Чтение 20–й страницы книги ~Золотой вепрь~

Кирсьен вначале услышал изменение в монотонном гомоне толпы. Резкие отрывистые вскрики. Щелчки плети. Визгливое ржание лошади, получившей ни за что ни про что по крупу.

А уж потом он увидел кавалериста.

Молодой парень. Пожалуй, не старше его самого. Русые волосы слиплись от пота, грязи, дождя. На щеке запеклась корочка крови, на лбу – грязь, словно в лицо кто-то пригоршню жижи из-под ног метнул. Металлический нагрудник погнут, а рукав форменного мундира наполовину оторван и сквозь прореху проглядывает нательная рубаха.

Всадник выкрикивал слова, неразличимые за шумом толпы. Но, судя по искаженному лицу, это были ругательства. А еще он размахивал плетью. И не просто размахивал, а вовсю охаживал всех, кто попадался на его пути. Конь так конь, человек так человек.

– Что за хрень? – вскинулся Витторино.

– Швихнулся… энтого… ш перпугу! – открыл щербатый рот коморник.

– Вот всадить бы из самострела… – задумчиво протянул Лопата.

А Кир, не раздумывая слишком долго, бросился вперед. Проскочил перед раздутыми ноздрями крепкого вороного коня, оттолкнулся рукой от оглобли соседней телеги, запрыгнул на следующую, вызвав недовольный крик дородной бабищи, окруженной целым выводком детишек мал мала меньше.

Не обращая внимания на сыпавшиеся в спину проклятия, он растолкал облепившее еще один воз семейство. В последнем, отчаянном и злом прыжке выхватил меч.

Плеть ударилась о лезвие клинка и соскользнула в грязь обессиленной змейкой.

Кавалерист будто и не заметил этого, продолжая размахивать короткой рукоятью.

Левой рукой Кир схватил его коня под уздцы, толкнул от себя, осаживая измученное животное. Заорал:

– Стоять! Стоять, дурень!

Русоволосый дернулся, рука его замерла на взлете. Несколько мгновений тонкие губы кривились так, что судорога пробегала по давно небритой щеке. Потом он выплюнул:

– Прочь с дороги, мразь!

Кровь бросилась тьяльцу в виски.

– Это я-то мразь?!

Его клинок рванулся вперед, скользнул вверх по нагруднику всадника и замер в опасной близости от кадыка.

– А ну руки! – воскликнул Кирсьен, упреждая движение конника, который потянулся к висевшему на боку мечу.

– Ты как смеешь? – задохнулся русый. – С дороги! Я – лейтенант Жоррес дель Прано! Четвертый пехотный полк одиннадцатой армии!

– А я – лейтенант Кирсьен делла Тарн, гвардия Аксамалы! – непонятно зачем выкрикнул тьялец. Офицером гвардии он давно перестал себя ощущать. Равно как и позабыл одворянстве. Но сейчас наглого выскочку следовало ошеломить, сбить с настроя: я – начальник, ты – дурак. Слишком это знакомо. Пренебрежительное отношение к простонародью, излишне завышенная самооценка, восхищение военными в общем и офицерским корпусом в частности.

– Как?.. – У пехотного лейтенанта отвалилась челюсть. Еще чуть-чуть и он порезался бы о меч Кира.

– Молча!

Русый кивнул. Потом вдруг лицо его озарилось радостной догадкой.

– Гвардия здесь? Нам пришла подмога?

– Нет! – жестко ответил Кир. – Гвардии больше нет. Слышал, что в Аксамале вышло?

Лейтенант затряс головой:

– Нет. Не верю. Не может быть. – И без всякой связи с предыдущими словами воскликнул: – Нам нужна помощь. Армия разбита. Мы не смогли удержать проклятых карликов. Они – звери… Жестокие, беспощадные звери, алчущие нашей крови. Помоги мне, гвардеец! Со мной обоз с ранеными.

Его сетования на жестокость дроу выглядели так жалко, что Кир почувствовал презрение.

– Подождете! Здесь все спасаются! Чем вы лучше других? – Он махнул рукой в сторону прислушивающихся к их разговору беженцев.

– Мы сражались за них! – запальчиво воскликнул дель Прано.

– Дерьмово сражались, сынок! – сурово прозвучало у Кира за спиной.

Парень обернулся.

Бледный, как смерть, Кулак опирался железной рукой на переднюю луку. На здоровую левую он намотал поводья. Глаза кондотьера полыхали недобрым огнем. А в уголке рта запеклась кровь.

– Как ты смеешь? Да мы… Да у нас… С нами сам генерал Андруччо делла Робберо! – пискнул лейтенант.

– И что с того? – пошевелил Кулак седой косматой бровью. – Где ваша армия?

– Армия разбита! А генерал…

– Разве твой генерал не бежит вместе с прочими трусами?

– Ты как смеешь?!

– Заткнись лучше, сопляк, – беззлобно посоветовал Лопата. Он подошел, стал у правого стремени кондотьера, придерживая на сгибе локтя заряженный самострел.

– У вас был выбор, – сурово продолжал Кулак. – Вы могли умереть, но не отступить. Это страшно, но это – путь чести. Вы могли, отступая, помочь спасаться всем этим людям, защитить которых не сумели. Это – путь искупления. Но вы предпочли позорно бежать, спасая свои шкуры, разгоняя простых людей плетками. Конечно, они же не из рода делла Робберо или дель Прано! Чернь. Быдло. Грязь под ногами. И это – путь презрения.

– Неправда… – проблеял офицер.

– Правда!

– Генерал не мог сражаться!

– Ему не надо сражаться. Он должен командовать. И напоминать офицерам и солдатам о присяге. Он не захотел. Или не смог. Но это – одно и то же.

– Ты не имеешь права… Да кто ты такой? – Лейтенант едва не плакал. – Кто?!

– Я? – Кулак почти незаметно усмехнулся. Скорее даже, просто пошевелил усом. – Я – обычный кондотьер. Не знатный и не знаменитый.

– Наемник?

– Да. Но если хочешь нанять меня для охраны твоей драгоценной особы, вынужден тебя разочаровать – не выйдет. Я не наймусь к тебе даже за все деньги семьи дель Прано. Даже по личной просьбе твоего папеньки, господин лейтенант. Если не изменяет память, начальник стражи Аксамалы? Не так ли?

Русоволосый кивнул с недовольным видом:

– Отец не станет просить за меня. Мы в ссоре.

– Это ваше дело.

– Да. Это наше дело, – послушно повторил молодой офицер.

– Значит, занимайте очередь за всеми этими селянами, – подвел черту в разговоре кондотьер.

– Но генерал…

– Вот пусть он придет и попросит меня пропустить его перед стариками, женщинами и детьми. Тогда и поговорим.

Жоррес дель Прано молча развернул коня и, ссутулив плечи, шагом поехал прочь от переправы.

– Трусы! – Кир сплюнул под ноги.

– Не суди их слишком строго, Малыш, – устало проговорил кондотьер. – Дроу есть дроу. Чтобы противостоять им, нужно быть таким же злым, беспощадным и отчаянно храбрым. Граждане империи стали в последние годы слишком мягкотелы и слабы. И генералы, и лейтенанты, и солдаты… – Он вздохнул. – Не обижайся, хорошо?

– За что? – устало удивился Кир.

– За мягкотелых лейтенантов.

Предводитель наемников потянул повод, разворачивая коня. Жеребец заартачился, напуганный, скорее всего, царящей вокруг суетой. Задрал голову, показывая длинные зубы. Кондотьер ударил его шпорами, передернул трензель… и вдруг побелел и начал заваливаться набок.

Кирсьен бросился поддержать командира, но Лопата опередил его, подхватил под колено, выровнял в седле. Витторино подскочил с другой стороны, поддержал, взял коня под уздцы.

– Эй! Ты чего?

Кулак не отвечал. Смотрел на них невидящими глазами. На бороду стекла тоненькая алая струйка. Так его и довезли до сторожки – шагом, бережно поддерживая с двух сторон.

Глава 15

В воздухе ощутимо висело предчувствие беды.

Полосы облаков, подсвеченные закатным солнцем, мчались над кромкой далекого леса. Спешили туда, где угадывались в туманной дымке невидимые пики Туманных гор.

Серые воды реки рябили от мелких капель косого дождя, начавшегося ночью, слегка утихшего к обеду и вновь разошедшегося к исходу дня.

На левом берегу оставалось не больше десятка телег, и мужики рассчитывали перебраться дотемна. Особняком сгрудились армейские повозки – десяток, не больше. Их сопровождали человек пять измученных пехотинцев с перевязанными руками, ногами, головами. На передках тоже сидели легкораненые. Те, кому досталось сильнее, лежали вповалку на возах. Их даже никто не снимал на ночь. А зачем? Лишний раз раны теребить?

После крутого разговора с кондотьером солдаты не пытались силой прорваться на правый берег, не стремились и давить на жалость. Терпеливо ждали, когда иссякнет поток мирного населения.

Генерала наемники так и не увидели. Даже издали. То ли взаправду страдал от тяжелых ран и не вставал, то ли переоделся в солдатскую форму, чтобы не сразу убили, случись какая заваруха. Это предположение высказала Пустельга, относившаяся к армейскому командованию с еще большим презрением, чем Кулак.

Кондотьер отлеживался ночь и большую часть дня. Пил горячий настой шиповника и глухо ругался сквозь зубы. Антоло, как мог, пытался облегчить его страдания. Теперь уже стало очевидным – наконечник болта был подпилен и острый осколок теперь блуждает по телу наемника. А что он раньше добрался до легких, чем до сердца, лишь подарило седобородому лишние несколько дней жизни. И тем не менее студент понимал с отчаянной ясностью – Кулак обречен. Теперь ему не поможет даже самый лучший лекарь, изучавший медицину семь лет в университете и выдержавший десятичасовое противоборство с дюжиной профессоров на экзамене. Нужно было сразу извлекать из раны по возможности все куски, проверять ее чистоту, возможно, даже разрезать и вычистить.

Остальные наемники, сменяясь, чтобы хоть чуть-чуть обсохнуть и отогреться у костра, продолжали помогать на мосту. Крестьяне, перебравшись по непрочному мосту – ну,не был он рассчитан на такой поток, а потому начали разъезжаться бревна настила, шатались вбитые в глинистое дно сваи-опоры, – не всегда даже благодарили за подмогу. Просто нахлестывали вожжами замученных лошадок, стремясь убраться куда подальше. И как можно быстрее.

Люди и домашнее зверье уходили на юг, вызывая у студента навязчивое сравнение с перелетными птицами. Только гуси и утки возвращаются в привычные места по весне, а вот беженцы вернутся вряд ли. Если империя восстановит силы, сумеет показать свою мощь остроухим и убедить их оставить разбой, и то самое малое два поколения будут помнить кровавую войну, зверства и этот ужас отчаянного бегства.

Двух всадников, двигавшихся навстречу повозкам беженцев, Антоло заметил сразу. Слишком уж они выделялись. Так бросался бы в глаза кленовый лист, вздумай он полететь против ветра.

Тот, что ехал на буланом толстошеем коньке, кутался в длинный плащ. Из-под капюшона торчали только пышные, но вымокшие, а потому обвисшие усы. Его спутник, сидящий намышастом, высоконогом жеребце, капюшон сбросил на плечи. Капли дождя блестели в темных с проседью волосах. Никакого оружия на виду они не держали, но выглядели как люди, уверенные в себе и случайных встреч не опасающиеся.

Кулак тоже заметил странную пару.

– Подозрительные… – задумчиво пробормотал он, приподнимаясь так, чтобы сидеть ровно, опираясь спиной на бревенчатую стену. Фальчион, само собой, лежал поблизости от его левой руки.

– Чем подозрительные? – удивился Антоло. – Вроде бы, ничего особенного…

– Ты считаешь в порядке вещей ехать навстречу смерти, когда все бегут от нее? – одними уголками рта усмехнулся Кулак.

– Но мы тоже едем в ту сторону, а не в эту.

– Верно. Но, согласись, у нас есть очень важная цель.

– А вдруг у них тоже есть очень важная цель?

Кондотьер помолчал. Еще раз смерил взглядом незнакомцев. Сказал с уверенностью:

– Вот это мне и подозрительно. У обычных людей какая может быть цель в землях, кишмя кишащими злобными остроухими карликами? Ведь Фальм тоже стремится на север. Мы гонимся за ним. А они – нет. Или да? Или нельзя сказать с уверенностью? Тогда почему бы нам не предположить, что они его сообщники?

Табалец пожал плечами:

– Этого все равно не проверишь.

– Конечно, – кивнул седобородый. – Напрямую они не признаются ни за что. Но всегда можно разговорить проезжего человека. Или просто вынудить проявить истинную сущность. Попроси их подойти поговорить со мной.

Антоло подумал, что кондотьер становится чересчур подозрительным и в этом надо прежде всего винить тяжелый недуг, вцепившийся в него изнутри. Но пререкаться не стал – хоть в банде наемников не было такого жесткого подчинения командирам, как в армии Сасандры, дисциплина держалась скорее на дружбе и уважении, однако наглеть тоже не стоило. Отсохнут ноги, что ли, подойти к проезжим? Или язык – поговорить?

Он одернул видавшую виды куртку, которой разжился семь дней назад в маленьком городке – его жители вовсю выменивали мало-мальски ценные вещи на еду у беженцев и тут же продавали их всем желающим, нашлись бы деньги. Вот такие «падальщики войны», сказала Пустельга. А Почечуй возразил, что видал он падальщиков и пострашнее, грабящих и убивающих людей, сорванных с насиженных мест войной, обирающих их до нитки, а тут еще какой-то отголосок честности присутствует.

Два всадника медленно приближались. Коней они жалели – по раскисшей дороге даже легкая рысь утомляет животных. Вислоусый о чем-то неторопливо рассказывал, делая рукой смешные жесты, будто изображал птичий полет. Темноволосый, казалось бы, очень внимательно слушал товарища, но вместе с тем успевал следить и за приближающимся вооруженным человеком.

– Доброго вечера вам, почтенные! – окликнул их студент, оказавшись на расстоянии десятка шагов.

– И тебе того же! – откликнулся мужчина, сидящий на мышастом.

– Что, за проезд заплатить надо? – въедливо поинтересовался второй.

Табалец покачал головой:

– Зачем платить? Не надо…

– Но вы же мост охраняете?

– Да.

– И что, бесплатно?

Чем-то этот вислоусый сразу не понравился Антоло. Или привычкой задавать неприятные вопросы? Или тем, что даже не пытался скрыть звучащую в голосе неприязнь? Поэтому молодой человек ответил резко, даже зло:

– А не надо всех по себе мерить! – И тут же, не оставляя времени на возражения, прибавил: – Пойдемте к командиру! Он с вами говорить хочет.

– Вот как? Говорить хочет? – переспросил вислоусый. – А он не думает, хотим ли мы с ним говорить?

– А это его мало интересует! – Студент не собирался давать противному мужику спуску. – Вас радовать должно, что добром просит!

Глаза под капюшоном опасно сузились:

– Не чересчур ли? Не много на себя берете? Чтоб какая-то стража задрипанная… местечковая…

– Фра Розарио! – негромко окликнул его темноволосый, выглядевший почти как дворянин из-за тонких подкрученных усиков. – Фра Розарио! Это не стража.

– Не стража? – удивился тот. – А кто?

– Не знаю, – пожал плечами темноволосый. – Но мы можем пойти к их командиру и узнать.

– Усложняете, фра Иллам, – пожал плечами Розарио. – Неужели этот парнишка нам не расскажет?

– Напротив, упрощаю. У командира гораздо проще выяснить все, что нас интересует.

«На обычных путников не похожи, – подумал Антоло. – Очень мудрено разговаривают. И произношение, кажется, столичное, аксамальское. Может, Кулак и прав? Проверить их надо. Нет, точно надо. Обязательно…»

– Идете? – Он кивнул в сторону сторожки.

– Веди! – благосклонно согласился Иллам.

– А скажи-ка, воин, – проговорил фра Розарио, когда они уже преодолели половину пути от тракта до бревенчатой избушки. – Скажи-ка, не проезжал ли здесь один человечек?..

– Что за человечек? – угрюмо бросил Антоло. Вислоусый ему не нравился по-прежнему. Ни манера смотреть на собеседника, ни манера говорить, ни даже посадка в седле.

– Да такой. Мужчина. Благородной внешности. На вид чуток старше сорока. Волосы русые, с проседью. Бородка клинышком. Усы закручивает по-дворянски. В ухе серьга серебряная с синим камушком.

– С сапфиром, – негромко добавил фра Иллам.

– Нет. Не видел, – чистосердечно ответил студент.

– Точно? – прищурился Розарио.

– Точно! – вдруг окрысился табалец, хватаясь за меч. – Тут у нас за два дня едва не тысяча прошла. Я каждого запоминать должен? Ты б тогда, дядя, заранее меня предупредил. А еще лучше – сам подъехал бы вовремя и каждого осмотрел. Годится тебе такой ответ?

– Тише, тише… – примирительно произнес фра Иллам. – Понимаешь, парень, нам очень нужен этот человек…

– Ну, так и ищите его в Гоблане. Если он от дроу бежит, то уже проехал наш мост…

– Ты не понял, парень. – Темноволосый жестом остановил готового вспылить Розарио. – Наш человек должен ехать не на юг, а на север.

Антоло дернулся.

– Что?

– Да что слышал! – не преминул едко заметить Розарио.

– Это опасный человек. Завербованный Айшасой шпион. Он предал империю и всех честных граждан Сасандры, – пояснил Иллам.

– Его зовут не барон Фальм? – наугад спросил парень. Если задуматься, котолак тоже подходил под устное описание. Вот с серьгой и камешком студент мог ошибиться… Да нет! Серьга была. Точно. Вот какого цвета камень? Может быть, и сапфир.

– Нет, – уверенно ответил Иллам. – Его зовут не так.

– И он не такой дурак, чтобы называться своим настоящими именем, – скривился Розарио.

Женский визг, наполненный испугом, прервал их беседу. У переправы пронзительно заржал конь. Мгновением позже вступили резкие, злые мужские голоса.

Антоло обернулся.

У моста творилось неладное. Тяжело груженная повозка, опасно наклонившись, сползала в реку. Запряженный в нее саврасый конек судорожно дергался, но копыта скользили по мокрым бревнам. Несколько человек вцепились в оглобли – Кир, Лопата, Вензольо, Почечуй. Совместными усилиями им удалось слегка придержать телегу, но исход былвсе равно предрешен. Еще чуть-чуть, и повозка рухнет в мутную холодную воду, увлекая за собой и коня, и наемников, а главное, визжащую на горе пожитков молодицу и полдюжины вцепившихся в ее юбку детишек.

– Что такое? – удивленно пробормотал Иллам.

– Похоже, мост разваливается! – воскликнул Розарио и ударил коня каблуками.

«Тебе-то что за дело?» – хотел сказать Антоло, но опоздал – только хвост буланого перед носом мелькнул.

– Бегом, парень! – Темноволосый тоже пришпорил мышастого.

Табальцу ничего не оставалось, как броситься сломя голову за ним.

На бегу он видел, как Кольцо, сдернул с телеги мальчишку лет семи, отшвырнул его, как котенка, на берег. Схватил за штаны другого, дернул, но перепуганный насмерть малец держался за мамкину юбку, как утопающий за соломинку, и разжимать пальцев не хотел.

Откуда-то сбоку выскочил Тер-Ахар. Растолкал следопытов в гугелях, ошивавшихся здесь второй день, вместо того чтобы уйти подобру-поздорову. В два шага достиг берега и спрыгнул с откоса.

– Давай, давай, родимая!!! – орал Лопата, дергая левой рукой лошадь за недоуздок.

Кольцо, пытающийся расцепить визжащих мать и сына, ругался так, что уши сами собой в трубочку сворачивались.

– Ой, люди добрые! Спасите! Пропаду! Безлошадным останусь! – топтал собственную шапку бородатый мужик. Должно быть, хозяин коня и телеги.

«Жену с детьми ему, значит, не жалко», – отстраненно подумал студент, глядя, как Розарио прыгает прямо с седла на телегу и сгребает в охапку самых младших детей незадачливого бородача…

– А ну поддай, ребяты! – гаркнул Почечуй во весь голос.

– Еще чуток! – вторил ему Лопата.

Хоть фра Иллам скакал на коне, а табалец бежал, у повозки они оказались почти одновременно. Во всяком случае, схватились за чересседельник, столкнувшись пальцами.

– А ведь не падает уже… – выдохнул темноволосый в ухо бывшему студенту.