Чтение 20–й страницы книги ~Тёрн~

— Мэтр. Кройон. Пожалуйста. Взгляни. Куда. Я. Тебя. Попросил, — отчеканил дхусс, и демон поспешной рысью кинулся к кустам, смущённо поджимая хвост. К нему присоединилась и сидха — она растерянно вертела в руках стражевую лозу, что-то недоумённо бормоча себе под нос.

Некоторое время демон на четвереньках ползал под кустами порой шумно принюхиваясь, словно дикий зверь к ускользающему запаху. Потом выпрямился, развёл руками-лапами.

— Многомудрый… я готов признать, что не ступил ещё и на первую ступень великой лестницы познания…

Тёрн сдержался и только кивнул ободряюще.

— Я чувствую ветер иного плана, — высокопарно объявил демон. — Иного, не этого, где мы стоим сейчас, и не моего.

— Что и требовалось доказать, — буркнул Тёрн. — Спасибо тебе, мэтр Кройон. Час от часу не легче. Тварь с другого плана — здесь, у нас, в Райлеге!..

— Осмелюсь напомнить многомудрому, что недостойный в некотором роде тоже тварь с другого плана… — обиделся демон.

— Ты, мэтр, другое дело, — терпеливо, как ребёнку, пояснил дхусс. — Ну что ж… будет ещё чем заняться. Нэисс, а ты что прямо вся не в себе?

— Лоза, — проговорила сидха, не поднимая головы. — Моя лоза. Её не просто заговорили. Это… словно… её на части разнимали, каждое заклинание, каждое волоконце. Изучали, что ли?

Тёрн кивнул.

— Не так и невероятно, правда, Нэисс? Нечто прорвалось в наш мир, каким-то образом оказалось связано с нами… теперь изучает. Вот только до чего доизучается?..

Сидха ничего не ответила.

Спать после случившегося никто не смог. Даже сидха не стала протестовать против разведённого Тёрном — из сушняка, только из сушняка! — костра. Ксарбирус, ворча, долго окроплял землю вокруг стоянки какой-то вонючей дрянью из немногих уцелевших пузырьков. Гончая замерла в обнимку с бесполезным сейчас клинком — лишённая эликсиров Некрополиса, она с каждым днём становилась всё ближе и ближе к обычному человеку.

Кройон попытался отыскать след загадочной тени, но, разумеется, не преуспел. Под утро их тем не менее одного за другим сморил сон. Ничего не случилось, и неведомый гость не появлялся. В дороге они провели и следующий день, под ярким летним солнцем — на запад, на запад, на запад.

— Кто-то за нами следит, — ни к кому в отдельности не обращаясь, проговорил Тёрн, когда маленький отряд, наконец, остановился — уже на предутренней заре.

— Как следит? Кто? Опять этот призрак? — всполошилась сидха. Она казалась совершенно свежей и полной сил, словно и не было утомительного ночного марша. Нэисс не без гордости поглядывала на совершенно измучившегося алхимика и бледную, едва стоящую на ногах Стайни.

— Кто, многомудрый? — задрожал и Кройон. Неунывающий демон долго расспрашивал Ксарбируса о дороге на запад и в конце концов впал в меланхолию — предстояло одолеть дремучие леса, Вилосский хребет и густонаселённые области Вольных городов, где черночешуйчатый демон едва ли мог рассчитывать на тёплый приём.

— Едва ли, — дхусс всматривался в темноту. — Нэисс, твоя стражевая лоза. Сегодня ей придётся потрудиться. Мнится мне, что новый гость — из плоти и крови.

— Да, — кивнул и алхимик. — Тогда поймать сможем.

Сидха долго и тщательно расставляла ловушки, все пятеро путников плотно сбились друг к другу (Стайни и Нэисс старательно держались как можно дальше).

Они позволили себе краткий отдых, пока солнце поднималось над оставшейся далеко на востоке стеной Таэнгского хребта, здесь, в девственных лесах, с дрожащими на утреннем ветру хрустально-жемчужными паутинками, с багрянцем, отразившимся в бесчисленных капельках росы, запели зорянки, замелькала в небе быстрокрылая птичья мелочь. Наступило очередное утро, на первый взгляд — совершенно такое же, как и во времена Семи Зверей, почитаемых где проклятыми, а где и благословенными. Теперь путь отряда лежал на северо-запад, следуя изгибу Эстерских гор, там, где они сливались с Вилосскими, предстояло козьими тропами перебраться во владения Вольных городов.

— И кто же за нами, спрашивается, следит? — недовольно фыркнул наконец Ксарбирус, устав от долгого ожидания.

— Не знаю, — дхусс выглядел неважно, щёки ввалились глаза запали. Храм Феникса дался ему недёшево. — Но вчера он — или она, или оно — подошёл слишком близко. Потерял осторожность.

— Сегодня тоже ловушки станем расставлять? — сидха вошла в азарт.

— Было б неплохо, — заметил Ксарбирус. — Ужасно не люблю, когда кто-то без моего ведома пялится мне в спину.

Мэтр Кройон тотчас предложил свои услуги, отрекомендовавшись «опытнейшим устроителем ловецких снарядов на всяческую крупную дичь, включая самую опасную».

Над магическим капканом они трудились, пока солнце не перевалило зенит, — но все усилия оказались напрасны. Никто не попался, и дхусс только разводил руками — больше он ничего не замечал и не чувствовал.

Ничего не оставалось, как просто продолжить путь.

Дважды за последующие три дня Тёрн останавливал процессию, и оба раза охота оказывалась неудачна. Даже сидха, прекрасный следопыт, ничего не обнаружила, молчали и лесные силы.

Вилосский хребет приближался.

Места, где пролегала дорога кервана, мало-помалу утрачивали «дикость»: главные ворота гномьего Дин-Арана лежали по восточную сторону гор, но сюда, в Гиалмар, тянулись многочисленные подземные тракты. Всё чаще попадались вырубки, узкие тропы, на быстрых речках стояли водяные мельницы-лесопилки, появились и людские выселки. Владения клоссов и аэлвов остались далеко на западе, в неприкосновенном и закрытом для чужаков юго-западном углу Гиалмарских равнин.

Ночью над землёй висела комета, недобро целясь прямо в глаза.

На пятый день после храма Феникса отряд уже двигался заметно вверх.

К вечеру они одолели первый вал предгорных холмов и устроили привал — в кольце вековых пятипалов, названных так по форме их листьев, очень напоминавших человеческую ладонь с широко растопыренными пальцами. Несмотря на протесты сидхи, терпеть не могшей живого огня, Ксарбирус всё-таки развёл костёр. Алхимик казался чем-то встревожен, но на расспросы дхусса и демона лишь досадливо отмахивался.

Нэисс демонстративно ушла в темноту — мол, вернусь, когда закончите свои огневые потехи. Кройон, как всегда, когда в отряде кто-то с кем-то не ладил, пытался всех помирить. Только и слышалось, что «я, недостойный, безмерно страдая от всколыхнувшегося разлада…».

— Ты о чём-то умалчиваешь, дхусс, — проницательно взглянул Ксарбирус. — В частности, о том, кто идёт по нашему следу. Не считая, разумеется, той тени.

— Ничего не умалчиваю, — Тёрн смотрел прямо, не отводя глаза. — Мелькнуло что-то на самом краю — и сгинуло. Вновь вынырнуло. Вновь скрылось. У меня нет привычки играть в молчанку со спутниками, когда я могу сказать что-то прямо и чётко. Но это не призрак, готов прозакладывать голову.

— Но кто-то идёт за нами? — настаивал алхимик.

Дхусс кивнул.

— Человек? Аэлв? Тролль? Мне почему-то вспомнился наш дорогой Трувор.

— Хотел бы ответить на ваш вопрос, досточтимый доктор, но не могу ничего добавить.

— Иногда мне кажется, Тёрн, что ты обучался в Пажеском корпусе, — буркнул травник. — Знаешь, за морем Мечей, в Лодариуме, столице королевств Большой Логрии?

Тёрн позволил себе едва уловимую улыбку, словно портки алхимика поговорить по душам не вызывали у него Ничего, кроме смеха.

— Знаю, досточтимый доктор. Но нет, я никогда не маршировал под Аркой Королев и не прыгал ночью в знаменитый фонтан принцессы Алике, как положено после выпуска.

— Ты меня дразнить решил, Тёрн, да? — алхимик обиженно нахохлился. — Крутишь, вертишь… Говоришь, что никогда не бывал в Логрии, а обычаи молодых пажей знаешь преотлично. Откуда, спрашивается?

— Есть такая вещь, как книги, — дхусс даже не потрудился добавить «досточтимого доктора» или хотя бы «мэтра». — Оставшиеся на пергаменте рассказы путешественников, землеописателей.

— Скапливающиеся, — подхватил алхимик, — в некоем тайном месте, у держателей коего в достатке имеются средства скупать подобные «землеописания».

— Вас, мэтр, больше интересует, кто за нами следит или откуда я всё-таки свалился на вашу голову?

— И то и другое, — сощурился Ксарбирус. — Ты так гордишься своей инаковостью, дхусс, что, боюсь, в один прекрасный день догордишься до беды — приберут рыцари Чаши для орденского паноптикума. Но знай, на них твои проповеди должного воздействия не окажут.

— Чем бы я ни гордился, уважаемый мэтр, на наше дело сие не повлияет.

Ксарбирус открыл было рот и вновь закрыл. Дхусс стоял, скрестив руки на груди, и продолжать беседу явно не собирался.* * *

Лето перевалило за середину, буйная зелень изо всех сил рвалась вверх, к свету и солнцу, сквозь толщу от века застывших скал сочилась мощь похороненных глубоко в земных недрах Камней Магии, огромных, исполинских, каких никогда не добыть ни одному человеку или даже гному. Эту рассеянную силу, с важным видом объяснял Ксарбирус Гончей, могут использовать маги различных рас. Долгое время «исток» волшебства оставался загадкой, кто-то считал его даром богов, кто-то — необъяснимым природным явлением, до тех пор пока Вашенред из Логрии, Деммет из Луала и Валлиомид из Эрштле независимо друг от друга не сформулировали теорию Великого Рассеянного. Она нашла подтверждение в натурных экспериментах. Собственно, после их работ Навсинай и начал клепать своих големов, снабжая каждого небольшим Камнем.

Но обилие выплеснувшихся в обычный мир Камней изменило и многое на поверхности. В первую очередь — беспечно игравшие с Камнями Магии первооткрыватели сожгли самих себя, постигая пределы отпущенного, оказалось, что Камни дают способность творить даже живые существа, вдыхать жизнь в мёртвое и изменять уже существующее. Так появилась добрая половина «новых рас», всяческие таэнги и иже с ними.

Гончая слушала как зачарованная.

Сидха отмалчивалась и вообще старалась держаться подальше от всех.

Предгорные кряжи, играя, выгнули крутые спины, тропинка змеилась и петляла, забираясь всё выше. Скалы недобро взглянули на пятерых путников и поспешно отвернулись,надвинув низкие капюшоны пришедших с моря Мечей тёмных, наполненных влагой туч.

Предгорья миновали под проливным дождём. Демон стенал и жаловался, Ксарбирус желчно корил его за малодушие и упаднические мысли, сидха ядовито издевалась над невыдержанностью как демонов, так и людей, а Тёрн с Гончей молчали. И всё чаще и чаще можно было заметить, как Стайни словно бы невзначай касалась мускулисто-шипастого плеча.

Дни складывались в седмицы, утекали прочь, таяли вместе с утренними туманами. Горная тропа поднялась совсем высоко, слившись с иными, что вели к перевалу.

Одиночество кончилось, здесь частенько попадались вьючные караваны, направлявшиеся от гаваней Вольных городов. Всякий раз Тёрну приходилось прибегать к Плащу Невидимости, дхусс, конечно, вполне оправился после Гнили и храма Феникса, но сложное заклятье давалось ему с немалым трудом.

Ближе к самому перевалу Вольные города в складчину возвели небольшую крепостицу, тотчас обросшую всеми атрибутами перевалочного пункта, как то: трактиры, постоялый двор и даже бордель.

Ксарбирус проводил выразительно-осуждающим взглядом компанию развесёлого приказного люда, слегка заплетающимися языками обсуждавшего сравнительные достоинства девиц из весёлого дома.

Они не останавливались надолго, лишь пополнив дорожные запасы. Теперь дорога шла под уклон, к протянувшемуся далеко на восток заливу, чей берег густо испятнали города, городки и крохотные рыбацкие деревушки. Область, на официальных картах Державы и Некрополиса обозначавшаяся парой слов — Вольные города. Пещеры Дин-Арана остались по левую руку. От вечных снегов бежали сотни мелких ручейков, сливавшихся в реку Феан. Одноимённый город обосновался в речном устье.

Именно туда и предложил направиться высокоучёный доктор Ксарбирус, утверждая, что сможет пополнить там запасы эликсиров, изрядно поредевшие после их приключений в храме Феникса.

Земли Вольных городов не знали ничьей власти, кроме выборных, как и в Гиалмаре, городских голов, прозывавшихся тут позаимствованным из-за моря Мечей словечком «посадники».

Здесь жили ремеслом, свободным хлебопашеством, охотой. Кормило и море, хотя и не столь богатое рыбой, как холодные воды Тысячи Бухт. Казалось бы, живи да радуйся — ни тебе мрачных Мастеров Смерти, ни Высокого Аркана с его железными болванами, ан нет, нигде в Старом Свете, к востоку от моря Мечей, не водилось столько мелких ссор и свар, как среди Вольных городов.

Граждане славного Феана почитали обитателей горного Ирча варварами, вчера спустившимися с оных же гор, «и что же они понимать-то могут?». Ирч, в свою очередь, презирал «в грязи утопших» скирингсальцев, а те, не оставаясь в долгу, избрали объектом насмешек феанских «рыбоедов». Не переставая велись тяжбы об охотничьих и рыболовецких угодьях, о том, кому где валить лес, кому где тянуть дорогу или копать шахту. Всякая ярмарка служила не только местом торга — там с завидным постоянством встречались драчуны всех городов и под дружное улюлюканье сотоварищей наминали друг другу бока. Не проходило и года без настоящей войны, пусть и небольшой по меркам Навсиная или Некрополиса: наемные терции сходились возле пограничных столбов, сталкивались и отступали, унося убитых, после чего межевые камни переносились на лигу-другую в пользу «победителей» — с тем чтобы через год, весьма вероятно, вернуться на прежние места. Никому из городов так и не удалось объединить под своей властью все земли от моря до Вилосского хребта — хотя многие посадники пытались. Толкались боками и деревни, даже «принадлежа» к одному и тому же городу. Здесь также весьма рьяно охотились за «ведьмами», не потому, что эти края так уж сильно страдали от Гнили (она правила бал большей частью в пределах густонаселённого Навсиная), а в силу, как заявил объяснявший всё это Ксарбирус, «извечной склочности обитателей сих мест».

Алхимика оспорил Тёрн, заметивший, что никакой «извечной склочности», равно как и «извечной добросердечности", быть не может, а складывается всё из неких обстоятельств, совершенно особенных для каждого города, каждой страны и каждого народа. Мэтр Ксарбирус поджал губы и менторским тоном объявил, что отрицать наличие предрасположенностей различных народов и рас к тем или иным поступкам может лишь «персона, недостаточно осведомлённая в сравнительной племенологии».

— Ибо где можно найти невысокомерного сидха, миролюбивого дхусса, честного маэда, трезвенника-гнома или человека, отказавшегося от соития, «потому что это непорядочно»?

Тёрн только улыбнулся.

— Не ожидал встретить такого у столь уважаемого и многомудрого мэтра. Всё зависит от обстоятельств. Вот я, к примеру. Я не дхусс, но в это никто не верит. Однако вы назвали б меня воинственным?

— Тебе, шипастый, не помешал бы чуток воинственности, — буркнула сидха.

— Почему? — повернулся к ней Тёрн. — Воинственность проистекает из внутренней пустоты. Из неуверенности. Из потребности постоянно подтверждать самому себе — да, я могуч, меня боятся.

— Уклоняющийся от вызова — трус, — презрительно бросила сидха. — Боящийся схватки и прикрывающий это красивыми словесами — не только трус, но и подлец. Такому нет веры, кто пойдёт с таким, кто протянет ему руку?

— Я, — спокойно сказал Тёрн.

— Неправда твоя, — проскрипел Ксарбирус. — Наш мир — жестокое место. Сильный и способный биться — только такие могут выжить. Сила, конечно, может принять разные обличья, но готовность пустить её в ход и, как правильно заметила наша прекрасная сидха, не уклоняться от поединка — необходимые составляющие, как в должной алхимической смеси.

Тёрн пожал плечами, шипы колыхнулись.

— Слова и символы, мэтр Ксарбирус. Спор очень давний, нескончаемый. Конечно, людям хочется видеть зримое воплощение своего успеха. Силу, преклонение других, страх. Поджимание хвоста. Но мудрому достаточно иного.

— Ахха, «мудрец свободен даже в тюрьме», — насмешливо процитировала сидха.

Дхусс остался каменно-спокоен.

— Не вижу смысла спорить, честное слово. Убеждают не слова, а дела, да простится мне эта банальность. Быть может, глядя на меня, ты, Нэисс, поймёшь, что не права.

— Тоже мне, ходячий склад добродетелей! — немедленно вскинулась сидха. — Тебя послушать — уши завянут, никакого проповедника не потребуется, чтобы навеки отвратить от всего, что ты тут нам втолковывал!

— Прости меня, — кротко отозвался Тёрн. — Я не хотел никому ничего втолковывать. Не хотел никого ни в чём убеждать насильно…

— Стойте, — вмешался Кройон. — Многодостойные, что это там? И не стоит ли нам укрыться, пока не поздно?

Путники давно свернули с торной дороги, пробираясь окольными тропами, — дхусс признался, что не в силах столь часто накидывать заклятье невидимости. Сейчас узкая стёжка, пропетляв по светлым увалам, вывела их на край обширного поля, за разлившимся жёлтым морем виднелись крыши из тёмного тёса.

А навстречу отряду, обхватив руками огромный, выпяченный живот, бежала — или, вернее сказать, как могла быстро ковыляла — молодая женщина в расшитом платке замужней и широкой, до пят, коричневой запылённой юбке с золотой каймою.

Она то и дело оглядывалась, глухо стонала, покачивалась — и вновь бежала. Где-то в отдалении слышался гневный гул многих голосов, вроде как стучали топоры.* * *

— Мэтр Кройон, прошу тебя, оставайся здесь, — коротко бросил Тёрн. — Мэтр Ксарбирус, потребуется ваша помощь…

— Какая? — вскинулся алхимик. — Сумка моя пуста еще с храма Феникса! А этой селянке вот-вот пора рожать. Не думаешь ли ты, дхусс, что мне следует принимать ребенка?

— Этого ребёнка, может, и следует, — по лицу Тёрна прошла гримаса боли, вновь колыхнулись шипы на плечах.

На самом краю поля ноги у несчастной окончательно подкосились. Глухо охнув, она осела, глаза закатились.

Дхусс одним движением оказался рядом. Чуть помедлив, к нему присоединилась Гончая. Кройон, сидха и алхимик остались в зарослях.

— Ногу ей придержи, — спокойно бросил Тёрн. — Да, согни в колене, упри — вот так. Наклонись вперёд, милая, — это уже к роженице. — Давай, глубоко вдохнула — напряглась — толкнула…

Сидха услыхала странный, хлюпающий звук, женщина больше не кричала и даже не охала, она словно впала в глубокое беспамятство.

А затем — свистящее шипение, шелестение, шорох, словно огромное насекомое перебирает жвалами или конечностями, трутся друг о друга хитиновые чешуйки.

Мэтр Кройон не сдержался, высунулся — и тотчас отпрянул, завопив от ужаса.

Меж широко разведённых ног роженицы в луже крови барахталось жуткое существо, агатово-блестяще-чёрное, мокрое, с головкой нормального ребёнка — но прорезь рта протянулась от уха до уха, усаженная десятками тёмных, словно гнилых от рождения зубов.

Тонкие красноватые ручки — тоже человеческие, однако нижняя часть торса больше напоминала брюшко насекомого: разделённое на сегменты, прикрытое жёсткими даже на вид пластинками, находящими друг на друга, словно броня. Из-под них высовывались рудиментарные ножки, почти как у гусеницы, шевелящиеся, дергающиеся, то выскакивающие прыгунами-ушанами наружу, то втягивающиеся обратно.

Но глазки, едва открывшиеся, ещё бессмысленные, удивлённо таращились, совершенно как у любого другого младенца.

— На ловца и зверь бежит, — услыхала сидха бормотание Ксарбируса.

Стоя на коленях, Тёрн поднял окровавленное, шипящее, посвистывающее существо, словно самого обычного новорождённого, пристально вгляделся в серые, вдруг широко раскрывшиеся глазёнки.

— Дитя Гнили, — негромко проговорил дхусс, непонятно к кому обращаясь.

Тельце младенца задёргалось, заскрипели, наползая друг на друга, хитиновые пластины, усаженный острыми зубами рот распахнулся, существо яростно зашипело.

Гончая непроизвольно отдёрнулась, не в силах сдержать омерзения, хотя, казалось бы, в Некрополисе навидалась всего, а Тёрн осторожно, словно боясь причинить боль, положил несчастное создание наземь, рядом с бесчувственной матерью, наклонился, коснувшись губами лба.

— Освобождаю тебя, — произнёс дхусс, обращаясь, казалось, к одним только глазам — последним, что оставалось человеческого в новорождённом.

Пальцы Тёрна пробежались вдоль посоха — и вновь сидхе показалось, что она слышит мелодию, тонкую, невыразимо печальную, но светлую и исполненную надежды, что там, за великим рубежом, душу ждёт нечто иное, нежели просто чёрное забвение, неотличимое от полного исчезновения, во что верят не верящие в богов.

Затрещали, лопаясь, хитиновые чешуйки. Заскрежетали игольчато-острые зубы, тело младенца забилось в конвульсиях — одни лишь глаза закрылись спокойно, медленно и последний взгляд — готова была поклясться сидха! — был исполнен благодарности, какой, конечно же, никогда не увидеть в глазах только что родившегося.

— Всё, — Тёрн поднялся, бережно положил трупик.

Зашевелилась и застонала женщина.

— Мэтр Ксарбирус, — стали в голосе дхусса хватило бы на целую терцию. — Дайте ей денег. Сколько возможно. Ей надо отсюда уходить, и немедленно.

— Какое нам дело… — начала было сидха и осеклась, на ткнувшись на ледяной взгляд Тёрна.

Больше она ничего говорить не рискнула.

Не рискнул возразить и алхимик, молча, без пререканий извлек из поясной цепи увесистый кожаный мешочек. Не нуждаясь в дальнейших понуканиях, Ксарбирус всунул в судорожно сжавшийся кулак роженицы несколько увесистых кругляшей — добрых навсинайских денаров с рунами Высокого Аркана.

Напоследок дхусс поворожил, поводил посохом над лежащей — воздух чуть задрожал, словно над невидимым костром.

— Теперь её не скоро найдут, — отдуваясь, Тёрн тяжело опирался на посох.

— А… это? — Гончая осторожно кивнула на оставшееся лежать маленькое тело. — Сожжём?

— Сожжём, — кивнул дхусс. — Поможем душе освободиться.

— Ох уж эти мне дхуссовы верования, — сидха было скривилась, тотчас, впрочем, осекшись, стоило ей заметить взгляд Кройона, демон, судя по всему, весьма одобрял идеюогненного погребения.

Как ни странно, деятельное участие принял Ксарбирус, даже помогая собирать хворост для растопки и таскать сушнины.

…И ещё долго никто не решался заговорить с мрачно смотревшим в землю Тёрном, за спинами отряда к беззаботному летнему небу медленно ползли клубы странного, чёрно-жёлтого дыма.

Дхусс и его спутники огибали деревню по широкой дуге, углубившись в безлюдные леса, когда они уже почти вернулись обратно к придорожным тропинкам, тянувшимся вдоль главного тракта, алхимик вдруг приостановился, совершенно по-собачьи принявшись принюхиваться.

— Гниль, — уверенно бросил он. — Там, где ты, Тёрн…

Дхусс недослушал, резко повернул назад.

И вновь ему никто не возразил, даже сидха.

На сей раз, они ломились напрямик, почти не скрываясь.

— Однако порезвилась же тут эта ваша Гниль, — мрачно заметил Кройон, едва на село открылся широкий вид.

— Да так, что я подобного никогда и не встречал, — Ксарбирус в изумлении схватился за собственный подбородок.

— Неужели никого не осталось? — тихонько спросила Гончая у дхусса.

Что касается сидхи и самого Тёрна, то они ничего не сказали. Мэтр Кройон громко всхлипнул, утирая катящиеся слёзы, крупные, словно капли тяжёлого ливня, сидха же просто застыла, превратившись в изваяние.

Некогда здесь было село, немалое и зажиточное: оно владело обширными пастбищами, поднимавшимися высоко в горы, здесь собирали пчелиные борти, варили пиво, сеяли ячмень и овёс, стригли шерсть, добывали пушного зверя, всё это оборвалось в единый миг.

Зловонные воронки от пустул, ещё сочащиеся жёлтым гноем, словно лопнувшие язвы. Кое-где над ямищами курится желтоватый же дымок, плетни и заборы повалены, истоптаны в щепу. Подточенные тысячами острых жвал, Рухнули стены. Распялившись, словно не спасшие выводок наседки, опустились крыши. Пустые, вырванные с корнем Двери и окна — где их случайно пощадил обвал. И нигде ничего живого — только отдельные тёмные пятна, кровь, смешанная с грязью и пылью, да жалко торчащие лохмотья, затвердевшие от спёкшейся крови.

Пустой тракт вбегал в припечатанное смертью село, корился от боли и запаха растерзанных. Дорога вымерла тоже, ни одного путника от равнинного горизонта впереди и до самых гор, что за спиной.

— Так, — голосом пустым, словно глиняная корчага без воды, проговорил Ксарбирус, утирая внезапно проступивший пот. — Вот, значит, оно как теперь?

— Вы удивлены, мэтр? — Тёрн опустился на одно колено, что-то шепча, — сидха подумала, что, наверное, тоже возносит Поминальное Слово, как и в тот раз, когда она рассказывала о судьбе собственной Ветви.

— Удивлён, — Ксарбирусу хватило честности не строить сейчас всезнайку. — Первый раз такое вижу, друзья мои. Первый раз.

Демон, не скрываясь, плакал, шумно сморкаясь и пытаясь утирать нос чешуйчатой ладонью. Стайни оцепенела, губы её беззвучно шевелились, антрацитовые глаза замерли, словно прикованные к страшному зрелищу.

— Сколько же здесь гнойников… — бормотал алхимик, хватаясь за стило и восковую дощечку. — Два десятка? Нет, три… надо все сосчитать, нанести на план…

— Сорок три, — бесцветным голосом сообщил Тёрн. — Можете не трудиться, уважаемый доктор.

— Такие концентрации не наблюдались нигде и никогда!

— Гниль наступает, доктор. А вы мне рассказывали о естественных причинах…

— Бывает, что естественные причины оказываются куда разрушительнее всех, порождённых волей разумных, — отпёрся Ксарбирус, но как-то не слишком уверенно.

Тёрн решительно поднялся с колена, вскинул посох, словно готовясь к поединку, — и шагнул за незримую черту, вокруг его ступней взвились бледно-желтоватые струйки. Усаженные шипами кулаки сжались, отполированное дерево с шипением разрезало пропитанный едко-кислым запахом воздух, и спутники дхусса попятились — их словно толкнула в грудь невидимая ладонь.

Сидха заметила, как сузились глаза Ксарбируса.

Тяжкий скрип, ещё один, другой — брёвна подгрызенных, осевших домов медленно отрывались от земли, трещали, ломались, сбиваясь в огромную, плавающую над поверхностью груду, чудовищное гнездо исполинской птицы. С брёвен текли вниз желтоватые струйки — словно высушенный до хруста почти невесомый песок.

— Какая ж силища… — услыхала сидха потрясённый шёпот Ксарбируса.

Дхусс с яростью крестил воздух бешено крутящимся посохом. К спутникам он стоял спиной, и хорошо — вряд ли кто решился бы сейчас взглянуть ему в лицо.

Зашипело и затрещало, по торжественно вращающейся груде побежали первые змейки огня. Дхусс резко замер, одним движением уронив руки — бревна с грохотом рухнули, раскатываясь окрест, заражённая земля дружно полыхнула, словно покрытая сухой соломой. Огонь с жадностью набросился даже на остатки жёлтого гноя, пожирая всё на своём пути.

Тёрн повернулся к остальной четвёрке, тяжело опёрся на посох. Неведомым образом нанесённый на щёку клановый знак Морры налился тёмной кровью.

— Воды, — пугающе чётко вымолвил дхусс, прежде чем повалиться.

Перед ними поднималась стена очищающего пламени. Земля спечётся от жара, но потом ветры развеют белый пепел, дожди примутся за долгий труд, влага с вечным, неизбывным упорством станет пробиваться в глубину, к остаткам случайно уцелевших корней — и рано или поздно на месте пепелища, огнём очищенной раны, поднимется новая живая поросль.

Стайни первой оказалась возле распростёртого Тёрна, недрогнувшей рукой прижала к губам горлышко фляги. Светлые струйки покатились по крутой скуле, смывая густую застывшую кровь. Знак Морры ярко пылал, из пор сочилось алое.