Чтение 16–й страницы книги ~Золотой вепрь~

– Да. А что? – Седой сержант еще больше ссутулился, будто ожидая подвоха в невинном вопросе.

– Вы знали кого-нибудь из наемников? Из банды Кулака?

Батя покачал головой. Дыкал пожал плечами. Сказал неохотно, кивая на Емсиля:

– Дык… Вот он лейтенанта ихнего лечил. Коготка… дык.

– Не знаю такого… – Буланый озадаченно покрутил головой. – Я хочу знать о судьбе Антоло из Да-Вильи…

– Что? – охнул Емсиль, подаваясь вперед.

– Дык… дезертировал Антоло, – пробормотал сержант. – Еще месяц назад. Почти.

Он прищурившись посмотрел на кентавра, почесал затылок:

– Дык… сдается мне, почтеннейший, что я… дык… это… видал тебя уже.

– Я – Желтый Гром из клана Быстрой Реки, – пояснил конечеловек. – Я связан с Антоло из Да-Вильи долгом чести.

– Эх! – Емсиль махнул рукой. – Дядька Дыкал! Антоло был в банде Кулака. Видал я его, когда Коготка лечил.

– И не сказал никому? – нахмурился сержант.

– Конечно, не сказал. Ему же по закону военного времени…

– Вот и молодец, что не сказал! – Дыкал неожиданно улыбнулся. – Война войной, а дружба дружбой. – Он подмигнул Бате, который в ответ развел руками.

– Значит, он живой? – Кентавр подошел так близко, что барнец ощущал резкий запах мокрой шерсти.

– Дней семь назад точно был. До штурма Медрена. Сейчас – не скажу. Много людей погибло.

– У Антоло из Да-Вильи был мой амулет. – Желтый Гром наклонился к человеку. – Колдовство слабое. Я не шаман, я – воин. Но амулет дал мне знать, что Антоло в беде. Я должен вернуть долг чести.

– Честь нашего брата – наша честь! – громко выкрикнул пегий. Остальные кентавры одобрительно загудели, застучали наконечниками копий о щиты. – Мы или поможем другу нашего брата, или отомстим за него!

Снова крики и стук железа по обшитому кожей дереву.

– Рады бы… дык… помочь, но сами не знаем ничего… – Дыкал вздохнул. – Видать, не судьба.

– Ничего! – ответил Желтый Гром. Церемонно приложил ладонь к сердцу. Раскланялся. Отряд конелюдей взял с места в рысь, огибая с двух сторон телегу.

Емсиль насчитал двадцать пять пар – то есть пятьдесят кентавров. Когда колонна скрылась за пеленой дождя, Дыкал снова потер затылок:

– Непростой у тебя друг. Далеко… дык… пойдет. Помяни мое слово.

– Если выживет, – сварливо добавил Батя.

И Емсиль не смог найти слов для возражений ни первому, ни второму.

Глава 11

Если раньше Антоло думал, что совсем мало удовольствия путешествовать верхом летом, в солнечную сухую погоду, то лишь сейчас понял, как был не прав. Скачка навстречу холодному косому дождю противнее во сто крат. Струйки воды сбегают за шиворот, руки мерзнут, промокает и не успевает высохнуть за краткий привал одежда.

И тем не менее остатки банды Кулака упрямо гнали коней на север. Сразу после взятия Медрена кондотьер расторг договор с генералом дель Овиллом. Новички – Антоло и Кирсьен – удивлялись сперва. До сих пор наемники где надо и не надо цитировали «Уложение Альберигго» – одна война, один хозяин и так далее. А тут вдруг взяли и сорвались, плюнув на присягу. Но коморник отряда Почечуй быстро растолковал молодым и неопытным, что присягали они не лично генералу, а империи, а коль его высокопревосходительство предал Сасандру, объявив себя правителем сопредельной земли, то и служить ему они не собираются.

А Кулак добавил пару слов позаковыристее, о том, что именно прорыв его банды в Медрен сыграл решающую роль в победе, но ему не только никто благодарности не объявил или денежного вознаграждения на выживших бойцов, но даже не позвали на военный совет, начавшийся сразу после переезда ставки генерала в город.

В самом деле, как рассказывали очевидцы (прежде всего кондотьеры Меуччо и Желвак), отчаянно сопротивляющиеся защитники Медрена ни с того ни с сего начали бежать со стен. Словно демонов увидели за спинами имперской пехоты. И уж тут-то не взял бы крепость только полный тупица. Отчего же храбрые, исполненные высочайшего боевого духа, пускай не всегда хорошо обученные, латники, стража и ополченцы сдались? Ведь они успешно противостояли шестикратно превосходящим силам противника и даже уничтожили четвертый пехотный полк, сведя это превосходство к четырехкратному? В армии болтали всякое, чего только не предполагали! Но наемники, сражавшиеся в резиденции ландграфа Вильяфа, и прежде всего Антоло с Киром, догадывались, в чем дело.

Наследник престола, мальчишка Халльберн, оказался носителем сильнейшего чародейского потенциала, что в совокупности со старинным амулетом, который его светлостьслучайно обнаружил в сокровищнице, дало неожиданную смесь чувств и эмоций окружающих. Необученный мальчик сумел превратить простых людей, живших в Медрене и съехавшихся туда из окрестных сел, в подлинных героев. И это без всяких магических формул, заклинаний, практики мысленного контроля силы и тому подобных изысков, обучаясь которым и становятся волшебниками. Просто честная и бесхитростная душа отвечала на постоянные нравоучения отца – вот, де, хорошо бы сплотиться всем, как один, в едином порыве противостоять врагам династии, доказать всей Тельбии, что самые лучшие люди живут в Медренском графстве. Какой же мальчик двенадцати лет не мечтает стать героем? А если еще героями будут все окружающие тебя люди, от няньки до капитана гвардии?

Жаль только, что барон Фальм тоже подобрался к решению загадки. Конечно, его не могло не заинтересовать повальное бесстрашие тельбийцев, их мужество и служение долгу – свойства в настоящие времена довольно редкие. Барон, скорее всего, наблюдал, размышлял и делал выводы. Уж если Антоло сумел догадаться! А проницательности у обортня-котолака не отнять…

Рука слуги, продавшегося с потрохами барону, которая сорвала медальон с шеи Халльберна, нарушила связь между мальчиком и амулетом. И медренцы, бившиеся до этого момента без страха и упрека, вдруг побежали. Считаные единицы сохранили верность мертвому уже ландграфу, но их в панике сбивали с ног и топтали бывшие соратники, в один миг перешедшие от яростного сопротивления к позорному бегству.

Нет худа без добра. Именно это спасло отряд Кулака от полного истребления. Капитан, командующий гарнизоном, снял со стен и бросил на освобождение особняка его светлости лучших воинов. Двери, которые Почечуй, Клоп, Витторино и Лопата запирали за собой и заваливали всяким хламом, не задержали бы надолго медренцев, горящих жаждойсправедливого возмездия. Но неожиданно они оказались в меньшинстве, вынуждены были защищаться или сложить оружие.

Антоло поправил капюшон плаща. Оглянулся.

Наследник Халльберн, или просто Халль, как теперь его называли в отряде, упрямо рысил рядом с Белым. Никто его не уговаривал и, упаси Триединый, не принуждал. Просто,когда те из наемников, кто еще держался на ногах, принялись собирать мертвецов и перевязывать раненых, он подошел к Кулаку, безошибочно определив в нем предводителя:

– Вы будете за ним гнаться?

Не было ни малейшей нужды объяснять, за кем это «за ним». Кондотьер, стоящий на коленях у тела Мудреца, молча кивнул.

– Я обещал его убить своими руками, – без обиняков заявил Халльберн.

– Это будет нелегко, – сказала Пустельга. Она выглядела не намного краше мертвецов – черные тени под глазами, побелевшая кожа, туго обтянувшая скулы. Видно, не один год они странствовали и сражались вместе, а вот теперь погиб Мелкий, да и Мудрец, чье мастерство фехтовальщика вызывало восхищение рядовых и офицеров не только в банде Кулака, пережил его на какой-то десяток дней. А все по вине одного и того же человека. Вернее, не человека.

– Я не боюсь, – твердо отвечал мальчик. – Я хочу и буду учиться убивать. Я уже много умею. Испытай меня! Меч, копье, корд, арбалет…

– Я не о том, – дернула щекой женщина.

– Барон задолжал слишком многим, – пояснил Кирсьен. – Кто здесь не хочет видеть его кровь на своем мече? – Тьялец обвел глазами присутствующих.

– Где-нибудь в другом месте поищи… – зло проворчал Бучило. Уж ему-то скорое удовлетворение от мести никак не грозило – шестопер Джакомо сломал бородатому северянину ногу. Хорошо еще, если хромать до конца жизни не будет.

– Да что… энтого… меч? – потер бороду Почечуй. – Я его, шволочь… энтого… проклятую, жубами грыжть… энтого… готов! Жубов только мало… – пожал плечами коморник, вызвав язвительную усмешку Пустельги..

Остальные закивали. Кое-кто взмахнул оружием. Оно и неудивительно – Антоло, хоть и считал себя всю жизнь человеком сугубо мирным, предпочитающим бесшабашное веселье суровому бою, тоже чувствовал такую ненависть к оборотню, что, если бы не предательская слабость в конечностях после пыточного приспособления, бросился бы в погоню хоть сейчас.

– Все равно! – упрямо сжал губы Халльберн. – Я хочу ехать с вами. Никто не знает, чей меч достанет проклятого убийцу. Так почему же не мой?

– Молодой… энтого… еще, – попытался урезонить мальчика коморник. – А в дороге, чай… энтого… не мед.

– Я не боюсь. Я езжу верхом!

– Цельный день? Да из дня в день, лопни мои глаза? – прищурился Кольцо.

– Ну и что? Я поеду! – Наследник топнул ногой. Упрямец! Но его упрямство – никто не решился бы возразить – происходило не от каприза избалованного ребенка, а от уверенности человека, в одночасье потерявшего всех родных и ставшего взрослым.

Зубоскал Кольцо открыл было рот, но ляпнуть глупость не успел.

– Пускай мальчик едет, – глухо проговорил Кулак. – Он имеет право. Не меньшее, чем любой из нас.

– Эх, не шправитша! – махнул рукой Почечуй.

– Справится! – жестко припечатал кондотьер. – Захочет отомстить – справится. А не сумеет, значит, не дано. Месть, мальчик, не каждому дается.

– Не зови меня мальчиком! – возмутился наследник.

– Ты теперь в моей банде. – Кондотьер поднялся, держась за простреленный бок. – Как хочу, так и буду звать. – Немножко подумал и добавил: – Но ты в чем-то прав. Ты заслужил, чтобы тебя не считали ребенком. Имя?

– Халльберн.

– Длинно! – покачала головой Пустельга.

– Да, длинно, – согласился кондотьер. – Халль – гораздо короче. Мы будем звать тебя Халль.

Почти день наемники потратили, чтоб похоронить павших.

Мудрец. Ормо Коготок. Куст. Серый. Комель. Волчок. Клоп. Джизло Рябой.

Раненых отправили в обоз, отсыпав лекарям изрядно серебра из отрядной казны.

Собирали коней. Укладывали вьюки. Прощались с теми, кто гнаться за котолаком не захотел. Месть – дело добровольное. Трудно ожидать самоотдачи от воина, поднятого в путь не жгущей сердце ненавистью, а приказом командира или ожиданием вознаграждения.

Ночь провели без сна, в раздумьях – куда мог направиться барон Фальм?

Уж очень много разных черт, каждая из которых принадлежала другому народу, он в себе совмещал. Лотанское произношение и вельсгундская бородка. Кольцо в ухе на фалессианский манер и широкий боевой пояс дорландцев. При этом барон называл своей родиной Итунию, но ранее был замечен в горах Тумана, где поставлял оружие восставшим против империи кланам дроу.

Почечуй считал, что Фальм мог проявить хитрость и попытаться запутать следы, сделав крюк до самых болот Южной Тельбии, чтобы сбить со следа возможную погоню. Пустельга довольно резонно возражала, что на погоню ему, скорее всего, начхать и сказать, куда отправится Фальм, попросту невозможно. Кулак доказывал, что барон сочтет свою миссию выполненной и рванет прямиком на запад. Отчитываться перед хозяевами. Ведь хозяева у него должны быть обязательно. Какого высокого полета ни была бы птица, а кто-то должен подсыпать зерно в кормушку. Белый, шипя и вставляя словечки на своем языке, утверждал, что барон Фальм отправится на север. Путь в Итунию короче всего через горы Тумана, а дроу его не только свободно пропустят, но и обеспечат почетный конвой, чтоб никто не помешал.

Спорили долго.

Вензольо даже предложил Антоло составить гороскоп.

Да! Именно Вензольо! Вот уж кого бывший студент не ожидал встретить на месте учиненного котолаком побоища, так это товарища по университету. Оказывается, Мудрец выловил его из воды. Полузахлебнувшегося и отчаявшегося. Когда плот, на котором десяток Дыкала переправлялся через Ивицу, перевернулся от прямого попадания камня, выпущенного медренской баллистой, не умеющего плавать каматийца подхватила стремнина и поволокла прямиком под обрывистый берег. Не утонул он чудом, но потерял оружие, шлем, калиги. Будучи вытащенным, обалдел от счастья и увязался следом за наемниками.

Прямо говоря, табалец предпочел бы видеть рядом с собой немногословного, но надежного и открытого Емсиля, чем хитрого и беспокойного Вензольо. Он не мог простить картавому каматийцу предательства: дружбы с попрошайками – Горбушкой, Мякишем и Чернухой. Но, по свидетельству Пустельги и Бучилы, дрался Вензольо достойно. Вначале алебардой, отобранной у городского стражника в самой первой стычке, а потом и коротким мечом. Даже заработал две легкие раны: плечо и колено. Эти по сути дела глубокие царапины он носил с гордостью, как знак того, что за спины новых товарищей не прятался.

Кулак поддался на уговоры каматийца и решил взять его собой. Все равно в полку его наверняка сочли убитым.

Но Антоло твердо пресекал попытки Вензольо выказать дружеское отношение. Например, приобнять за плечи. В Камате такой жест в порядке вещей, но северянину он кажется верхом панибратства, даже чем-то не вполне приличным. От совместных воспоминаний табалец тоже отказался. Нечего. Я сам по себе, ты сам по себе. Уж лучше я с бывшим гвардейцем Кирсьеном в разведку пойду, чем с тобой. Он хоть и числит меня во врагах, зато относится всегда ровно и одинаково, не предавал, не лебезил перед Горбушкой. Антоло так прямо и заявил. Это еще год назад он попытался бы намекнуть, испытывая неловкость от того, что говорит человеку правду в глаза. Жизнь отучила.

И гороскоп составлять отказался.

Зато всех в очередной раз удивил мальчишка – Халль.

Он заявил, что чувствует амулет. Каким образом – непонятно, да и ощущения свои он затруднялся описать. Как голубь чувствует родную голубятню? Как рыба возвращаетсяиз моря нереститься в реку, из которой уплыла мальком? Как опытный воин подставляет меч под вражеский клинок за полмгновения до удара? Просто чувствует, и все. Он и раньше всегда мог найти его в особняке. Это давно, когда отец еще разрешал иногда снимать серебряный медальон.

И в настоящее время амулет движется на север. К реке Еселле.

Нет. Расстояние он оценить не может. Ни в милях, ни в днях пути. Но знает, что барон-убийца удаляется.

Наутро Кулак повел отряд на север. Не рассуждая и не задавая лишних вопросов.

– Если почувствуешь, как что-то меняется, просто догони меня и скажи. Хорошо? – попросил он Халля.

Вот уже третий день они рысили к северной границе Тельбии.

Сцепивший зубы от боли кондотьер – хоть болт извлекли, а рану перевязали, Кулак слишком часто держался за бок и не мог обмануть товарищей, – Пустельга, Белый и Почечуй. Кир, Антоло и Вензольо. Кольцо, Лопата и Витторино. Одиннадцатым – Халль.

Первое время коморник сетовал, что не набралась дюжина. Что за число такое? Одиннадцать. Не делится ни на два, ни на три… Как посты назначать, кашеваров? Пустельга, поигрывая ножом-«яйцерезом», очень убедительно попросилаего заткнуться и никому не морочить головы ерундой, когда предстоит столь серьезное и ответственное дело, как поимка и уничтожение котолака. А табалец подумал, чтоэто символично – число людей в отряде не делится. Вернее, если точно следовать законам математики, делится только на единицу и на одиннадцать. Значит, они теперь – одно целое и никакому врагу не разорвать их отряд.

Если бы так было на самом деле…

Вид листвы, облетающей с тополей, всегда навевает мысли о тяжелой и неизлечимой болезни. Ни тебе праздничного багрянца кленов, ни благородного золота берез, ни языков пламени, срывающихся с ясеней. Лишь мрачные и удручающие цвета. От бледно-коричневого, напоминающего гной, заполняющий застарелую рану, до грязно-зеленого, словно трясина опасного болота. Они сыпались и сыпались, заполняя неработающий фонтан посреди университетского двора, грудами скапливались на красно-черных парапетах.Казалось, этот ливень не иссякнет никогда. Листья так и будут падать и падать, пока их горы не сравняются сперва с высоким крыльцом, на которое вели ступени, протертые бесчисленными башмаками студентов, потом со стрельчатыми окнами органного зала, а после и с верхушкой башни факультета астрологии, откуда так удобно наблюдать за звездными светилами и фазами лун.

Высокий дворник упрямо работал метлой посреди двора. Сгребал шуршащее, воняющее сыростью и умершим летом безобразие, собирал в старую тряпку и уносил на широких плечах. Несколько раз ему предлагали не мудрить, а жечь листья прямо тут, в университетском дворе. Старик ничего не отвечал, лишь укоризненно качал головой. Мол, разруха разрухой, а гадить, где живешь, все же не стоит. И продолжал сгребать и уносить мертвую листву.

– А ведь умнейший человек… Профессор. Астролог, каких поискать еще! – Гуран фон Дербинг оторвался от окна, подошел к столу, заваленному бумагами. – Он же может приносить пользу Аксамале!

– Каким образом? – сварливо поинтересовался худенький малорослый старик. Он сидел в малоосвещенном углу, почти полностью погрузившись в глубокое кресло. – Гороскопы составлять?

– Да хоть бы и гороскопы! – воскликнул молодой вельсгундец. – Вы знаете, мэтр Абрельм, как виртуозно он вычисляет аспекты от планет к Асценденту? Трин и секстиль!А фазы Лун? А прохождение Солнца через зодиакальные созвездия? Десценденты, связи домов…

– Довольно… – умоляющим голосом произнес сидящий за столом мужчина лет сорока. Его рыжеватая, недавно отпущенная бородка топорщилась, словно после разгульной ночи, а ладони сжимали виски. – Я же просил вас не шуметь!

– Прошу простить меня, мэтр. – Гуран беспрекословно подчинился, отвесил легкий поклон – излишнего чинопочитания Дольбрайн не любил. – Погорячился.

– А я не погорячился. – Кутающийся в меховой плащ Абрельм сильно напоминал филина. Вернее, не филина, а маленького сычика, грозу мышей и ночных бабочек. – Я считаю, что, если человек может приносить пользу народу, а предпочитает возиться с мусором, он вредит народному делу… Его впору не уговаривать, а к ответу призывать!

– Помилосердствуйте, мэтр! – Дольбрайн поморщился. – Сколько же можно искать врагов среди соотечественников? Мы и так слишком долго преклонялись перед всем иностранным, заморским да западным.

Пожилой мужчина, похожий на отставного военного, оторвал голову от разложенных на маленьком столике пергаментов. Вздохнул.

– Не там врагов ищем, любезнейший мэтр Абрельм, не там…

Волшебник хмыкнул. Он хоть и не отличался особым мастерством во владении Силой или чародейской мощью, но, подобно всем представителям этой братии, всегда был уверен в собственной правоте. И его дребезжащий голосок порой не давал покоя как советникам Дольбрайна по военным и гражданским делам, так и самому мэтру, который вздыхал, но терпел въедливого колдуна.

Вот и на этот раз мэтр Дольбрайн громко вздохнул, сунул закладку в книгу, которую читал перед этим. Обвел взглядом товарищей. Он до сих пор не мог поверить, что стал правителем пусть не всей Аксамалы, но немалой ее части: городок при Университете тонких наук, ремесленные и купеческие кварталы, несколько улиц, примыкающих к Клепсидральной площади, где стояли дома, принадлежавшие молодым и не слишком богатым дворянским родам.

Если бы год назад кто-то сказал мошеннику Берельму по кличке Ловкач, что ему будут подчиняться уважаемые солидные люди, а молодежь станет прислушиваться к каждому произнесенному им слову, он поднял бы болтуна на смех. Но однажды в грозовой летний вечер к нему явился представитель тайного сыска и сделал предложение, от которого Ловкач не смог отказаться.[36]Сыщик хотел, чтобы Берельм сел в тюрьму, там втерся в доверие к вольнодумцам и заговорщикам, задержанным по разным причинам (зачастую надуманным за неимением лучшего), а потом выдал их властям и сыску. Для этого ему нужно было представиться заключенным мэтром Дольбрайном, известным философом и «гигантом мысли», как называли его соратники. Какая судьба постигла самого ученого, автора множества трактатов о взаимоотношениях правящей верхушки с работягами, жрецов с верующими, сыска и армии (служб, созданных для силового управления внутри государства) с гражданским населением, ни Берельм, ни сыщик Мастер не знали.

Попав в тюрьму, Ловкач честно отрабатывал обещание. Объявить его Дольбрайном постарались надзиратели, а ему осталось только изредка произносить с умным видом очевидные фразы, по большей части вытянутые из учения Триединого. Но со временем Берельм-Ловкач начал находить удовольствие в плетении словесной вязи, а живой ум и неплохое образование, полученное в детстве и отрочестве, позволило сделать речи убедительными и интересными для большинства молодых вольнодумцев. Да и «философ», сам того не замечая, проникся им же превозносимыми идеями: о равенстве и братстве, о справедливости и несправедливости, о сословиях, налогообложении, бесплатном образовании, праве на выбор вероисповедания, отношении к расам и нациям, населяющим Сасандру… С каждым днем он говорил все убедительнее и убедительнее, что не могло не сказаться на слушателях. Через месяц его боготворили в городской тюрьме Аксамалы, а на свободе гуляли слухи о великом вожде и учителе, способном дать народу новую цель и идею.

В ночь Огня и Стали, когда командующий гвардией генерал дель Погго начал зачистку Нижнего города от инакомыслящих, толпа восставших горожан, большей частью студентов и мещан, взяла штурмом Аксамалианскую тюрьму и вызволила Берельма. Ну, они-то думали, что мэтра Дольбрайна, «гиганта мысли и отца сасандрийского вольнодумства». Повстанцы освободили его и едва ли не силой заставили быть своим предводителем.

С тех пор прошло немало времени. Правительство, возглавляемое Дольбрайном, навело порядок на части Нижнего города – ведь Верхний все равно разрушили новоиспеченные чародеи, которые отчаянно сопротивлялись гвардии и жрецам и немало в том преуспели. Горожане получили подобие порядка – улицы патрулировали отряды студентов и ополченцев; грабителей и воров примерно наказывали на возведенном на Клепсидральной площади помосте; бордели и кабаки попали под жесткий надзор. Дольбрайн ввел распределение пищи поровну, согласно количеству домочадцев, для каждой семьи Аксамалы, всех мужчин обязал проводить три дня из десяти в самообороне. В настоящее время наибольшую опасность представляли выходцы из припортовых кварталов, известного сборищами нищих, бездельников и уголовного сброда – как мелких вроде карманников, так и промышляющих грабежами с убийством, которых собратья звали мокрушниками. С ними соратники Дольбрайна, называвшие себя «младоаксамалианцами», вели беспощадную борьбу.

Собственно, квартал, прилегающий к Университету тонких наук, оставался единственным островком спокойствия и благонадежности в бурном море взвихренной невзгодами Аксамалы. Относительным, конечно. Ведь все в мире относительно…

– Совершенно верно, мэтр Крюк, – одобрил пожилого вояку Дольбрайн. – Пора бы уже и прекратить искать виноватых. Не мы обрушили город в пучину безвластия, но нам его оттуда вытаскивать. Люди… Простые люди, наши с вами братья, смотрят на нас. Они ждут решительных действий, они жаждут улучшения жизни уже сейчас – дешевого и доступного хлеба, спокойствия на улицах города, надежды перезимовать без голода и революций… Но не стоит перекладывать вину за все, что творится в Аксамале, на каких-то выдуманных врагов. Например, на айшасианских шпионов… – Мэтр помолчал. – А профессор, сгребающий листья, возможно, сейчас полезнее для Аксамалы, чем профессор, составляющий сомнительные гороскопы. В наше время каждый должен задуматься – а что ты сделал для общества?

Гуран покачал головой. Он не часто возражал учителю, но…

– Профессор Гольбрайн составлял точные гороскопы, – сказал молодой человек. – Уж поверьте мне. Я слушал его лекции, немного умею применять полученные знания на практике…

– Я не спорю, – мягко прервал его Ловкач. – Иногда астрологические предсказания сбываются. Вернее, некоторые их части. Но это лишь подтверждает общее заблуждение. Люди, пытающиеся предсказать свою судьбу либо судьбу других людей, заранее обречены на провал. Жизнь многообразна и многогранна, любая мелочь влияет на нашу судьбу порой так же сильно, как и общегосударственные потрясения.

– Мэтр Дольбрайн прав, – проскрипел из угла чародей. – Собрался ты, к примеру, справить малую нужду, отошел в сторону… и получил черепицей, сорвавшейся с крыши, по голове. А возможен и прямо противоположный случай. Ты точно так же пошел справлять малую нужду за угол, а шайка грабителей, поджидавшая добычу в соседнем переулке, удовольствовалась другим прохожим…

Гуран развел руками:

– Возможно, вы и правы. Но мэтр профессор признан лучшим астрологом Сасандры.

– Пусть. Никто не отнимает его прав. – Дольбрайн поднял со стола сложенный вчетверо пергамент, развернул его, пробежал глазами, с недовольной гримасой отбросил вугол. – Но и привлекать его к нашему делу мы не будем. Ты уж прости… Но нет у меня веры в гороскопы. Верить нужно в себя, в свои силы, в Триединого, наконец, но не в расположение каких-то там светил.

Вельсгундец не нашел слов для достойного ответа. Да и не искал. Он искренне верил Ловкачу и вызвал бы на поединок любого, кто усомнится в словах учителя. Парень поклонился.

– Вы правы. Несомненно. От гороскопов только зло. Знаете, как я трусил в ночь Огня и Стали?

– Ты? Трусил? – Крюк приподнял бровь. – Если бы все так трусили, как ты, мы сбросили бы в море и гвардию, и портовую чернь.

– Нет. Я правда трусил. До дрожи в коленках А напускной храбростью старался перебороть себя… А все из-за чего?

– Из-за чего же? – заинтересовался Абрельм.

– Из-за гороскопа. На выпускном испытании нам задали составить гороскоп на самих себя. У всех получилось по-разному. Кому-то удалось больше приблизиться к истине, кому-то меньше. Мой друг Антоло из Табалы, например, нагадал себе карьеру полководца…

– И где он теперь? – спросил Крюк.

– В армии…

– А-а-а!

– Рядовым. Его полк отправился в Северную Тельбию. Я узнавал.

– В Тельбии война, – веско заметил колдун.

– Сейчас война по всей Сасандре, – поправил его Ловкач.

– Да, – согласился Гуран. Прошелся по комнате взад-вперед, снова оперся локтем о подоконник. – У рядового пехотного полка надежда выжить невелика. Может быть, Антоло уже погиб.

– А что с твоим гороскопом? – напомнил Крюк.

– У меня вышло, что погибну я в огне… – тихо проговорил вельсгундец. – В клокочущем пламени. Яростном и неудержимом.

– Могу тебя обрадовать, – скривил губы в усмешке мэтр Абрельм. – В Аксамале, похоже, не осталось в живых чародея, способного вызвать яростное и неудержимое пламя. Скажем так, самое большее, чего могу добиться я…

Решительный стук в дверь прервал его.

– Открыто! – громко заявил Дольбрайн. – Входите!

Гуран подозрительно прищурился и положил ладонь на рукоять меча. Даже в окружении единомышленников приходится быть всегда начеку. Враг не дремлет. Если «младоаксамалианцы» упустят власть из рук, найдется целая куча желающих ее подхватить. Мэтр Абрельм, видно, подумал о том же. Он не стал делать показных жестов, но сунул ладони под плащ. Скорее всего, приготовил быстрое и смертельное заклятие. Мощью пожилой чародей не отличался, но умел ударить в нужную точку.

Дверь распахнулась. Порог перешагнул морщинистый мужчина с трехдневной седой щетиной на щеках. Пелеус[37]на его голове блестел от влаги – похоже, над столицей вновь разверзлись небеса. Рукава добротного суконного кафтана тоже темнели, напитавшись дождем.

Вошедший поклонился. С чувством, но без подобострастия. Бросил полный сожаления взгляд на камин, который никто с утра так и не подумал разжечь.

Следом за ним двое плечистых студентов ввели мужчину средних лет, одетого очень легко и с непокрытой головой. Должно быть, из-за широкой плеши он сильно зяб под дождем. На его лице выделялся крупный пористый нос, нависавший над светло-русыми, прокуренными усами, на щеке красовался свежий кровоподтек, но глаза смотрели цепко, словно хозяином положения был он сам.

– Кого это вы привели, фра Лаграм? – язвительно проговорил чародей. – Очередной враг народа? Осколок старой власти?

Мужчина в пелеусе устало повел плечами, словно хотел сказать: «Издевайтесь, издевайтесь… А что с вами будет без меня?»

– Вы угадали, мэтр Абрельм. Просто поразительная догадливость, право слово! Я ловил, ловлю и буду ловить людей, служивших прошлому. Ибо они – кандалы, сковывающие наши ноги на пути к светлому будущему.

Гуран улыбнулся. Красиво, очень красиво умеет говорить фра Лаграм, бывший купец, а ныне глава тайного (да и явного тоже) сыска нового правительства Аксамалы. Слушая его вдохновенные речи, трудно понять – в самом деле фра мыслит именно так или подбирает вычурности и красивости для того, чтобы поразить собеседников? За последний месяц на глазах молодого вельсгундца произошло много превращений. Купец стал сыщиком, лавочник – министром финансов, профессор – дворником… Многие студенты думать забыли об учебе и взяли на себя обязанности сержантов новой армии Аксамалы, состоявшей сплошь из ополченцев. Да и самому Гурану пришлось – хочешь не хочешь – возглавить вооруженные силы «младоаксамалианцев», то есть в какой-то мере принять на себя обязанности главнокомандующего. Но такого рвения, как у фра Лаграма, он не видел ни у кого. Несмотря на одышку и подагрическую хромоту, бывший купец целыми днями рыскал по улицам, выискивая врагов новой власти. Очень ему помогали многочисленные знакомства в купеческой и ремесленной части города.

Вот интересно, кто этот лысеющий мужчина? Чем он не угодил сыщикам? Почему молчит Дольбрайн? Обычно он принимает живейшее участие в судьбах задержанных. Особенно после того, как Лаграм приволок с Прорезной улицы целое семейство булочников, включая несовершеннолетних детишек, и пытался обвинить их в шпионаже в пользу Айшасы… А теперь молчит. Перебирает жалобы, прошения, рапорты… И плечи так напряглись, словно не бумажки в пальцах держит, а осколки гранитной глыбы.

– Кто это, фра Лаграм? – поняв, что от старших товарищей вопроса не дождешься, не выдержал Гуран.

Купец усмехнулся:

– Фра Форгейльм по кличке Смурый собственной персоной! – и гордо глянул по сторонам. Неужели такая важная птица?

Дольбрайн по-прежнему хмурился и молчал.

– Кто он? – предчувствуя неладное, продолжал Гуран.

– Сыскарь… Самый ухватистый, говорят, в Аксамале!

Лысоватый переступил с ноги на ногу. Чему-то улыбнулся.

– Тайный сыск? – удивился Гуран. – Прислужник имперского режима?

– Зачем тайный? – неспешно ответил Лаграм. – Уголовный.

– Тогда не понимаю, в чем его вина! – Вельсгундец горячо взмахнул кулаком. – Мы тоже боремся с уголовниками. Не враг он нам, а союзник! Учитель! Ну, скажите вы свое слово!

Дольбрайн медленно поднял голову. Встретился взглядом с бледно-голубыми глазами Форгейльма. По лицу сыщика промелькнула тень удивления, сменившаяся уверенной ясностью. Узнал. Еще бы не узнать. Ведь фра Форгейльм и в самом деле считался лучшим среди магистратских сыщиков. Только изумительная ловкость Берельма (за что и кличку получил) позволила ему отвертеться от обвинения уголовного сыска. Да. Ловкость и несовершенство имперских законов.

– Ты предлагаешь, – повернулся Ловкач к Гурану, – пригласить его работать с нами? Строить новую Сасандру?