Чтение 28–й страницы книги ~Записки гайдзина~

– Вообще любые! Все эти петровичи, кузьмичи, федоровичи – где они у тебя? Нету! «Антон Чехов», «Николай Гоголь», «Иван Тургенев», «Алексей Блиндяев» – все как нерусские! Ильича ты только на пленке назвал ильичом, я сегодня слышал, а на бумаге от него одна первая буква.

– У меня еще два Митрича и один Семеныч...

– Вот именно. Всего навсего. Зато у тебя святой Марк, святая Тереза, король Улаф, лорд Чемберлен, сэр Комби Корм, Инесса Арманд – а где корни, Веня?! Где соленые рыжики, где Алеша Попович, где соборность и сермяжность?

– Вадя, ты сам все понимаешь...

– Да, я понимаю. У народа твоей страны чересчур выпуклые глаза. Ты провел детство за Полярным Кругом, и всю соборность тебе отморозили. Ты становишься неукоренен и отвязан, ты переходишь Рубикон, ты бредешь в Эболи и Каноссу, сворачиваешь с Манхэттена на Пятую Авеню, прешь через Верден к Ламаншу – и все это с таким напором, будто и впрямь по ту сторону Пиренеев можно найти что-то этакое. А кто тебе сказал, что оно там есть?

– Выходит, его там нет, Вадя? Ты хочешь сказать, что оноздесь?Среди этих заливных полей? Среди этих сощуренных глаз? Ты хочешь сказать, что достаточно развернуться на сто восемьдесят? Тогда расскажи мне, что здесь такого есть.Или нет – лучше расскажи мне, чего здесьнет.Здесь что – нет лихорадки и смертной тоски? Нет пустопорожности и непоправимости?

– Если бы, Веня, если бы...

– Или, может, здесь нет попсы и глянца? Нет стирки чудес в окнах за стеклом? Нет Филиппа Вольфовича Петросяна?

– Есть, Веня, есть... И даже еще больше...

– Тогда что толку в этих полях и в этих пажитях?

Фукусима – Корияма

– Это сложно объяснить, Веня. Не обойтись без аллегорий. Помнишь, в самом объемном и нелепом твоем сочинении, в «Записках психопата», есть глава про Птичий остров, помнишь? Там у тебя всякие зяблики, удоды, кукушки, петухи – что-то такое басенное, на эзоповом языке, о диктатуре и о внешней политике. Мы сейчас не о диктатуре – но давай останемся в этих координатах. Давай рассуждать орнитологически, это удобно. Вот скажи, например: тебе сложно представить себябелой вороной?

– Нет, Вадя, совсем не сложно. Я как раз она и есть. И ты тоже, наверное...

– Вот именно. Ни с того, ни с сего вдруг рождается ворона с белыми перьями. Причем, это никак не соотносится с высотой полета – это вообще ни с чем не соотносится. Просто белая. И ей неуютно. Не то, чтобы ее гнобили собратья, дело не в том. Дело в резонансе. Белой быть хорошо и красиво, но кругом все черные. Спрашивается: как вороне быть?

– Наклеваться мухоморов.

– Эти варианты не принимаются. Есть лучше.

– Понимаю. Вступить в духовную республику альбиносов. Статьвороной Джонатан Ливингстон.Не каждой вороне это под силу, Вадя, даже белой.

– Правильно. Что остается? Только улететь горизонтально. Но куда?!

– А куда?

– Чаще всего летят к попугаям. К любым. Мало ли разных попугаев: лори, жако, какаду, ара... Ты проводишь там нужное время, высиживаешьзеленое яйцо– и тебя торжественно принимают в попугайские ряды. Ты обретаешь попугайскую самоидентификацию, присягаешь попугайским законам, получаешь попугайский паспорт. Все бы хорошо. Но что делать, если ты и там – белая ворона? Что, если смеяться над попугайскими шутками, исповедовать попугайские ценности и говорить: «А вот у нас, у попугаев...» никак не получается? Было шило, стало мыло. Что тогда?

– Ну?

– Лететь нужно не к попугаям. Лететь нужно к максимально далеким и непохожим на тебя птицам. К пингвинам, к страусам, к грифам...

– Грифы заклюют. Страусы запинают. У пингвинов холодно...

– Тогда к альбатросам, стрижам, пеликанам... К цаплям, наконец!

– К цаплям?

– Ну да, к цаплям! Они приветливы и вежливы, у них тепло и комфортно, у них белые перья! А главное – в свои ряды они тебя никогда не примут, даже если ты захочешь. Но тебе ведь и незачем, правда?

– Мне?.. В ряды?..

– Вспомни, Веня: ты хотел найти уголок, где не всегда есть место подвигам. Посмотри в окно: вот он, этот уголок. Здесь никто и никогда не будет ждать от тебя подвигов. Только непохожести, только инаковости – того самого, что ты умеешь лучше всего. Ты и раньше был белой вороной, а здесь ты не просто белая ворона, здесь ты концептуально необходимый антипод. Ты уважаемое посмешище, ты почетный изгой, ты любимая заноза, ты –гайдзин.

Корияма – Уцуномия

– Я –гайдзин?!

– Именно, Веня. Человек с отмороженной соборностью называется «гайдзин». Это нельзя изменить, это в крови, с этим можно только приспосабливаться. Вот и думай: если талантом резонанса ты обделен, то где тебе будет лучше – там, где нужно резонировать, или там, где не нужно?

– Так-так... Что же получается – мы едем вовсе не в Петушки?

– Мы гайдзины, Веня, мы отморозки. Мы зайцы на этом синкансэне. Нам все равно, куда ехать, на юго-запад или на северо-восток. В Кагосиму или в Саппоро. Здесь нам ничегоне отморозят сверх того, что у нас и так отморожено. Зачем нам Петушки? Поедем, куда везут. По всем пунктам, кроме Ёсино. Здесь везде хорошо. Здесь сам диссонанс изысканен и гармоничен! Поверишь ли: я иногда выхожу в эти заливные поля, задираю голову в небо и обращаюсь к местным богам. Я говорю: «Спасибо вам, мои дорогие! Спасибо за то, что вы создали землю, в которой я не обязан становитьсясвоим!»

– Да-да, я понимаю... Я только не пойму, зачем им концептуальный антипод...

– Я и сам не сразу понял. Понадобились годы, чтобы дошло. Видишь ли, есть пернатые, которые ничего не боятся. Вот, скажем, на острове Маврикий жили дронты. Они никого не боялись. Где они теперь, эти дронты? Ты их видел? И я не видел, только в книжках читал. Их истребили голландские мореплаватели.

– Всех?!

– До единого. А когда голландские мореплаватели подплыли к острову Кюсю, отношение к ним было осторожным. Может, даже чересчур. Их остановили за десять метров до Кюсю и стали ждать, пока разовьется экологическое сознание.

– И оно развилось?

– В общем, да. Теперь не истребляют. Теперь перемешивают и скрещивают. Это нравится многим, но все-таки не всем. Некоторые цепляются за самоидентификацию, а ее поддержание требует присутствия антипода. Когда они видят антипод, то сразу думают: ага, не такой, как мы – значит, мы особенные! Диссонанс с антиподами укрепляет их резонанс друг с другом.

– Это хорошо или плохо?

– Смотря для кого. Для нас хорошо. Ведь гайдзину надо куда-нибудь податься, а куда же мы подадимся, если всех перемешают и скрестят? Если на всей планете будетсвое отечество,куда мы подадимся? Представь: вместо былой необъятной орнитологии – единственный вид пернатых. Птица обыкновенная. Avis vulgaris.

– Вадя, да ты антиглобалист!

– Я никакой не анти. Я сам несу эту глобализацию на своих плечах. Я как герой Фенимора Купера, как Натаниэль Бумпо. Он нес цивилизацию на Дикий Запад, ненавидел ее всеми фибрами – и нес. Вот и я поневоле глобализую эти прекрасные заливные поля всякий раз, когда иду по меже. Глобализую все вокруг одним своим присутствием. Хотел стать дезертиром, а стал пехотинцем Всемирной Энтропии. Разве это не трагично?

Уцуномия – Омия

– Погоди, Вадя. Может, ты сгустил?

– Чего я сгустил?

– Ты уверен, что когда волк возляжет рядом с агнцем и народы обнимутся, то обратно их будет уже не разлепить?

– Абсолютно уверен. Так гласит второе начало термодинамики. В замкнутых системах дело всегда идет к выравниванию. На наш век еще хватит – а потом кранты. Так что, Веня, лови момент. Делай, как я.

– Я бы рад, Вадя... Но мне не верится, что здесь все так хорошо. Что-нибудь обязательно должно быть плохо.

– А как же. Здесь многое плохо. Падение биржевых индексов, экономика мыльных баблов, кризис, тупик, дефляция, безработица, пауперизм...

– ...Вот-вот...

– ...Тоталитарные секты, ультраправые марши, проституирование, кумовство, коррупция, стагнация, манипуляция, болванизация...

– ...Даже так?..

– ...Телемуть, радиочушь, медиабред, библиодурь... Однорукие бандиты, двуногие кретины, манга, энка, пачинко, поломко...

– ...Вот видишь, Вадя...

– Да, вижу. Отлично вижу. Боковым зрением. Сквозь пальцы. А прямым зрением я смотрю в другую сторону и вижу вещи, которые мне приятнее видеть. Кто осудит меня за это? Я гость! В гостях не принято замечать хозяйские минусы. И ты, Веня, ты тоже не замечай. Лучше выйди в заливное поле и задери голову вверх. Боги тебя услышат.

– Так просто?..

– Ну посуди сам. Тутошнюю стагнацию разгребать все равно не нам с тобой. И с дефляцией они сами будут воевать. Про коррупцию я уж и вовсе молчу, нас до нее и близко недопустят. Спрашивается: что зря сотрясать воздух? Какое нам дело до динамики индекса Никкей Двести Двадцать Пять?!

– Вадя, ты так горячишься, что впечатление обратное. Может, тебе и вправду есть дело до этой динамики?..

– Дело в принципе!Номинальноя в полном праве ничего не знать ни о каких индексах. Я в полном праве оставаться белой вороной по всем параметрам. Если говорить начистоту, то огорчает меня здесь лишь одно.

– Что же?

– Здесь крайне трудно повстречатьчерную цаплю.

– Хм... А кого не трудно?

– О, Веня, кого здесь только не встретишь! Сюда слетаются зеленые фламинго и травоядные беркуты, куцехвостые павлины и крылатые киви, буревестники с морской болезнью и совы с куриной слепотой, желтые синие птицы и адские райские птицы. Здесь их всех по чуть-чуть, но это такой паноптикум! И лишь одни черные цапли летят не сюда, а отсюда. Летят к попугаям, летят к дятлам, летят к голубям... И даже – в это трудно поверить – к нам, к воронам! Здесь остаются только белые цапли и серые, а черным приходится туго. Я бы не хотел родиться черной цаплей. Да и белой цаплей, если подумать, я тоже не хотел бы родиться. Я лучше останусь гайдзин. Я буду гайдзин в чужом отечестве.

– ...НЕТ УЖ, ПОЗВОЛЬТЕ !..

Омия – Уэно

Мы оба обернулись. В вагонном проходе стоял не кто иной, как гражданин Кузьма Минин, бородатый, босоногий и бронзовый. Он опустился на лавку и строго нахмурился.

– Вот вы, молодой человек, говорите «гайдзин».

– Ну, допустим...

– А нужно, милостивый государь, не эскапировать, понимаешь, а время собирать камни!

– В каком смысле?

– Да в таком! Вам ведь все одно пня под зад дадут – стало быть, прибудете обратно. Гайдзин, не гайдзин, родина призовет. Тут-то вы и пригодитесь. Вы ведь по этому экономическому чуду каждый день ногами ходите. Так вы ж подмечайте! А то что же получается – как сингапур, так азиатский дракон, а как змей-горыныч, так рожей не вышел. Надо смотреть на них и учиться.

– Чему учиться?

– Всему! Коллективизму, понимаешь, ответственности, смекалке! Разному там менеджменту. Все подмечать и внедрять у себя. Тогда будет сдвиг, понимаешь. А разбежаться по углам это мы все умеем, колбасу чужую жрать.

– Отчего же колбасу...

– А что, нет? Зачем это еще «гайдзин»? Придумали тоже. Надо в гуще, понимаешь, всем миром чтобы. Тогда будет сдвиг.

– Но я ведь... Я по-другому, но я тоже способствую... Я тоже болею душой...

– Душой это мы все горазды. А как рукава засучить, так врассыпную.

– Да нет же... Я как бы... У меня свой пятачок, на котором я полезен...

– Знаем мы ваш пятачок!

– Это вот раньше, до технического прогресса, конечно... А теперь время и пространство сжимаются, теперь компьютерные сети...

– Слыхали мы про ваши сети!

– Теперь уже неважно, где ты физически... Вот, скажем, Николай Гоголь...

– Вы, государь мой, шибко высокого о себе мнения!

– ...И МЫ ТОЖЕ !!!...

Уэно – Ёсино

– Мы тоже внутренние гайдзины!

В проходе стояли Рабочий и Колхозница.

– Мы тоже гайдзины в своем отечестве! Мы тоже любим все восточное и японское!

Они побросали инструменты на пол, уселись на лавку, и Рабочий заговорил:

– Моя жизнь протекала в темноте и невежестве, пока ее не перевернули Овцев и Цветочников. Вы читали Овцева и Цветочникова? Они открыли мне глаза. Я вдруг осознал, сколько чрезвычайного таится во всем японском. Я продолжил самообразование, я прочел «Склон Фудзиямы», «Загадку самурайской души», «Менеджеров в кимоно», «Вкус харакири», «Голую гейшу и ее четыре шогуна», «От ваби до васаби» – целую библиотеку.

– Ничего себе, – сказала Колхозница.

– Вот взять иероглифы, – продолжал Рабочий. – Их насчитывается уже десять миллионов, и каждый день рождаются новые. Мы с вами сейчас едем в поезде, а в эту секунду рождается иероглиф. Спрашивается: зачем? Куда такое количество? Ответ: чтобы хватило на всех гейш. У гейш, как известно, имен нет, есть только иероглифы, и повторяться они не должны, иначе это грех перед Буддой. А у каждого японца, помимо жены, обязательно еще и гейша, или целых две. Вот и считайте сами, какую прорву надо обеспечить. Существуют особые фирмы по разработке иероглифов, их услуги стоят баснословных денег, но японцы платят и еще сверху приплачивают, потому что у нас любят говно лаптями хлебать, а у них культура!

– Это надо позаимствовать! – сказал Минин. – Это надо внедрить!

– Или вот, скажем, рыба фугу. Вы знаете, как нужно медитировать на рыбу фугу? Рыба фугу очищается от водорослей, накачивается насосом – есть такие специальные бамбуковые насосы – и помещается между инем и янем. Тогда у нее начинают по-особому вибрировать жабры, а ваш спинной мозг это дело улавливает и переправляет в гипофиз. С непривычки можно и помереть, но если не помер, то открывается астральная чакра, и постигается природа мистических тел. Это сыграло большую роль в обеспечении экономического чуда. Все японские служащие в обязательном порядке медитируют на рыбу фугу большую часть рабочего дня. Рыба фугу объявлена национальным сокровищем и воспевается в официальном гимне компании Шарп.

– Это надо внедрить, – сказал Минин. – Это мы с Пожарским обсудим.

– Конечно, там много необъяснимого. Много такого, чего европеец никогда не поймет, даже если посвятит этому жизнь. Вот, например, интересный обычай: когда японец женится, то он берет свою новую тещу, сажает к себе на закорки и тащит на горную вершину. Там они садятся, выпивают на двоих бутылку сакэ и спускаются обратно – только уже не он несет тещу, а она его. Верхом на теще он доезжает до самого загса. Необъяснимо? Пожалуй, для западного ума. Но этот обычай скрепляет родственные узы и рождает такую социальную стабильность, какой восхищался еще Плеханов! У нас про тещу анекдоты травят, а у них она сакральная фигура и цементирующее звено.

Ёсино – Кагосима

– Вот видите, молодой человек! – обратился ко мне Минин. – Товарищ приобрел глубокие познания, читая книги. А вы тут живете, и не в курсе. Стыдно!

– Да, я очень люблю читать! – воодушевился Рабочий. – Вокруг столько книг, столько поэзии и прозы, столько блистательных переводов! Я вам сейчас почитаю.

Он извлек из кармана пухлый том, раскрыл его и начал чтение:

– В год второй Какацу месяца третьего близ Фукунума подле Маэбара воин Бонъясацуро рода Цуда трехсот коку в год в Такадана близ Коэгама вооружась катана стремглав направлялся в направлении к Аомура питая надежду сразиться с Годзаэмон рода Канъёцухан в Сакамото подле Фудзимура провинции Эцугава достигнув же цели бросился на врага стремглав.

– О-о-о-о-о! – закатила глаза Колхозница. – Какая тонкая работа! Какое знание реалий! Какая бережная передача повествовательной ткани!

– ...Безмолвно находящаяся в промежуточном зазоре меж фусума и токонома юная Ханако волнующе направляла страдающий взор на мелькающее стремглав катана и капли крови капающие на белое хакама и исполненное суровой мужественности храброватое лицо Бонъясацуро смело теснящего своего врага стремглав.

– О-о-о-о! Какая самоотдача! Какое вживание в текст! Какая беззаветная влюбленность в японскую загадочность!

– ...Воин то и дело вспоминал свое терпеливое дзадзэн в храме Унодзима близ Кацуяма когда великий святой преподобный Гондай Макаку стремглав появился в дзэндо постукивая своими гэта тук-тук и задал всем монахам трудную коан-загадку сколько соку в одном коку если в тысяче сяку ни одного бу.

– Ох, мамочки, я щас кончу...

– ...И вот теперь стремглав размахивающий катана храбрый Бонъясацуро долгожданно разгадав коан-загадку с входом в сатори буддийского просветления сразу же одним взмахом стремглав повалил врага Годзаэмон на татами и рассек тандэн катана давая наружный выход кровавому кишечнику и потокам крови пузырящимся буль-буль и победоносный вопль стремглав исторгнулся из его глубинного чрева опрометью.

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы! – застонала Колхозница.

– Тут еще всякие сноски, – сказал Рабочий. – Их лучше потом читать, а то запутаешься.

– Нет, уж лучше сразу, – возразил Минин. – Я уже запутался.

– Тогда ладно, – сказал Рабочий. – Тогда не будем прозу, будем поэзию. Вы любите трехстишия? Любите хайку?

– Я очень люблю хайку! – снова оживилась Колхозница. – Послушайте мою самую заветную хайку. Она звучит следующим образом: вся как есть закрывшись кимоно рукавом –ах! – не отважусь и пискнуть.

– Это правильно, – сказал Минин. – Это хорошие стихи.

Веничка потеребил меня за плечо.

– Слышишь, Вадя?..

Кагосима – Саппоро

– Чего, Веня?

– Чего-чего... Говенный ты гайдзин, вот чего.

– Почему говенный?

– Да потому... Это вот что ли и есть «печальное очарование»?

– Да нет же, Веня... Это пена, это пузыри! Людям нужен миф. Отними у них этот, они вмиг соорудят другой. Пусть уж будет этот – жалко нам, что ли?

– Но почему этот миф... почему он на территории, которую ты облюбовал?

– Потому, Веня, что продвинутому человеку нужна продвинутая мифология. В нашу постканоническую эру только подонок довольствуется примитивным мифом. Только подонок может сегодня думать, что за границей живут люди с песьими головами или что за границей каждому выдают автомобиль. Человек мало-мальски развитый, с воображением и претензией, уже не может этим довольствоваться. Ему потребна мифологема изысканная, с интеллектуальным реверансом. А куда еще приземлить такую мифологему, как не на Японские острова?

– Но почему на острова?!

– Да все потому же. Потому что дронтов уже нет, а цапли еще есть. Не о воробьях же слагать мифы, сам подумай. Будем ценить чужую продвинутость.

– Мне сложно такое ценить, Вадя...

– Тогда не будем. Это, в конце концов, ни к чему. Ведь, когда мы идем по заливному полю, то мы имеем дело не с мифом. Мы имеем дело с полевыми кобылками, с молодой зеленью, с каплями дождя...

– Опять дождя... Я не хочу дождя, Вадя. Я не поеду на твоем синкансэне. Я поеду в Петушки.

– Да зачем тебе Петушки, Веня? Поедем лучше в Тоттори!

– У тебя слишком много оговорок, Вадя. Слишком много допусков и посадок. Не смотри туда, смотри сюда. Не замечай того, замечай вот это. Не слушай других, слушай меня. Я так не могу. Мне нужно сразу все или вообще ничего. У меня такие синусоиды. Я не поеду в Тоттори, я поеду в Петушки.

– Петушков не бывает, Веня! Не бывает круглый год жасмина и птичьих голосов. А Японские острова – бывают! И печальное очарование – есть! Я его видел, я его осязал, оно реально!

– А Петушки, Вадя, Петушки сейчас тоже станут реальны! – с этими словами Веничка вытащил бутылку кубанской и сорвал с нее пробку. – Гляди, как это делается!

– Не надо, Веня! – я схватил его за руку. – Лучше убери это в холодильник! Послушай меня. Конечно, я отдаю себе отчет. Я понимаю, что мой эскапизм – это и не эскапизм вовсе, а так, дрянь какая-то, страусиная полумера, поросячий паллиатив. Но ведь я не предлагаю это всему человечеству. Я даже не предлагаю это народу моей страны. Было бы глупо предлагать такое целому народу целой страны, его сюда столько и не влезет. Я предлагаю это исключительно тебе. Одному тебе, как земляку и отморозку. Это ты понимаешь?

– ...ВАШИ БИЛЕТЫ !!!

Саппоро – Тоттори