Чтение 14–й страницы книги ~Рыцарь Святого Гроба~

– Злой ты человек, – вздохнул Скальд, – проявил бы милосердие да отсек бедолаге голову. А так будешь в страхе держать, пока он сам не изведет себя до смерти.

– Да не нужен мне его страх, – опустошив кружку и обтирая усы, ответил де Мерлан. – Когда мы с Жаком вначале лишились векселя, а затем, по несчастному стечению обстоятельств, и всех оставшихся денег, я спал и видел, как этот прощелыга по вечерам стягивает с меня сапоги. Вот, стало быть, сон-то вещим оказался. К тому же, кто его знает, как жизнь повернется, – пусть лучше пока побудет на глазах. Так от него, пожалуй, поменьше пакостей можно будет ожидать. А слуга мне и в самом деле нужен.

– Что-то мы редко тебя видим, сир рыцарь, – чуть пригубив из своей кружки, произнес Жак, – все в трудах, поди, все в заботах?

– Да что я, – отозвался рыцарь, единым махом уплетая половину «Магистерской башни», – это моему бальи на месте не сидится. Где мы с ним за это время только ни побывали – и в Тире, и в Триполи, и в Антиохии, и даже в Газе и Дамас… – поняв, что сболтнул лишнего, Скальд выпучил глаза и сделал вид, что подавился пирогом.

Жак и Робер тоже, в свою очередь, сделали вид, что полностью поглощены вином: в капитуле Святого Гроба было давно известно, что бальи; граф Томмазо, выполняя приказы Фридриха, ведет непонятные переговоры одновременно с двумя враждующими между собой султанами – аль-Муаззамом дамасским и аль-Камилом каирским. Томмазо Д'Арчерра чуть не каждый день то принимал у себя сарацинских послов, то, наоборот, получив с посыльным султанский фирман, в сопровождении эскадрона, возглавляемого Скальдом, отправлялся во владения Айюбидов. Но так как они волею судьбы оказались во враждующих лагерях, между гентским рыцарем и братьями Святого Гроба было заключено негласное соглашение – при встречах не делиться друг с другом никакими секретами враждующих партий.

– Как там Хафиза? – переводя беседу в другое русло, спросил Робер.

– Да нормально, – фальшиво прокашливаясь, ответил Скальд. – Деньги, тобой переданные, ей вручил и, как ты велел, передал на словах, чтобы она у соседей оливковую рощу откупила. А она расплакалась и сказала, что готова все, что у нее есть, отдать, лишь бы Робер-бек снова был вместе с ней.

– А про Витторию ди Корлеоне удалось что-нибудь узнать? – поинтересовался Жак.

– Увы… – вздохнул Недобитый Скальд, выливая в свою бездонную глотку очередную кружку вина. – Ни в Тире, ни в Триполи, ни в Антиохии никому неизвестно, куда после вашей несостоявшейся казни пропала Витториа. Ходят неясные слухи, что она вместе с германскими рыцарями, которые устали ждать начала войны, возвратилась в Европу. Да, кстати! Будучи проездом в Яффе, повстречал я и мастера Грига. Мы с ним и еще с вашим старым знакомым, монахом бенедиктинского монастыря, очень недурно посидели в тамошнем заведении. Отличный человек ваш киликиец, хоть и пьет всякую гадость. Он просил передать, что очень сожалеет, но не имеет ни дня для того, чтобы заглянуть в Акру. Его гильдии поручено, помимо Яффы, еще и укрепление тевтонского замка Монфор, поэтому дел у него до завершения строительства невпроворот. Кстати, этот монах уже сумел дослужиться до чина ризничего. В Яффе говорят, что в этом ему посодействовали каноники Гроба Господня…

– Этот мастер Григ, – нахмурился Робер, – когда выпьет, болтает много лишнего. Знать ничего мы с Жаком не знаем, ведать не ведаем…

– Вот вы где, братья, – раздался вдруг встревоженный голос – перед ними стоял брат-сержант из отряда Робера, – а я вас по всему городу обыскался. Приор Сен-Жермен только что возвратился в Акру и немедленно требует вас к себе.

Глава одиннадцатая,

в которой старые друзья раскрываются

с совершенно неожиданной стороны

Акра, 1228 г. от Р.Х., день Святого Духа—

пятница попраздненства дня Иоанна Крестителя

(15мая–30июня).

Сен-Жермен сидел за столом, над которым высилась гора неразобранных документов. Держа в руке перо, он быстро просматривал очередной пергамент, советовался вполголоса со своим секретарем, делал пометки и откладывал прочитанное в сторону. При виде Жака и Робера он поднялся со стула с высокой спинкой, отпустил помощников и подозвал вновь прибывших к окну.

Казалось, что за те четыре месяца, которые прошли со дня их последней встречи, приор постарел лет на десять. Дорожное платье, которое он не успел сменить, было измято и покрыто пылью, седых волос на его голове стало намного больше, поперек лба пролегла глубокая складка, а лицо носило печать усталости.

– Сожалею, братья, что не мог присутствовать на вашей инициации. – Он поглядел на рыцаря и сержанта, и взгляд его, до этого жесткий, почти колючий, стал мягче и светлее. – Я как глава рыцарей Святого Гроба от всей души приветствую вас в наших рядах, да будет ваше служение славным и доблестным. Я знаю, сейчас у вас на языке вертится множество вопросов. Со временем, по мере вовлечения в дела ордена, вы получите исчерпывающие ответы на все ваши вопросы. Некоторые вещи вы узнаете и сегодня. Но прежде всего я сам хочу вас спросить. Чем была вызвана такая ненависть к вам со стороны сеньоры Виттории? Чего она хотела добиться, подстраивая вашу казнь?

– Вы позволите, мессир? – оглянувшись на Робера и получив его молчаливое согласие, негромко ответил Жак.

– Говори, брат-сержант, – ободрительно кивнул приор.

– По пути из Марселлоса в Акру со мной и братом Робером произошла странная история. В ночь во время перехода от Неаполя до Мессины я прогуливался по палубе и, сам того не желая, стал свидетелем загадочного убийства. Слуги сеньоры Виттории Корлеоне закололи кинжалом какого-то человека и собирались выбросить его за борт. Завидев меня, они решили избавиться от случайного свидетеля, но, к счастью, на палубу поднялся де Мерлан.

– Совершенно верно, мессир, – вмешался брат-рыцарь. – Выхожу я, значит, и вижу, что мой попутчик бежит, словно загнанный олень, а за ним по пятам двое с фальшонами. Ну, я их попросил, значит, чтобы оставили приятеля в покое, а они не послушались. Пришлось их там же, стало быть, и положить…

– Бы не помните, как выглядел убитый человек? – спросил вдруг приор.

– Была ночь, и я его толком разглядеть-то не успел, – ответил Жак. – Невысокий, мне примерно по глаза, пальцы тонкие, одет был в дорогое платье с серебряным шитьем… Голос у него высокий, хотя трудно сказать – он скорее не говорил, а хрипел…

– Все сходится, – прошептал Сен-Жермен. – Что еще ты увидел, брат-сержант? Вспоминай все, каждую мелочь.

– У него на пальце было кольцо…

– Какое? На что похоже? – Сен-Жермен прищурил глаза и задвигал желваками.

– Вспомнил! – Лицо Жака просияло, затем глаза его округлились от удивления. – Это был перстень, на котором вытеснена эмблема Святого Гроба.

– Такая? – Приор вытянул вперед правую руку.

– Точно такая же, – подтвердил Жак.

– Значит, это действительно был Базил, да упокоит Господь его душу. – Лицо приора помрачнело. Он, словно забыв о присутствии Жака и Робера, долго смотрел в окно.

– Осмелюсь заметить, мессир, – после долгой паузы тихо произнес Робер, – что вы совершенно правы. Как нам сообщил помощник капитана, этот человек был записан в портовой книге именно как Базил из Реймса.

– Это был мой друг, францисканец, тайный посланник епископа-кардинала Уголино ди Сеньи, нынешнего папы Григория. Проделать длинный, полный опасностей путь и погибнуть, находясь в двух шагах от цели…

Друзья, понимая, что приор разговаривает не с ними, а сам с собой, молчали, затаив дыхание.

– Но ты не все рассказал мне, брат-сержант. – Приор резко отвернулся от окна, и Жак вздрогнул от неожиданности. – Ты слышал голос Базила, точно определил его рост и мог рассмотреть его руки. Рассказывайте все, что знаете. Тайна, которой вы овладели сами того не желая, вам не принадлежит.

– Вы правы, мессир, – ответил Жак, – перед тем как быть сброшенным за борт, этот человек попытался убежать. Он вырвался, подскочил ко мне и успел произнести непонятную фразу.

– Что еще? – спросил приор. – Видит бог, ваше спасение в Тире оказалось далеко не случайностью: Рассказывайте обо всем, что видели, слышали и знаете. Не упускайте ни малейших подробностей, даже тех, что кажутся вам малозначительными. После этого я постараюсь объяснить, в какую историю вы оказались вовлечены.

Друзья, перебивая и поправляя друг друга, рассказали все, что произошло с ними начиная от Мессины и до гибели сицилийца. Сен-Жермен слушал, не перебивая и не задаваявопросов. Только время от времени приор покачивал головой, словно удивляясь тому, как приятелям удалось остаться целыми и невредимыми до того дня, когда на стол к патриарху Иерусалима легло письмо монаха-бенедиктинца. Единственное, о чем они оба, не сговариваясь, промолчали, были события, произошедшие в ночь перед несостоявшейся казнью…

– О том, что произошло после того, как вы прибыли в Акру, мне хорошо известно. Теперь, до того как мы продолжим, ответьте мне на три вопроса. Первый – почему вы не согласились поделиться тайной с Витторией? Ведь она вам предлагала за нее гораздо больше, чем жизнь. Мне известно, что она обещала каждому из вас благорасположение императора Фридриха", военную службу и свое тело.

– Не знаю, как Жак, мессир, – вскинулся Робер, – а я отвечу за себя. Я рыцарь, стало быть, человек военный и в шпионских играх не искушен. А служить у бабенки, которой отдать приказ человека зарезать – что, простите великодушно, до ветру сходить, желания у меня никакого. Тело свое она и так направо и налево всем предлагает, так что тоже невелика награда. Но это все полбеды. Положа руку на сердце,ябы тогда, когда она мне службу предлагала, и не стал ерепениться, да только ей непременно понадобилось Жака жизни лишить. Чтобы, значит, кровью друга меня к себе намертво привязать. Как вы считаете, мессир, сколько времени прошло после подобного ее предложения, до того как я ответил ей «нет»?

– Думаю, что не очень много, – улыбнулся приор. – А у тебя, брат-сержант, я так понимаю, были точно такие же соображения?

– Я хоть по происхождению и виллан, – немного подумав, ответил Жак, – но тем не менее не привык предавать друзей. До того как донна Битториа пожелала осчастливитьменя своей милостью, сир Робер несколько раз спасал меня от верной смерти.

– Мне понятны ваши поступки, – кивнул головой приор, – и ваш рассказ в очередной раз меня убеждает, что, приняв вас в орден, я поступил более чем правильно. Теперь расскажи мне, брат-сержант, что произнес перед смертью Базил?

– Я не смогу повторить эту фразу, мессир, – помрачнел Жак, – я уже пробовал это сделать не единожды, но у меня ничего не вышло. Правда, нечто подобное я слышал, когда нас вели к месту казни.

– Ладно, – кивнул приор, – пока отложим это. Теперь последний вопрос. Где сейчас та половинка монеты, которую вы нашли в каюте?

– Вот она, мессир! – Де Мерлан вытащил из ножек меч, взялся за хвостовую петлю, открутил головку эфеса и наклонил его над столом. Сверкнув на солнце, на лежащих в беспорядке пергаменты упала половина монгольской монеты.

Сен-Жермен поднял монету, внимательно ее разглядел и удовлетворенно кивнул головой:

– Да, это то, чего мы ждали долгие годы. Теперь я расскажу вам, почему подручные императора Фридриха так хотели заполучить этот предмет…

Все началось шестнадцать лет назад, когда два военачальника, Бонифасио де Монферрат и Балдуин Фландрский, отвоевали у греков Константинополь. Известно, что трофеи, взятые в городе, обогатили участников похода, и в Европу хлынули целые потоки драгоценностей и церковных святынь. Многие знают и о том, что после избрания константинопольским императором Балдуина Фландрского в Рим отправился его посланник, тамплиер, командор Ломбардии брат Бароцци, который вез официальное сообщение об организации новой Латинской империи. Помимо послания брат Бароцци вез с собой богатые дары – драгоценности, золото, книги. Но почти никто не знает о том, что главным даром папе Иннокентию Третьему оказался архив тайной дипломатии басилевсов.

Изучая этот архив, папа Иннокентий узнал, что далеко на Востоке зарождается новая империя, которую создает предводитель кочевников, живущих к северу от Китая. Что предводителя этого зовут Темучин, и, что самое главное, большую часть его ближайшего окружения составляют христиане.

До Святого престола и раньше доходили неясные слухи о некоем христианском царстве пресвитера Иоанна, но были эти слухи неясными, противоречивыми и больше напоминали сказки, на которые так падка чернь во все времена. Но здесь было совсем иное. В точных и хорошо систематизированных сообщениях многочисленных агентов – купцов, воинов-наемников, ремесленников, – которые рисковали добираться до самых границ обитаемого мира, было подробно описано, какие племена и народы исповедуют веру в Христа по несторианскому обряду, какие правители склонны к обращению и как следует действовать греческим императорам, дабы обратить это к своей пользе.

Не прошло и трех лет, как в Латеранский дворец пришла весть, что у воинственных монгольских племен, вечно враждовавших друг с другом, появился единый правитель. Тотсамый Темучин, уничтожив в жестоких кровопролитных войнах всех своих врагов, получил на собрании всех монгольских вождей – курултае – титул великого хана, Чингисхана. Узнав об этом, Иннокентий немедленно направил к Темучину своего посланника с поздравлениями и предложением дружбы. Тот прислал в ответ очень уважительное письмо, в котором выражал свое восхищение главой христианского мира. Иннокентий понял, что у Рима есть шанс заполучить в тылу у мусульман могущественного союзника.

Для переговоров и миссионерской деятельности среди восточных христиан Иннокентий учредил орден Святого Франциска, так же, как для борьбы с ересями в Европе было утверждено братство святого Доминика.

Прошло несколько лет, и Чингисхан, неожиданно для всех проведя несколько молниеносных походов, завоевал Китайское царство. Теперь он был уже не предводителем кочевых племен, а настоящим императором. Именно тогда к нему прибыло тайное посольство францисканцев. Доверенный представитель Иннокентия провел в шатре Темучина долгие дни, рассказывая ему о христианском мире. Новый монгольский император оказался человеком редкого ума и проницательности. Он вслед за Иннокентием также оценил все преимущества союза монгольских туменов и крестоносной армии.

В 1215 году Иннокентий собрал Латеранский собор, одним из тайных решений которого было одобрение союза с монголами для уничтожения исламских государств. Договор, который заключили папа и Чингисхан, говорил о том что монголы сокрушат Хорезмское царство, Багдадский халифат, возьмут Дамаск и выйдут к Средиземному (как сказано было в договоре – последнему) морю. В это же время крестоносцы овладеют Тунисом, Нубией и Египтом. Темучин обещал, что после этого он изменит свой закон, Яссу, где говорится, что монгольские ханы не могут обращаться в христианство, сам же будет крещен в Иордане, помазан на царствование папой в Иерусалиме и примет титул христианскогоимператора Востока. Начало похода было определено в 1217 году.

Но папа Иннокентий Третий, самый выдающийся понтифик после Григория Седьмого, человек, которому приносили вассальную присягу первые христианские монархи, который чуть было не превратил Святой престол в царский престол Европы, скончался от лихорадки в возрасте всего пятидесяти четырех лет. Преемником Иннокентия и продолжателем его дела должен был стать его родной племянник Уголино. Но…

Через две недели после того, как душа понтифика вознеслась к небесам, девятнадцать кардиналов, составляющих конклав, приехали в Перуджу, город, в котором он скончался. Сразу же выяснилось, что дело Иннокентия имеет множество противников. Уголино ди Сеньи, который занимал тогда пост кардинала Остии, был противопоставлен Гвидо Пренсти – главе партии, которая, опасаясь растущего могущества монголов, не желала союза с Чингисханом. Голоса разделились примерно поровну, и ни один кандидат не смог получить перевес, пока в дело не вмешался двадцатидвухлетний император Фридрих Гогенштауфен. Пообещав свою поддержку одновременно обеим партиям, он предложил в качестве компромисса избрать своего бывшего наставника – Ченчио Савелли. Это был пожилой человек, имевший невластный, уступчивый характер. Как обычно бывает в подобных случаях, обе партии решили, что слабый понтифик станет послушным орудием именно в их руках, и вскоре Ченчио Савелли был инаугурирован под апостолическим именем Гонория Третьего.

Но, к ужасу обеих противоборствующих партий, которые сходились в том, что войну за Святую Землю необходимо продолжать, но не могли договориться, какими средствами ее вести – в союзе с монголами или без них, выяснилось, что Фридрих Гогенштауфен имеет собственный, совершенно отличный от Рима, взгляд на будущее Латинского Востока. Император, выросший на Сицилии, несмотря на то что с раннего детства был окружен католическими наставниками и учителями, проникся духом веротерпимости, которым еще со времен нормандского завоевания славится эта земля, и, что намного страшнее, стал ярым поклонником мусульманской культуры. Будучи широко образованным человеком, Фридрих переписывался с арабскими мудрецами, обсуждал философские и математические трактаты. Он собрал при дворе в Палермо италийских, греческих, еврейских и арабских ученых, при нем переводились на латынь арабские рукописи. Мог ли такой монарх желать полного уничтожения культуры исламского Востока, которую он почитал выше христианской культуры? Конечно, нет. Поэтому все десять лет понтификата Гонория превратились в нескончаемую череду задержек с организацией похода и компромиссов императора с папой. Влияние Фридриха на Гонория было столь большим, что при дворе в Палермо его стали называть «королем пап». Это прозвище быстро распространилосьпо всему христианскому миру, но оно не соответствовало истине – папу буквально разрывали на части враждующие партии. Это легко увидеть, если проследить все его буллы и энциклики. Зная, что происходило на самом деле, можно ясно увидеть, что Гонорий безропотно подписывал все бумаги, которые ему подавала и одна и другая сторона, за исключением тех, что могли напрямую разозлить императора.

Партия Гвидо, желающая во что бы то ни стало овладеть Каиром, Иерусалимом и Дамаском до прихода в Сирию монгольских орд, добившись назначения легатом своего представителя, кардинала Пелагия, организовала две военные экспедиции – поход венгерского короля в Сирию, а затем и франкского войска в Египет. Первая кампания не принесла никаких успехов, вторая же, хоть и привела к взятию ключевой крепости Нила – Дамьетты, впоследствии завершилась полным крахом. С другой стороны, кардинал Уголинои его сторонники продолжали втайне поддерживать связь с Чингисханом, постоянно обмениваясь посланиями. Темучин подтвердил все свои обещания и вскоре доказал крепость данного им слова на деле, сокрушив Хорезмийское царство.

Фридрих знал об этих переговорах и, понимая, что союз папы с монголами приведет к полному уничтожению ислама, всеми силами пытался их сорвать. Но имена посланников кардинала хранились в глубокой тайне, и многочисленные агенты императора никак не могли выйти на их след…

В кабинет на цыпочках вошел секретарь. Он приблизил-ся к приору и что-то нашептал ему на ухо.

– К сожалению, – сказал друзьям Сен-Жермен, – я вынужден прерваться, меня ожидает патриарх. Но разговор наш еще не закончен. Будьте поблизости, братья, как только я возвращусь, за вами пошлют.

Сен-Жермен забрал со стола какие-то документы, передал их секретарю и удалился. Вслед за ним покинули кабинет и Жак с Робером.

– Ну и дела… – спустившись по лестнице во двор, пробормотал де Мерлан. – А я-то думал, что папа – он и есть папа. Помню, когда Иннокентий умер, в кафедральном соборе заупокойная служба шла. Потом все радовались, когда Гонорий понтификом стал. А там, в Риме, оказывается, творится то же самое, что и при любом королевском дворе.

– Если я правильно понял все, что рассказал нам приор, – вслух рассуждал не менее пораженный услышанным Жак, – то мы, сами того не подозревая, вмешались в дела Рима и Палермо. Сен-Жермен говорил о веротерпимости германского императора. Но я не раз слышал разговоры о том, что Фридрих Гогенштауфен не просто хорошо относится к сарацинам, а является их ярым сторонником. Не зря же бальи, граф д'Арчерра, все время проводит в разъездах и переговорах то с Дамаском, то с Египтом.

Робер выложил на ладонь половинку монгольской монеты и стал внимательно ее рассматривать.

– Вот он, значит, какой, этот Чингисхан. Сарацины – особенно те, что приезжают из Багдада, – начинают дрожать при одном упоминании его имени. Говорят, что волна беженцев из Хорезма вскоре докатится и до Акры.

Сен-Жермен снова вызвал их к себе только под вечер. Приор выглядел еще более уставшим, чем в обед, – ему так и не удалось до сих пор даже переодеться.

– Теперь, – продолжил он, – я расскажу о событиях, которые непосредственно предшествовали вашему плаванию на нефе. И для того, чтобы стало понятным, как во все эти дела вовлечен орден Святого Гроба, я расскажу вам то, о чем вы до сих пор не могли услышать…

Как известно, все рыцари Святого Гроба погибли в битве на холмах Хаттина, защищая Честной Крест. Но папа Иннокентий, отчасти в награду за подвиг погибших братьев, отчасти для воплощения своих планов, сразу же после установления тайных сношений с монголами постановил, что орден Святого Гроба с приходом в Иерусалим и коронациейЧингисхана станет главной силой нового, христианского Востока. Братство рыцарей Святого Гроба было призвано встретить монгольского императора и провести его войско в Святой град. Для этого нам были предоставлены такие привилегии, что и не снились большим военным орденам – тамплиерам и госпитальерам. Впрочем, в этом вы уже успели убедиться, когда я использовал право отменять смертные приговоры.

Иннокентий был дальновидным человеком. Наши привилегии он утвердил на Вселенском соборе, таким образом, его преемник Гонорий, при котором Вселенские соборы не проходили, оказался не в состоянии их отменить. В то время я, отпрыск одного из самых известных родов Аквитании, возглавлял охрану Его Святейшества. У его смертного одра в Перудже в последние часы присутствовали я, кардинал Уголино и мой друг Базил – посланник, который недавно вернулся с очередным письмом из ставки Чингисхана. Перед тем как папа навсегда закрыл глаза, мы трое поклялись, что исполним все, что он пообещал императору монголов.

Теперь вы понимаете, что внезапное вмешательство в дела римской курии императора Фридриха едва не свело на нет все наши планы. Базил уехал в Реймс и там скрывался от агентов императора. Кардинал Уголино уничтожил все документы, свидетельствующие о переговорах, а я, пользуясь покровительством патриарха, который был ярым сторонником Иннокентия, принял пост приора. Мой предшественник, мессир Алеман, достиг восьмидесятидвухлетнего возраста и, по обычаю ордена, удалился в альпийский монастырь, где и закончил свои дни в уединении и молитвах.

Хвала Всевышнему, монголы приняли неудачные походы сторонников кардинала Гвидо за выполнение папой своих обязательств. Но время шло, Чингисхан завершал усмирение непокоренных племен и народов Китая, и требовалось принимать решение – как поступить дальше. Тогда Базил вместе с миссией францисканцев убыл из Акры на Восток. Онвез послание от кардинала Уголино, в котором тот просил Чингисхана, чтобы он, когда будет готов начать поход к последнему морю, сообщил об этом через доверенного человека. Этот человек должен был ждать в условленном месте и иметь при себе пароль.

Шло время, все мыслимые и немыслимые сроки прошли, а Базил все не возвращался. Встревоженный кардинал начал осторожно наводить справки и выяснил, что на нашего посланника Фридрих открыл настоящую охоту. И главной гончей в этой травле, как вы уже, наверное, догадались, стала ваша знакомая, донна Витториа ди Корлеоне. Ей-то и былопоручено выяснить, каким образом поддерживают связь кардинал Уголино и Темучин. После того как до Германии дошла весть о разгроме русских князей войском монгольского маршала Субедея, Витториа, пользуясь своим происхождением, отправилась на Русь, оттуда добралась до ставки монгольской армии и установи га связь с кем-то из сыновей Чингисхана. От него-то ей и стало известно имя нашего посланника. Базил, зная, что его могут перехватить в Багдаде, отправился в Европу дальним северным путем. Он пересек степь, поднялся вверх по реке Итиль и через Владимир и Новгород приплыл в нормандские земли. Путь был неблизкий, а он, опасаясь шпионов, не рисковал сообщать нам о своем местонахождении. Он не знал, что все это время Витториа шла за ним буквально по пятам.

Развязка наступила тогда, когда Базил сел на неф, чтобы самым, как ему казалось, неожиданным путем, из Марселлоса, вернуться наконец в Акру. На третий день пути на него напали слуги императорской шпионки – страшные русские копейщики, но тут в дело вмешался не иначе как сам Господь Бог. Остальное вам известно. Витториа, желая завладеть паролем, пыталась вас сначала подкупить и соблазнить, затем напугать. Но промыслом Всевышнего вы оба не только сохранили тайну, но и стали братьями Святого Гроба.

Пусть это и звучит из моих уст святотатственно, но смерть Гонория стала для нас настоящим подарком судьбы. После поражений в Египте партия Гвидо потеряла почти всех сторонников, и кардинал Уголино без каких бы то ни было трудностей был избран папой под именем Григория Девятого.

Но все это время Фридрих не сидел сложа руки. Он женился на наследнице Иерусалимской короны и отстранил от регентства ее отца, Иоанна де Бриенна. Затем император, уже как король Иерусалимский, отправил в Акру своего наместника, а сам начал собирать большое войско, чтобы совместно с султаном Египта ударить по Дамаску, а затем идти на Багдад. По тайному соглашению Палестина, Галилея, Сирия и Левант должны были перейти к Фридриху, а все остальные земли – египтянам. Этот план, если он будет осуществлен, сделает султанов Каира едиными владетелями всего мусульманского Востока и даст миру ислама небывалое могущество. Если монгольские ханы отойдут от христианства и примут учение Магомета, то через сто – двести лет, как утверждал Иннокентий, христианский мир ожидает волна новых вторжений. Поэтому Григорий сделал единственное, что он мог в сложившейся ситуации. Пользуясь надуманными предлогами, объявил, что Фридрих не исполнил своих обетов как крестоносец, и подверг его интердикту. Это дало нам отсрочку в полтора года, во время которой мы прояснили судьбу бедного Базила. Теперь, к счастью, мы сможем наконец отыскать и посланника Чингисхана.

Но есть одно обстоятельство, которое стало известным только во время моей поездки в Константинополь. Осенью прошлого года монгольский император умер.

– Значит, теперь договору папы с Чингисханом – конец? – Потрясенный услышанным, Робер тем не менее не утратил способность рассуждать здраво.

– В том-то и дело, что никому, даже в Монголии и Китае, толком ничего не известно, – ответил приор. – Ходят какие-то неясные слухи о торжественных языческих похоронах, но место погребения сохраняется в тайне.

– Интересно, и как это может быть, – почесал в затылке рыцарь, – чтобы похороны были торжественные, а где проходили – неизвестно?

– Да, в этом очень много неясного, – согласился Сен-Жермен, – тем более что слухи до нас доходят в основном от мусульман, через Багдад и Конию. Самое неприятное заключается в том, что сейчас к наследникам Чингисхана, желая привлечь их на свою сторону, посланы эмиссары императора Фридриха. Вот почему нам так важно встретиться с посланником – больше такой возможности у нас просто не будет.

Сен-Жермен и де Мерлан одновременно посмотрели на Жака. Тот съежился и потупил глаза.

– Нам нужно знать, что сказал тебе Базил! – положив ему руку на плечо, произнес приор. – Не торопись и попробуй вспомнить.

– Знаю лишь одно, – ответил Жак, – слова, похожие на те, что он сказал перед смертью, произнесли мосульские купцы в Тире. Я услышал, когда нас вели на казнь. Сам я их, сколько ни старался, произнести не мог – но если только услышу…

Сен-Жермен три раза хлопнул в ладоши, призывая секретаря.

– Вызовите брата Серпена, – распорядился приор, едва тот появился на пороге.

Секретарь растворился в воздухе.

– Сделаем так, – Сен-Жермен медленно подошел к окну, – с этой минуты вы втроем будете заниматься лишь поисками монгольского посланника. В вашем распоряжении все,что только может понадобиться, – люди, оружие, деньги. Но вы должны быть предельно осторожны – Акра наполнена императорскими людьми.

– Вы хотели видеть меня, мессир? – На пороге стоял брат Серпен.

– Да, брат-рыцарь. – Лицо Сен-Жермена немного просветлело. – Ты занимался подготовкой новых братьев. Что о них можешь сказать?

– Брат-рыцарь де Мерлан – великолепный воин, – ответил Серпен, – он быстро научился ускорять свои движения. Еще год, от силы полтора упорных тренировок – и ему не будет равных. У брата-сержанта Жака выучка, слов нет, послабее. Но могу твердо сказать: как и сир Робер, он – прирожденный боец. У него твердая рука и холодная голова. Я с ним много занимаюсь, и он делает успехи прямо на глазах.

Жак за все время пребывания в братстве не слышал от Серпена ни единого слова одобрения и был до крайности польщен. Всем было хорошо известно, как скуп на похвалы этот рыцарь, и тем ценнее была для недавнего виллана его оценка.

– Ступайте, братья, – произнес Сен-Жермен, – и думайте, как выполнить поставленную задачу. Я же должен хотя бы немного отдохнуть – не спал две ночи на марше из Триполи, а завтра предстоит трудный день.

Не успели они втроем спуститься вниз по лестнице, как к Роберу подошел один из сержантов дневного караула:

– Брат де Мерлан, там у ворот дожидается какой-то простолюдин. Утверждает, что он – ваш новый слуга.

– Надо же, пришел все-таки, мерзавец, – прицокнул языком Робер. – Значит, жизнь его хоть чему-то да научила.

Достославный рыцарь двинулся в сторону ворот и вскоре вернулся вместе с Рембо. Отставной жонглер, похоже, и в самом деле получил хороший жизненный урок. Он выполнил в точности все распоряжения своего нового хозяина, вид имел покорный и даже пытался вернуть оставшуюся после бани мелочь.

– Это кто? – поинтересовался брат Серпен.

– Жонглер Рембо из Прованса, мой слуга! – Робер с размаху хлопнул беднягу по плечу, так что тот едва удержался на ногах. – Ладно, приятель, сейчас я тебя отведу в помещение для слуг и оруженосцев и поставлю на довольствие. Завтра чтобы чуть свет был при конюшне. Утром лошадей нужно будет промять. А дальше посмотрим, на что ты способен, кроме как на лютне бренчать да шарить в чужих карманах.

По щеке жонглера, не надеявшегося на такую милость со стороны господ, которые благодаря ему чуть было не лишились жизни, покатилась слеза, и он едва не встал перед Робером на колени.

– Но-но! – прикрикнул на него рыцарь, удерживая верноподданнический порыв. – Подхалимов не переношу. Делай свое дело и отрабатывай причиненный ущерб. А поклоны будешь бить у алтаря, раскаиваясь в делах своей прошлой жизни.

Рембо был перепоручен одному из слуг брата-драпиария, ведающего всеми хозяйственными делами ордена, а Жак, Робер и Серпен отправились в подземный зал, чтобы потренироваться перед сном.

– Раз уж мессир объединил нас в отряд, – произнес брат Серпен, выбирая и отвешивая на руке учебный меч, – то, может быть, вы введете меня в курс всех событий?

– Несомненно, брат-рыцарь, – улыбнулся Робер, – только запасись терпением, разговор у нас будет очень долгий.

Наутро к ним в комнату зашел брат Серпен.

– Я всю ночь размышлял над вашей историей, – сказал он, присаживаясь на табурет, – и вот что хочу предложить. Раз Жак никак не может припомнить то, что услышал на нефе, мы просто обязаны ему помочь. А для этого, наверное, стоит прежде всего отправиться в Тир и хорошенько расспросить тех самых мосульских купцов.

– В Тир? – сразу же вскинулся Робер. – Отличная идея! Говорят, что Жан Ибелин туда часто наезжает. Ох, я там и устрою…

Жак представил, что учинит мстительный рыцарь, пользуясь преимуществами, которое давало его новое положение, и ему стало страшно.

– К сожалению, – улыбнулся в ответ Серпен, – мессир запретил вам обоим покидать пределы Акры. – На сердце у Жака сразу же отлегло. – Я был рано утром на докладе. Чтобы не привлекать внимания врагов, Сен-Жермен приказал отправиться в Тир именно мне. Я собираюсь вместе с двумя или тремя конными сержантами выехать прямо сегодня. Поэтому, братья, потрудитесь мне сообщить, где именно находится эта лавка и как выглядел купец, который произнес столь важные для нашего дела слова.

– Лавка, где продают благовония и пряности, внутри городских стен только одна, – ответил Жак. – Ее по привилегии, дарованной еще самим Конрадом де Монферратом, держит семья ломбардских негоциантов. Но торгуют там не ломбардцы, а их компаньоны, арабы-мелькиты. Они-то и доставляют свой бесценный груз из Мосула, а миланцы везут его дальше – через Венецию и альпийские перевалы – в земли германцев и франков.

– Как выглядели эти купцы? – спросил Серпен.

– Как и все сирийские христиане, – пожал плечами Жак, – бородатые, в халатах, на голове чалма, золотые кресты на груди весом не меньше фунта, с цепями, которыми можно спокойно акрскую гавань перегораживать…

– Под такое описание подходит любой богатый купец Востока, – снова улыбнулся брат Серпен. – А были ли какие особые приметы?

– Да какие там приметы? – не выдержал Робер. – Моя Хафиза в этой лавке была чуть не главной покупательницей, я ее туда не раз сопровождал. Их главного зовут Салям, его и ищи.
* * *

Несмотря на то что до Тира было всего полтора дневных перегона, брат Серпен отсутствовал в Акре целых тринадцать дней. К концу второй недели мучительного ожидания Робер уж было собрался просить Сен-Жермена, чтобы он отпустил их на поиски пропавшего рыцаря, но к вечеру первого дня Петрова поста тот возвратился в патриарший квартал. Судя по всему, путешествие завершилось успешно, хоть и не было безмятежной прогулкой – вид у брата-рыцаря был усталый, но довольный, а один из сопровождавших его сержантов держал руку на перевязи. Жак и Робер, хоть оба и сгорали от любопытства, настояли на том, чтобы Серпен немного отдохнул с дороги, умылся и сменил дорожное платье.

Ближе к вечеру они собрались в беседке, расположенной в уединенном закрытом саду, куда был разрешен вход только патриарху и братьям ордена. Пройдя по аккуратной песчаной дорожке между пальмами и развесистыми земляничными деревьями, Серпен, Жак и Робер обнаружили там сервированный к полднику столик, вокруг которого хлопотал бывший жонглер. При их появлении он встал – руки по швам и, обращаясь к Роберу, четко, по-военному доложил:

– Все готово, брат-рыцарь, ваше приказание выполнено, стол подготовлен, порядок наведен. Как и наказывали, на столе ваза со свежими фруктами, ливанские сласти, виноиз Киликии и кувшин родниковой воды. Чего еще изволят достопочтенные братья?

– Достопочтенные братья, – удовлетворенно буркнул Робер, – желают, чтобы ты исчез отсюда быстрее, чем убегал от меня по акрской набережной с векселем брата Жака.

– Ну вот, опять вы, сир, бьете по больному… – прохныкал Рембо, привычно увертываясь от оплеухи. – Я же искренно раскаялся и делаю все, что в моих силах, чтобы загладить свою вину.

Больше он ничего не успел сказать – пинок достославного рыцаря прекратил бесконечный спор и помог провансальцу выполнить команду.

– А не боитесь вы этого проходимца при себе держать? – поинтересовался Серпен. Он знал, какую неблаговидную роль сыграл в злоключениях рыцаря и сержанта новый слуга.

– Я тоже выражал сомнение, – поддержал его Жак, – да только сир Робер заявил, что, как сказал один сицилийский мудрец: «Держи друзей своих подле себя, а врагов – еще ближе». Вот и держим. Только пока не разобрались – друг или враг.

– Акра – город не такой уж и большой для тех, кто в нем живет, – добавил Робер, – здесь все как на ладони. Если он окажется «засланным пажом», то рано или поздно побежит на встречу со своими хозяевами. Тут-то мы его и раскроем. А пока пусть живет. Тем более что старается так, что и придраться не к чему. Я вон ему в венецианской фактории новую лютню заказал взамен разбитой. Вскоре должны привезти.

Убедившись, что их никто не подслушивает, братья приступили наконец к разговору.

– Задача оказалась не из легких, – начал свой рассказ Серпен. – В Тире-то я легко обнаружил нужную лавку. Но оказалось, что почтенные негоцианты Назар и Салям как раз отправились к себе домой, в Мосул, за очередной партией товара за три дня до нашего прибытия. Узнав, что они будут следовать более коротким, хоть и небезопасным, путем – через долину Иордана и левантийские перевалы, – мы немедля пустились за ними вслед. Моля Господа, чтобы они не изменили маршрут, о котором объявили своим ломбардским компаньонам, рискуя загнать лошадей, я переправился через Иордан и вскоре настиг их на привале. К счастью, они везли с собой партию бронзовых подсвечников из Флоренции, и груженые верблюды двигались намного медленнее, чем кони. Наше появление ошеломило мелькитов. Люди они замкнутые, с чужаками откровенничать не любят.В Тире или Акре я бы, пользуясь своей властью, пригрозил им лишением торговой привилегии и в два счета развязал язык, но – увы! – мы уже находились за пределами Иерусалимского королевства, и наши державные кресты на плащах здесь, в землях пограничных эмиров, были скорее недостатком, чем преимуществом. Короче, Салям и Назар, хоть и с трудом, согласились, что в тот день стояли на пороге лавки и наблюдали за тем, как осужденных ведут на казнь, но наотрез отказались припомнить, какой фразой перебросились в тот самый момент, когда с ними поравнялась процессия. Как я ни бился, чего ни обещал – до глубокой ночи не выдавил из них ни слова. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Под утро на нас напали местные разбойники. Судя по десятку трупов, которые мы потом собрали вокруг лагеря, это не был мусульманский рейд. Среди отребья оказались и сирийцы, и арабы, и турки, и франки, словом, обычная волчья стая, каких много развелось в годы безвластия на нейтральных землях. Они обстреляли нас из луков и, думая, что имеют дело с обычной охраной караванов, решили воспользоваться своим многократным численным превосходством. Чтобы доказать бродягам,что настоящие воины бьют врага не числом, а умением, мне и моим сержантам понадобилось времени не больше, чем нужно хорошо разожженному костру для того, чтобы превратить в золу сухой просмоленный сук. Гораздо больше сил потребовало добивание рассеявшихся по кустам воителей.

Мелькиты, чудом спасшиеся от неминуемой гибели (разбойники свидетелей не оставляют, они не рискуют брать заложников для выкупа), справедливо рассудили, что раз братьев Святого Гроба им послал Господь, то и они должны всем, чем только возможно, оказывать нам помощь и поддержку. Сразу же выяснилось, почему они побоялись повторить сказанное тогда, хотя оба отлично помнили, о чем идет речь. Сирийские христиане, живущие испокон веку в мире с мусульманами, недолюбливают воинственных и нетерпимых франков и часто допускают по отношению к ним слова, которые можно счесть и оскорбительными. Вот и достопочтенный Салям решил, что кто-то услышал, как он крикнул через улицу достопочтенному Назару: «Блистательный Саладин казнил франкских пленников напротив одной из портовых башен и в нее же сбрасывал их тела. С тех пор она называется Башней мух!» Оба негоцианта как раз за завтраком обсуждали все известные им случаи смертной казни в Святой Земле, да запамятовали историю осады Акры. Вот Салям, наблюдая за процессией, припомнил и поспешил поделиться с приятелем.

– Как это звучит по-арабски? – спросил заинтригованный Робер.

Серпен, за долгие годы жизни на Востоке освоивший основы этого наречия, произнес вслух цветистую фразу.

– Вспомнил! – закричал вдруг Жак. – Только Базил на нефе сказал не совсем то. Вот что я тогда услышал – слово в слово. – Он произнес четыре незнакомых слова.

– Четыре – луна – башня – мухи, – перевел Робер, который, в отличие от друга, за год жизни на Востоке освоил арабский почти в совершенстве. – Все понятно, что ничего непонятно. Ты ничего не перепутал, пейзанин? Как в этих словах может содержаться место и время встречи?

– Я думаю, – поднялся с места Серпен, – что мы немедля должны сообщить об этом мессиру. Он лучше, чем мы, сможет истолковать истинный смысл этих слов.

Сен-Жермен, несмотря на позднее время, принял их незамедлительно. Он, как и Робер, хорошо владел арабским. Расспросив еще раз Жака, а вслед за ним и Серпена, он немного подумал и улыбнулся. Это была первая улыбка, которую Жак увидел на его устах за все время знакомства с приором.

– Четыре луны, Башня мух, – произнес Сен-Жермен, – точнее, четвертая луна, Башня мух. Все очень просто. Это обозначает, что посланник ожидает нас каждое четвертое полнолуние здесь, в Акре, на расстоянии двух полетов стрелы от нас. Достопочтенный Назар был совершенно прав, со времен завоеваний Саладина эту башню прозвали Башнямух, или Мушиная башня.

Все четверо выглянули в окно и посмотрели на небо, где мерцал тонкий серпик молодой луны.
* * *

В конце длинного насыпного мола высилась старинная башня, замыкающая с востока вход в гавань, над которой, отбрасывая на гладь внутреннего рейда блестящую подрагивающую дорожку, висела тяжелая полная луна. В ее призрачно-мертвенном свете лицо Робера, сидящего напротив за столом, казалось Жаку мраморной маской, которую, впрочем, сильно оживляли недовольно шевелящиеся усы. Он в сотый раз огляделся по сторонам, тяжело вздохнул и подумал, что сидеть им в таверне «Черный тамплиер» на открытой террасе, с которой отлично просматривается и Башня мух, и ведущий к ней длинный мол, придется почти до самого утра.

– Третье полнолуние здесь торчим, а толку никакого, – словно уловив мысли своего друга, проворчал достославный рыцарь. – И вообще, мне эта затея нравится все меньше и меньше. Никакого посланника мы не дождемся. Разве что Черного тамплиера.

Жак после двух месяцев ожидания вполне разделял пессимизм своего приятеля. Он потянулся, поправил меч, с которым в последнее время не расставался даже во время прогулок по городу, и, оглядывая соседние столики, произнес:

– Может, еще чего-нибудь закажем, сир рыцарь, нам здесь еще долго силе… – Он осекся и, глядя в сторону Магистерской башни, вытаращил глаза.

На улице стояла непривычная для восточных ночей тишина, которую сегодня не нарушали ни крики вахтенных на кораблях, ни топот ног ночных прохожих, ни стрекотание неутомимых и вездесущих цикад. Робер проследил за взглядом приятеля и нахмурился. Там, у подножия башни, выросла огромная черная тень, вокруг которой едва различимымиросчерками метались летучие мыши.

– Черный тамплиер! – донесся в полной тишине сдавленный голос из-за соседнего столика. Там ужинали только недавно прибывшие в Акру овернские паломники, которые определенно за несколько дней пребывания на Святой Земле успели наслушаться местных баек…

– А вот это уже интересно, – пробормотал де Мерлан, не выявляя ни малейших признаков страха и удивления, – и не просто интересно, а ужасно интригующе. Сир рыцарь! Давненько не виделись. Какими судьбами?

– Привет, братья святогробцы! – разрушая чары, раздался громоподобный голос, и на веранду шагнул Недобитый Скальд. Темное платье, которое носила имперская гвардия, делало его действительно похожим на легендарное привидение.

При таком фамильярном именовании Жака и Робера перекосило, но они быстро справились с собой и изобразили на лицах приветливые улыбки. Глядя на криво ухмыляющегосяРобера, Жак подумал, что тому намного лучше удавалось изображать жизнерадостность в день казни, чем сейчас. Оба они, конечно, были рады видеть старого боевого товарища, но трудно было признать удачным соседство капитана имперской гвардии именно здесь и сейчас.

– Действительно, сир! – произнес Жак, подвигаясь и освобождая гиганту место рядом с собой. – Никак не ожидали увидеть вас в такое время в таком месте.

– У меня в здешних местах есть небольшое дельце сегодня вечером, – заговорщицки ответил Скальд, опускаясь на лавку, которая под его весом обреченно заскрипела. – Ничего особенного, но нужно с одним человечком кое-что уладить…