Чтение 19–й страницы книги ~Руна смерти~

— Благодарю. Прошлый год был високосным, не помните?

— По-моему, да.

Прихлебывая чай и жуя бутерброд, Антон стал производить некие вычисления. Помянув вздохом свой калькулятор, он выписал на листок колонку чисел: 31, 29, 31, 30, 31, 30, 31, 31, 30 и 13. Затем сложил их и перевел взгляд на клочок. Полученное им число 287 располагалось как раз перед двумя четверками.

Антон перестал жевать и даже на какое-то время дышать. Он вычислил порядковый номер дня своего прибытия, то есть тринадцатое октября, и обнаружил его перед номером года. Получалось, что 28744 — это дата его появления у решетки мюрвикского парка! Осталось разобраться с числом 25092.

Антон стал лихорадочно делить его на 60. Получилось 418, 2. Что это значит? Ах да! Это 418 минут и… 12 секунд. Он снова разделил 418 на 60. Получилось 6, 96 и 6 в периоде. Черт! Хотя нет. Если на 6 часов приходится 360 минут, то на остаток — 58. И получается окончательно: 6 часов 58 минут 12 секунд. Когда же он впервые посмотрел на башенные часы в то утро, на них было что-то около пяти минут восьмого утра. Сомнений быть не могло — на этом клочке бумаги было записано точное время в секундах, дата и примерное место его появления в этом проклятом мире!

— Какого черта вы там вычисляете?

Наспех проглотив остатки бутерброда и допив чай, Дворжак спрятал обе бумажки в карман и вернул перо.

Вскоре они снова подошли к госпиталю на перекрестке. Теперь Антон получше разглядел это здание. Оно имело форму буквы «П», во всяком случае с этой стороны улицы. Между боковых крыльев находился небольшой парк, отгороженный от тротуара высокой металлической решеткой. Там был парадный вход, к которому вела короткая широкая аллея. Типичная архитектура школьного типа.

В вестибюле им предложили подняться на второй этаж, где сопровождавшая их медсестра провела обоих в кабинет заведующего отделением. Пожилой врач с торчащим из бокового кармана халата фонендоскопом выслушал Ротманна и предложил им снять верхнюю одежду. Сестра принесла белые халаты, и их провели в одну из расположенных тут же палат.

Это оказался обычный школьный класс с висящей на стене черной классной доской. Доска была аккуратно разлинована на десяток участков, в каждом из которых мелом записывались назначенные данному больному процедуры и лекарства. Всё помещение занимали десять кроватей и стол, за которым сидела еще одна сестра.

— Вот ваш больной, — указал врач на вторую от входа кровать.

Ротманн с Антоном увидели забинтованного человека. На его плотно обмотанной голове виднелась только прорезь для рта и отверстие в районе ноздрей. Из-под одеяла высовывалась часть руки, кисть которой была также полностью скрыта бинтами.

— Господин Ротманн, — обратился к раненому доктор, постучав по металлической спинке кровати, — к вам пришли. Вы можете разговаривать?

Раненый пошевелил головой.

— Кто? Кто пришел?

Отто Ротманн, дернув Антона за рукав, сделал ему знак поговорить с лежащим на кровати. Антон растерялся от неожиданности. Он кашлянул и сказал:

— Скажите, у вас есть брат?

Голова в бинтах опять несколько раз повернулась из стороны в сторону, как бы пытаясь определить направление звука.

— У вас есть брат? — повторил Антон. — Ведь вы Зигфрид Ротманн, не так ли?

— Да… У меня есть брат. — Голос звучал настолько нерешительно, что было непонятно: это утвердительный ответ или слабо акцентированный вопрос.

Антон посмотрел на Ротманна, не зная, что делать дальше. Тот в ответ кивнул, требуя продолжения.

— Ваш брат приехал в Дрезден. Скоро он будет здесь, — продолжил разговор Антон.

— Пусть приходит завтра. Утром с моих глаз снимут повязку. Сегодня пускай не приходит. Сегодня не надо приходить, — дойдя до последней фразы, голос раненого стал совсем плаксивым.

Ротманн, тронув Антона за руку, сделал знак: уходим. Когда все вышли в коридор, он остановился в некоторой растерянности и молчал.

— Его состояние не столь тяжелое, как это может показаться… — начал было успокаивать врач.

— Скажите, у вас есть документы и личные вещи этого человека? Могу я на них взглянуть? — прервал его Ротманн.

— К сожалению, ничего нет.

— Как так нет?

— Его и нескольких других раненых привезли к нам из другой больницы только вчера. Документы будут сегодня вечером или завтра. — Доктор повел их в свой кабинет. — У нас неплохое ожоговое отделение, и к нам направляют как раз таких…

— Этот человек не тот, за кого себя выдает, — снова не дал договорить ему Ротманн.

— То есть как? — удивился врач и переглянулся со стоявшей тут же медсестрой.

— Он выдает себя за моего брата, — Ротманн полез в карман. — Вот, можете посмотреть мое удостоверение. Я получил письмо о том, что мой брат Зигфрид находится в Дрездене, и потому приехал.

— Может быть, он просто однофамилец?

— В письме было написано, что в его вещах нашли мой адрес и что он Зигфрид Ротманн, оберштурмбаннфюрер СС.

Врач совсем растерялся.

— Как же так? Зачем кому-то из тяжело раненных называться чужим именем? Вы полагаете, что он мог найти документы…

— Не знаю. Самое неприятное в этой истории то, что мой настоящий брат сгорел в танке еще в июле прошлого года. — Ротманн вдруг обратился к сестре: — У него забинтована вся левая рука?

— Нет, — удивилась та, — примерно до локтя.

— Отлично! Тогда сходите и посмотрите на его левое плечо. Там должна быть особая примета — татуировка.

— Татуировка? Но я сама вчера перед сном делала ему укол в левое плечо над локтем. Успокоительное, — пояснила она врачу. — Там нет никакой татуировки.

— И всё-таки посмотрите, Ева, — мягко попросил доктор. — Садитесь, господа, — предложил он, когда медсестра вышла из кабинета. — Ну и дела творятся на белом свете! Что же нам делать, если это действительно не он?

— Сейчас узнаем, — сказал Ротманн решительным голосом.

Минуты через две вернулась сестра. Она была совершенно растеряна. Оказывается, татуировка действительно имелась.

— Не может быть! Как она выглядит?

— Череп и какие-то буквы под ним… — Ротманн вдруг стал расстегивать свой китель.

— Вы позволите, я покажу? — обратился он к врачу.

Сняв китель, он расстегнул на рубашке несколько пуговиц и, схватив ее за ворот, завернул на левое плечо. Все увидели синеватую наколку в виде черепа и замысловатоговензеля из двух готических букв.

— Похоже, но… — заколебалась медсестра.

— Что «но»?

— Там более грубо, хотя и не так размыто, как у вас. Да и цвет какой-то яркий. Не такой.

Ротманн застегнулся, накинул прямо на рубаху халат и быстрым шагом вышел из кабинета. Антон, сестра и доктор даже не пытались его остановить или узнать, что он задумал. Когда он вскоре вернулся, в его руке был кусок ваты, смоченной в спирте. Он был испачкан чем-то синим.

— Вот! — показал Ротманн. — Всё, что осталось от татуировки, которой еще вчера не было. Вызывайте полицию!

Минут через тридцать, когда непонятно что бормотавшего раненого на второй от двери койке пристегнули наручниками к кровати, а его несостоявшийся брат дал необходимые разъяснения полицейским и подписал протокол, Ротманн и Дворжак вышли на улицу. Состояние обоих было подавленным.

— Грубая работа, — наконец заговорил Ротманн. — Кто всё это все делает и, главное, зачем? Чтобы заманить меня сюда, под бомбы, и убить? Но к чему такие сложности? Сколько раз бомбили Фленсбург! Что, трудно было шлепнуть меня там? Надо обязательно затевать весь этот спектакль с письмами и мумиями? Непонятно. Вы что-нибудь понимаете?

— Я понимаю только то, что впредь вам не следует обращать внимание на всякие сомнительные письма. Во всяком случае не нужно с ходу предпринимать тех действий, на которые они намекают. А сейчас надо выбираться отсюда, — сказал Антон, оглядываясь по сторонам. — Вы согласны, что здесь нам больше нечего делать?

— Да. Полицейские сказали, что в пять вечера с рыночной площади уходит автобус.

— Зачем же нам ждать до пяти?

— А вы надеетесь уехать с вокзала? Забыли, что там творится? Автобус же служебный, я договорился — нас возьмут. А пока, поскольку у нас есть несколько часов, предлагаю просто погулять по городу, посмотреть местные достопримечательности. Тем более что скоро, как вы утверждаете, их не станет. Пойдемте вон туда. Видите колокольню спозеленевшим медным куполом? Это здешняя знаменитая Фрауенкирха. То место я более или менее знаю, так что не заблудимся.

Антон кивнул, и они пошли вдоль узкой улицы в сторону видневшейся над крышами изящной колокольни из темного, почти черного камня. Мысли Антона еще были заняты другим, тем не менее он всё более погружался в созерцание окружающей его действительности.

— Это церковь Девы Марии. Считается у наших протестантов самым значительным храмом, — рассказывал по дороге Ротманн. — Жаль, что вы не были в Мюнхене. Наша Фрауенкирха ничуть не уступает дрезденской. Хотя стиль, конечно, совершенно другой. Я не знаток, но у нас свой южногерманский колорит, здесь же — откровенное французское барокко.

Они повернули за угол и вышли на широкую улицу. Перед ними во всём своем великолепии открылся храм из черного камня. Его огромный каменный, вытянутый вверх купол сначала показался Антону слишком непропорциональным по отношению к основанию. Это и четыре барочные башенки по сторонам, а также венчавшая купол высоченная колокольня придавали сооружению вид небольшой изящной церковки, увеличенной в несколько раз, как будто она и окружающие ее дома были выполнены в разных масштабах.

— Ну, что скажете? — остановившись, спросил Ротманн. Антон развел руками, выражая восхищение.

— Скажу, что вижу это впервые. А все они, к сожалению, — он показал на скопление людей вокруг церкви, — возможно, в последний раз.

— Может быть, она уцелеет? — выразил надежду Ротманн, сверяя время по часам одной из угловых башенок церкви. — Хотя вряд ли. Она слишком заметна с воздуха, и летчики не откажутся от такого удовольствия.

Они обошли окружавшую церковь тесную площадь, и Антону пропорции здания уже не казались непривычными. Как раз таким оно и должно быть. Украшенным черными кружевами, придающими ему явное женское начало. Ведь это церковь Девы Марии, а не собор в честь одного из бородатых апостолов.

Ротманн повел Антона дальше. Скоро они уже осматривали кафедральный собор. От отдыхающего на лавочке старика они узнали, что он был построен католиком Фридрихом Августом Вторым в противовес протестантской Фрауенкирхе и стал самым большим католическим храмом Саксонии. Затем пришла очередь королевского замка. Потом они долго бродили среди павильонов Цвингера, отдыхали на лавочке возле пруда, после чего вышли к расположенному рядом оперному театру. Обойдя театр, они очутились на набережной.

Солнце уже клонилось к закату. Прямо перед ними текла Эльба. Справа ее пересекал мост Августа. На набережной и прилегающих улицах было много людей. Попадались даже празднично одетые дети, бродячие артисты и музыканты. Некоторые парочки, несмотря ни на что, похоже, готовились встречать завтра День святого Валентина.

— Дьявол, неужели что-то с моими часами?.. — пробурчал вдруг Ротманн и, остановив прохожего, поинтересовался, который час.

— Без десяти минут пять, — был ответ.

Ротманн растерянно посмотрел на Антона и в следующую секунду вскинул руку, останавливая проезжавшее такси. В нем сидели пассажиры, но водитель подчинился жесту офицера СС. Ротманн о чем-то переговорил с шофером и захлопнул дверь. Машина поехала дальше.

— Я попросил забрать нас на этом месте ровно в девять вечера, — сказал он, вернувшись. — Дойти до рынка за десять минут мы бы уже не успели. Неужели на той башенке часы шли неверно? — удивлялся Ротманн, — Ладно, сейчас еще рано. Пойдемте поищем, где можно поужинать и посидеть в тепле. Что-то становится прохладно.

Он пошел вдоль набережной, и Антону ничего не оставалось, как только следовать за ним.

— Но почему в девять часов? — причитал он на ходу. — Ведь это впритык к бомбежке. А вдруг он не приедет, что тогда?

— Успокойтесь, он знает, что я записал его номер. К тому же в этом городе довольно много машин, и он не так велик, чтобы нельзя было выскользнуть из него за пятнадцать минут.

Маршал авиации сэр Артур Харрис, поднося время от времени к глазам мощный морской бинокль, наблюдал, как тяжело отрывающиеся от земли ночные четырехмоторные бомбардировщики Британских Королевских ВВС уходили на восток в пасмурное вечернее небо. Двести пятьдесят груженных бомбами и под завязку заправленных топливом машин взлетали в эти минуты с баз в Дебдене, Норт-Уилде, Хорнчерче, Кинли и других. Они медленно поднимались на экономическую высоту 4500 метров и со скоростью 340 километров в час шли к своей цели. К ним над проливом присоединялись истребители эскорта, хотя ожидать сколько-нибудь ощутимого сопротивления авиации люфтваффе уже не приходилось.

Маршал был возбужден. Впервые ему удалось настоять на трехэтапном плане атаки. Весь сорок четвертый год они утюжили города Германии по заведенному шаблону — в дваэтапа. Первый удар, пауза в два-три часа, после чего второй удар. Исключение составлял разве что Берлин, с которым работали чуть ли не ежедневно и еженощно. Немцы привыкли к такому распорядку, но сегодня, точнее, завтра их ждет сюрприз! Главным же сюрпризом для них будет то, что несколько часов назад на основании сводок метеослужбы командованием был принят к исполнению план «В» — бомбардировка Дрездена (по плану «А» предполагался Кассель). Вот уж чего они никак не ждут! Последние проверки показали, что практически вся зенитная артиллерия, прикрывавшая до недавнего времени главный город Саксонии, была снята и, вероятно, брошена против русских на Восточный фронт. Это позволит лидировщикам, прозванным немцами санта-клаусами, аккуратно развесить огни на «рождественской елке», обозначив осветительными ракетами зону бомбометания, после чего остальные отправят гостинцы точно по назначению.

Целью первого удара было разрушить центр города и зажечь начальную фазу фаершторма, так хорошо показавшего себя в Гамбурге летом сорок третьего. Через три часа двойная порция других бомбардировщиков обрушит на эти развалины тысячи зажигалок, что позволит закрутить огненный смерч в единый громадный жгут, подняв температуру внутри него до 1800 градусов. Вся эта работа возлагалась на 796 «ланкастеров» при поддержке «москито».

Но самое интересное в том, что еще через несколько часов, когда уже в разгаре будет новый день и в город станут входить спасатели, а уцелевшие решат, что легко отделались, 250 американских «летающих крепостей» и «либерейторов», сопровождаемых «мустангами», пройдутся по новым кварталам и окраинам. Всего на город будет сброшено 4500 тонн бомб и несколько сотен тысяч штук зажигалок. Отличный план!

Через три часа Ротманн и Дворжак стояли в условленном месте на левом берегу Эльбы у ограждения набережной и наблюдали за толпой прохожих, возвращавшихся, вероятно, с одного из концертов. Их всё-таки решили устроить для поднятия духа горожан. Публика была разношерстной. Беженцы выделялись по зачастую несуразной и чересчур теплой одежде, которую они были вынуждены таскать с собой. Они шли распахнувшись, неся часть снятых с себя вещей в руках. Настроение у многих было приподнятым, а дети, бегущие вприпрыжку рядом, и вовсе веселились, подражая недавно увиденным ими веселым персонажам. Несмотря на затемнение, лунный свет, отраженный легкими облачками, позволял отчетливо видеть дома с черными стеклами окон и гуляющих прохожих.

Справа от них виднелось массивное здание оперного театра. Слева начинался большой старый мост с вереницей невысоких скульптур вдоль перил. По нему тоже шли люди, иоткуда-то даже слышалась музыка и пение. Было еще без десяти минут девять, но Антон уже беспокоился. Мог бы этот таксист уже и подъехать.

Под мостом, таща баржу в южном направлении, мерно рокотал буксир. Он дал серию коротких гудков, на которые откликнулся кто-то другой, находящийся далеко вниз по течению. Повернувшись к реке и облокотившись на парапет, Антон снова размышлял о своем открытии в кафетерии. Если на той бумажке записано время и место прибытия, думал Антон, то логично предположить, что где-то в другом месте могла быть запись времени и места его убытия. Он сосредоточился, но никаких других бумажек просто не было. Вдруг его осенила одна мысль, и, повернувшись к Ротманну, он хотел было уже открыть рот, но остановился. Ротманн смотрел поочередно на запястье своей левой руки и куда-то вверх. Взглянув туда же, Антон увидел над крышами домов изящную башенку с часами. На циферблате, освещенном лунным светом различались какие-то пятна. Антон был в очках, но проклятая куриная слепота размывала очертания стрелок — слишком далеко. Без десяти девять или… без пятнадцати десять. Он протер глаза и снова напряг зрение.

В это время Ротманн окликнул проходящую мимо веселую парочку, поинтересовавшись, который час. Смеясь, женщина взяла своего кавалера за руку и, завернув обшлаг его шинели, стала разглядывать наручные часы, поворачивая их к свету.

— Около десяти, — сказала она наконец, и они пошли дальше.

— Как около десяти? — Антон обратил свой возглас куда-то в пустоту. — Не может быть!

— На башенке тоже без тринадцати десять, — сказал озадаченным голосом Ротманн. — Ничего не пойму, еще недавно я сверял время и всё было в порядке. Или что-то с моими часами, или это продолжение той чертовщины.

— Ну всё… такси не будет. Да и времени уже не осталось. — Антон затравленно озирался кругом, как будто собирался броситься бежать. В его голове всё перепуталось, имозг продуцировал только один вопрос — что делать? Они уже давно не замечали поблизости никаких машин. Оставалось надеяться, что кто-то всё же сейчас поедет мимо них по набережной, но эта надежда гасла с каждой минутой.

— Только не умрите раньше смерти. Может быть, еще ничего не произойдет, — сказал Ротманн.

— А если произойдет? Куда прикажете бежать?

— Да вот хотя бы под этот мост.

— Вы серьезно? Они же будут прицельно бить по мостам.

— Ночью вряд ли. Но попасть, конечно, могут.

Они замолчали, прислушиваясь. Авось пронесет, думал Антон. Ему было сейчас стыдно за свои вчерашние разглагольствования о смерти, которой глупо бояться. В данную минуту он отчаянно не хотел умирать, невзирая ни на какие теории. И это нельзя было объяснить ни любопытством (что будет в ближайшие десятилетия, он знал наперед), ни необходимостью поставить на ноги детей, ни чувством мести или долга, которых у него не было. Он просто находился во власти того самого врожденного страха перед возвратом в естественное исходное состояние, о котором так хладнокровно рассуждал еще несколько часов назад.

— Уже ровно десять, — сказал Ротманн, осветив небольшим фонариком свою левую руку.

Как раз в это время со всех сторон послышался нарастающий звук сирен воздушной тревоги. Антон сразу обмяк, привалившись к парапету набережной.

— Что ж, минут пять у нас еще есть. — Ротманн достал полупустую пачку сигарет и протянул Антону. — Да не раскисайте вы так. Все никогда не гибнут. Большинство всегда выживает. Между прочим, вчера здесь тоже наверняка была тревога: помните ту пальбу по небесам? Так что еще посмотрим. Вы что, не привыкли к налетам во Фленсбурге?

«Сравнил что-то с чем-то», — зло подумал Антон.

Улицы тем временем не только не пустели, а наоборот, заполнялись ручейками спешащих людей, покидавших свои дома. Хоть и не бегом, но всё же быстрым шагом они суетливо спешили вдоль погруженных во мрак стен и скапливались в некоторых местах, перед тем как исчезнуть в подвалах и подворотнях. Мост опустел. Только буксир, всё еще тащивший свою баржу против течения, подавал отрывистые гудки, как бы спрашивая: «А что делать мне?»

Внезапно вспыхнули лучи прожекторов и захлопали далекие зенитки. По фасадам домов замелькали блики отраженных от ночных облаков вспышек. Отрывисто бухали немногочисленные 88-миллиметровки. Где-то рядом застрочили расставленные на крышах пулеметы. Те, кто еще оставался на улицах, уже бежали. К ним присоединялись новые десятки людей, выбегающих из подъездов. Эти, вероятно, сначала не поверили в реальность угрозы, и только залпы флак-артиллерии заставили их броситься на ночные улицы, на ходу одевая детей.

— Ну что ж, пора и нам, — сказал Ротманн и ловко, несмотря на долгополую шинель, перевалился через ажурное ограждение. Антон последовал за ним, и в следующую секунду они уже бежали по наклонным плитам набережной к мощным береговым опорам моста. В этот момент земля начала содрогаться и новый мощный гром заглушил треск зенитных автоматов и всё еще продолжающийся и уже ненужный вой сирен.

Зажигательные бомбы и особые осветительные ракеты, отправляемые вниз специальной группой лидеровщиков, пока только очерчивали огненный овал вокруг старой центральной части города. Точно в тот момент, когда эта работа была мастерски завершена, подошла первая «коробка» бомбовозов из 54 самолетов, построившихся в три этажа. В огненный контур посыпались 500-фунтовые фугасы вперемешку с зажигалками. Полетели бомбы и более крупных калибров. Из чрева некоторых «ланкастеров» вываливалась всего одна привезенная ими бомба весом в шесть с половиной тонн. Эти кувалды должны были своими ударами разорвать подземные коммуникации города. Там, где они падали, даже самые прочные бомбоубежища становились братскими могилами. Пилоты знали свое дело и сыпали не как попало, а по заранее распланированной схеме. Они равномерно покрывали обозначенное санта-клаусами пространство, уделяя особое внимание выделенным красными и зелеными ракетами целям.

К этому времени Антон с Ротманном уже находились в узкой щели между соседних каменных опор моста, и Дворжак мог по достоинству оценить выбранное штурмбаннфюрером убежище. Пожалуй, только прямое попадание тяжелой бомбы могло повалить эти старые камни. Убежище представляло собой нишу глубиной около двух метров и шириной в полтора, задней стеной которой служили наклонные береговые плиты. Таких ниш здесь было три, и они выбрали центральную — самую узкую и, значит, наиболее прочную. Прямо перед ними, метрах в шести, находилась первая опора моста, стоявшая уже в воде. Даже если рухнет следующий за ней пролет, она защитит от обломков и волн, если, конечно, сама при этом устоит.

Однако, когда с небес полетел основной груз и поверхность воды, видимая из их укрытия, закипела от осколков бомб и обломков разлетающихся кирпичных стен, а земля затряслась так, что им на головы посыпалась каменная крошка, Антон усомнился в достаточной прочности их каземата. Ротманн жестом показал ему, что нужно зажать ладонями уши, сведя локти под подбородком, открыть рот, плотно зажмурить глаза и сидеть, отвернувшись лицом к стене, не глядя в сторону реки. Неплохо бы при этом еще и орать во всё горло, чтобы поднять внутреннее давление заушными перепонками.

Сидеть на сильно наклонной поверхности было неудобно. При каждом мощном ударе они оба соскальзывали вниз и вынуждены были снова и снова отползать назад, в глубь укрытия. Один разрыв был настолько близок к ним, что стоящая напротив каменная опора, принявшая на себя удар взметнувшейся воды, оказалась вся облеплена грязью и илом.Отраженная плоскостью опоры ударная волна, смешанная с водой и грязью, ударила и по их укрытию. На них пахнуло жаром и ядовитым дымом взрывчатки, от которого запершило в горле и в носу. У Антона закружилась голова, и он открыл глаза, которые тут же защипало, как от слезоточивого газа. «Только бы продержаться, — думал он, — только бы не потерять сознания и не скатиться в воду».

Ему показалось, что шквал ослабевает, но потом он догадался, что просто-напросто глохнет. В ушах появился какой-то непрерывный звон, внешние звуки стали ослабленными и искаженными. Они доносились как из длинного бетонного туннеля. Едкий химический дым заменила гарь пожаров, смешанная с угарным газом. Этот коктейль стекал с пылающих берегов и тяжелой пеленой стелился по реке. «Когда же это кончится… ведь всего двадцать четыре минуты, а прошло уже не меньше сорока!» Он потерял счет времени. Антон читал об изнурительных артобстрелах Первой мировой, когда люди в блиндажах на пятый или шестой день сходили с ума. Конечно интенсивность огня тогда не была такой, как теперь, но теперь он начинал понимать, что такое сутками находиться под обстрелом.

Внезапно наступила тишина. Несмотря на то что снаружи бушевали пожары, продолжали то здесь, то там рушиться стены и еще гудели в небе удаляющиеся самолеты, это былатишина. Только чей-то протяжный стон… Но это стонал он сам.

Кто-то тормошил Антона, пытаясь разжать его руки, обхватившие голову.

— Эй! В чем дело, Дворжак? Вы ранены? Антракт. Можете отдыхать.

Это был голос Ротманна, звучавший приглушенно, как из бочки. Антон обернулся. Штурмбаннфюрер, мокрый и грязный, вытирал лицо платком. Антон опустил руки и, вытянувшись, повалился на спину.

— Идемте наверх, если не хотите задохнуться. — Ротманн встал и, пошатываясь, стал спускаться к воде. — Ну! Вы же не ранены, черт возьми!

Антон сполз по мокрым плитам вниз, поднялся и, едва стоя на ногах, вышел вслед за Ротманном из-под моста на покатые камни набережной. Его стал душить кашель.

Оказалось, что мост действительно уцелел. Во всяком случае ни один из его пролетов не упал. Гудящий воздух вокруг был густо насыщен цементной и кирпичной пылью, черной сажей, какими-то летающими клочками сгоревшего тряпья или бумаги. Ряд домов на их берегу, напротив которого они стояли еще полчаса назад, полностью исчез. В клубах огня и дыма, насколько хватало видимости, торчали обломки стен самых замысловатых очертаний. Башенки с часами не было. Строения, коробки которых еще не упали, полыхали, как печи. Из оконных проемов вырывалось пламя, пожиравшее остатки деревянных перекрытий и мебели. Мостовые были завалены обломками стен или зияли громаднымиконусообразными воронками, которые дымились чем-то ядовитым словно кратеры вулканов. Разглядеть, что творилось на противоположном берегу, было невозможно.

— Пойдемте на мост, он вроде бы цел! Там будет легче дышать! — Ротманн, которого тоже изрядно оглушило, кричал. Он смочил в воде платок и приложил его ко рту, пытаясь защитить легкие от пыли и дыма. — У нас есть часа три до второго акта. Давайте-ка приходите в себя!

Он схватил Антона за рукав и потащил к въезду на мост. Перебравшись через упавший столб, груды вывороченных камней мостовой и вздыбленных трамвайных рельсов, они вышли на относительно чистую проезжую часть чудом уцелевшего моста. Вдали уже маячило несколько фигур, и было непостижимо, как кто-то еще смог уцелеть в этом аду.

Пять с половиной сотен бомбардировщиков второй волны поднялись с аэродромов Южной Англии, огласив ревом своих моторов ночные небеса Суссекса, Уффолка, Девоншира, Дорчестера и других графств. Они уже построились в трехэтажные боевые группы с шестимильными интервалами и гудели над затянутой сплошными облаками Бельгией. «За Лондон! За Ковентри! На химические заводы Дрездена! На штаб гестапо и забитые войсками нацистов станции…»

Люди шли на мост. Шли с обеих сторон с одной целью: вырваться из удушливой атмосферы и перейти на противоположный берег в надежде на то, что там будет лучше. Встретившись с теми, кто двигался им навстречу, они в растерянности останавливались и смотрели поочередно то назад, то вперед. Они пытались сравнивать, о чем-то спрашивали друг друга, крича и жестикулируя. Все были оглушены и находились в состоянии стресса. Некоторые не могли произнести ни слова из-за приступов кашля. Все это были те, кто так же, как и Ротманн с Антоном, не укрылись в подвалах, а чудом уцелели, упав на землю на набережных, в скверах или прямо на улицах. Они просто не успели добежать доубежищ. Не верили до самого конца в то, что это случится. Тем же, кто укрылся в предназначенных для этого местах, еще предстояло выбраться наружу. Многие входы в подвалы были завалены. Многие навсегда уже были погребены в своих убежищах, поскольку никто не успеет их откопать. Многие были уже мертвы.

— Где ваш портфель? — спросил приходящий в себя Антон. Лицо Ротманна было перепачкано сажей, а его светло-серая шинель вся покрыта мокрыми бурыми и черными пятнами.

— Черт с ним. Там не было ничего ценного.

— Надо выбираться отсюда.

— Да. Пойдем по правому берегу. Там, мне кажется, лучше. Спустимся вниз по реке и выйдем из города на севере.

Они перешли на противоположную сторону. Обстановка здесь действительно выглядела несколько лучше. Дома стояли дальше от берега, и набережная была свободнее от завалов. Да и разрушений оказалось меньше. Пока меньше.

— Сколько на ваших часах? — спросил Антон.

— Без двадцати двенадцать.

— Вы еще не переводили стрелки? Их нужно перевести на сорок пять минут назад. Вы помните?

Ротманн кивнул.

Обходя воронки, они прошли метров двести и оказались в районе, где почти не было разрушений, но крыши стоявших вплотную трех-четырех-этажных домов горели. Здесь собралось много людей, которые что-то кричали и куда-то бежали. В одном месте медперсонал больницы выносил из здания больных. Некоторых несли на носилках, других вели под руку. Медсестрам помогали оказавшиеся рядом люди и несколько солдат. Полный человек в белом халате поверх мундира и с пачкой документов под мышкой подавал команды. В другом месте сбилась в кучу группа маленьких детей. Они стояли молча, прижавшись друг к другу, и смотрели вверх на пылающие крыши. С ними находились несколько женщин, которые явно не знали, что делать дальше.

— Идите в парк! Вы что, не понимаете, что они еще могут вернуться? — кричал на них какой-то человек, показывая рукой вверх. — Все, кто может, идите в Гросс Гартен! Там безопаснее!

— Где это? — спросил Антон.

— По-моему, в той стороне, — Ротманн махнул рукой вдоль улицы. — Но это самый центр города, и я бы не советовал…

Его слова заглушил треск лопающихся и сыплющихся сверху прямо на них стекол. Они едва успели отскочить к стене. Подняв голову, Антон увидел, что верхние этажи уже охвачены огнем. Во всех этих домах не было бетонных перекрытий, и им просто суждено было выгореть сверху донизу.

Они пошли дальше вдоль берега и снова оказались среди руин и пожаров. Антон шел, стараясь не всматриваться в убитых, не успевая тем не менее вовремя отвести взгляд от очередного растерзанного тела. В одном месте рухнувшие здания полностью завалили проход обломками стен. Антон сунулся было вперед, но сразу понял, что в темноте при неверном свете пожаров ой только сломает себе ногу или куда-нибудь провалится. Он увидел торчащие из-под кирпичей окровавленные останки, и ему опять стало плохо.

— Пойдемте в обход, — сказал Ротманн.

Скоро им удалось выбраться из зоны разрушений. Минуя группу людей, смотревших на противоположную сторону реки, они услышали обрывки разговора.

— Бомбили в основном левый берег, Альтштадт. Новый город пострадал мало — я только что оттуда.

— Интересно, что с Цвингером, театром? Уцелел ли мост Августа?

Ротманн остановился.

— Мост пока цел, — произнес он.

— Откуда вы знаете?

— Мы с того берега.

— А театр? Что с театром? — набросился на Ротманна какой-то старик.

— Не знаю. По-моему, он разрушен. Там всё горит.

Они отошли на несколько шагов, после чего Ротманн обернулся и крикнул:

— Уходите из города! Они еще вернутся! Театр ему подавай, — в сердцах буркнул он, повернувшись и продолжая идти дальше.