Чтение 6–й страницы книги ~Стальной дрозд~

На поиски он потерял около десяти дней. Наконец выяснил, что Табачник покинул Аксамалу южным путем, а Министр – северным, по морю. Хоть разорвись… Поразмыслив, Розарио решил, что дель Гуэлла – птица поважнее, чем лавочник, и решил отправиться за ним. Все-таки вернуться и догнать Табачника будет проще даже по прошествии времени, а вот раз потеряв след матерого контрразведчика, можно лишиться его навсегда.

До Гобланы убийца добрался на купеческом корабле, одном из последних перед зимним сезоном. Дальше верхом. В маленьком городке на востоке провинции… Как же он назывался? Ах, да! Тин-Клейн. В городке Тин-Клейн Розарио познакомился со своим нынешним спутником. Бывший подчиненный дель Гуэллы хотел отомстить своему начальнику. Нет, отомстить – слово неправильное. Мастер (так звали сыщика, но Розарио он представился как фра Иллам, должно быть, рассчитывая остаться неузнанным) решил просто покарать предателя. Убить, как бешеного кота.

Теперь они путешествовали вместе. Розарио до сих пор не мог понять – соперник с ним рядом или союзник? Утешал себя мыслью, что пока что все равно союзник. А пробираться вдвоем все же легче, чем в одиночку. За Гралианой, в местах, где озверевшие дроу вырезают человеческие поселения, где бродят шайки мародеров и дезертиров, выжить не просто. Тем более, Мастер, похоже, очень любил возиться с костром, кашеварить, самозабвенно расчищал копыта лошадям и прошивал надорванные путлища. Полезный спутник. А избавиться от него Розарио всегда сумеет. В свои силы, а также в быстроту и ловкость, убийца верил свято.

Но это все после. После встречи с дель Гуэллой.

Сейчас важнее найти хоть мало-мальски сухое местечко и развести костер. После вскипятить воды, заварить травяную смесь из мяты, донника и чабреца, перекусить чем Триединый послал. Да… Чего уж греха таить, послал им Триединый горсть сухарей. Давно пора бы поохотиться или порыбачить, а то недолго на заплесневелом хлебе и ноги протянуть.

– Что загрустил, фра Розарио? – усмехнулся Мастер. Мокрый капюшон облеплял его голову, струйки воды сбегали по видавшему виды плащу.

– Ногу промочил, – честно ответил убийца.

– Ничего! Бывает и хуже! – усмехнулся, сверкнув белыми, несмотря на страсть к табаку, зубами сыщик. Передал повод коня мальчишке, который прибился к ним на переправе через безымянную реку.

По словам паренька, он был ни много ни мало графским сынком. Почему бы и нет? Несмотря на благородное происхождение, он с радостью выполнял любую работу. Что бы ни поручили ему Розарио или Мастер. Когда они встретились, Халльберн, или просто Халль, спешил на север вместе с отрядом наемников. Они преследовали некоего барона, убившего отца и мать Халльберна – ландграфа Медренского и его супругу. Узнав, что наемники намерены остановиться на переправе и сдерживать орды остроухих, прикрывая отход беженцев, наследник Медрена не раздумывал. Месть вела его по жизни и руководила всеми поступками. Месть подтолкнула его бросить спутников и напроситься в попутчики к двум сумрачным, неразговорчивым мужикам. Теперь он изо всех сил старался быть полезным: носил воду, собирал хворост, седлал коней… И на каждой ночевке Халль рассказывал, что чувствует – приближаются они или удаляются от таинственного барона Фальма, беспощадного котолака.[18]По всему выходило, что приближаются. Хорошо это или плохо, Мастер не знал, да и Розарио остерегался высказывать предположение. Но сыщик чувствовал… Наверное, так же опытный моряк ощущает приближение бури, а мечник предугадывает вражеский удар. Мастер чувствовал, что идут они верным путем. Дель Гуэлла не скроется ни в какой дыре. Рано или поздно возмездие осуществится.

– Понятно, малышу тоже нелегко. – Розарио проследил взглядом, как мальчишка заводит коней под разлапистую сосну, набрасывает поводья на обломанный сук. – Подобные забавы не для детей.

– Верно, – вздохнул Мастер. – Только лошадям еще хуже.

– Лошадям? – вскинул брови убийца. – Да что с ними сделается?

«Вот он, самый настоящий, прожженный горожанин», – подумал сыщик, но вслух сказал:

– Лошадям всегда хуже, чем людям. Посмотри, фра, как маклаки торчат…

– Я тоже не жирую, – не собирался сдаваться Розарио.

– Само собой. Но мы можем и рыбки в ручье наловить, а для них травы почти не осталось. Хвою же они грызть не будут. Не олени. Да еще копыта размокают – это не твоя подметка, фра, дратвой не зашьешь.

– Да? И что теперь делать будем?

– Да что тут сделаешь… – Мастер наконец отыскал бугорок под деревом, где хвоя выглядела более сухой, чем вокруг, бросил вьюк. – Пожалуй, бросать коней придется.

– Как?

– Да так. Дальше они нам только мешать будут. Прокорм им ищи, а там, глядишь, и болеть начнут.

– Это верно, – подумав, согласился Розарио. Он вспомнил, что последний раз кони плотно поели на разграбленном остроухими хуторе. Там почему-то осталась совсем целой копешка сена. Хорошего, душистого, с заливного луга. А вот зерна, как ни старались, отыскать не смогли. Или сгоревшие в бревенчатом срубе люди спрятали его чересчур уж надежно, или дроу увезли. Хотя зачем карликам зерно? Хлеб они не сеют, не жнут, не пекут. Даже в мирные годы на муку менялись весьма неохотно. Вот табак – другое дело. Или железные ножи.

– А кроме того… – продолжал Мастер, растягивая под деревом кожаный полог. От сырости не спасет, но за шиворот капать не будет. – Кроме того, без коней прятаться легче. Мы сейчас уже из людских краев выходим. Дальше нужно тише мыши красться…

Розарио поежился. Не слишком-то радостно пробираться по исконным землям остроухих. Известно, что дроу прирожденные охотники и следопыты. Спрятаться от них не просто. Остается лишь молиться Триединому и надеяться на удачу и опыт Мастера.

Аксамалианец махнул рукой и негромко окликнул Халля:

– Расседлывай коней, малыш. И уздечки снимай, и недоуздки. Все, лошадки, вольная вам вышла… – Он вздохнул и грустно улыбнулся Мастеру. – У меня во фляжке еще сохранилась пара глотков горлодера из Тин-Клейна. Так что мы, фра Иллам, отметим расставание с лошадьми, не так ли?

Мастер кивнул:

– А заодно выпьем за удачу. Она нам еще ой как понадобится…

А дождь шумел негромко и монотонно. Обычный осенний дождь, грозящий, того и гляди, перейти в мокрый снег. Что поделаешь, север.

Самым неприятным… Нет, неприятным – это слишком домашнее слово. Неприятным может быть привкус вареных ос в малиновом варенье. Омерзительным! Вот слово подходящее. Оно вызывает те чувства, что надо…

Самым омерзительным в плену для Кирсьена оказалась вынужденная нечистоплотность, а попросту грязь и вонь. Даже в солдатских лазаретах – не говоря уже о лечебницах для господ офицеров – за ранеными ухаживают: меняют повязки, перестилают постели, стирают белье. Остроухие не пытались сделать жизнь своих пленников приятной. Каждый вечер прихрамывающий, сморщенный дроу разматывал заскорузлые от крови тряпки, стягивающие ноги Кира, повязки, которыми были обмотаны резаные и колотые раны остальных пленников. Без всякой жалости. Отрывал «по живому», не заботясь – больно людям или нет. После мазал раны маслом, зачерпывая его грязным пальцем с черным обломанным ногтем из корявой миски, сделанной, скорее всего, из куска коры. Судя по запаху – можжевеловым маслом. Кир, наслушавшийся еще в детстве от отца жутких историй о том, как гниют неправильно леченные раны, с ужасом ждал, когда же у него под коленями зашевелятся черви. Но видно, при всей внешней неприглядности врачевания, снадобье способствовало заживлению. Но тот же дроу заматывал раны тряпками, не озаботившись хотя бы поболтать их в воде.

Измазанную в глине одежду пленных тоже никто не думал стирать. Да и сами они не могли это сделать из-за слабости от ран. Та же слабость не давала возможности отойти, как положено, по нужде. Это приносило Киру кроме телесных еще и нравственные мучения. Когда он смог не просто шевелиться, а уже более-менее ползать на карачках, то потребовал от охранников разрешения уползать на стоянке в кусты. Те долго спорили, коверкая слова человеческой речи, даже пригрозили снова перебить ему ноги. Но потомтот самый пожилой морщинистый дроу сказал что-то вроде того, что Золотому Вепрю угодны норовистые жертвы, а не обездвиженные калеки, и согласие было достигнуто.

Кстати, тьялец с гордостью осознал, что начал понимать некоторые слова из языка дроу. Самые простые и понятные, которые слышал от конвоиров каждый день.

Его товарищи по несчастью переносили лишения по-разному.

Каматиец Вензольо замкнулся и только стрелял глазами по сторонам, словно загнанный зверь. Хвала Триединому, хоть ныть перестал. Наверное, поджившие раны стали меньше беспокоить. Он пытался заискивать перед остроухими, улыбался в ответ на их короткие приказы, радостно кивал. Неизвестно, на какую выгоду он рассчитывал. Усиленную кормежку? Но им по-прежнему давали одинаковое количество еды каждому. Немного отваренного мяса – какая-то птица вроде рябчика или тетерева – и плошка воды на брата. Ежеутренне и ежевечерне. С голоду не умрешь, но и жирка не накопишь. А может быть, картавый студент думал, что его не станут приносить в жертву? Глупые надежды. У дроу просто отсутствовало такое чувство, как жалость к людям. Человек может пожалеть червя, расчувствоваться и не зарезать цыпленка к празднику, опустить самострел, наведенный на певчую птичку, но чтобы остроухий пожалел человека? Ерунда. Подобная выдумка не может прийти в голову даже выдумщикам, вроде составителей романов для скучающих дворянок. В общем, Вензольо в очередной раз показал себя трусом и глупцом, недостойным не то что уважения, а даже презрения. Никто же не станет презирать кошачье дерьмо, прилипшее к сапогу?

Следопыт, которому досталось сильнее прочих, не приходил в себя. Железное здоровье и целебное снадобье остроухих боролись с засевшим в кишках осколком наконечника. Кир не считал себя великим знатоком ран, но много слышал о смертоносности ранений в живот. Кость и мышцы срастутся, а вот печень или селезенка, кишки или желудок – вряд ли. Тут нужно волшебство. Но даже в те времена, когда магов в Сасандре хватало, да и способностями их Триединый не обидел, далеко не каждого раненного в живот удавалось спасти. Что уж теперь ожидать? То, что следопыт не умер до сих пор, казалось почти чудом.

Лучше других держался лейтенант дель Прано. Он единственный выжил из отряда генерала делла Робберо. Еще бы! Они, стоя на открытой позиции, попали под обстрел остроухих. Каждому из солдат досталось не одна, не две, а по полдюжины стрел. Везунчик дель Прано получил четыре. Ключица, левое плечо, левое бедро, правая щиколотка. Все четыре наконечника сломали кости. Так что лейтенант, как и Кирсьен, мог теперь только ползать, но из-за изломанных рук получалось у него хуже. И тем не менее он не терял присутствия духа. Пытался шутить над своим бедственным положением, называя себя червяком и слепым котенком, тыкающимся в поисках материнской сиськи. А каждый вечер, когда остроухие оставляли их в покое – все равно калеки даже уползти далеко не смогут, предлагал Киру все новые и новые способы побега. Разумеется, все они были невыполнимы по одной простой причине – чтобы удрать, нужно уметь хотя бы ходить, а лучше – бегать. И армейский офицер, и бывший гвардеец были этого счастья лишены.

Чем дальше на север, тем холоднее становились ночи. Покрывалась инеем одежда и драные шкуры, которыми остроухие укрывали людей. Обмерзали усы и бороды.

Ночью дроу грелись у большого костра. Разводили маленький и для пленных. Чтобы ощутить тепло от него, приходилось подползать едва ли не вплотную. И все равно к утру угли окончательно прогорали. Кир, вспоминая, как повелевал воздухом в памятной дуэли на берегу Арамеллы, попытался вызвать слабенький ветерок, чтобы раздуть угли, поддержать жар. Управление одной из стихий потребовало неимоверных усилий. Дважды молодой человек терял сознание, а очнувшись, сходил с ума от головной боли, добавившейся к терзаниям израненного тела. Один раз ему показалось, что легкий ветер, прошумев в верхушках сосен, скользнул над ними и над костерком… Но, увы, он оказался слишком слаб, чтобы хоть как-то добавить жара в тлеющие угли. Зато через две ночи порыв невиданной силы поднял столб искр, разбросал угли, сорвал драные шкуры с людей, завалил кожаный полог, натянутый остроухими под защитой темных елей.

Карлики всполошились. Забегали по поляне, грозя кулаками низкому и черному небу. Из их криков Кир понял, что они ругали некого враждебного божка под названием Грозовая Птица и просили защиты у Золотого Вепря. По крайней мере, именно так он перевел для себя часто повторяющиеся слова: Ор’ха Крет’табх.

– Вставить бы их Вепрю хороший вертел в задницу… – прошептал дель Прано. Разговаривать им запрещали. И не только между собой. Попытавшийся обратиться к охранникам-дроу Вензольо получил древком копья по зубам, после чего долго отплевывался кровью пополам с костяным крошевом. И все же пленники умудрялись тайком перекинутьсяпарой слов. Особенно когда остроухие засыпали или отвлекались на что-либо.

– Если он и вправду золотой, то это нелегко, – грустно усмехнулся Кир. Он переживал из-за неудачи с колдовством. Ну почему так получается – когда надо, ни одна Стихия и не думает подчиняться? А если попробовать призвать Воду? Ой, лучше не надо… Что может быть хорошего в том, если с осеннего неба обрушится ливень? Или горная река выйдет из берегов. Хотя… неплохой способ покончить счеты с жизнью, если окажется, что спастись невозможно.

– Золото – мягкий металл, – проговорил Жоррес. В его голосе звучала непоколебимая уверенность. – Слабый. Против доброй стали он не устоит.

– Ты предлагаешь стальной вертел ему всунуть?

– Ага! Еще и провернуть.

Несмотря на холод, ноющие раны, истощение и слабость, вызванную попыткой покорить непослушную Стихию, Кирсьен не сдержал смешок.

– Твои бы слова да к Триединому, – сказал он, подтягивая поближе наполовину лысый кусок шкуры. Пальцам все никак не удавалось подцепить мокрый и скользкий краешек. Молодой человек попытался подвинуться и зарычал от бессилия. – Проклятая беспомощность! Тут руки с ногами не слушаются, а ты – вертел вставить…

– Ничего, главное верить! – Жоррес локтем придержал упрямую шкуру, и Кир сумел-таки за нее ухватиться. – Видишь, поодиночке – мы калеки. А вместе что-то да можем!

– Знаешь… – прошептал бывший гвардеец после недолгого молчания. – Знаешь, мне почему-то кажется: остроухие пожалеют, что нас к своему Вепрю тащат.

– Я слышал… – ответил дель Прано. – Не знаю только, можно ли этому верить… Так, слухи ходили…

– Да говори ты уже, пока эти придурки на нас не смотрят.

– В общем, ходили слухи, что когда-то давно люди уже пробирались в капище к Золотому Вепрю и выходили оттуда живыми.

Кир кивнул:

– Да. Я тоже об этом знаю.

– И это правда?! – едва не воскликнул Жоррес, но вовремя взял себя в руки. Если кто-то из дроу поймает их за разговором, мало не покажется.

– Правда. Самая настоящая, – вздохнул тьялец. – Одного из этих людей ты даже видел.

– Как? – не поверил дель Прано. – Не может быть!

– Помнишь кондотьера по кличке Кулак? Однорукого, с седой бородой и серьгой в ухе.

– Конечно… Так это он?

– Ну да. Руку ему отрезали из-за остроушьей стрелы. Наконечник жилу перебил, пришлось перетягивать, да передержали – пальцы мертветь начали. Еще бы чуток, и не спасли бы.

– Вот это да… – протянул дель Прано. – Не знал.

– Что не знал? Как кровь останавливать?

– Да при чем тут кровь?! Я, оказывается, человека-легенду видел… – мечтательно прошептал лейтенант. – Он погиб? Ну, я имею в виду…

– Нет. Он умер еще до боя. Его тяжело ранили при штурме Медрена… Ты слышал о городке Медрен?

– А где это?

– В северной Тельбии.

– Первый раз слышу.

– Да и я бы век о нем не знал. Дрянной городок. Бешеный ландграф. Совершенно безумные защитники, порабощенные магией амулета…

– Ничего себе!

– Был там некий барон Фальм. То ли из Итунии, то ли из Дорландии. Вертел ландграфом, как хотел. А тот возомнил себя будущим королем Тельбии. Сопротивлялся городок отчаянно. Генерал дель Овилл три полка на штурм бросил, не считая кондотьерских банд.

– Да уж… – Жоррес покачал головой. – Там хоть кто-то живой остался?

– Остались, не переживай. Когда ландграфа зарезали, а с его сына амулет сдернули, у защитников боевой дух исчез, как роса на солнышке. Оружие бросали и в ноги нашим падали. Только когда дворец ландграфа штурмовали, Кулаку подпиленный болт достался. Джакомо Череп стрелял, сволочь… Рану-то залечили, а осколок, видно, остался. Вот пока мы за Фальмом скакали, он… осколок то есть… по крови гулял, гулял и до сердца дошел.

– Ясно. – Дель Прано поднял голову. Дроу вроде бы уже успокоились, вернули свой навес на место, а значит, того и гляди, заявятся проверять – в порядке ли пленники. – А зачем вы за Фальмом гнались?

– А он Мудреца загрыз, – ответил Кирсьен. Понял, что слова его выглядят как совершеннейшая чушь. Пояснил: – Мудрецом звали помощника кондотьера. Это второй человек, который Золотого Вепря видел и уйти смог. Он говорил, что даже ухо от идола отрубил. На память…

– На память?

– Нет, конечно. Пожадничали просто. Не смогли кусок золота не стащить. Так вот, Мудреца убил барон Фальм. И не просто убил…

– А загрыз, так?

– Можешь не верить, но он котолаком оказался.

– Котолаком?!

– Что, не веришь?

– У меня нет повода тебе не верить, – твердо проговорил дель Прано. – Раз говоришь – котолак, значит, котолак. Просто удивительно. Никогда не подумал бы, что вот так запросто о них услышу. И не в сказках, заметь…

– Мне сейчас вся моя жизнь на сказку похожей кажется… – вздохнул Кир и замолк, услышав шаги остроухого.

Мгновением позже пучеглазая морда нависла над ранеными. Дроу подозрительно оглядел людей. Кажется, даже принюхался. Но не нашел, к чему придраться, буркнул невнятно и ушел.

Кир закрыл глаза и представил оскаленную морду вепря. Длинное рыло, острые клыки загнуты кверху, одного уха нет, но щетина на мощном загривке встопорщилась щеткой. Да, такое чудище на вертел насадить непросто. Но тем интереснее.

В лекционном зале теософского факультета горели факелы, воткнутые в железные скобы. По зеленовато-серым стенам скользили багровые блики. Тяжелые шторы, закрывающие окна, изредка шевелились под порывами ветра.

Большинство каменных столов, ярусами поднимающихся по наклонному залу, пустовали. Помещение, способное вместить больше сотни студентов, решивших посвятить свою будущую жизнь исследованию Священного Писания и изучению философии религии, выглядело непривычно пустым. Возможно, от этого воздух казался стылым и сырым.

На кресле с высокой спинкой, которое стояло перед преподавательской кафедрой, сидел усталый человек лет сорока в темном камзоле. Он задумчиво теребил рыжеватую бородку, внимательно оглядывая исподлобья собравшихся. Вот они все перед ним. Друзья и соратники. Люди, разделившие с ним нелегкое бремя управления Аксамалой в самые трудные дни. Только их усилиями город не превратился в кромешную Преисподнюю, только благодаря их каждодневным заботам на улицах сохраняется порядок, не грабят и не убивают… Ну, по крайней мере, в открытую не грабят и не убивают.

Если быть абсолютно честным, то преступлений, конечно, сейчас больше, чем во времена правления его императорского величества по кличке Губастый, вздорного, в сущности, старикашки. Еще бы! Тогда работали отлаженные команды сыщиков магистрата, которые расследовали уголовные преступления; улицы и днем, и ночью патрулировали отряды стражи, не говоря уже о тайном сыске, не гнушавшемся, помимо поиска политических преступников, и поимкой торговцев заокеанским дурманом, и раскрытием притонов в припортовых кварталах. Сейчас вместо отрядов стражи бродили патрули ополченцев, рьяные, но неумелые. Вместо опытных сыщиков шныряли напористые ребята из сыска, налаженного фра Лаграмом… Покойным фра Лаграмом. И теперь неизвестно, как будет дальше обстоять дело борьбы с преступностью, поскольку заменивший погибшего лавочника студент-медик Жильон из Литии особых надежд не подавал. Разговоров много, а дела мало.

Мэтр Дольбрайн вздохнул. Нелегка, ой, как нелегка ноша правителя. Особенно если ты больше привык удить рыбку в мутной водице, наживаться на доверчивых банкирах и купцах. Там все проще: нашел дурака, задумал сложную многоходовку и чистишь ему карманы. Здесь же приходится лавировать, как рыбацкая лодка осенью у наветренного побережья Великого озера. Нужно учитывать пожелания вчерашних студентов и бывших военных, лавочников и ремесленников, беженцев из окрестных сел. Чтобы держать в узде вчерашних вольнодумцев, опьяненных свободой, равенством и братством, нужно обладать вкрадчивостью кота, упорством барана, работоспособностью коня и сладкоголосиемсоловья. Непосильная задача, если задуматься…

Но он справлялся! Пускай не всегда удавалось исполнять обязанности правителя блестяще. Мэтр Дольбрайн, некогда бывший Берельмом Ловкачом, а теперь в одночасье сделавшийся гигантом мысли и борцом с прежним несправедливым режимом, мудрым учителем и философом, шел путем проб и ошибок, но неизменно находил единственно правильный выход из самой запутанной ситуации. Конечно, без помощи верных соратников ему бы ничего не удалось. Молодой вельсгундец Гуран фон Дербинг, казалось, был просто рожден для воинской службы. Зачем только родители отдали его в университет? Вряд ли он нашел бы счастье, став медиком, судьей или теологом. А вот с мечом в руках… Не его ли усилиями отбит недавний штурм?

Воспоминание о вооруженном столкновении заставило Берельма поморщиться. Начавшаяся в середине осени осада Аксамалы войсками кондотьера Жискардо Лесного Кота уже сейчас поставила горожан перед лицом голодной смерти. Еще немного, и по улицам прокатится волна бунтов и погромов, сдержать которые немногочисленной студенческой милиции не удастся. Аксамалианцы либо перережут вначале правителей, а потом и друг друга, либо откроют ворота города захватчикам. Лесному Коту и невдомек, что не стоит тратить силы на штурмы – столица Империи упадет ему в ладонь, словно перезрелый плод. А может, кондотьер прежде всего жаждал славы победоносного полководца? Такое случается иногда. Не подтвердишь уважение солдат быстрыми и решительными действиями, останешься и вовсе без войска. Простому наемнику нужна добыча, нужно упоение легкой победой. А сидя в осаде, банды разлагаются, привыкают есть, пить и спать в свое удовольствие, превращаются в сброд, подобный тому, что населяет припортовые кварталы Аксамалы. Редкий командир, упустив время, способен восстановить свою власть над разленившимся, обнаглевшим войском. Тут уж у них с Жискардо Лесным Котом получается схватка, где работают не только оружие и люди, но и безжалостное время. Что быстрее? Голод и страх заполонят улицы столицы? Или лень и распущенность овладеют войском осаждающих?

– Прошу прощения, мэтр… – как всегда неторопливо растягивая слова, прогудел Жильон. Он отличался от прежнего начальника сыска богатырским телосложением, здоровым румянцем во всю щеку, который не смогли испортить годы, проведенные в университетских штудиях, и безмятежными голубыми глазами. – Прошу прощения…

– Да, друг мой? – поднял на него глаза Берельм. Или, правильнее сказать, Дольбрайн – в последние дни он и сам приучил себя к новому имени настолько, что старое казалось воспоминанием о чем-то далеком, забытом и даже вымышленном. Маска приросла, заменив истинное обличье.

– Не пора ли начинать, мэтр? – Жильон смутился и закашлялся в кулак, величиной с небольшую дыню.

– Да, конечно, друзья… – рассеянно отозвался правитель, обводя глазами единомышленников.

Вот главнокомандующий – молодой фон Дербинг. Озабоченный и нахмуренный.

Вот мэтр Крюк – министр финансов – сосредоточенный и надежный, как скала.

Чародей Абрельм, который еще не вполне пришел в себя после магического поединка, а потому еще сильнее трясется в ознобе, чем обычно.

Министр торговли и внешних сношений – бывший стекловар Нерельм.

Старший жрец уцелевшего храма Триединого с Прорезной.

Помощники главнокомандующего – Ченцо и Вильяфьоре.

Представители различных цехов мастеровых: горшечники и стекловары, златокузнецы и бронники, столяры-краснодеревщики и ткачи, кожемяки и шорники, виноделы и хлебопеки… Всех и не перечислишь. И тут же выборные от лавочников и от банкиров. Не слишком-то много нынче толку от их тороватости и капиталов, но что поделаешь? Приходится считаться с интересами всех граждан Аксамалы. Кроме дворянства, ущемленного в правах новой властью. Властью свободных и честных тружеников.

Жильон еще раз откашлялся.

– Братья! – обратился он к собравшимся, и его могучий бас заметался под сводами лекционного зала. – Предлагаю оставить излишние церемонии – мы ведь не надутые дворянчики, а люди дела, заботящиеся прежде всего о благе народа.

– Да чего уж там, – крякнул министр финансов, похожий на отставного сержанта. – Говори! Знаем, о чем речь пойдет.

Глава сыска приосанился. Поддержка Крюка дорогого стоила. Продолжил:

– Все мы помним, братья, какой трудной, подчас кровавой ценой далась наша свобода. А сколько каждый из нас совершил ради нее? Достаточно вспомнить подвиг фра Лаграма. Вспомнить и почтить его светлую память вставанием.

Берельм-Дольбрайн кивнул и первым поднялся на ноги. Конечно, методы покойного отличались бесцеремонностью и жесткостью, но приносимая Лаграмом и сыском, который он возглавлял, польза все же перевешивала. Без кропотливой и самоотверженной работы его ребят давно существовали бы в Аксамале не одно, а несколько правительств, самых вольнолюбивых и честных, конечно же.

– Прошу садиться! – выждав приличествующее время, сказал Жильон.

– Ну, так чем ты нас порадовать хочешь? – сварливо произнес мэтр Абрельм. Его голос дребезжал, а сам чародей, казалось, вот-вот развалится на куски, настолько сильная дрожь сотрясала его тщедушное тело.

– Я не буду вдаваться в излишние подробности. Хочу лишь заметить: Аксамала в кольце врагов. Из-за непогоды мы отрезаны от моря. Кроме того, каждый поход в порт чреват нападением озлобленного отребья из трущоб. Мы лишены подвоза продовольствия из окрестных сел – город в осаде. Запасы на исходе. Сил наших слишком мало, чтобы разорвать кольцо блокады… – Заметив, как напряглись плечи Гурана, сыщик тут же добавил: – И это несмотря на самоотверженную службу бойцов из отрядов самообороны и их командиров. Один раз они уже прикрыли нас своими телами.

– Верно, верно! Нечего возразить! – воскликнул один из мастеровых – морщинистый с крупным, сизоватым носом. – Ты дальше давай!

– Даю! До того, как город оказался в осаде, мы получали много сведений о событиях, происходящих в различных провинциях. Некоторые из них, такие как Табала и Лития, Уннара и Гоблана, Вельза и Камата, уже объявили независимость. Они избрали своих королей, создали собственные армии и правительства. Другие… Это, если мне не изменяет память, Арун, Тьяла и Окраина сохраняют верность Империи. Они, возможно, и не прочь бы прийти на помощь осажденной столице, но возникает вопрос – ради чего? Что мы можем дать им взамен?

– То есть как это – что? – возмутился плечистый купец в зеленом пелеусе. – Почему мы вообще должны им что-то давать? Когда у соседа дом горит, за ведро воды скудо ломить не принято!

– Да речь и не идет о деньгах или товаре! – перебил его Нерельм. – Стыдно вам, фра, такое говорить.

– Да я что? – опешил купец. – Разве ж я ратую за торговлю отечеством?

– Надеюсь, что нет, – набычившись, веско произнес Жильон, отчего купцы и ремесленники сразу притихли, втянули головы в плечи и сидели с таким видом, будто задолжали правительству «младоаксамалианцев» по сотне скудо каждый, а теперь надеялись, что долг забудут и простят.

– Так вот, – продолжал сыщик. – Немногим провинциям, сохранившим еще веру в крепость устоев Сасандры, нужно что-то предложить. Но не деньги или никчемные побрякушки, которыми айшасианы подкупают дикарей на дальних островах в океане Бурь. Нет! Мы должны предложить им некую идею!

– Правильно! – воскликнул седой мужчина в добротной кожаной куртке. Берельм наморщил лоб, вспоминая, откуда он может его знать. Широко посаженные серые глаза, крепкие скулы… Точно! Фра Борайн из банка «Борайн и сыновья». – Идею свободы и равенства! Идею народовластия… – Под тяжелым взглядом Крюка банкир осекся и замолчал.Небось, готов откусить и проглотить свой длинный язык. Это же надо! Думал угодить правителям, а так вляпался.

– Идеей народовластия и свободы не притянешь провинции к Аксамале, – напевно произнося слова, сказал Жильон. – Тут нужна проверенная идея. Идея, близкая сердцу каждого гражданина Сасандры. Имперская идея.

Вздох прокатился по рядам мещан и ремесленников. Нет, они не были противниками Империи, и это читалось по глазам и напоказ честным, открытым лицам. Но они поразились, услыхав подобные слова из уст вчерашнего студента, вольнолюбца и ниспровергателя основ.

– Вы не ослышались. Чтобы сохранить целостность державы, не дать какому-то доморощенному вождю разодрать город с тысячелетней историей на трофеи для своих наемников, воспрепятствовать ползучему захвату наших земель Айшасой и западными королевствами, следует провозгласить императора. Для многих граждан Сасандры титул императора незыблем. Лишь в нем они видят залог успеха государства, лишь вокруг него объединятся в борьбе…

– Позволь мне, – мягко прервал Жильона Берельм.

– Да, учитель, – сыщик прижал ладонь к сердцу.

– Почтеннейшие горожане Аксамалы! – Мудрец и философ встал с кресла, одернул полы куртки. – Одним из самых полезных качеств любого человека является умение признавать ошибки. Свои ошибки, конечно, ибо чужие каждый рад не только заметить, но и объявить во всеуслышание. Я не могу сказать, что идея свободы и народовластия порочна. Она позволила нам установить власть народа в большей части столицы и удерживать ее до сих пор. Власть простых горожан, неприметных на первый взгляд тружеников. Вас, дорогие мои друзья! – Берельм в пояс поклонился людям, сидящим в зале. Многие, не привыкшие к поклонам от власть предержащих, недоуменно округлили глаза. – Но нельзя не признать, что Сасандра в целом оказалась не готова к народовластию. Слишком сильна тяга у провинциалов к подчинению, к прянику и кнуту. И теперь я должен честно и открыто признать: мы поторопились. Сасандре нужна власть императора, нужно некое средоточие силы, вокруг которого соберутся патриоты, желающие защитить родину от внутренних дрязг и от внешних захватчиков. Конечно, новый император должен быть ограничен в правах. Возврата к неограниченной власти, сосредоточенной в одних руках, не будет. Выборные Генеральные штаты из представителей всех слоев общества, Совет министров, Верховный совет жрецов Триединого, наблюдатели от народа на всех уровнях власти… И так далее. Но во имя выживания Сасандры императора следует избрать.

– Мы долго совещались, поверьте, – вновь продолжил Жильон. – Взвешивали все доводы «за» и «против», прорабатывали различные вероятности развития событий и дажесоставляли гороскопы… Результат один. Императору быть. Мы, «младоаксамалианцы», предлагаем избрать императором мэтра Дольбрайна – нашего духовного учителя, показавшего себя с самой лучшей стороны во времена скорби и лишений. Думаю, в годы расцвета Сасандры, к которому он ее, несомненно, приведет, его лучшие качества засверкают еще ярче, подобно тщательно ограненному бриллианту.

– Эх! Да что там! – громко воскликнул ремесленник в потрепанной куртке и черном гугеле. – Давай императора! Мэтра Дольбрайна в императоры!

Аксамалианцы шумели. Кто-то уже размахивал головным убором. Другие вскочили с мест и возбужденно переговаривались. Каждому уже рисовалось светлое будущее. Правда,каждый видел его по-своему, да кто обращает внимание на такие мелочи?

В общем гаме сперва не заметили, как, медленно шагая, покинул насиженное, нагретое место главнокомандующий Аксамалы – Гуран фон Дербинг. Держа ладонь на рукояти меча, молодой человек поравнялся с Дольбрайном, пристально поглядел ему в глаза. Потом покачал головой и так же медленно покинул зал.

Нерельм, Жильон и Крюк переглянулись. Вчера, когда они в узком кругу обсуждали идею выдвижения мэтра Дольбрайна на пост императора, Гуран молчал и кусал губы, но не возражал. Что же с ним случилось сейчас? Министр финансов перегнулся через стол и, склонившись над ухом мэтра Абрельма, что-то горячо зашептал. Старенький чародей в ответ на его слова морщился и пожимал плечами, а потом вовсе махнул рукой и обиженно нахохлился, натянув меховой плащ едва ли не на макушку. Наблюдавший эту картину Дольбрайн продолжал вымученно улыбаться и одаривать благосклонными кивками радующихся горожан. А в сердце его уже поселился котенок. Пока еще маленький, но с острыми коготками.

Глава 6

Высунув ухо из-под мехового одеяла, Флана прислушивалась, как неторопливо падают капли в маленькой переносной клепсидре – гордости Жискардо Лесного Кота. В самом деле, не каждый кондотьер мог позволить себе такую роскошь. Не всякий из них спал в отдельном шатре на кровати под балдахином, с постоянной любовницей – пользоваться услугами девок из передвижных борделей зачастую бывает себе дороже. Лесной Кот, похоже, постепенно приучал себя к жизни короля или (чего уж там мелочиться!) императора Сасандры – мылся пускай и не в медной ванной, а в дубовой бадье, зато каждые три дня. И требовал от подчиненных ему капитанов и лейтенантов обращения «ваше высокопревосходительство», словно к генералу. Хотя на это он, пожалуй, имел полное право. Численность отряда, который он собрал под своими знаменами, приближалась к четырем тысячам – сила вполне достаточная, чтобы отвоевать себе хороший кусок любой провинции и зажить спокойной размеренной жизнью, удовлетворяя непомерную тягу к власти.

Если подумать, то силы армии Лесного Кота хватило бы и для захвата Аксамалы.

Просто кондотьер робел.

Не трусил, упрекнуть его в недостатке храбрости мог разве что безумец или отъявленный лжец, а именно не решался. Как деревенский парень не решается пригласить девчонку на танец. Вот вроде бы все при нем: и силач, и красавец, и до работы злой, а боязно – вдруг откажет, а друзья, которым только дай повод, поднимут на смех, прославят на всю округу. Так же мучился и Жискардо. Он прекрасно понимал, что сейчас внушает уважение собравшимся вокруг него людям: наемникам, солдатам из распавшихся полков,крестьянам, которые покинули дома в поисках добычи и лучшей, богатой и завидной, жизни. Он дал им цель. Вот она, даже выглядывать особо не надо: серые, высоченные стены, приземистые громады башен, ровные, на загляденье зубцы, обитые красной бронзой ворота. Аксамала! Столица Сасандры. Сердце Империи. Величайший город мира, с которым не в силах равняться ни тесные и грязные города запада, ни айшасианские крепости, строго распланированные и заселенные согласно рангу различными кастами. Какой полководец не мечтает повергнуть к своим ногам гордую Аксамалу? Летописцы утверждают, что силой оружия это не удавалось никому. И если войска Лесного Кота потерпят на этих стенах поражение, кто тогда останется с ним? Разве что самые преданные друзья и верные сподвижники. Десяток, другой, третий… И кто тогда станет называть его «превосходительством»? Поэтому кондотьер мялся в нерешительности, проводя то показательные учения, то разведку боем. Ни офицеры, ни рядовой состав особо не возражали. Жизнь сытая, благодаря подвозимому из ближних и дальних сел провианту, служба не напрягает – подумаешь, сходил раз в пять-шесть дней в караул, разве это трудно? А начнутся штурмы, польется кровь… Кого-то ведь и насмерть убить могут…

Но с другой стороны, бездействие тоже смерти подобно, как учит мудрость древних полководцев. Того и гляди, армии станет скучно. А мающаяся от безделья армия опасна всем. И прежде всего своим командирам. Ни с того ни с сего солдаты могут захотеть легких и греющих душу приключений. Каждый по отдельности или небольшими кучками. Разбегутся, а потом попробуй собери. Офицеры вдруг решат, что они достойны более высоких должностей. Начнутся склоки, подсиживания, наушничанье, не приведи Триединый, дуэли. Дисциплина и порядок покатятся кувырком, в Преисподнюю ко всем ледяным и огненным демонам.

Поэтому Жискардо и провел пробный штурм. С его помощью он оценил возможности обороны, выявил среди защитников Аксамалы не очень сильного, но все же опасного чародея, который едва не одолел его собственного волшебника – тощего арунита Иллиоса. Схватка на стенах показала, что аксамалианцы сражаются с азартом, но неумело. Настоящих толковых военных среди них нет. Имеются только гражданские лица из мещан, возомнившие себя генералами. Таких полководцев Жискардо не боялся. Оставалось лишь тщательно подготовиться и нанести решающий удар.

Лесной Кот готовился. Или, по крайней мере, рассказывал Флане, что готовится. Он вообще любил поболтать с ней перед сном. Так, наверное, некоторые люди беседуют с домашними котами, почесывая мурлыкающего друга за ухом.

Жискардо Флану за ухом не чесал. Еще не хватало! Это в ее обязанности входило ублажать уставшего за день кондотьера. Несмотря на то что он выглядел представительным мужчиной, весьма симпатичным по меркам большей части женского населения Сасандры, – высокий рост, широкие плечи, горделивая осанка, седая, ровно подстриженная бородка, загорелое лицо, стальной взгляд, приходилось изрядно потрудиться, чтобы разбудить в нем страсть. Иногда Флане казалось, что даже соитие не доставляет ему удовольствия, а укладывается с ней в постель он исключительно ради поддержания авторитета среди офицеров. Во всяком случае, занятием любовью их барахтанье назвать не рискнул бы никто. Вялая обязаловка, не всегда заканчивающаяся успехом, во время которой Жискардо разговаривал не умолкая. Он поверял девушке все свои планы, рассуждал вслух, взвешивая доводы «за» или «против». Все потаенные мысли, которые не решался без должного обдумывания выложить перед помощниками и старшими офицерами. Его вопросы не требовали ответа. Вернее, он сам же на них и отвечал, иногда поправляя, иногда соглашаясь и даже нахваливая себя.

В особенности красочно Лесной Кот живописал, какие порядки установит в городе, когда захватит или, по его мнению, освободит Аксамалу. Скорее всего, он относился к тому типу провинциалов, которые люто ненавидят столицу и все столичное: власть, порядки, жителей. Восемь из десяти жителей отдаленных городков и деревень уверены, что аксамалианцы обирают их, живут за чужой счет, а сами ничего не умеют, кроме как тратить полученные через грабительские налоги и пошлины деньги. Они думают, что жизнь в столице легка – низкие цены на товары и высокие заработки, роскошные дома и всегда можно найти работу. Все столичные жители для них чиновники, получающие огромные взятки, без которых несчастному приезжему нельзя ступить и шагу.

Потому провинциалы, в особенности молодежь, и рвутся в Аксамалу. Флана сама так думала, когда сошла с причала на булыжные мостовые столицы. На самом деле жизнь в сердце Империи оказалась не легче, чем в занюханном городишке, где прошли ее детство и отрочество. Были в Аксамале и трущобы, где не то что жить – пройтись страшно. Высокие заработки, вызванные скоплением большого числа денежной массы, с успехом поглощались непомерными ценами на все самое необходимое. Работу отыскать? Как бы не так! Днем с огнем… И кстати, во многом по милости тех самых, приехавших в поисках лучшей доли провинциалов. Коренные аксамалианцы частенько бурчали: «Понаехали тут…» В ответ получали уже привычное: «Не вам же одним жировать!» Понятное дело, росту любви между местными и приезжими такие обмены любезностями не способствовали. А город переваривал и тех и других, словно гигантский котел, в котором варится не чечевица и не пшено, а людские судьбы. Выживали только самые сильные, самые ловкие, самые упорные. Флана, не покривив душой, могла с уверенностью сказать, что ей еще повезло. Заведение фриты Эстеллы – лучшее, на что могла рассчитывать провинциальная дурочка, явившаяся завоевывать Аксамалу без денег, без связей, без профессии.

Если бы Жискардо хотя бы один год из прожитых пятидесяти провел бы в столице Сасандры, его ненависть, возросшая, по большому счету, на зависти, рассеялась бы в прах. Ну чему, скажите Триединого ради, там завидовать? Аксамалианцев жалеть надо. Ведь они живут, а жизни не видят. Не видят солнца, неба, бескрайней глади Великого озера, расстелившейся у самого подножия города. Пробегают каждый день мимо величественных храмов, прекраснейших статуй и неповторимых в своей красоте дворцов и не замечают их. Слишком непримирима борьба за хлеб насущный. Отвлекись – и задние сомнут: им тоже хочется поближе к кормушке.

Но кондотьер никогда в Аксамале не бывал. Свои убеждения взрастил на слухах и сплетнях, а после свято в них поверил. Как фанатичный верующий в «Деяния Триединого». Слепо и безоговорочно. Переубедить его вряд ли кто-нибудь бы смог, а потому Флана и не пыталась. Просто молча слушала излияния поседевшего ребенка, обиженного тем, что другому купили большую и красивую игрушку, а после взяли покататься на карусели.

Да, Жискардо собирался возродить империю в тех границах, в которых она была до осени этого года. От моря до моря. Но аксамалианцам в его планах места не было. Точнее, было, но на рудниках, каменоломнях, на прокладке каналов и добыче соли на уннарских лиманах. Этих зажравшихся, наглых выскочек следовало, по его мнению, уничтожить, агород заселить честными тружениками: добросовестными ремесленниками и купцами, храбрыми военными (разумеется, из его, Лесного Кота, армии) и достойными банкирами…

По мере того как он открывал свои намерения перед Фланой, в душе ее зрела ненависть. Как же можно чесать всех под одну гребенку? Ну никак не походил слепой мастер Кельван, отец ее подруги Литы, на зажравшегося выскочку. А ведь он коренной аксамалианец, в пятом поколении! А Мастер? Многие из провинциальных служак способны с такой беззаветностью служить долгу, растрачивая для пользы дела большую часть невеликого жалованья? А если еще припомнить… Да нет уж, не стоит.

А Жискардо говорил, говорил, говорил… Разумеется, он был уверен, что рядом с ним бессловесная дурочка, не способная ни к чему, кроме постельных утех. Из тех, о ком говорят: волос долог, а разум короток. Поэтому он и выложил ей свой план нового, теперь уже решающего штурма Аксамалы. Сил кондотьер накопил достаточно и намеревался ударить теперь не тремя, а шестью колоннами, растянув их вдоль стены на три мили. Столица Сасандры – самая большая крепость вмире, с длиной ее стен не сравнится ни один город. И теперь это сыграет против нее же. У защищающихся просто не хватит сил отбить все шесть одновременных точечных ударов. А мощный резерв, который Лесной Кот намеревался расположить вне зоны досягаемости крепостных арбалетов, решит схватку в пользу нападающих. Стоит только одному из штурмовых отрядов захватить сколь угодно малый участок стены… Иллиос без особого труда обезвредит колдуна-защитника – силенок хватит, в прошлый раз только стрелки помешали… Кроме того, по мнению кондотьера, у горожан, сражающихся отчаянно, никудышные командиры. Один-два, возможно, еще и догадываются о таких понятиях, как«тактика» и «стратегия», а остальные – сброд, наспех обученный, с какого конца за алебарду хвататься. Вовремя прикрыть дыру, подтянуть подкрепление, перебросить силы в нужное время и в нужное место они не смогут. Рылом не вышли.

Штурм он назначил на пятнадцатый день месяца Филина.

Войска усиленно упражнялись на насыпном валу, который не уступал стенам Аксамалы в высоту. Отрабатывали взаимодействие между арбалетчиками, щитоносцами и штурмовыми отрядами, оснащенными фашинами и лестницами. Заучивали систему сигналов и оповещения, которые позволили бы ночью понимать распоряжения командиров, но вместе с тем призваны были сбить с толку противника. Жискардо делал ставку на слаженность, выучку и внезапность атаки.

Флана тоже сделала ставку на неожиданность. Нынче же ночью, после второй стражи,[19]или никогда уже.