Чтение 14–й страницы книги ~Записки гайдзина~

SWEAT? 1.900

TEE SHIRT? 1.500

PARKA? 1.900

OVER ALL? 2.900

PANTS? 1.900

SKIRT? 1.900

CAP? 980

PLUM, Chuo-dori, 1-chome, 5-26, phone 24-1233

REAL AMERICAN SECONDHAND STUFF !!!

DON’T MISS !!!

Экспонат

Первый день седьмого месяца выдался ясным. Восходящее солнце без помех дошло до зенита и ударилось в беспредел. С наслаждением садиста оно водило огнеметом туда-сюда по береговой линии, испепеляя городские улицы, портовые доки, иностранные суда у причалов и стоянки подержанных автомобилей. Морская набережная Фуругаты, по которой мы ехали, готова была расплавиться и дымящейся лавой уползти в соленую воду.

– Пива хочу, – произнес Берлогин. Он изнемогающе пошевелил кожной складкой на затылке и развернул голову вправо. – Купим пива?

Мимо окон проносился океанариум. Там сейчас ползали по бетонным плитам одуревшие котики, и пингвины тихо тосковали по Южному Полюсу. Короедов нервно сморгнул, сильнее сжал руль и нахмурился.

– Если увидим в автомате, то купим, – сказал он. – Специально искать времени нет.

Берлогин помолчал немного, затем продолжил разворот головы и наставил ее на меня. Лицо его расплылось в ласковой улыбке.

– Головка не бо-бо? – спросил он.

– Немножко есть, – ответил я, изобразив веселое подмигивание.

– Задал ты вчера перцу! – Берлогин потерся щетиной о край подголовника. – Всех удивил.

– Чего я задал?

– Не помнишь?

– Нет...

– Оперу ты вчера пел. Прям на улице, посреди ночи. Я думал, стекла в домах полопаются.

– Это уже после текилы или еще после сакэ?

– Совсем в конце. Уже после бильярда.

– А какую оперу? «Хованщину» или «Евгения Онегина»?

– Чего другое спроси. Я в операх не понимаю.

– Слова-то какие были? Если «позор, тоска, о жалкий жребий мой», то это «Евгений Онегин». А если «народ смущать, чтоб много больших бояр побил», то это «Хованщина».

– Ни то, ни другое, – подал голос Короедов. – Я хорошо помню. Слова были: «Отдай мне Эмму, отдай мою голубку».

– Так это «Хованщина».

– А что, большая разница?

– Разница большая. «Евгения Онегина» я пою, когда бываю в лирическом настроении. А «Хованщину» – когда бываю в эпическом. Значит, вчера я в эпическом настроении был.

– Мда, – вздохнул Короедов. – Хорошо тебе там в твоих полях. Ори, не хочу. Меня тут давно бы депортировали.

– И развалили бы весь бизнес, – подхватил Берлогин. – Короедыч, как здорово, что ты оперу не поешь! Пивка еще найди – поставлю тебе памятник.

– Пивко будеттам,– веско сказал Короедов. – Пивко, музыка, женщины... Все вам будет.

– Да женщины-то не те, – Берлогин меланхолично поскреб ногтями макушку. – Таких женщин и в Хабаровске навалом. Мне бы гейшу...

– Гейшу... Ты хоть знаешь, что это вообще такое, «гейша»?

– А чего тут знать... Гейша она и есть гейша... Ну, баба, что ли...

– Так и запишем, – сардонически усмехнулся Короедов. – «Гейша» – значит «баба».

– Нет, понятно, что не просто баба. Ну, скажем так, «специальная японская баба».

– Конечно, – кивнул Короедов. – «Гейша» – это специальная японская баба. А «самурай» – специальный японский мужик. Я правильно трактую?

– Правильно, неправильно... Кто тут живет – я или ты?

Короедов не отвечал. Мы стояли на светофоре в ожидании зеленого сигнала, пока стайка девушекгангуропересекала наш путь, направляясь на пляж. Берлогин напряг мощную шею и наблюдал за ними.

– Ну вот, – сказал он, когда мы снова поехали. – Врут, что они кривоногие. Есть и нормальные. В желтой майке шла ничего...

Короедов вздохнул глубоко-глубоко.

– Ничего, – задумчиво повторил он. – Конечно, не Лайма Вайкуле – но будем снисходительны...

Жизнь Петра Короедова не была пассионарным горением или авантюрным фейерверком. Гениальный художник, благородный жулик или роковой любовник из него не вышли. Престижная стезя япониста, избранная в юности, выкинула странный финт – востребованным оказалось лишь умение обслужить нехитрые торговые переговоры. Теперь Петр Короедов был важным звеном в скупке и переброске через Японское море подержанныхтачек.Человек попроще гордился бы таким статусом – как-никак, приплывавшие коммивояжеры не могли и шагу без него ступить, относились с пиететом и честно отстегивали по десять тысяч иен с каждой сделки. Фуругатские автодилеры со своей стороны тоже оказывали знаки уважения и помогали в юридических и бытовых вопросах. Но душа просила вовсе не того. Душа просила прекрасного. Тонко чувствующему человеку было отчаянно тяжело вариться в мире покрышек и запчастей, пить водку с бритоголовыми клиентами, осваивать распальцовку и откликаться на «Короедыча». Спасала лишь мечта о далеком идеале, мысль о высшем и безгрешном существе, трепетное преклонениеперед чудом, перед сверкающим эталоном красоты и мудрости. Перед Лаймой Вайкуле.

Когда развалился Советский Союз, Короедов более всего горевал об утрате морального права называть Лайму Вайкуле своей соотечественницей. Потом оказалось, впрочем, что латвийская примадонна продолжает петь по-русски и вообще проводит больше времени в Москве, нежели в Риге. Это Короедова очень приободрило. Он ревниво следил за успехами своей богини, и счастливейшим его днем был день, когда в фуругатском магазине он приобрел компакт-диск Лаймы Вайкуле, записанный и выпущенный в Соединенных Штатах. Тогда ему стало с особой пронзительностью ясно, что оба они – граждане мира. Они оба стирают границы, сближают народы и разносят по планете свет русской культуры. Только каждый из них на свой лад. Два факела, два подвижника, два космополита. Лайма Вайкуле и Петр Короедов. Мечты, мечты, мечты...

Берлогинская лапа потрясла меня за колено.

– Просыпайся, – услышал я. – Приехали.

Мы стояли на обширной, наполовину заполненной автостоянке. Прямо перед нами в полнеба раскинулись зеленые сети гольфового поля. По левую руку от сетей притулился Храм Василия Блаженного – точнее, его уполовиненная копия. От храма тянулся разрисованный под хохлому забор с проходом посередине и красочной вывеской на двух языках:

«РУССКАЯ ДЕРЕВНЯ ГОРОДА ФУРУГАТА»

– Вперед, – скомандовал Короедов, застегнул пиджак и пошагал к окошку с надписью «Касса». Берлогин двинулся следом, я за ним.

–Ирассяимасэ-э-э!..– раздалось из окошка.

– О, черт! – Короедов раздосадованно уперся в забор ладонью. – Ритка должна была сидеть, обещала провести... А так платить придется.

– Скажи, что по делу, – посоветовал Берлогин.

– Наивный... Будем час куковать, пока все утрясется и согласуется. Ты думаешь, это человек сидит? Это робот! У нее не мозги, а этот... алгоритм! Тебе охота час сидеть на жаре?.. Ладно, я вас привез, я и платить буду. – Короедов выставил вперед обе ладони, отметая возможные протесты, вытащил кошелек, наклонился к окошку. – Будьте добры три билета.

– С мамонтом или без мамонта?

– Без мамонта.

Контролер на входе оторвал от наших билетов корешки. Мы ступили на длинную, посыпанную гравием и огороженную бамбуковым частоколом дорожку.

– Пиво-то скоро? – спросил Берлогин, нетерпеливо вглядываясь вперед, откуда доносились развеселые звуки «Камаринской».

– Вон табличка, – показал я. – До ресторана «Печка» сто метров. До музея этнографии тоже сто. И до театра «Николай» сто. И до магазина «Сибирь» тоже. А до мамонта – двести.

– Пиво, наверно, через сто.

– Наверно.

По прохождении ста метров «Камаринская» гремела уже в полную силу. Глазам открылась центральная площадь, по периметру которой располагалось все обещанное. В центре площади громоздился круглый помост, плотно окруженный публикой. На помосте лихо отплясывали четыре девки в кокошниках и красных сапогах.

– А Ритка-то вон она, – едко заметил Короедов, тыча пальцем в сторону помоста. – Щеки намазала, не узнаешь...

Берлогин беспокойно оглядывался по сторонам.

– Кажется, нам туда, – сказал я и повел его по направлению к вывеске, сулящей различные напитки. Мы зашли внутрь и остановились перед прилавком.

– Самое дешевое какое? – спросил Берлогин.

– «Серифу», – прочитал я. – Двести иен банка. Только я не слыхал про такое пиво. Черт знает, как это расшифровать. Может, «шериф»?

– Значит, американское. Берем.

Нам выставили две голубые банки с нефтяными вышками на боку. Под вышками было написано: «Шельф. Сахалинское пиво».

– Блин, – вырвалось у меня. – А я думал, «Шериф»...

– Ничего, – сказал Берлогин. – Зато дешево...

Он откупорил банку, сделал глоток и выпучил глаза.

– И они это называют пивом?!

– Это мы называем пивом, – поправил я. – Они только повторяют.

– А зачем продавать?

– Как зачем? Деревня русская. Клиент пьет и думает: это такое специальное русское пиво. И радуется. А себестоимость копеечная. Конторе прибыль.

Берлогин молча вертел в руках банку. Свою я обменял с доплатой на «Саппоро». Мы вышли обратно на площадь. Доплясавшие девки с организованным визгом сбежали со сцены; их сменил усатый и чубатый дядька в красной рубахе и серой папахе. Невидимый конферансье объявил через динамик:

– Сейчас выступит Миша. Он станцует настоящийкосакку-дансу!

Публика восторженно зааплодировала. Заиграл матросский танец «Яблочко». Миша растопырил руки в стороны и картинно, с цыганским прищуром обошел помост. Публика хлопала в такт. Миша ударил себя в грудь, в живот, в колено, в щиколотку, в пятку. Народ одобрительно загудел. Миша сказал: «Эх!» Народ сказал: «Хай!». Миша присел. Привстал. Присел. Привстал. Народ экстатически завыл. Миша привстал. Присел. Привстал. Присел. Народ вошел в неистовство. Миша присел. Привстал. Присел. Привстал. У народа начался катарсис. Миша поклонился. Народ бился в судорогах. Миша с достоинством сошел со сцены.

– Ой, Петенька! – послышалось сбоку. – Не сердись, пожалуйста. У нас перестановка, Зойку на мамонта бросили, меня в ансамбль, на кассу японку посадили. Я тебе не успела позвонить...

– Ничего, – сказал Короедов. – Ты сделай главное, что обещала. Устрой мне встречу с вашим начальником. С самым главным. Скажи: по делу.

– Я сейчас... Устрою... Стой здесь... Не уходи...

На сцену взошла румяная тетенька в сарафане и принялась заунывно дудеть в какую-то жалейку. Берлогин, кривясь и морщась, пил сахалинское пиво.

– Здорово, земляки!

Рядом с нами стоял давешний плясун Миша.

– Здорово, казак, – сказал ему Берлогин. – Пива хочешь?

Миша покосился на банку.

– Не-е-е, – засмеялся он, как от хорошей шутки. – Такого не хочу.

– А ты какой казак, донской или кубанский?

– Я из вологодской филармонии.

– Что, вообще не казак?

– Вяколайнен моя фамилия. Какой я казак...

– А плясал грамотно!

– Да ну... Я вообще не танцор, я баянист... Но тут сказали, баян не нужен, а нуженкосакку-дансу.

– Что это такое, кстати? – поинтересовался я. – Сколько раз слышал и до сих пор не пойму. Чисто японское слово.

– Леший знает, откуда они его взяли. Я им тогда по-всякому плясал, а они нос воротят: мол, не то. А как пошел вприсядку, сразу обрадовались: дескать, вот он, настоящийкосакку-дансу.Так и пляши, говорят. Вот и пляшу теперь. А вы туристы?

– Нет, – сказал Берлогин, – не туристы. Эти ребята живут здесь. А я по бизнесу приехал.

– По автомобильному?

– Ага. Недавно занялся. Раньше медью промышлял. А еще раньше я был футболист.

– Иди ты! – поразился Вяколайнен.

– Форвард таранного типа. В хабаровском СКА.

– Надо же... А как вчера «Локомотив» с «Шинником» сыграл, не знаешь?

– Откуда... Днем бизнес, вечером пьянка, не до футбола. – Берлогин смял пустую банку и кинул в мусорный бак.

– Петя!!! – Рита стояла на той стороне площади и махала рукой.

– Быстро-то как, – удивился Короедов и взял меня за локоть. – Пойдем, поможешь. У тебя лицо интеллигентное. Мы минут на двадцать, – добавил он для Берлогина. – Встречаемся здесь.

Вслед за Ритой мы нырнули в служебный вход и попали в кабинет начальника, плотно сложенного мужчины средних лет, в белой рубашке без пиджака. Он встал из-за стола и вопросительно на нас смотрел.

– Здравствуйте, – сказал Короедов и поклонился. Я поклонился тоже. Начальник ответил наклоном головы и указал на два стула. Мы сели. Рита помахала нам пальчиками и исчезла в дверях.

– У нас к вам дело, – начал Короедов после церемонии обмена визитками. – Мы хотим познакомить вас с необыкновенно интересной певицей.

– С русской певицей? – поспешил уточнить начальник.

– Ну... – замялся Короедов. – В общем, да... В том смысле, что она поет на русском языке. Хотя, в принципе, может и на других. На английском может. Сможет и на японском, если очень понадобится. Мы ее научим.

– Понятно, – кивнул начальник.

– Дело вот в чем. Нас, русских людей, несколько смущает известный перекос культурного обмена в сторону чего-то такого, знаете, старинного... Ну вот, скажем, песни, которые пелись сто лет назад... Это интересно, конечно, – но это лишь одна сторона. А ведь публику должно волновать, что поется сегодня, не правда ли?

– М-м-м-м, – неопределенно помычал начальник.

– Эта певица очень популярна. Лучше ее вообще никого нет. Мы вам кое-что принесли, чтобы вы имели представление. Вот компакт-диск. Записан в Америке. Будет время, послушайте. Вот еще кассета...

– Как зовут певицу?

– Лайма Вайкуле. «Ра-и-ма Ва-и-ку-рэ».

Начальник наклонил голову набок и созерцал им же нацарапанные крючки.

– На русское имя непохоже.

– О, да вы хорошо разбираетесь! – поспешил польстить ему Короедов. – Дело в том, что она не совсем русская. Вообще говоря, она из Латвии. Но все русские люди считают ее своей.

Я важно покивал для пущей достоверности.

– Хорошо, – сказал начальник. – А чего вы, собственно, хотите?

– Мы хотим, чтобы она посетила Японию. И дала здесь несколько концертов.

Начальник кивнул. Короедов приободрился.

– Вы знаете, она уже один раз была в Японии. В девяностом году. Причем спела только одну песню на телевизионном шоу. Потом сказала в интервью, что горячо полюбила эту страну. Я уверен, она хочет приехать еще раз.

– М-м-м-м...

– Вы нас не поймите превратно. Заниматься всем этим будем мы. Выходить на ее менеджера, подключать спонсоров, заказывать рекламу, бронировать билеты, гостиницы, залы... От вас требуется только одно – официальное приглашение.

– Э-э-э-э-э...

– Ведь мы частные лица, к тому же иностранцы. Чтобы дали бизнес-визу, необходимо приглашение от организации. Вы столько лет уже приглашаете русских артистов – когоеще просить, как не вас?

– М-м-м-м...

– Конечно, один концерт можно будет дать здесь. У вас замечательный зал, много посетителей, налаженная реклама. Люди придут, вы не пожалеете, будет прибыль... А сейчас – только одну бумажечку. Дальше мы сами все завертим.

Короедов умолк и ждал ответа. Начальник положил перед собой чистый лист.

– Итак, – сказал он, – вы хотите, чтобы мы оформили приглашение для (он нагнулся над своими крючками)Райма Вайкурэ-сан.Так?

– Совершенно верно. Нас интересует ваше принципиальное согласие или несогласие. Если вы согласны, то мы выходим на контакт с ее менеджером и договариваемся о сроках.

Начальник кивнул и что-то начирикал на своем листе.

– Хорошо, – сказал он. – Я свяжусь с вышестоящими инстанциями.

– А сами вы не можете это решить? – разочаровано спросил Короедов.

– Приглашение – слишком серьезный вопрос. Много всего нужно взвесить и обсудить. Позвоните через неделю.

– Договорились, – сказал Короедов со вздохом.

На улице он повеселел и радостно хлопнул меня по спине.

– Ничего-ничего! Все на мази... Я считаю, мы подали себя очень грамотно. Тут ведь самое главное – подать себя. Чтобы было понятно: за дело берутся серьезные люди, а не какие-нибудь козлы. Разговаривать надо хорошим японским языком, вежливо, не употребляя слов-паразитов... Ты на него пивным духом не дышал?

– Не, я в сторону...

– Правильно. А что не сразу, так это мы подождем. Ихний порядок тоже надо уважать, я так мыслю.

Берлогин сидел на лавочке с Вяколайненом и рассказывал ему о своей жизни.

– А за медь, – говорил он, – я даже сидел один раз в таиландской тюрьме. Народу там повидал всякого... Вот скажи, Миша, ты когда-нибудь видел живого трансвестита?

– Не... – простодушно мотал головой Вяколайнен. – Трансвестита не видел.