Чтение 16–й страницы книги ~Стальной дрозд~

– У меня есть люди, умеющие слушать и, главное, слышать. А купцы, когда выпьют вина, могут рассказать много интересного.

– Ну-ну… А кроме Вельзы что слышно?

– Кроме Вельзы, новости так себе… Камата ведет переговоры с Айшасой. В обмен на некоторые послабления в торговых пошлинах, каматийцы согласны разместить на побережье несколько крепостей с гарнизонами из айшасианских солдат. А кроме всего прочего, они рассчитывают, что флот Айшасы приструнит халидских пиратов. В этом году они возобновили набеги. Уже сожжены пять рыбацких поселков, ограблен храм Триединого в окрестностях Эгейлы. Мьельские купцы в панике.

– А разве мы не можем предложить Камате военную помощь? – Флана приподняла бровь.

Гуран вздохнул:

– Чего греха таить… Не можем. Обе эскадры в Ласковом море поделены между Уннарой и той же Каматой. Поделить-то они поделили. Все по-честному, корабли поровну. А что морякам нужно жалованье платить, никто как-то не подумал. Ну, что поделаешь! Не сообразили! Думали, моряк, служащий независимой провинции, есть уже не хочет. А они несознательные попались, разбежались почему-то…

– Не нужны нам айшасианы на побережье… – протянула Флана.

– Кто ж спорит? Тем более, если король Айшасы пойдет на уступки купцам, каматийского зерна мы уже не увидим.

– И что ты думаешь делать?

– А что тут сделаешь? Я предложил фра Дольбрайну заслать гонцов в Уннару. Они с Каматой всегда соперничали. Есть надежда, что уннарцы назло Камате нас поддержат. Правда, Перт не заменит Браилы с Мьелой…[37]Но все-таки. Как говорят в Табале, с поганой овцы хоть шерсти клок.

– В Табале? Кстати, о Табале. Что ты думаешь о генерале Стальном Дрозде?

Вельсгундец отвел глаза.

– Ты что-то знаешь, Гуран? И не хочешь мне говорить!

– Нет. Слово чести, нет, – покачал головой молодой человек. Дернул себя за бородку. – Просто имя этого генерала и мне не дает покоя. Говорил я тебе или нет, что Антоло, Емсиля и Вензольо отправили в солдаты?

– Говорил. Но почему солдат не может стать генералом?

– Потому что у генерала есть свой сын, – к месту вспомнил старую шутку Гуран.

Флана даже не улыбнулась.

– И все-таки мне кажется…

– Поверь, – прервал ее Гуран. – Я выяснял… Я расспрашивал… В конце лета под Аксамалой сформировали четыре полка из людей, отбывающих наказание в тюрьмах и на каторгах. Предполагалось, что они таким образом искупят вину перед родиной. Один полк отправили в Окраину, сдерживать кентавров. Один – в Барн, где дроу вконец распоясались, в открытую против Сасандры пошли. А два – скорым маршем в северную Тельбию. Они вошли в пятую пехотную, «Непобедимую». Сама знаешь, что в Тельбии происходит…

– Но ведь Барн недалеко от Табалы! Антоло мог дезертировать. Ну, после того, как Империя развалилась, убежать на родину…

– Извини, – вздохнул Гуран. – Мои друзья попали в тот полк, что направлен в Тельбию. И еще… Я не думаю, что в наше время солдат, да еще отправленный в армию прямиком из тюрьмы, может стать генералом. Да и знал я Антоло! Он армейскую дисциплину на дух не переносил. Да он скорей удавится, чем начнет выслуживаться.

Вельсгундец в сердцах стукнул кулаком по колену. Рванулся, чтобы вскочить, но сдержал порыв.

– Ну, ты же стал главнокомандующим… – тихо произнесла Флана.

– Я стал. Так это ж… – начал было Гуран, но замолчал, захлопнув рот так стремительно, что аж зубы клацнули. Фразу он не закончил, но ее нетрудно было угадать: «Это –он, а это – я».

Молодой человек смущенно засопел и отвернулся к окну. Флана какое-то время молча перебирала бумаги, раскладывала их ровными стопками на столешнице, исподтишка поглядывая на вельсгундца. «Он до сих пор мучается, что его вызволили из тюрьмы, а друзья остались. Как будто в этом есть чья-то вина! Раз такой совестливый, то оставался бы с ними. А не смог, так нечего и грызть себя самого…»

– Как ты думаешь, – прервала молчание правительница, – литийские купцы приведут суда ближе к лету?

– А! Что? – вскинулся Гуран. – Литийские? Не знаю… А зачем нам торговля с Литией? Обычно они нам не продают ничего… Только покупают у вельзийцев и каматийцев зерно, вина.

– А нам и не важно, чтобы у нас покупали или продавали. Все равно город будет иметь с торговли и с таможенной пошлины, – рассеянно пояснила Флана и вдруг нахмурилась. – А ведь ты не для того сюда пришел, чтобы со мной о торговых делах говорить! Угадала? Быстро признавайся, с чем пожаловал! – Она притопнула каблучком.

Гуран снова вздохнул. Поежился. Откашлялся. Открыл рот… И опять закрыл его.

– Эй, ты чего? – Флана подалась вперед. – Гуран! – Ее голос щелкнул, как плеть-семихвостка. – Быстро признавайся! Все равно ведь узнаю.

– Узнаешь, конечно, – сокрушенно тряхнул головой молодой человек. – Сообщат, не помедлят.

– О чем сообщат?

– Эх! – Вельсгундец махнул рукой, бросаясь в признание, словно в омут головой. – Вчера ночью совет был…

– Министров?

– Ну да… Правительство собиралось.

– А почему меня не позвали?

– Так и меня сперва звать не хотели.

– Заговор? – Зеленые глаза Фланы сверкнули.

– Что ты! – Гуран усмехнулся, но потом задумался. – А ведь, пожалуй, и правда заговор…

– Против кого?

– Тебе решать.

– Не поняла…

– Абрельм, чародей наш, предложил выдать тебя замуж за фра Дольбрайна.

– То есть как это? – Флана непонимающе заморгала.

– Ну, как… По закону. Все как положено. С оглашением, с помолвкой, со жрецами Триединого…

– Да я не про это! – Она скомкала какую-то расписку. Потом, одумавшись, расправила ее, разгладила пальцами на столе. – Почему меня не спросили?

– Спросят. Сегодня. Я предупредить пришел. – Гуран ущипнул себя за ус и вдруг заговорил быстро, сбиваясь и запинаясь: – Нет, конечно, если ты против…

– А я должна быть против?

– Ну, не знаю… Твое мнение тоже важно. По крайней мере, я так думаю.

Флана помолчала немного. Спросила, откидываясь на спинку кресла:

– А остальные?

– Нерельм считает, что брак между соправителями сделает их одним полноценным правителем. Крюку все равно, но он настаивает, чтобы кто-либо из вас стал императором.Ну, или императрицей… Жильон уверен, что тебя нужно вообще отстранить от управления. Его любимая поговорка: «Волос долог – ум короток». Он говорит, что если чернь хочет видеть тебя символом свободной Аксамалы, то нельзя запрещать им. Но твое участие в жизни Аксамалы должно быть ограничено появлением на помосте во время праздников и раздачей милостыни нуждающимся. Абрельм… Ну, Абрельм-то это и предложил. Обосновал очень дотошно. «Младоаксамалианцы», мол, теряют доверие и любовь народа, а тебя едва ли не боготворят.

– А Дольбрайн?

– Дольбрайн? А что Дольбрайн… Он в последнее время живет, словно не от мира сего. Твердит, что мечта о благе обернулась разрухой и неисчислимыми бедами. Подыскивает объяснения, почему именно императорская власть для Сасандры больше подходит, нежели народовластие. Приказал отстроить храм Триединого взамен разрушенного вместе с Верхним городом и мечтает помолиться там.

– То есть он не возражал?

Гуран отвел глаза:

– А кто в здравом уме и трезвой памяти возражал бы?

– Против императорской короны?

– Против женитьбы на тебе.

– Да?

Вельсгундец промолчал, глядя в стену.

Флана поднялась, подошла к окну. Во двор размеренно шаркал метлой мэтр Гольбрайн. Ученый, можно сказать, мировая величина, а посвятил себя поддержанию чистоты и порядка. Сказал, что больше некому. Раз дворники отправились строить светлое будущее, то профессорам только и остается, что взять метлы в руки. А наука подождет. Не так уж важна астрология для жизни города. Голодных она накормить не поможет, замерзших не обогреет и на городские стены не поднимется, чтобы отразить врага. Он наотрез отказывался составлять гороскопы, хотя его много раз просили. Министры уговаривали его посчитать благоприятное расположение звезд, чтобы заниматься торговлей, политикой, военным делом. А кое-кто приходил просить о личном гороскопе, сулил большие деньги, власть, почет и уважение. Гольбрайн смеялся в ответ и лишь покрепче сжимал черенок метлы сильными пальцами.

Лишь избранные знали, что по ночам он поднимается на площадку для наблюдения за светилами, наводил секстан на звезды Лумор и Го-Дарит, Рай-Шум и То-Хан, тщательно по таблицам сверял фазы Большой и Малой Лун. О результатах своей работы он не рассказывал никому, отмалчивался или отшучивался…

Значит и ей, Флане, не приходится ждать помощи и совета от астролога. Нужно решать самой.

– А скажи мне, Гуран, я имею право отказаться? Или…

– Пусть попробуют лишить тебя этого права! – Плечи вельсгундца напряглись. – Не для того мы провозглашали гражданские свободы и права человека.

– Понятно. Спасибо, Гуран. Я всегда верила в тебя.

– Так что передать Дольбрайну? – Молодой человек встал, поправил перевязь с мечом.

– Передай ему… И всем остальным «младоаксамалианцам»… Передай им, что я согласна.

– Согласна? – Глаза Гурана округлились.

– Да. Во имя процветания Аксамалы. Если мы боремся за нашу страну, то должны в чем-то себя ограничивать, смирять свои желания и соизмерять их с нуждами Аксамалы и новой возрожденной Сасандры. Я согласна. Тем более, мэтр Дольбрайн – мужчина интересный и не старый. Так ведь? – Она подмигнула.

Гуран с закаменевшим лицом поклонился и вышел из комнаты. Флане показалось, что он почему-то остался недоволен ее ответом.

Толпа на Клепсидральной площади взорвалась ликованием. К небу взлетели гугели и чепцы, пелеусы и токи.[38]Полдюжины трубачей поднесли к губам начищенные, сияющие ясным солнечным светом фанфары. Присутствующий на церемонии брат Оболо, отец-настоятель строящегося храма Триединого, воздел руки к небу, и ритуальная звезда из чистого золота засверкала у него на груди.

Министры улыбались и махали руками горожанам. Без излишнего рвения, но приветливо. Даже телохранители в алых накидках с серпами не могли сдержать легкие улыбки.

Мэтр Дольбрайн прижал ладони к сердцу и поклонился, наверное, уже пятый или шестой раз. Ему нравилось, когда народ радуется – когда простые обыватели выражают одобрение его словам и действиям.

В такие мгновения он едва ли не втягивал в себя выплескиваемые толпой эмоции. Как те чародеи, что разрушили Верхний город. Фра Абрельм, один из них, верой и правдой служил делу «младоаксмалианцев» и даже нашел четверых помощников и десяток мальчишек, обладателей кое-каких способностей. Правда, их сила оставляла желать лучшего, но восполнялась рвением и желанием стать полезными делу Аксамалы. Абрельм учил волшебников, а те, в свою очередь, передавали основы чародейского мастерства подросткам.

Кстати, пожилой колдун присутствовал тут же, на помосте. Он порозовел и расцвел, будто весенняя роза. Видно, ему тоже доставляло удовольствие купаться в чувствах, выплескиваемых толпой.

Берельм скосил глаза на Флану, которая, скромно потупив глаза, приседала, придерживая кончиками пальцев края юбки. Если бы не высшие интересы, интересы страны и людей, поверивших в него, Берельм-Ловкач никогда в жизни не связал бы жизнь с проституткой, пускай и бывшей. С одной стороны, он, конечно, был далек от мысли презирать или, как некоторые обыватели, требовать высылки из Аксамалы всех «жриц любви», но жениться… Раньше, по крайней мере, подобная мысль даже не закралась бы ему в голову.

Но будь что будет…

Двоевластие немыслимо в любом государстве. А уж в таком, которое с трудом оправляется после голодной зимы, войны, разрухи, тем более. С той же целью – укрепить власть и навести окончательный порядок в городе и окрестностях – стоило надеть корону императора. А корона, как известно, надвое не делится. Теперь он, Берельм, будет править, а роль Фланы постепенно сведется к появлению на людях по самым значительным праздникам, раздаче пожертвований и прочей благотворительности. А потом… Потом ее забудут, как забывали многих правителей, очень даже неплохих и поначалу любимых чернью.

Флана перехватила взгляд Берельма-Дольбрайна. Чуть заметно дернула плечом, ничем больше не выказывая раздражения. Ни к чему. Народу не нужно знать, что между правителями хватает разногласий. Народ должен верить, что наверху все хорошо, все тихо и мирно, и думают власть предержащие лишь о том, чтобы ему, народу, лучше жилось. Она обворожительно улыбнулась будущему супругу. Мы еще посмотрим, кто кем будет управлять. Способов подчинить мужчину и заставить его плясать под свою дудку хватает. Флана чувствовала силы испытать эти способы на гиганте мысли, величайшем философе, главе «младоаксамалианского» правительства…

Взгляд из толпы, быстрый и в то же время пристальный, пропитанный ненавистью, как прибрежный песок водой, ожег Флану, заставил вскинуть голову и поежиться. Неужели кто-то из честных горожан затаил злобу на нее? Из-за чего? Что она упустила? Может, не рассмотрела вовремя жалобу, не ответила на прошение?

Пока правительница размышляла, взгляд вернулся. Будто пощечина по второй щеке. Хлесткий и обидный.

Кто?

Флана подняла голову, пытаясь выловить в толпе зевак неизвестного, чья ненависть овеществилась подобно копейному жалу.

Кажется, мелькнуло одно знакомое лицо. Длинное, лошадиное. Костистые скулы, торчащие, подобно ключицам нищего, умирающего от голода. Остроконечная бородка обрамляла лицо снизу, а меховая оторочка старого, застиранного гугеля – сверху.

Это же…

Этого не может быть!

Арунит Иллиос – чародей-стихийник, служивший верой и правдой кондотьеру Жискардо. Последний раз Флана видела его тощую фигуру, обряженную, по обыкновению, в уродливый, бесформенный балахон, скрюченной, ныряющей в темноту. И очень рассчитывала, что болт, выпущенный студентом Лисом, успокоил зловредного колдуна навсегда. А он живучим оказался. Где-то отлежался, потом сумел пробраться в Аксамалу… И что теперь? Хочет отомстить? Ему ничего не стоит испепелить всех, стоящих на помосте. И никакие парни с двуручниками не сумеют ему помешать…

Что же делать?

Пока мысли Фланы метались с лихорадочной быстротой, волшебник исчез. Растворился в толпе, будто и не было. Удивительно при его росте и худобе. Арунит выделялся среди аксамалианцев, как конь в отаре овец. И вдруг пропал. На корточки присел, что ли? Или при помощи волшебства глаза отвел?

Не забыть бы рассказать все Гурану…

Флана вновь присела, кивая благодарным горожанам и улыбаясь. Нужно быть приветливой и благожелательной, а все остальное само приложится.

Первые пять дней пути Кир от души развлекался тем, что учился разбрасывать по обеим берегам реки, по которой сплавлялся, сеть, сотканную из воды, воздуха и малой толики огня. Эту сетку он назвал «сторожевой». Заметить ее мог только очень искушенный в магии чародей – тонкие, паутиноподобные ниточки пронизывали воздух на прогалинах и под сенью деревьев. Но любое живое существо, коснувшееся их, вызывало дрожь и пробегающую по сети волну. По силе и частоте толчков тьялец учился распознавать, что за зверь или птица их вызвали. Дикий кот – плавные, но мощные. Олень – резкие и сильные. Белка или бурундук – быстрые, как бы дрожащие. Синицы, дрозды, скворцы – еле слышные из-за малого веса пичуги.

В оставшееся время Кир сидел, глядя на языки маленького костра. Греться при помощи магии молодой человек считал излишней роскошью, неоправданной тратой сил. К томуже на огонь так приятно смотреть. Танец пламени успокаивает и настраивает мысли на философский лад.

Может быть, поэтому, заметив, а вернее, почувствовав небольшой отряд остроухих, он не испепелил их одним махом?

Дроу шли гуськом, след в след, вдоль берега. Боевая раскраска воинов ни о чем не сказала Киру – с таким кланом он не сталкивался в плену. Руки натерты серо-зеленой глиной, на которой частыми беспорядочными мазками пестрела охристо-желтая краска. Волосы карликов скручены в узлы и закреплены на макушках. У переднего прическу украшали три пера, похожих на орлиные.

Первым побуждением Кира было – выпустить струю огня, оставив от остроухих горстку пепла. Но он пересилил себя и, закрывшись зеркальным щитом, какое-то время наблюдал за дикарями.

Кстати, изобретением этого щита чародей гордился. Ни один из учителей-кобольдов даже намеком не дал понять, что магию можно использовать и подобным образом. Может, дело в их подземной жизни, погруженной в кромешную темноту?

Выпуклый диск из сгущенного воздуха – почти такой же ему удалось сделать спонтанно, чтобы отвести стрелу тельбийского повстанца, – снаружи покрывали мельчайшие капельки воды. В них, как в зеркале, отражался окружающий чародея мир. Если ты находишься в лесу, то лес, если в горах, то горы. В степи он будет отражать небо и колышущуюся до горизонта траву. В городе – стены домов, фонари, мостовую. Конечно, если сторонний наблюдатель подойдет вплотную, на расстояние вытянутой руки, он увидит себя, искаженного до неузнаваемости, но это издержки кривизны зеркальной поверхности. Как на боку начищенного чайника. Но тут уж ничего не поделаешь – идеального способа стать невидимым не существует. Это только в старинных легендах волшебники обладают неограниченными возможностями. На самом деле есть ограничения, которых не в силах обойти самый сильный, самый обученный, опытный и изощренный колдун.

Кир долго плыл рядом с разведчиками-дроу. Не меньше часа. Он рассматривал их едва ли не в упор. Постепенно ненависть, всколыхнувшаяся было в его душе, сменилась любопытством, а после и жалостью. Сыны Вечного Леса ведь не были изначально кровожадными и жестокими. Они жили в гармонии с природой, почитали любое живое существо, обитавшее в лесу, никогда не убивали зверя без нужды и прежде, чем срубить дерево, просили у него прощения… Только людей они ненавидели. Так за что их любить? За то, что они пытаются забрать земли дроу? За попытки навязать свою религию, свои законы, свой образ жизни? За то, что имперские купцы меняют меха на крепкое вино, к которому дроупривыкают очень быстро и потом готовы за глоток заложить душу демонам Преисподней? Немудрено, что колдуны остроухих поднимают свой народ на борьбу с завоевателями. Другое дело, что ведут ее с излишней жестокостью, не гнушаясь убийством мирных жителей и кровавыми жертвами… Ну, так маленький народец не может по-другому противостоять огромной Империи. Все честные и благородные методы ведения войны заранее обречены на провал.

Молодой человек так расчувствовался, что хотел отпустить остроухих подобру-поздорову. Его остановила простая мысль: возможно, цель похода дроу – набег на деревню барнцев (ведь за пределы Барна Гралиана еще не вышла). Значит, опять прольется кровь, будут умирать старики, женщины и дети. Мужчины возьмутся за оружие в попытке отстоять свое право жить на этой земле. Может быть, им даже удастся победить, ведь остроухих совсем мало, но общее количество ненависти, разлитой по земле, увеличится. И еще призрачнее станет надежда помирить людей и сынов Вечного леса.

Этого нельзя допустить. Теперь, когда Кир чувствовал почти безграничную силу, он знал, что должен делать на этой земле, осознал свое предназначение, на которое кобольды лишь смутно намекали, опасаясь говорить напрямую. Наверное, именно этого они и хотели. Осознания и понимания.

Слегка напрягшись, Кир заставил два дерева, между которым как раз проходили остроухие, качнуться друг другу навстречу и взмахнуть корявыми сучьями, будто северныевеликаны, – задача не из легких и для сильного чародея. Вырвавшийся из земли корень стегнул переднего разведчика под колени. Поднявшаяся на спокойной речной глади волна ударилась о берег, разбилась на тысячи брызг, которые сами собой рванулись вперед, на лету превращаясь в острые осколки льда.

Дроу удивленно и испуганно закричали, прикрывая лица ладонями. Ледышки больно секли кожу, оставляя глубокие порезы. Один из карликов замахнулся топориком на дерево. Кир накинул на его запястье жгут воздуха, затянул и рванул на себя. Воин взлетел в воздух, будто получил в лоб тяжелой деревянной киянкой, которой в Камате клепают бочки. Он поднялся над землей на добрых три локтя и рухнул плашмя, приглушенно квакнув и выпучив и без того круглые глаза. Второй остроухий схватился за дротик, пригнувшись в поисках невидимого врага. Все тем же щупальцем, скрученным из воздуха, Кир толкнул его в затылок прямо на древесный ствол. И хотя опытный воин успел всунуть локоть между шершавой корой и собственным лбом, со стороны это выглядело так, будто он попытался ни с того ни с сего забодать дерево. Остальные загомонили, сбиваясь в кучу.

– Таб’ше Сиилэхт Коль к’оур мид’![39]

Украшенный орлиными перьями вождь пронзительно заверещал, замахнулся на паникеров дубинкой, усеянной клыками крупного кота:

– Г’ирид’э! Ор’ха Крет’табх к’омэрк’хэ мид’![40]

– Ор’ха Крет’табх до хьюл о т’аур! – отвечал ему плечистый для дроу воин с двумя топориками. – Та ниль кюш мид’![41]

«Вы еще подеритесь, горячие воины Вечного Леса», – усмехнулся Кир, прикрывая глаза.

Зазубренная молния сорвалась с безоблачного неба и воткнулась в землю у ног вождя. Остроухий подпрыгнул и упал ничком. А волшебник погнал ветер по верхушкам деревьев. Сильным, шквалистым порывом, от которого заскрипели могучие сучья и сорвалась молодая листва.

– К’еер Эанн… – испуганно втягивая головы в плечи, заволновались дроу. – К’еер Эанн эт’тель ка![42]

Молодой человек едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос. Пришлось даже укусить себя за палец, наблюдая, как недавно такие уверенные в себе и отважные остроухие подхватывают вожака, не подающего признаков жизни, за руки и за ноги и бегут, всполошенно озираясь, будто ждут удара в спину.

– Так вам и надо! – Кир махнул рукой вслед убежавшим и убрал зеркальный щит. Он от души надеялся, что дроу повстречают другие отряды, распустят слухи об атакующей их Грозовой Птице, которой даже сам Золотой Вепрь не указ.

Дальнейший путь по реке не изобиловал встречами ни с людьми, ни с представителями какой-либо другой расы. От нечего делать Кир приманивал птиц, которые кружили над его островком, порхали небольшими стайками, скрашивая одиночество мага, а потом отпускал их к гнездам. Больше всего его восхищали дрозды, высвистывающие на прощание сложные трели. Под их пение хотелось просто радоваться весне, забыть горести и невзгоды, жить и наслаждаться жизнью так, как умеют только маленькие дети, не ведающие предательства и разочарований.

Чтобы не запутаться, Кир отмечал дни, делая зарубки на гладко оструганной веточке. По его подсчетам, он приближался к границе Барна и Аруна. Гралиана становилась шире, набирала силы. Если в верховьях она скакала по камням игривым жеребенком, то сейчас отмеряла мили, словно могучий жеребец. Скоро по берегам начнут попадаться села и города, а там и до Верны недалеко. Большой торговый город, выстроенный на пересечении торговых путей с запада на восток и с севера на юг. Там можно будет оставить необычное средство передвижения и, чтобы не привлекать лишнего внимания, продолжить путь верхом. Также хорошо бы узнать, как обстоят дела в провинциях, что слышно из охваченной бунтом столицы? Поднимать Империю из развалин – труд не из легких, подходить к нему нужно серьезно, не кавалерийским наскоком, а тяжелой и надежной поступью пехоты.

Крупного и красивого оленя, припавшего к воде, молодой человек заметил сразу, как только остров обогнул сильно выдающийся, заросший орешником и терном мысок. Взрослый самец с проседью в черно-бурой шерсти, покрывающей шею, стоял на коленях, вытянув морду, увенчанную молодыми, покрытыми нежной бархатистой кожицей рогами. Подплыв ближе, Кир разглядел белое оперение стрелы, торчащее между ребер на две ладони дальше левой лопатки. Стрела вошла почти вся. Рогач, несомненно, умирал от внутреннего кровотечения.

Жаль красавца… Кто же это его так?

Впрочем, какая разница?

Подранок есть подранок. Его муки необходимо прекратить. А заодно и олениной запастись. Не пропадать же добру? Жители подземелья не слишком баловали себя и гостя мясом.

Кир подогнал остров к берегу. Заставил случайно оставшийся в дерне корень выползти на поверхность и сцепиться с корнями плакучей ивы, чьи ветви нависали над водой.

Олень скосил выпуклый карий глаз, дернул ухом, но у него не осталось сил даже на то, чтобы отпрянуть в сторону. Он только дернул шкурой, когда человеческая ладонь легла ему на шею.

– Спи… – приказал Кир.

Веки рогача опустились. Дрожащие бока равномерно заходили вверх-вниз, как кузнечные мехи.

– Умри…

Кир сжал пальцы в кулак.

Сердце оленя стукнуло дважды и замерло. Живчик на шее больше не бился.

«Это ж я так и с любым человеком могу… – подумал тьялец. – Страшно… По силам ли мне выдержать и не пустить в ход такое оружие? Зачем вообще человеку этот груз? Обладать силой и властью и постоянно бороться с искушением пустить ее в ход…»

– А ты вырос, т’Кирсьен делла Тарн! – послышался насмешливый и удивительно знакомый голос из кустов.

Молодой человек вскинулся, окружая себя щитом уплотненного воздуха.

– Кто здесь?

– Эй, ты только не запусти чародейством каким-нибудь с перепугу! – проскрипел второй голос. Тоже ужасно знакомый…

Где же он его слышал? Неужели?..

Да нет, не может быть…

– Если ты обещаешь не делать глупостей, мы выходим, – пообещал первый голос.

– Кто бы вы ни были, я вас не боюсь, – твердо ответил Кир. – Если бы я хотел, то давно испепелил бы ваш куст. Так что выходите, не делая резких движений, и держите руки на виду.

– Нет, ну ты слышал?!! – расхохотались в кустах.

Ветки задрожали, и на берег выбрался человек в меховой безрукавке поверх затертого, покрытого подозрительными темными пятнами, когда-то серого камзола. Темные с проседью волосы, седая щетина на щеках…

– Мастер? Это вы? – не смог сдержать удивления Кир, открыв рот не как уважающий себя волшебник, а словно обычный мальчишка.

– Конечно, я! – улыбнулся лучший сыщик Аксамалы.

Следом за ним выбрался остроухий. Белые, будто седые, волосы его, смазанные соком неизвестного растения, торчали гребнем на голове. В руках дроу держал расснаряженный лук, напоминавший длинный посох.

– Белый?! – Глаза тьяльца полезли на лоб.

– А ты кого ожидал увидеть? Ведающего Грозу? – сварливо отозвался карлик.

– Откуда вы здесь? Какими судьбами? – Молодой человек шагнул вперед, протягивая старым знакомцам руки. Мастеру – правую, а Белому – левую.

– Какими судьбами? – покачал головой сыщик. – Мне иногда кажется, что наши судьбы сорвались с цепи, словно бешеный кот. Вот и мечутся, выдавая такие кренделя, что обхохочешься. Иначе и не объяснить все эти встречи, расставания…

– Спасибо, что добил моего подранка, – вмешался Белый. – Я, конечно, знал, что не промахнулся.

– Так это твоя стрела?

– А чья же еще? – Дроу подошел к оленю, наклонился, схватил стрелу пониже оперения и, напрягшись, вырвал ее. Пристально осмотрел. – Около сердца прошла. Кровь алая… Слишком долго бежал с такой раной.