арбалетчиков медленно преодолевающие стремнину солдаты будут отличной мишенью. А уж сбросить камень на голову усталому, вымокшему вояке, карабкающемуся по крутому склону, способен не только любой ополченец, но и каждая старуха Медрена.

По замыслу дель Овилла, когда медренцы окончательно уверуют в атаку с берега, на приступ пойдет второй пехотный полк господина полковника Верго дель Паццо, усиленный бандами Меуччо-Щеголька и Роллона-Желвака. Двигаясь в составе ротных колонн они должны будут подобраться к валу, забросать ров заранее заготовленными вязанками хвороста, приставить лестницы и обрушиться всей мощью на защитников крепости. При этом к единственным воротам подтянут недавно сделанный таран, сюда же стянут две роты арбалетчиков из третьего пехотного полка господина Джанотто делла Нутто, напыщенного и самодовольного хлыща.

Остальные роты третьего полка генерал оставил в резерве – прикрывать обоз и в случае чего защитить тыл атакующих. Он может быть брошен в бой только в том случае, если чаша весов, определяющих воинский успех сражения, зависнет – ни туда ни сюда.

Ветер шевелил отросшую за время войны бороду Кулака. Как пояснил Киру Мудрец, это одно из суеверий кондотьера. Во время военных действий бороду он не подстригал и даже не подравнивал. Внешне предводитель наемников казался невозмутимым. Он умел сохранять спокойствие (показное, по крайней мере) в самых опасных передрягах. Тьялец видел его потерявшим рассудок от ярости всего один раз – во время допроса у ландграфа Медренского. И вот теперь вновь предстоял визит к его светлости, и вежливостью или доброй волей от будущей встречи и не пахло.

Когда вчерашним утром Кир выбрался к лагерю банды, волоча на плече истекающую кровью Торку, в ставке генерала дель Овилла уже было принято решение о штурме, определена диспозиция, произведен расчет времени и согласовано взаимодействие между отдельными воинскими подразделениями. Кулак выслушал молодого человека не проронивни слова. Задумался, сжав по обыкновению бороду в горсти. Потом о чем-то коротко посовещался с Ормо, Мудрецом и Пустельгой и ушел.

Вернувшись, кондотьер объявил перед строем наемников, что на долю их банды выпала особая, наиболее ответственная задача – пробраться через потайной ход в осажденный город, с боем (лучше, конечно, без боя, но это уж как получится…) прорваться в особняк ландграфа и пленить его. Само собой, вся банда – больше ста человек – не годилась для секретного прорыва, нужно было отобрать двадцать лучших. Хорошо бы – добровольцев.

Желающих нашлось много. Поэтому кондотьер и его лейтенанты устроили самый строгий отбор. Взяли всех, кто ходил к замку ландграфа, – Мудреца и Белого, Пустельгу и Кира, Бучило и Клопа. Хотели уговорить остаться в лагере старого Почечуя, но дед так расшумелся, что кондотьер махнул рукой – пускай тоже идет, а если что случится, сам виноват. Из остававшихся с Коготком взяли Лопату и Кольцо, встречавших отряд, широкоплечего барнца по кличке Комель, мьельца Витторино, вельзийца Куста, а с ними еще полдюжины бойцов. Ну, и самого Ормо, конечно, куда же без лейтенанта?

Как сказал Кулак, дело выходило двойной важности: во-первых, стереть пятно с чести отряда, бесславно провалившего предыдущее задание, а во-вторых, выручить товарища, то бишь Антоло. Если, конечно, он еще живой.

Своим товарищем зловредного студента Кир не считал и мог с уверенностью сказать – никогда не будет считать. Наверняка, тот поплатился за глупость и беспечность. А еще вероятнее, полез на рожон. С его-то норовом! Но и оставлять табальца в лапах барона Фальма и Джакомо-Черепа не хотел. Нечего перекладывать на чужие плечи работу, которую с радостью выполнил бы сам. Свернуть шею студенту – давнишняя мечта Кирсьена делла Тарна, и он ее осуществит, несмотря ни на что…

Утром к двум важностям, ради которых Кулак согласился на отчаянный поступок, добавилась третья. Цветочек, урожденная Торкатла, умерла.

Ей не сумел помочь никто. Ни Мудрец, перетряхнувший все свои запасы трав – зверобой и щерицу, сушеную ежевику и полынь. Ни войсковой лекарь, которого кондотьер вытребовал у генерала-коморника дель Саджо. Ни Емсиль, приведенный по просьбе Ормо Коготка. Болт застрял в легком, да еще и затронул какую-то жилу. Девушка умерла от внутреннего кровотечения, не дотянув одной стражи до рассвета.

Нет, наемники не плакали и не скорбели напоказ. Им слишком часто приходилось хоронить павших товарищей. Но те, как правило, были здоровыми мужиками, которые знали, на что шли. А тут… Мудрец и Бучило сопели, сжав кулаки, Пустельга отводила глаза, Почечуй, относившийся к девушке как к дочери или внучке, молча по-стариковски жевал губами, потом отвернулся, и плечи его предательски задрожали. А Кир поклялся про себя, что убьет самое меньшее десяток медренцев из стражи его светлости, будь он проклят!

Издалека донесся звук боевой трубы.

Та-та! Та-та! Та-та-та!

Или «Вперед, вперед, в атаку!»

Сигнал простой и понятный любому сасандрийскому военному от главнокомандующего до последнего новобранца.

Излучина реки скрывала вступивших в воду солдат четвертого пехотного, но Кир живо представил себе, как от зарослей очерета отделились неуклюжие четырехугольники плотов. Солдаты упирались шестами в дно, преодолевая сильное течение. Рядом, цепляясь за наполненные воздухом кожаные мешки, плыли те, кому мест на плотах не досталось. Пехотинцы не брали с собой щиты и копья, они будут лишь мешать переправе и подъему по крутому склону. Только легкие панцири из воловьих шкур и мечи из дрянного железа, которое гнется от удара и почти не держит заточку.

На башнях Медрена, обращенных к Ивице, замелькали черные точки. Потом раздался тревожный гул сигнального рога.

– Шейчаш начнетша… – Почечуй приосанился, в который раз поправил шестопер.

Еще бы не начаться!

Со стен и башен Медрена полетели стрелы и арбалетные болты. Медленно и как бы нехотя поднялся камень, запущенный из баллисты. Достигнув высшей точки полета, он замер на мгновение и обрушился вниз, поднимая столб воды шагов на десять левее крайнего плота.

– Косорукие и косоглазые! – Пустельга охарактеризовала медренских наводчиков как всегда коротко и точно.

– Да пускай мажут… – задумчиво отозвался Мудрец. – Нам что, хуже делают?