Чтение 20–й страницы книги ~Воля павших~

– Лжа это, дед! – возмущенно выкрикнул мальчишка. – Сам он за девчачью спину прыгнул! Сам так!

– Теперь не прыгну, – пообещал Олег. – Выходи… баклан.

Мальчишка сверкнул глазищами – синими, пронзительными, как самоцветы, – и Олег понял, что бой будет не спортивным, нет… Но это только добавило азарта.

– На кулачках, одно еще что? – Старик отступил в сторону.

– На кулачках! – Орел сбрасывал рубаху. Еще раз зло посмотрел на Олега и подытожил: – До лежака!

– До лежака, – подтвердил Олег, расстегивая ковбойку. Бросил ее Гостимиру, но рубашку перехватила Бранка, и Олег улыбнулся ей, несколько раз ударил кулаками воздух, поменял стойку, провел серию нырков и уклонов, разогревая мышцы…

Его противник стоял неподвижно, и Олег мысленно присвистнул. Тело горца-Орла было телом греческой статуи. Не культуристская гора мышц, не тяжелый амбал-селянин стоял перед Олегом. Пятнадцатилетний мальчишка легко посрамил бы многих взрослых спортсменов Земли тем, как были развиты его мускулы – словно хорошо прочеканенная кираса из золотистой чистой бронзы. Олег много занимался боксом, ходил к Вадиму на самбо, спарринговался ради интереса с каратистами и кикбоксерами – но ни разу не видел у своего ровесника такого совершенного тела – инструмента для боя.

– До лежака, – повторил Орел, вытягивая в сторону Олега руку. И пошел вперед, держа кулаки почти в боксерской стойке, разве что шире и ниже.

Никакого преимущества бокс тут дать не мог. За противником Олега стояли забытые на Земле, но развивавшиеся и крепнувшие здесь традиции школы славянского кулачного боя – не клубно-надуманного, а настоящего и смертельно опасного.

Ну ничего. Бокс тоже не с дуба рухнул и не на разных изолированных островах изобретен. Любой «восточник» проиграл бы этот спарринг после первого же удара Олега – у тех, кто занимается восточными единоборствами, всегда проблемы с силой удара и стойкостью на удар партнера. Разница весовых категорий, параметров тела и культурныхтрадиций превращает европейца, занимающегося каратэ или кунг-фу, в забавное недоразумение, совершенно непригодное для настоящей схватки – это Олег понял давно.

Но бокс – это другое дело.

Потому что настоящие мужчины дерутся кулаками.

Ну, папа, спасибо тебе.

Противник – Олег с острым интересом думал о том, как его зовут – приближался осторожным, раскачивающимся шагом, словно вместо ног у него была пружинная подвеска. Потом вдруг оказался рядом одним длинным, скользящим движением – и Олег, привычно подставив блок предплечьем под размашистый удар, нырнул вниз-вперед, в клинч,[43]выбросил руку в молниеносном броске. Пальцы резануло болью – вот оно как, без бинтов и перчаток! – но горец попятился: не отскочил, а именно попятился, поматывая головой. Удар пришелся точно в подбородок – жаль, слабоват оказался! Олег быстро перебрал пальцами – целы – и сам пошел в атаку, демонстрируя свинг левой в ухо, а в последний момент всей тяжестью тела, скоростью броска и силой удара повел панч в корпус.

И получил сразу два ответных! Горец каким-то звериным чутьем угадал удар, скользнул в сторону… Олегу показалось, что он услышал треск сухожилий правого локтя, по которому удар пришелся снаружи. А второй – «под ложечку» – лишил его возможности дышать.

Пришел он в себя, наверное, через секунду – этого времени хватило только на то, чтобы упасть. Тут же вскочил, опираясь на руки, – правая отплатила резкой болью, словно локоть полоснули ножом. А противник опять наступал, точно и сильно молотя кулаками по блоку, – предплечья Олега начали гореть.

Мелькнула мысль – этой схватки ему не выиграть. Он дрался на ринге – строго ограниченные раунды, судьи… Дрался со всякими лохами – там у него было преимущество надве головы. Дрался с хангаром – было. Но сейчас его противником оказался человек, для которого драка была стилем жизни. ВОИН, а не спортсмен. Не выиграть.

Он запретил себе думать об этом, и мысль ушла без следа. Под очередной удар Олег быстро и четко подставил… голову. Самую макушку – то, что на ринге строго наказывается. Но тут не ринг…

В глазах – звезды! Но, проморгавшись, Олег увидел, что его противник с искаженным лицом стоит, прижав правую к груди, и по пальцам льется кровь из рассеченных костяшек. Орел не заорал, как заорал бы на его месте любой (уж сам-то Олег – он это знал! – точно). Но и бой сразу продолжить не мог. В его взгляде, устремленном на земного мальчишку через разделявшие их пять-шесть шагов, были злоба и боль.

За спиной Олега одобрительно и возбужденно гудели. Как на собачьих боях, подумал Олег, но эта мысль его почему-то рассмешила и взбодрила. Он подвигал правой – боль сошла почти на нет – и бросил насмешливо:

– Пальчики повредил?

Орел мигнул. Медленно. Его зрачки сузились. И он заскользил к Олегу. Как большое и смертельно опасное хищное животное.

Только вот кулак у него не сжимался. Олег видел, как он хочет сжать, свести пальцы – и не может. Видел – и оскалился насмешливо прямо в лицо Орлу, танцуя в стойке. А потом – пошел в атаку, бомбардируя горца равномерными, страшными ударами: хук левой, хук правой, отскок, свинг правой, свинг левой, бросок, панч левой, панч правой, хук левой, хук правой, отскок… Он не стремился к точности. Главным сейчас были быстрота и сила – все равно часть ударов попадала в цель, и Олег знал, что один какой-нибудь окажется последним.

Каменное лицо противника маячило перед глазами. Он тоже бил. Но только левой, попадая в блоки. А на его теле горели тут и там жаркие пятна попаданий.

И все-таки он бил в ответ снова и снова, закрываясь своей полубеспомощной рукой. И не жмурился, когда кулаки Олега с коротким тупым звуком месили его тело.

– Ложись, – сказал Олег. Тихо, так, что услышал только Орел. В его глазах мелькнуло удивление. – Ложись, – повторил Олег. – Ты не выстоишь… с одной. Ложись.

И понял, что ляжет этот парень только тогда, когда он, Олег, сделает с ним то, чего делать уже не хотел – измолотит до потери сознания.

Из носа Орла шла кровь. Из обеих ноздрей – разбивалась на верхней губе на два алых ручейка, похожих на усы, стекала в углы рта и копилась там липкими каплями. Бежала дальше – на подбородок. Смотреть на это было тошно – словно Олег делал то, чего делать нельзя.

Может, и правда так?

Правый кулак Орла врезался Олегу в скулу. Солнечная бомба с треском разорвалась в центре головы, потом все померкло – и Олег успел изумленно подумать: «Как же так?! ПРАВЫЙ?!»…

…Кажется, он и на этот раз провалялся недолго – тоже секунды. Но встать сразу не получилось. Ноги вело коленями в разные стороны, они подламывались, словно разболтанные шарниры. В голове звенело, как год назад, когда на ринге его послал в нокаут – было такое – парнишка-кикбоксер из Мичуринска. Нет, стоп. Надо встать.

Он переломил себя и непослушное тело. Встал ровно, быстро, не качаясь. Поднял кулаки. Орел замер напротив. Хлюпнул смешно носом, сказал:

– Одно подловил я тебя. Цела рука-то. Дурака я ломал. Другой раз не поднимешься – слово вот.

– Ты, – ответил Олег, чувствуя, как впервые с начала боя загорается в нем опасная холодная злость, от которой мышцы начинают петь, а остатки тумана после удара улетучиваются из головы, – меня положи сначала. Баклан.

Злость была такой прозрачности и градуса, что у Олега изменился болевой порог – как, наверное, менялся он у древних воинов, которые, утыканные стрелами, крушили врагов до тех пор, пока не расправлялись с последним. Иначе не объяснить то хладнокровие, с которым Олег встретил кулак противника не блоком, а беспощадным, во всю силу, встречным ударом своего кулака – но левого. Кисть разворотила, вспорола ужасающая боль, на миг Олегу всерьез почудилось, что пальцы оторваны… и вместо того, чтобы заорать в голос и прижать руку к корпусу, Олег нанес сбереженной правой пушечный удар в корпус Орла.

Такой, что все тело у того затряслось, как желе – и горец мешком рухнул на утоптанную землю.

Только после этого Олег сунул руку под мышку и тихо – чтобы никто не услышал – завыл от нестерпимой боли.

Яр Туроверыч смотрел на него с края площадки. Смотрел, расширив яркие, как у внука, не старческие совсем глаза – удивленно, недоверчиво и восхищенно. Потом перевел взгляд на неподвижно лежащее в пыли тело.

Олег тоже посмотрел – и ужаснулся мысли, что убил парня. К нему бежали, что-то радостное выкрикивая, люди, мелькнуло лицо Бранки, восхищенное и ликующее, приоткрытый рот Йерикки – то ли от удивления, то ли тоже в крике… Но, не обращая ни на что внимания, Олег встал на колено возле лежащего и дотронулся до его шеи.

Орел открыл невидящие глаза. Поморгал. Выдохнул. Попробовал сесть. Олег подставил плечо, локтем отпихиваясь от Бранки, выкрикивавшей: «Руку, руку калечную дай, пособлю – йой, дурилище!» И помог горцу сесть потверже. Беспомощный вид противника убил всякое желание драться дальше.

– Хорош удар, – скривившись, сказал Орел. Попытался подняться, мотнул головой и сел опять. Потом, опираясь на руки подскочивших своих – парнишек помладше – все-таки встал на ноги. И побрел прочь – не оглядываясь, молча, загребая ногами пыль.

Олег тоже поднялся. Боль из руки уходила, ее словно всасывало и растворяло что-то влажное и холодное. Покосившись, мальчишка увидел, что Бранка осторожно и быстро заматывает руку мягким бинтом поверх той же мази, которой вчера лечила ему, Олегу, ухо. Лицо девчонки было отстраненным и нежным. Да, именно нежным, и Олег, со странным весельем подумав: «Вот влип!» – сказал, как ни в чем не бывало:

– Орешки-то я больше щелкать не смогу. Если только наганом колоть.

Бранка посмотрела сердито и посторонилась, давая дорогу Яру Туроверычу. Тот подошел вплотную, оценивающе глянул на Олега. Олег ответил ему внимательным – глаза в глаза – взглядом.

Странное выражение мелькнуло в глубине глаз старого Яра. Словно он хотел улыбнуться, но передумал. И только сказал:

– Хорош удар, – как его внук. А потом повернулся и зашагал прочь, к своим – широким шагом, прямой и спокойный.

Олег дернул плечами и стал проталкиваться из окружающей его толпы.

…Сидя на краю воза, одетый по-городскому парень с повязкой на глазах – широкой и темной – перебирал струны на инструменте, поразительно похожем на гитару, но с овальным корпусом. Вокруг стояли и сидели несколько десятков человек – и горцев, и лесовиков, и горожан. Олег остановился тоже. Огляделся – никого из своих не было видно, да он и не очень-то хотел их видеть. После выигранного поединка мальчишкой овладела тяжелая усталость, смешанная с легкой насмешкой в свой же адрес: герой, ж… с дурой! Зачем полез? Затем, что Бранка смотрела, вот зачем… Ремень с оружием и подсумками, автомат – все вдруг показалось очень тяжелым и каким-то бессмысленным, неуместным. Зачем ему это? И что это вообще такое? Закрыть сейчас глаза – и открыть их в своей комнате, и чтоб утро было, а не странный вечер под распухшей здешней луной и все четче вырисовывающимися звездами…

И под синим Невзглядом, который словно наблюдает за человеческой суетой снисходительно и насмешливо – мол, копошитесь, милые, пока я добрый. А надоедите – к ногтю.

Господи боже, да что он тут делает-то?! Кому он тут нужен?!

Струны отозвались печальным плачем на его мысли. И возник голос певца…По широкой степи,По колено в дорожной грязи,Под печалью дождей,Не разбирая стези,Опираясь на плечиБедных своих сыновей,Бредет нищая бабаСтороною своей…Старший сын, Игнат —Хмур да вороват…А второй, Илья —Дрянь паршивая…Третий сын, Богдан —Кого хошь продаст…А меньшой, Иван —Добр, да слишком мал…

И певец вдруг застонал! Так, что Олег вздрогнул. Это была словно бы все еще песня, но в то же время просто стон, долгий и болезненный, бесконечное: «А-а-а-а…» умирающего в бреду человека. И только когда стон сделался почти невыносимым – вновь зазвучали слова:Злой холодный ветер.Полное небо звезд.Под ногами пепел —Ой, да по коже мороз!Кто ты, нищая баба?Кто твои сыновья?Да чего тебе надо?.. —

он оборвал пение и тихо сказал – просто сказал: – Родина я твоя… – и, отчаянно ударив по струнам, запел:Старший сын, Игнат —Хмур да вороват…А второй, Илья —Дрянь паршивая…Третий сын, Богдан —Кого хошь продаст…А меньшой, Иван —Добр, да слишком мал…[44]

Легшая на плечо Олега ладонь заставила его вздрогнуть и досадливо обернуться.

На него смотрела Бранка.

– Пойдем, – настойчиво сказала она. – Неладно одному… да еще под ту песнь…

– Что ты за мной ходишь? – горько спросил Олег. – Ну что ходишь?

– Пойдем, – попросила Бранка снова.

– Я хочу один быть, – отрезал Олег.

– Один и будешь, – согласилась она. – Одно со мной. Я тихо буду, что мышь. А тебя так не кину. Лицо у тебя неладное. Пойдем.

– Не хочу я к нашим, – ответил Олег, тем не менее подчиняясь ее руке.

– Не надо, – покладисто согласилась девчонка – Еще куда пойдем.

– Искать будут, – противореча сам себе, сопротивлялся Олег.

– Поищут – кинут, – решительно подытожила Бранка.

И Олег внезапно решил, что и в самом деле будет неплохо забиться куда-нибудь в тихое место и просто посидеть. А что эта девчонка будет рядом…

Он не дал себе додумать эту мысль.

…Большой плоский валун нагрелся за день, но Бранка все равно постелила заботливо свой плащ, прежде чем сесть. Строй кряжистых дубов отгораживал словно выросшую изсклона каменную площадку на высоте двух человеческих ростов от края ярмарочной долины – притихший шум сюда почти не доносился, а над головой висело загадочное небо. Солнце погасшим костром неподвижно тлело у горизонта между двух гор – скоро оно двинется обратно в вышину…

Ноги мягко гудели, и Олег, увидев, что Бранка снимает ремни со своих «сапог», помедлив, снял и свои тоже. С наслаждением пошевелил пальцами, нагнувшись, молча закинул свои и ее ноги краем плаща. Откинулся назад, опираясь на локти, а Бранка наоборот – подалась вперед, поставила подбородок на колени, обхватив их руками.

– Где твоя звезда, твое солнце? – вдруг спросила она.

Олег вздрогнул от неожиданного вопроса, смешался, но ответил честно:

– Не знаю, Бранк… Тут похожие созвездия, но немного другие. Я же никогда не видел нашего Солнца издалека. У нас на Земле никто не знает, как оно выглядит среди других звезд. Может, его и не видно отсюда – оно же маленькое, совсем рядовая звездочка.

– А как знаешь – оно далеко? – снова тихо спросила Бранка.

– Очень. – Олег посмотрел в небо и почувствовал, как дух захватило при мысли о расстоянии, отрезавшем его от дома.

– Десятками тысяч верст? – зачем-то допытывалась Бранка.

Олег засмеялся:

– Это в верстах мерить – все равно что дорогу до южных городов пшеничным зерном – жизни не хватит. Тут, Бранк, не версты, а световые годы.

– Световые… годы… – повторила она. – Что это?

– Свет в мире – самое быстрое, – пояснил Олег. – Но и ему до моей родины бежать не один год. А то и не один десяток лет.

– Свету?! – в голосе славянки прозвучал жалобный ужас, она повернулась к Олегу. – Свету?!

– Свету, – тихо подтвердил Олег, и у него самого внезапно прошел по коже озноб. – Если светит нам сейчас мое Солнце, то его лучи, что мы видим, уже годы в пути. Может, еще до моего и твоего рождения вышли и только сейчас до Мира добежали…

– Страшно. – Ладонь Бранки коснулась ее губ. – Ой страшно, Вольг.

– Почему? – снисходительно спросил Олег.

– А вот подумай. – Она смотрела расширенными глазами. – Сколь того пространства, – она на миг подняла глаза в небо, – меж живыми. Не измерить. И живым встреча – что двум пушинкам, по морю плывущим: небывалое… Та встреча – не чудо; ей прозванья нет! – Она снова посмотрела в небо и вдруг яростно выдохнула: – Ненавижу!!! Бездну ту, звезды те – ненавижу!!!

– За что?! – изумился Олег, почти испуганный тем, как звучал ее голос.

Бранка медленно опустила голову. Долгим взглядом посмотрела на мальчишку, и в глазах ее жидко дрожало отражение Ока Ночи. Олег не сразу понял, – что это слезы – стоят на самом краю, вот-вот прольются…

– За что? – еле слышно выдохнула она. – За то, что шагнул ты, Вольг, из той-то бездны. Поманила басня. Подумалось – истиной станет для меня. А ты в ту бездну канешь. Навек. Навек. Уведет она тебя от меня, Вольг. Сто медных сапог стопчу – тебя не сыщу. Всю жизнь идти буду – к тебе не дойду. Вот так-то, Вольг. Понял теперь?

Кровь шумела в ушах. И сквозь этот шум Олег услышал свой голос – внезапно онемевшие губы едва шевелились:

– Уходи со мной, Бранк…

– Как уйду? – горько сказала она. – То ведь тоже – навек. А здесь мое все оставлю? Нет, Вольг. Не жить у нас счастью – так пусть хоть погостит… Назло бездне той, назло уходу твоему… любимый мой.

Она сказала эти слова – словно в воду прыгнула, это Олег понял по интонации. И придвинулась как-то сразу, хотя вроде бы и не трогалась с места – волосы, пахнущие ромашкой, припухшие губы, казавшиеся в ночном свете почти черными, высокая, крепкая грудь под рубахой с вышивкой, блеск подвесок на висках… Олег понял вдруг, что ни разу в жизни ни одна девушка не была так близко… не вообще БЛИЗКО, конечно, а ВОТ ТАК близко.

– Вольг, – шепнули губы тепло и щекотно.

И Олег потянулся навстречу – молча и жадно, словно к воде после долгого, мучительного перехода по жаре. Потянулся, уже не думая ни о Гоймире, ни о дружбе, ни даже просто о том, что делает.

Это было мгновенно, как удар молнии и больно, как ожог.

Это длилось вечность и было прекрасно, как радуга.

Олег не знал, куда деть руки. А потом вдруг нашел – куда, и Бранка не имела ничего против, а губы ее оказались податливыми и в то же время – жадными, ищущими, и местом для рук оказалась она ВСЯ, а ее руки тоже нашли себе место… Олег смутно ощутил, что дрожит, как натянутая струна.

– Бран-ка… – выдохнул он, оторвавшись от ее губ. – Я… сейчас… кажется… – не договорив, мальчик пригнул голову, коснулся губами ее сосков, твердых, как свинцовые пули, только горячих…

«Но ведь это – НЕЛЬЗЯ! – ожгла его трезвая мысль. – Она не твоя! Это – ПРЕДАТЕЛЬСТВО!»

Бранка почувствовала это изменение мгновенно.

– Что, Вольг? – тревожно спросила она.

Олег приподнимался над ней на широко расставленных руках, и Бранка, глядя в его встревоженные и обиженные глаза, вдруг ощутила, как в ней начинает подниматься смешанное со злостью понимание. Она коснулась обнаженных плеч мальчика, пытаясь его удержать. Но Олег перевалился в сторону, на спину и замотал головой по камню, цедя сквозь зубы:

– Не хочу… нет, НЕ МОГУ я ТАК, Бранка… он же мой друг, и кто я получаюсь?! Подонок…

Может быть, это были справедливые слова. Но для девушки сейчас не существовало справедливости и несправедливости. Вскочив, она подхватила рубаху, прижала ее к груди и сказала – как плюнула:

– Да чтоб ты в воде сидел – и напиться не мог!

Хотела еще что-то добавить, злое, обидное, чтобы наотмашь, – но задохнулась, залилась слезами и, соскочив с каменной плиты, бросилась, не разбирая дороги, вверх по склону. Коса металась за плечами, била по спине, словно подгоняя ее. Плащ остался лежать рядом с Олегом.

Мальчик неспешно свернул его. Возбуждение медленно отпускало, хотя губы еще казались онемевшими, а тело странно горело, да и в голове позванивал легкий гонг. Олег посмотрел вслед Бранке, печально сказал:

– Гад ты, Гоймир, дружище… – а потом – громче: – Бранка, я тебя люблю! Слышишь, очень! Мамочки, больно-то как!.. – простонал он и откинулся на камень снова, глядя в небо, равнодушно смотревшее вниз тысячей глаз.

Если бы можно было с ней больше не видеться до самого отъезда! Если бы так получилось…

Если бы так получилось – он бы умер. Лучше как угодно мучиться, чем не видеть ее ВООБЩЕ.

Но настанет зима. И что ПОТОМ?

– Ненавижу, – сказал Олег пустоте над ним. И плотно закрыл намокшие глаза.

ИНТЕРЛЮДИЯ

«САГА»Ты меня на рассвете разбудишь.Проводить необутая выйдешь.Ты меня никогда не забудешь…Ты меня никогда не увидишь…Заслонивши тебя от простуды,Я подумаю: «Боже Всевышний!Я тебя никогда не забуду —И уже никогда не увижу…»Не мигая, слезятся от ветраБезнадежные карие вишни…Возвращаться – плохая примета!Я тебя никогда не увижу.Даже если обратно вернемсяМы на землю, согласно Хафизу —Мы, конечно, с тобой разминемся —Я тебя никогда не увижу.И окажется так минимальнымНаше непониманье с тобоюПеред будущим непониманьемДвух живых с пустотой неживою…И качнутся в бессмысленной высиПара фраз, долетевших отсюда:«Я тебя никогда не увижу…»«Я тебя никогда не забуду…»[45]* * *

О том, что стоит ночь, говорило только молчание птиц. Олег шагал через лес без цели, никуда не спеша и просто посматривая по сторонам – так ведут себя иногда на последней прогулке те, кто приговорен к смертной казни. Из дальнихкустов можжевельника выглянула чешуйчатая мордочка лешего – Олег лениво шуганул его, леший бесшумно канул в заросли, застрекотал, заухал обиженно неподалеку, потом – все дальше и дальше. Мальчишка вздохнул и неожиданно для самого себя отчаянно заорал:В заколдованных болотах там кикиморы живут —Защекочут до икоты – и на дно уволокут!Будь ты пеший, будь ты конный – заграбастают!А уж лешие – так по лесу и шастают!Страшно – аж жуть!

– Да перестань же орать, – произнес вроде бы над самым ухом звонкий голос, заставивший Олега подпрыгнуть, хватаясь за автомат. – На твои вопли сюда примчатся даже с Невзгляда!

Кругом никого не было, и, прежде чем мальчишка догадался посмотреть наверх, с толстого сука дуба спрыгнул и встал перед Олегом человек.

Это оказался рослый юноша немногим постарше его самого – плечистый, с лицом красивым и гордым, типично славянским. Русые волосы в беспорядке падали на плечи, обтянутые кожаной курткой. Повязки не было, как не было и меча, зато на поясе висели камас, большая сумка вполне современного вида и деревянная кобура маузера. Мальчишка слегка оперся на палку, поставленную между ног, обутых в горские «сапоги». За спиной угадывались гусли в кожаном чехле. Этот тип беззастенчиво рассматривал Олега большущими зелеными широко расставленными глазами – очень знакомо, такие взгляды Олег частенько ловил на Земле и означали они одно: тот, кто смотрит на тебя, уверен в своих силах. Однако, грубое вмешательство в переживания Олега возмутило:

– Не нравится, как я пою? – воинственно спросил он. – Заткни уши и не слушай!

– Пожалей птиц и зверей – им-то за какие грехи эта кара? Они-то не могут заткнуть уши, – насмешливо ответил парнишка. Говорил он, кстати, по-городскому, несмотря на одежду и ловкое поведение в лесу.

– Пожалей лучше себя, – посоветовал Олег. – Тут неподалеку ярмарка, а ты ночуешь в лесу – поневоле поинтересуешься, от кого ты прячешься и за кем следишь?

– А, вот оно что! То-то всю ночь мне мешали уснуть какой-то вой и визг! Теперь понял. – Парень облегченно шлепнул себя по лбу. – Горцы подпевали рожкам и волынкам. Угадал?

– Скажи лучше – ты струсил и не смог заснуть от страха, потому и влез на дерево, – предположил Олег.

– Для горца ты недурно остришь по-городскому.

– Для мужчины ты слишком молод, поэтому я еще разговариваю с тобой.

Это была чистейшей воды наглость – как уже заметил Олег, парень был постарше его. Но тот не отреагировал на оскорбительное замечание, а продолжал прикалываться:

– Лучше уж разговаривай со мной – так ты, по крайней мере, не отравляешь своим пением жизнь Миру.

– Ты можешь петь лучше? – осведомился Олег.

– Господи, да я еще в сопливом возрасте пел лучше! – С этими словами незнакомец воткнул палку в землю, ловко перебросил в руки чехол, извлек небольшие гусли и, умело аккомпанируя, весело запел чистым, звонким голосом:А как выйдешь ты —Будем до свету гулять,Встретим солнце мы —Я тебя-то провожу,А не хочешь домой —Так и не ходи,Мы пойдем с тобойДо крыльца моего…

Ничего худшего гусельщик сейчас и выбрать не мог. Тоска, заглушенная спокойствием леса, ожила в Олеге, и он буркнул:

– Песня под стать хозяину – охи и вздохи, вопли и сопли.

– Ты чего-то хочешь? – обиделся наконец незнакомец – не за себя, а за песню.

– А ты что-то можешь? – ехидно осведомился Олег.

– Могу поучить тебя и пению, и хорошему поведению. И еще многим вещам, недоступным горцу.

– Мне кажется, нам на этой тропинке не разойтись даже боком, – задумчиво сказал Олег.

– Нагнись, и я через тебя перепрыгну, – предложил незнакомец, убирая гусли.

– Ты усугубляешь свое положение. Скажи мне, как тебя зовут, чтобы я знал, кому выразить соболезнования по поводу твоей долгой нетрудоспособности. Убивать тебя я нестану.

– Меня зовут Чужой, – любезно представился гусельщик. – Твоего имени я не спрашиваю – не думаю, что кто-то будет сожалеть о человеке с таким голосом.

– Видит бог, я этого не хотел, – вздохнул Олег, пошевелив пальцами забинтованной руки – боли почти не было. – Погоди, я отыщу подходящую дубинку.

– Дубина, вооруженная дубинкой – здорово!

– Куда ни пойдешь – везде натыкаешься на нахалов, прямо рвущихся к тому, чтобы их проучили, – философски заметил Олег, вырубая камасом подходящую палку и прикидывая ее в руках.

– Готов? – вежливо спросил Чужой (то ли по имени, то ли по сути, то ли от балды). Он по-прежнему просто опирался на свою дубинку. Олег, ловко перекрутив выбранное оружие в правой руке, сообщил:

– Я сегодня уже одного очень умного отметелил. Поздоровей тебя. Готов!

– Атакую, – предупредил Чужой – и палка в его руке исчезла. Растворилась в воздухе, как тень в сумрачный день, только мгновенно.

Вот когда спасло Олега чутье земного фехтовальщика, привыкшего реагировать на молниеносные движения противника! Именно этим чутьем Олег УГАДАЛ направление удара– сверху по голове! – и чисто по-фехтовальному взял пятую защиту, отбросил палку Чужого и, продолжая движение, сильно ударил его по левому боку. Но тот ответил мощным батманом – и, прежде чем Олег успел опомниться, палка жестко толкнула его в грудь, крутнулась, подсекла под колени…

Он лежал на спине, а Чужой стоял над ним, глядя с веселым удивлением. Грудь болела – ее сверху треснул автомат.

– Очень неплохо, – оценил Чужой. – Но там, где ты учился, я преподавал. Сам встанешь?

– Встану. – Олег, сцепив зубы, поднялся прыжком.

Чужой одобрительно кивнул, сказал:

– Заметь, имени все еще не спрашиваю.

– Вольг Марыч, – представился Олег. Никакой злости он не испытывал – парень казался интересным.