Чтение 10–й страницы книги ~Рыцарь Святого Гроба~

– Он еще спрашивает!.. – прорычал Робер. – А ну-ка, Жак, подержи лошадей. Зайдем во двор, чтобы никто не мешал, там ему память и освежим.

– Караул! Грабят! – завопил жонглер. Похоже, только теперь, когда рыцарь схватил его за шкирку, словно нашкодившего кота, и поволок в чернеющий проем, он испугался по-настоящему. – Я Рембо из Прованса, личный трубадур его светлости барона! Я буду жало…

Кому он собирался жаловаться на обокраденных друзей, Жак так и не узнал, потому что Робер стукнул его свободной рукой по спине. В удар вложилась вся накопившаяся злоба, обида и разочарование этого дня. Жонглер пролетел шагов пять, шмякнулся с размаху об стену и, хватая ртом воздух, осел на землю.

– Ну как? – спросил участливо де Мерлан. – Память начала восстанавливаться или еще немного полечимся? У меня, ворюга, в арсенале много притирок и припарок, и поверь, что та, которую я только что попользовал, далеко не самая Действенная из них.

– Не понимаю, о чем вы говорите, сир рыцарь! – продолжал запираться Рембо.

– Вексель! – прорычал Робер.

– Какой вексель? – фальшиво изумился жонглер.

– Вот такой. И такой. А еще такой. И вот эдакий, – произнося эти слова, Робер нанес ему серию уларов по лицу и в область живота.

Рембо сложился и захрипел.

– Еще вопросы имеются? – осведомился рыцарь, вытирая об полу окровавленный кулак. – Меч об тебя пачкать – много чести, а вот этим – в самый раз…

У де Мерлана в руке сверкнул кинжал-мизерикордия. Он ухватисто сгреб волосы жонглера, запрокинул ему голову и приставил лезвие к горлу.

– У меня с собой нет! – боясь пошевелиться, прохрипел Рембо, выплевывая выбитый зуб. – Нужно в апартаменты. Он там, в сундучке.

– Вот же сучий потрох! – сказал Робер, обращаясь на сей раз к Жаку. – Он здесь уже пообтерся, знает, падаль, что Ибелины нас сразу же схватят, стоит лишь появиться уних в поле зрения. А ну-ка, сержант, ощупай его тряпки. Если ему до сих пор не удалось деньги получить, то пергамент носит при себе, провалиться мне на месте…

Предположения рыцаря, по всей видимости, были не лишены оснований – стоило Жаку приблизиться к жонглеру и взяться за полу чудом оставшегося на плечах плаща, как тот обреченно зарычал.

– Не балуй! – Рыцарь тряхнул его за волосы и надавил посильнее. Из-под лезвия потянулась, стекая за кружевной ворот, тонкая струйка черной крови.

Обыск завершился намного быстрее, чем ожидалась. Как это ни смешно, но жонглер, то ли не проявив присущей этому бесовскому племени фантазии, то ли из чванливого самомнения, зашил вексель в подкладку новой (вернее говоря, которая была таковой до встречи с Робером) бархатной камизы. Воспользовавшись собственным ножом, Жак, не жалея дорогую ткань, вспорол полу прямо снаружи и извлек оттуда бесценный пергамент. Даже в неверном свете луны, едва проникающим под арку, он смог разглядеть кудрявую подпись пизанского банкира.

– Мой вексель! – вскричал он, поднимая руку вверх.

– Вот и славно, – довольно проворчал Робер, – прячь, и поехали домой.

– А с этим что делать будем? – спросил Жак, указывая на замершего от страха жонглера. – Может, страже сдадим?

– Было бы ради чего возиться, – буркнул недовольно Робер. – Я голоден, как стая волков. Сейчас еще немного его повоспитываем напоследок, и пусть катится к черту. Ему и без суда досталось прилично. А ну принеси-ка мне сюда его бренчалку…

Жак выскочил из арки, подобрал потерянную при падении лютню и подал ее Роберу. Тот спрятал нож, хозяйственно обтерев его об рукав воришки, отошел на шаг в сторону и, держа ни в чем не повинный инструмент за гриф, нанес по голове жонглера страшный удар. Лютня бренькнула, хрустнула и брызнула по стенам деревянными щепками, оставив в руках у рыцаря лишь обломок со свисающими струнами. Жонглер рухнул на четвереньки и, завывая, пополз куда-то в сторону, явно не разбирая дороги. Робер сплюнул и швырнул в него обломком.

– Поехали, Жак! – сказал он приятелю. – Хафиза, поди, до сих пор ужин с очага не снимает, постояльцев ждет…
* * *

Робер был прав. Добравшись без приключений до селения маронитов, они обнаружили в зале хозяйку, не находящую себе места от волнения, а на углях непогашенного очага – сочную баранину и телятину, тушенную в специях, вкуснее которой трудно было что-нибудь придумать.

– Папа, император, Ибелины, – вещал с набитым ртом достославный рыцарь, и у него выходило: «Фафа, иффефатоф, ифелифы», – пусть сами между собой разбираются. И они сами, и их прислужники.

– И прислужницы, – поддакнул Жак, перед тем как затолкать в рот очередной кусок.

– И фрифлуфнифы, – согласился Робер, похлопывая по талии хлопочущую вокруг него вдову.

Хафиза, знавшая о том, какая награда среди прочих призов ожидает победителя турнира, с ужасом думала о том, что Робер-бек возвратиться к ней в лучшем случае к утру, если возвратится вообще. Весь вечер она молилась Христородице и даже решила сходить назавтра в церковь, чтобы сделать пожертвование и принести сердечное покаяние за то, что пускает к себе на ложе мужчину, с которым она не состоит в законном браке. И от предвкушения того, как она будет рассказывать настоятелю о своем грехе, ее тело заполняла сладкая истома.

Приятели выпили напоследок кувшин сладкого вина и разошлись по своим комнатам. То есть Жак отправился в предназначенную им двоим спальню, а Робер, топорща усы и что-то напевая, двинулся на хозяйскую половину.

Перед тем как улечься в кровать, бывший свободный виллан вернулся в зал, достал щипцами из очага уголек, дунул на него и зажег фитиль масляной лампы. Раздевшись, он положил на столик возвращенный вексель, осветил его, полюбовался, улегся на кровать и сразу же почувствовал, как его обволакивает давно уже таившийся где-то в темном углу сон.

Жаку приснилась Зофи в монастырском одеянии. Она стояла на крыльце Вьеннского кафедрального собора, протягивала к нему руки и что-то говорила. Затем раздался грохот, купола собора начали осыпаться, земля под его юной женой зашаталась, и она громко, прерывисто закричала: «Алла! Алла!» Жак проснулся от сыплющейся прямо на лицо штукатурки.

Сначала ему показалось, что началась война с сарацинами или же в Тире происходит землетрясение, о котором он много слышал от местных жителей. Он вскочил и начал шарить руками по полу, пытаясь нащупать меч, но вскоре понял, что именно является источником испугавшего его шума, и со смехом опустился на кровать. За глинобитной перегородкой предавались любовным утехам достославный рыцарь и безутешная вдова. По тому, как стонала и кричала Хафиза, было ясно, что именно ей сегодня достался от Робера весь его нерастраченный любовный пыл.

– Алла!!! – завопила в очередной раз молодая женщина.

В ответ раздалось знакомое рычание и частые, даже не скрипы, а обреченные стоны большой деревянной кровати. Потолочная балка заходила ходуном, а из прилепившегося под самой крышей ласточкиного гнезда посыпалась труха.

Снова заснуть при таком соседстве не удавалось. Жак долго вертелся на кровати, тщетно ожидая, когда Робер с Хафизой наконец угомонятся. Но силы рыцаря, казалось, были неисчерпаемы.

Ветер стих, облака рассеялись. Над стенами и башнями Тира висела яркая, отливающая багрянцем луна. Жак забрался под навес, где сушилось свежескошенное сено, и закрыл глаза. Больше ему в эту ночь ничего не снилось.
* * *

Жак проснулся от напевного голоса, который, казалось, снисходит прямо с небес. Это за несколько лье отсюда, в мусульманской деревне собирал свою паству муэдзин. «Фаджр, утренний намаз!» – подумал Жак. Но, поглядев на висящее в зените солнце, понял, что это зухр, полуденная молитва почитателей пророка Мухаммеда. Он встал, стряхнул остро пахнущее сено, вспугнув проходящего мимо петуха, и огляделся по сторонам.

Часть двора была перекрыта сушащимся бельем. У коновязи стояли, засунув морды в мешки с отборным зерном, четыре коня. При этом Бургиньон недовольно храпел и деловито хрумал в кормушке трофейного Терроре, а тот, лишенный обеда, боязливо терся у деревянной перегородки. По двору шла босая Хафиза с высоким кувшином, который она, наместный манер, несла на голове. Казалось, ее покачивает легчайший утренний бриз. Она посмотрела, улыбаясь, на Жака. В глазах у нее не наблюдалось и тени связных мыслей, однако более счастливого женского лица Жаку в жизни встречать не доводилось. Идиллию нарушали только два посторонних звука. Из соседнего двора жаловался на жизнь разлученный с подругой ишак, а из дома, то и дело вспугивая присевших на крышу воробьев, разносился мощный рыцарский храп.

Жак немного поработал с мечом и отправился будить приятеля.

– Что?! Что такое?! – вскинулся достославный рыцарь, шарахаясь спросонья в дальний конец широкой кровати. – Хафиза, этот ты?.. Еще разик?!

– Это я, Робер, – ответил Жак, присаживаясь на табурет и опираясь обеими руками на рукоятку меча. – Ветер утих, и первые галеры уже покидают порт. А это значит, что и нам пора собираться в дорогу.

Робер, не стесняясь приятеля, как был, без одежды, подлетел к окну. По зеркальной глади залива тут и там были разбросаны рыбацкие фелуки, а со стороны города по направлению к Сидону шла, подняв паруса, легкая почтовая галера.
* * *

Пизанский банкир, увидев в руках у Жака заветный вексель, о пропаже которого, стараниями мастера Грига, знали все левантийские колонисты, расплылся в улыбке и, уточнив, в какой монете благородные господа желают получить свои деньги, выложил на прилавок несколько запечатанных кожаных кошелей. Здесь же они сговорились о доставке в Константинополь – благо пизанская галера, с осени томившаяся в тирской гавани, уже готовилась к отплытию и должна была выйти в море через два или три дня.

Друзья заехали к ректору, который чуть не лопался от гордости, оттого что именно брат рыцарь святого Андрея Акрского выиграл турнир, и тепло с ним распрощались. Тотзаверил, что не позже чем завтра заберет из канцелярии архиепископа индульгенции и доставит их нарочным к ним в дом.

Посетив по дороге таверну, славившуюся на весь Тир своей кухней, они выдали хозяину – черному как смоль ливанцу – задаток и приказали доставить к ним в дом до заката праздничный ужин на два десятка человек.

– Семерых-восьмерых сами позовем, – рассудительно заметил свободный виллан, – а остальные и без приглашения сбегутся.

– Значит, так, – сказал Робер, после того как они, завершив все дела в стенах города, выехали за ворота. – Что мы имеем и что берем с собой в Константинополь? Коней у нас, стало быть, уже четыре. Призовой баронский дестриер хорош, ничего не скажу. Нужно будет до отплытия его имя узнать. А вот Терроре этот… Может, он и каких особых кровей – да только ленив, труслив и пожрать горазд. Я подумываю, а не вернуть ли его сеньору Пьетро за отступной? Эти двое, я думаю, общий язык отлично находят. Теперь оружие и доспехи. Стальной доспех, порученный как приз на турнире, ты заберешь себе. И не спорь. С добрым конем и в такой броне будешь тяжелым конным сержантом. Такомуи платят больше, и уважают сильнее. За трофей вчера, пока нас не было, слуга италийца привез восемьдесят ливров. Браслет ушел за шестьдесят. Да мы с тобой богачи, приятель!

– Главное, чтобы ты хотя бы до Константинополя в кости играть не сел, – пробурчал в ответ Жак.

Ужин, данный для друзей в честь отбытия, перерос в шумную пирушку и продолжался до глубокой ночи. Как и предполагал Жак, на проводы стянулись все, кто хоть как-то могсчитать себя добрыми знакомыми прославленного рыцаря и его друга. Вино лилось рекой, и съедено было столько, что соседей-аксакалов пришлось срочно мобилизовать наприготовление дополнительных шашлыков. А уж христианских здравиц и недавно вошедших в моду сарацинских «алыверды» за бесплатным угощением прозвучало столько, что если поверить всему сказанному, то выходило, будто древний Тир покидают не простые крестоносцы, а по меньшей мере античные герои, по уходу которых Иерусалимское королевство останется полностью беззащитным перед врагом, а сам город Тир и вовсе немедленно провалится от безысходности в тартарары.

Робер в очередной раз встал, сжимая в руке серебряный кубок, но не успел он открыть рот, как был прерван.

– Сир рыцарь, сир рыцарь! – раздался вдруг немного Дрожащий и в то же время полный решимости голос.

У калитки, не заходя во двор, стоял копейщик, в котором Жак узналy старшину городской стражи. За ним, в свете факелов, переминаясь с ноги на ногу, толпилось не менее полутора десятков вооруженных пехотинцев.

– Вы уж извиняйте великодушно, – обратился старшина к Роберу, – но нас по вашу душу сам бальи послал. Дело, говорит, срочное и не терпит отлагательств. Только он вас не у себя, а во дворце архиепископа ждет. И вас, сир рыцарь, и сержанта Жака.

– Судя по тому, что ты прихватил с собой всю дежурную смену, – спокойно произнес Робер, вставая со своего места и набрасывая плащ, – вам приказано доставить нас даже в случае сопротивления.

В ответ старшина тяжело вздохнул и потупил глаза.
* * *

Жак и Робер ехали верхом, то и дело придерживая коней, дабы от них не отстали плетущиеся в хвосте охранники.

– Вы извините нас, господин, – не прекращал ныть старшина, – только приказ нам дали такой – вас к бальи доставить. Вы уж пожалейте нас, монсир. Дети дома ждут, а наш господин на расправу страх как скор.

Нытье продолжалось до тех пор, пока окончательно вышедший из себя Робер не пообещал, что ежели хоть один из этих лягушачьих детей еще раз отворит свой поганый рот, то он, благородный рыцарь, развесит их всех на ближайшем дереве, будь то олива или кипарис.

– В чем там хоть дело, не знаешь? – не выдержал и поинтересовался Жак.

– Да сами не ведаем, господин сержант, – ответил старшина, опасливо косясь на Робера, который всем своим видом демонстрировал, что ему совершенно безразлично, длячего их вызывает, чуть ли не в полночь, бальи. – Жалоба на вас вроде какая-то пришла. Вроде как нужно ответ держать.

– Ну, это все чепуха, – облегченно вздохнул Жак, – мы ведь как крестоносцы находимся под защитой церкви.

В приемном зале, несмотря на позднее время, их ожидало, помимо бальи, человек пять, среди которых, судя по гербам и эмблемам, были лишь слуги императора да тевтонцы.

Бальи, апулиец, с которым Робер по долгу службы был отчасти знаком, до этого расхаживавший по залу, при виде вошедших приятелей сморщился, как от зубной боли, и занял место в высоком богато инкрустированном кресле. Присутствующие расположились от него по правую и левую руку, а старшина копейщиков занял по его знаку оборону на выходе.

– Сир рыцарь и ты, сержант, – с места в карьер начал бальи. При этом в его голосе, нарочито суровом, ощущались неуверенные и даже отчасти извиняющиеся нотки, – на мое имя поступила жалоба от жонглера Рембо из Лангедока, совершающего паломничество, в том, что вчера после вечерни вы оба, угрожая оружием, избили его и ограбили.

– Чушь! – рявкнул в ответ Робер, и усы его встопорщились в неподдельном возмущении. – Это как раз он у нас украл вексель в Акре еще весной, по прибытии в Святую Землю, а мы его изловили и вернули свое! И ради этого нас стоило ночью вызывать?

Бальи оглянулся на одного из присутствующих нобилей, который носил имперские знаки различия. Тот кивнул ему в ответ, словно говоря: «Вот видите, я же предупреждал!»

– Вы можете мне сказать, кому вы подавали жалобу и кто может выступить свидетелем в ваше оправдание? – тяжко вздохнув, словно скрепя сердце соглашаясь с собеседником, спросил бальи.

Робер обескураженно замолчал.

– Говорил я тебе, нужно было подавать прошение, – процедил сквозь зубы Жак.

– Не робей, виллан! – прошептал в ответ Робер. – В крайнем случае, виру уплатим, да и все дела.

– Кроме того, – продолжил бальи, – в Акре вы похитили коня, который принадлежит ордену Храма, таким образом, совершив разбой по отношению к церковному имуществу…

– Бред какой-то! – заорал, брызгая слюной Робер. От такого огульного обвинения он начал терять самообладание. – Ветра мне подарил тамплиер Гийом по решению своего капитула!

– Еще бы! Вы отлично знаете, на кого вам ссылаться! – покачал головой бальи и прищурил глаза, в которых уже не оставалось ни тени сочувствия. – Нужно еще выяснить, откуда вам стало известно, что Гийом де Монферрат, командор Антиохии, погиб со всем своим отрядом в стычке под Дарбсаком еще два месяца назад.

При этих словах нижняя челюсть у Робера слегка отвисла, а со стороны присутствующих должностных лиц раздался осуждающий гул.

– Хорошо, сир, – ответил рыцарь, – обвинения и в самом деле не пустячные. И те, кто подал на нас ложные доносы, должны отвечать по всей строгости законов. Назначьтеместо и время суда, и мы прибудем на него, дабы оправдаться. Могу ли я идти?

– Нет, – ответил бальи, – это еще не все. Сегодня днем я получил письмо от бальи Иерусалимского королевства Томмазо д'Арчерра. В нем говорится о том, что султан Рума, или Конии, Ала-ад-Дин Кейкубад, жалуется Его Величеству на некоего рыцаря Робура, который во главе отряда оборванцев прибыл на нефе «Акила» к берегам Атталии, напал на мирное селение Мекри, убил и ограбил подданных султана, пленил его любимого племянника, поставленного там эмиром, и потребовал за него выкуп. Обо всем этом свидетельствует перед лицом их Аллаха почтенный раис Ходжа Мустафа. – Бальи завершил чтение и поднял глаза. – Нарушение перемирия является тяжелейшим преступлением, особенно в то время, когда королевство готовится к священной войне. Сеньор Томмазо в гневе. Он считает, что наш государь-император не дозволит баронской вольнице того, что вытворял в свое время с попустительства короля Ги де Лузиньяна рыцарь Рено де Шатильон…

Ошарашенные услышанным, Жак и Робер молчали, не имея ни малейшего понятия, как им реагировать на то, что происходит.

– Ввиду того, что сир Робер, шевалье де Мерлан, а также сержант Жак из Монтелье подозреваются одновременно в нескольких тяжких преступлениях, – объявил бальи на весь зал официальным голосом, – постановляю впредь до суда содержать их под стражей. Исполнение приказа поручается братьям госпиталя Святой Марии Тевтонской. Брат де Барн! Арестуйте этих двоих и препроводите к месту заключения.

Де Барн, как и тогда, на аудиенции у донны Виттории, отдал по-германски несколько коротких команд. Из дверей, раздвигая плечами городскую стражу, появились давешниетевтонские сержанты.

– Господа, прошу вас сдать оружие, – словно извиняясь, произнес де Барн. По всему было видно, насколько ему неприятно исполнять приказ бальи.

– Поберегите в надежном месте, – произнес Робер, одновременно вынимая из ножен меч и кинжал и подавая их тевтонцу, – и коней наших прикажите отогнать на подворье.

– Я сделаю все, что в моих силах, – отозвался де Барн, принимая оружие сначала у рыцаря, а затем у Жака и передавая его одному из сержантов, – а теперь следуйте за мной.

Спуск по бесконечной винтовой лестнице, казалось, не закончится никогда. Идти приходилось по одному, друг за другом, так что разговаривать не было ни малейшей возможности. Лестница была настолько крутой и узкой, что свет факелов, которые несли направляющий и замыкающий слуги, доставал до шагающих в середине процессии приятелей только мечущимися по влажным стенам красно-желтыми отблесками.

Жак по дороге считал ступеньки. Их оказалось ровным счетом триста пятьдесят одна. «Каждая высотой не меньше полуфута, – подумал он, оглядывая сводчатое помещение,оканчивающееся тяжелой кованой дверью, – выходит, что мы спустились на глубину большую, чем высота городских стен».

– Эту темницу построили по приказу моего дальнего родственника, короля Конрада де Монферрата, – словно извиняясь за предка, негромко произнес де Барн, – у которого тогда было много врагов. С завтрашнего дня вас будут охранять мои пехотинцы. Ну а сегодня вы останетесь в распоряжении здешнего надзирателя.

– Да какой там, к дьяволу, завтрашний день! – прорычал в ответ Робер. – Завтра утром, как только проснется его высокопреосвященство архиепископ и ему доложат об аресте рыцаря и сержанта крестоносного братства, этот распоясавшийся апулиец самолично кубарем покатится по ступенькам, чтобы принести нам извинения и под локоток вывести на поверхность.

– Боюсь, что все не так просто, сир, – сочувственно покачал головой де Барн. – Кроме предъявленных обвинений существует еще одно, не в пример более тяжкое. Сеньор Пьетро ди Россиано подал жалобу самому легату на то, что вы его победили на турнире при помощи колдовства. А некий послушник из бенедиктинского монастыря подтвердил, что перед джострой, прямо у него на глазах, сирийская еретичка повесила вам на шею волшебный амулет… – Открывай, Вер! – закричал тевтонец и забарабанил в дверь кулаком.

Раздался натужный скрип отсыревших, давно не знавших ухода петель, и перед друзьями предстал невысокий человечек, дремучий, словно темница, которая находилась у него на попечении. В руках он держал связку ключей на большом железном кольце.

– А, это ты, разумник! – отозвался тюремщик. Голос его оказался не менее скрипучим, чем дверные петли. – Меня, истинного тевтонского рыцаря, вы вышвырнули из ордена, загнали в подземелье и теперь время от времени навещаете, чтобы насладиться своим глумлением…

– Снова ты о своем, бывший брат Вер! – рассмеялся де Барн. – Тебя погубила любовь к блудословию и страсть к беспредметным спорам, а не зависть других братьев. И тебе самому это хорошо известно. Вот два пленника, задержанных по приказу бальи. Отведешь им лучшие камеры, каждому дашь по масляной лампе и охапку сена посвежее.

– Ладно, заводи, – проворчал тюремщик. У него за спиной выросли три вовсе бесплотные тени. Это были стражники подземелья.

– Могу ли я что-нибудь для вас сделать? – поинтересовался напоследок де Барн.

– Проследите, чтобы нам сюда приличный завтрак принесли, если не трудно, – буркнул Робер. – Как говорил мой покойный дядюшка, граф Гуго де Ретель: «Война войной, аобед по расписанию…»

– Если это возможно, отправьте, пожалуйста, депешу в Яффу на имя вольного каменщика мастера Грига, – попросил тевтонца Жак, – он там руководит восстановлением цитадели. И изложите ему все, что с нами произошло. Все почтовые расходы мы вам оплатим.

– Я сегодня же отправлю в Яффу своего слугу, – ответил де Барн. – По приказу великого магистра я более не возглавляю охрану сеньоры Корлеоне, но тем не менее я больше чем уверен: все, что произошло с вами, – дело ее рук.

– Я в этом тоже не сомневаюсь, – скрипнул зубами Робер. Дверь темницы вновь заскрипела и с громким хлопком затворилась, окончательно отсекая друзей от внешнего мира.

– Ну что, голубчики, пойдемте, я вам ваши новые жилища покажу, – раздался прямо над ухом у Жака скрипучий голос бывшего брата Вера.

Глава девятая,

в которой выясняется, что перед ассизами Иерусалимского

королевства все равны, а баронский суд-

отнюдь не самый гуманный суд в мире

Тир, 1228 г. от Р.Х., пятница—

воскресенье по Богоявлении (14–16 января)

Где-то далеко-далеко, в конце коридора, застонала входная дверь. Жак почесал подбородок – последнее время отросшая щетина зудела почище, чем укусы тюремных клопов,плюнул на кончики пальцев и, стараясь не обжечься, чуть вытянул фитиль. Его слух, обостренныйзавремя, проведенное в тиши глубокого подземелья, уловил много необычного. Например, то, что по лестнице спустился не один человек, а сразу несколько, что это был не слуга, несущий еду и питье охранникам и заключенным, ибо прибывшие носили доспехи и были вооружены. Все вместе это означало, что в их судьбе наступают перемены – кроме него и Робера в главном тирском подземелье узников больше не было.

Ждать пришлось недолго. После коротких переговоров по каменному полу чуть слышно зашелестели войлочные башмаки надзирателя, загрохотали отпираемые запоры, и сразу же вслед за этим на все подземелье раскатился львиный рык достославного рыцаря де Мерлана. «Похоже, сир Робер не утерял присутствия духа», – подумал Жак, с трепетом ожидая, когда придет его черед. Сам он, отрезанный от мира и потерявший счет дням, уже давно находился на грани помешательства, и только ругань приятеля, неизменно доносившаяся до него в то время, когда в двери открывалась ставенка, удерживала его от малодушных поступков.

Ключ застучал в замке, дверь отворилась.

– Выходи! – раздался скрипучий голос Вера.

Жак поднялся с лежанки и шагнул наружу.

– Живой, пейзанин! – заорал Робер. Казалось, что одиночное заключение только прибавило ему сил и энергии. – Ну, я им всем устрою, когда выберусь наверх!

У выхода их ожидал де Барн в сопровождении своих сержантов.

– И где же твои пехотинцы, брат-рыцарь? – ехидно поинтересовался Робер. – Да и обещанное «Не далее как завтра» – похоже, несколько затянулось…

– Прошу меня простить, сир, – ответил, нахмурившись, де Барн, – но в этом нет моей вины. Там, наверху, вокруг вашего ареста кипят нешуточные страсти. Ваш главный недоброжелатель, сеньор Пьетро, заручился поддержкой Жана Ибелина и привез из Бейрута своего юриста. Все вместе они добились, чтобы вас держали отрезанными от внешнего мира до тех пор, пока обвинение не подготовится к суду. Впрочем, поспешим наверх, там вам все объяснят намного лучше, чем могу это сделать я, простой тевтонский рыцарь, не искушенный в дворцовых интригах и в судебном крючкотворстве…

– Сколько мы здесь сидим? – бесцеремонно перебил его Робер.

– Завтра будет неделя, – ответил де Барн. – Но разве это так важ…

– Понятно, – снова перебил его рыцарь, – значит, эта скотина нас кормила не чаще чем два раза в день вместо положенных трех. Бы нам провиант и вино передавали?

– Конечно, сир, – удивился де Барн, – я лично следил, да и ваша домохозяйка тоже, чтобы вам раз в день передавали суточный запас самых изысканных яств, дабы хоть как-то скрасить неудобства, связанные с заключением.

– Мы сюда больше не вернемся, сир рыцарь? – спросил Робер без всякой видимой связи с предыдущим вопросом.

– Нет, сир, – ответил де Барн. – Сегодня вы предстанете перед судом.

– Вот и славно. – Де Мерлан развернулся и со всей силы врезал стоящему в дверях тюремщику по физиономии. Тот охнул и растворился в темноте. В глубине коридора что-то грохнуло и покатилось.

Процессия начала подъем, который для приятелей, ослабевших в заключении, превратился в настоящее испытание. Жак шел, опираясь рукой о стену, в спину ему сопел Робер. За спиной у рыцаря, время от времени цепляя ножнами о шершавую штукатурку, поднимался тевтонец.

– Известная вам особа, донна Витториа, – негромко говорил де Барн Роберу, – встретив меня на приеме у архиепископа, просила передать, что вы в любой момент можетеизбежать суда. Стоит только сделать то, что она просила.

– Десять кизяков ей в глотку и прочие места, которые Бог создал у женщин на погибель мужчинам, как говорил мой дядюшка, граф де Ретель, после очередной ссоры с супругой, – поворачиваясь, на ходу чуть не всем корпусом, ответствовал де Мерлан. – Единственное, на что она может рассчитывать, после того как продержала меня в холодеи голоде столько дней, так это на добрые розги по филейным частям, ежели попадется мне где-нибудь без сильной охраны.

Жак был настроен не столь воинственно, но вынужден был признать, что в словах рыцаря, пусть и облаченных в столь грубую форму, содержится зерно истины.

– Сир Робер, ты помнишь о своем мече? – спросил он у де Мерлана.

– Всю неделю только о нем и думаю, – хмуро ответил тот, – но только в основном о лезвии, а не о рукоятке…

– Все ваше имущество арестовано по приказу бальи, – ответил де Барн, думая, что рыцарь и сержант беспокоятся именно об этом. – Все, что было при вас и найдено в доме, который вы занимаете, передано на хранение под опись в моем присутствии.

Оставшаяся часть подъема прошла в молчании, которое лишь изредка прерывалось негромкими чертыханиями то и дело спотыкающегося арденнского рыцаря.

Наконец, сделав очередной виток, лестница вывела процессию на поверхность. Когда приятели отдышались, а глаза их привыкли к яркому солнечному свету, выяснилось, что их там ожидает длинный, как жердь, человек в широкополой шляпе и темно-буром, почти черном платье.

– Прежде чем представиться, – произнес человек стрекочущим сорочьим голосом, – прошу вас изучить сие послание…

С этими словами он протянул друзьям заранее заготовленный свиток.

– Читай, – Робер пихнул Жака локтем под бок, – ты у нас грамотный.

– Дорогие мои сир шевалье де Мерлан и мэтр Жак из Монтелье! – зачитал Жак.

Оруженосец брата де Варна доставил мне весть о вашем аресте. Не медля ни минуты, я направился в Акру, дабы выяснить у бальи королевства, чем вызваны столь нелепые обвинения, но получил ответ, что это, мол, дело государственной важности. Зная вас обоих как людей высоко порядочных и весьма далеких от каких бы то ни было государственных дел, я позволил себе не согласиться с графом Томмазо и нанял за свой счет лучшего адвоката акрской гильдии. Это самый настоящий волкодав, который легко справится со всеми обвинениями, тем более огульными. За участие в процессе ему уплачено сполна, а кроме того, обещана половинная доля того, что ему удастся взыскать с лжеобвинителей и лжесвидетелей по окончании процесса. Сочтемся потом, при встрече. Надеюсь, что вы посетите меня в Яффе перед отбытием в Европу.

Искренне ваш

мастер Григ.

– Мэтр Ги из Вифлеема, к вашим услугам! – дождавшись, когда Жак завершит чтение, представился адвокат. – Суд состоится после обеда. Сейчас, по моему настоянию, васотведут в отдельную комнату, где вы сможете поесть, умыться, побриться и переодеться в свежее платье. А заодно расскажете мне, что с вами произошло на самом деле, дабы я мог выстроить защиту. Хотя, по правде говоря, я в этом не особо и нуждаюсь, – добавил он с оттенком хвастовства, – местные законники – настоящие дети.

В сопровождении де Варна они проследовали в помещение, где их ждали брадобрей и приготовленные Хафизой наряды.

– Не вздумай проболтаться про монету, – прошептал Робер, обращаясь к Жаку, – этого тоже вполне могли перекупить.

– И в мыслях не имел, – ответил Жак, – я уже успел убедиться – то, что идет на пользу Виттории, ее слугам и ее покровителю, неизменно оборачивается нам во вред. Поэтому будем молчать.
* * *

На этот раз большой, богато украшенный зал, в котором городской бальи проводил пиры, суды и приемы, был полон народу. Среди нескольких десятков разряженных нобилей Жак разглядел Жана Ибелина, его племянника Ги де Монфора, сеньору Витторию и Пьетро ди Россиано. Было там и множество других знакомых лиц, чьи имена он не мог припомнить.

На месте, предназначенном для председателя, расположился сам правитель города. По правую руку от него восседал архидьякон каноников архиепископства, а но левую – какой-то жизнерадостный толстяк.

– Ничего себе толпа, – пробормотал у него за спиной Робер. – Слушай, а мы с тобой, случайно, не узурпацию королевской власти замыслили? В зале только Фридриха и папы не хватает…

– Тише, прошу вас, тише, – взмолился стоящий рядом адвокат. – Ради бога, не говорите резких слов и уж ни в коем случае не упражняйтесь в остроумии. Когда нужно будет пошутить, поверьте, я с этим отлично справлюсь и без вашей помощи.

– Слушайте! Слушайте! Слушайте! – по знаку бальи заголосил судебный пристав. Одновременно с этим городские стражники-алебардисты, сменив тевтонцев, взяли приятелей в каре и вывели их на середину зала.

– К наместнику Его Императорского Величества Фридриха, императора Священной Римской империи, короля Германии, короля Ломбардии, короля Иерусалима, – продолжил пристав, – обратились просители с множественными обвинениями, выдвигаемыми против рыцаря Робера, шевалье де Мерлана из Арденн, и сержанта Жака из Монтелье.

– Кто будет выдвигать обвинения? – не поднимаясь, спросил бальи.