Чтение 8–й страницы книги ~Рыцарь Святого Гроба~

– Спасибо тебе, преподобный, за богоугодное дело, – ответил Робер.

Послушник сделал многозначительную паузу, ожидая, когда к устным благодарностям прибавится что-нибудь посущественнее, но, встретив лишь лучезарные взгляды приятелей, совершенно «не понимающих», о чем идет речь, разочарованно вздохнул и двинулся по улице, ведущей к храму.

Торговец-иудей проводил удаляющуюся компанию долгим ностальгическим взглядом, взял в руку кусок марсельского мыла, внимательно его осмотрел, понюхал, попробовал на зуб и недоуменно пожал плечами. Из короба за его спиной выбрались две черные крысы. У одной из них, той, что покрупнее, на груди виднелось большое белое пятно. Грызуны о чем-то посовещались и бросились короткими перебежками – от укрытия до укрытия – вдогонку за представителями трех главных сословий христианского мира – рыцарем, крестьянином и монахом.

Ректор братства святого Андрея, к которому их проводил послушник, был явно уроженцем здешних мест – черные волосы, карие миндалевидные глаза и смуглая кожа свидетельствовали о том, что франкской крови в его жилах течет от силы на четверть.

Выяснив, зачем к нему пришли пилигримы, ректор чрезвычайно обрадовался:

– Стало быть, в братство хотите вступить, уважаемые господа?

– Нам бы крестоносный обет исполнить, – протянул в ответ Робер, и впервые за все время знакомства Жак уловил в его голосе просительные нотки.

– Его Святейшество разрешил архиепископам Иерусалимского патриархата по ходатайству ректоров нашего крестоносного братства выдавать крестоносные индульгенции! – гордо ответил ректор. – Так что, господа, вы попали именно туда, куда нужно. Сейчас наш писец прочтет вам устав, вы принесете клятву…

– А долго нужно служить, чтобы эту вот индульгенцию получить? – перебил его Робер.

– По ассизам Иерусалимского королевства служба длится год, – помявшись, разъяснил ректор, – но нам позволено давать отпущение, если собратья прослужат до следующей навигации.

– Это получается, что если мы вступим сейчас, то осенью получим индульгенцию? – оживился рыцарь.

– Не совсем так, монсир, – вздохнул ректор. – Осенью служба – весной индульгенция, зимой служба – летом индульгенция, весной служба – летом индульгенция…

– А можно наоборот? – поняв логику ректора, спросил Жак.

– Можно, конечно, и наоборот, – еще раз вздохнул ректор, – но только в любом случае служба вперед…

– Слушайте, милейший! – вспоминая, как они получали отпущение грехов в Дижоне, заикнулся Жак. – А может быть, мы с вами как-нибудь договоримся?

– Желаете выкупить крестоносный обет? Ну, тут я вам, конечно, посодействую, – снова оживился поскучневший было ректор. – Как только внесете в казну архиепископа сумму, достаточную для содержания полного рыцаря в течение года, плюс мои десять процентов за хлопоты, сразу же и можете отплывать восвояси с цидулкой, скрепленной печатью его высокопреосвященства.

– Благородные господа своим крестоносным долгом не торгуют! – гордо ответил Робер. – Давай, мэтр, зови своего писца с уставом да говори, что нам нужно делать, чтобы в ваше братство вступить…

Первые две недели после вступления в братство они с Робером жили именно там. Достославный рыцарь, оглядев длинный сводчатый зал с многочисленными лежанками, где жилую часть от конюшни отделяла лишь тонкая тростниковая перегородка, скривился, словно от лимона, но бодро произнес:

– Как говорил мой покойный дядюшка, граф Гуго де Ретель: «Настоящий рыцарь даже на дневке во время дальнего похода обустраивается так, словно он находится в покоях родового замка».

С этими словами Робер выбрал самое удобное, с его точки зрения, место, согнав с него двух апулийцев, и предложил Жаку устраиваться по соседству.

Разобравшись, как устроено крестоносное братство, Жак признал его организацию достаточно разумной. В это сообщество входили представители всех без исключения сословий, причем все без исключения получали от этого ощутимую выгоду. Толстосумы, не желающие подвергаться риску путешествия в неспокойные земли Латинского Востока, вносили деньги в казну братства, которое имело множество отделений в Европе, таким образом выкупая крестоносный обет. Бедняки-крестьяне, у которых денег не хватало не то что на выкуп, но даже на само путешествие, напротив, вступая в братство, доставлялись в Заморье за его счет и исполняли обет, в основном выполняя различные работы. Горожане, не желавшие путешествовать в одиночку, жертвовали оружие, одежду и разнообразные товары и отправлялись на нанятых братством кораблях, делая, таким образом, свое путешествие на Восток и обратно удобным и безопасным. Ну а воины, вступившие в братство, занимались своим обычным делом, ибо потребность в ратном труде на Святой Земле была неизменно высока.

Благодаря тому что его уставы были утверждены Святым престолом, авторитет и влияние братства были чрезвычайно высоки. Часто для пополнения казны ректоры подряжались на выполнение тех или иных работ. Так было и здесь, в Тире. По договору с городской коммуной семьдесят вилланов-богомольцев с утра до ночи трудились над укреплением и ремонтом городских стен, а братья-воины обеспечивали им охрану.

К счастью для приятелей, Робер оказался единственным в Тире членом братства – опоясанным рыцарем, поэтому вопрос, кто теперь будет возглавлять здешний воинский контингент, даже не обсуждался. Чтобы извлечь максимум выгоды в сложившемся положении, практичный во всем, кроме азартных игр, де Мерлан объявил Жака конным сержантом и сделал его своим помощником. Несколько ветеранов, в том числе и низложенный начальник – сержант-пикардец, пробовали было возмущаться, но Робер проявил себя не только как доблестный воин, но и как опытный политик, задавив нарождающийся бунт в самом зародыше. Сержант, который пытался оспорить его лидерство при помощи фальшона, теперь ходил с отрубленным «по неосторожности» ухом. Прочие же не рисковали более вступать в пререкания с неистовым коротышкой, чей остро отточенный меч выскакивал из ножен быстрее, чем они успевали закончить фразу, которую де Мерлан склонен был счесть непочтительной.

Впрочем, после первой же стычки с налетчиками – мусульманами, пришедшими через перевал из-за Иордана, – вопросов о лидерстве больше не возникало. Под руководством арденнского рыцаря братья не только не понесли потерь, но и разгромили наголову в несколько раз превосходящего по численности противника, а таким успехом не могли похвалиться в последнее время и лучшие военачальники Заморья. Благодаря своей славе Робер, по личной просьбе архиепископа, за полмарки в неделю взялся обучать военному делу принятых в ополчение горожан, а в ответ на требование ректора «сдавать выручку в казну» поглядел на него так, что тот более никаких претензий ни ему, ни Жаку не предъявлял. Этих денег им хватило для того, чтобы снять в городском предместье полдома у вдовы рыбака. Вдова оказалась молодой, симпатичной и любвеобильной, чем достославный рыцарь не преминул воспользоваться в первую же ночь «расквартирования вне пределов части».

На третий день жизни в казарме Робер, ничего не объясняя приятелю, молча отвел его на задний двор. Критически осмотрев Жака, он отмерил у него шнурком расстояние от плеча до кончиков пальцев, добавил две ладони на ручку и вырубил из сосновой доски деревянный меч.

– Меня посадили на коня в четыре года, – сказал он «конному сержанту», – и с этого же возраста начали учить воинскому искусству. Поэтому тебе достичь моего мастерства вряд ли удастся. Но сержанта я из тебя сделаю, да такого, что всем этим толстопузым бургерам сможешь показать, где лобстеры зимуют. Теперь слушай и запоминай, повторять не буду. Главное в пешем бою – правильная стойка. Если нарвешься на опытного рыцаря или сержанта с длинным мечом и он захочет тебя убить, то ты ничего сделать не сможешь. А вот от горожанина, ополченца и сарацина, если немного поучишься, вполне защитишься. Разбегись и прыгни. Понятно? Толчковая – правая. Значит, давай становись, как скажу. Опора на правую ногу, левая вперед, корпус чуть наклони, но так, чтобы опорной оставалась правая. Щитом закройся так, чтобы он не мешал двигаться руке. Встал? – Робер сильно толкнул Жака, и тот грохнулся на землю. – Как овца на льду! Стойка должна быть мягкой и пружинистой.

Потерзав Жака с полчаса, он наконец добился от него некоего подобия «правильной боевой стойки».

– Ладно, это будешь отрабатывать сам, каждый день. Теперь – движения. Левая нога – щита, правая – нога меча. В строю нога щита ходит только полшага вперед-назад, а нога меча – полшага вправо-назад и обратно. Ноги должны быть все время на ширине плеч – ни сводить и уж ни в коем случае ни перекрещивать их нельзя ни при каких обстоятельствах. Если же бьешься в поединке, то двигаться нужно активнее. Как только стойку разучишь, будешь отрабатывать повороты. Турнирной чепухой заниматься не будем.Выучишь у меня четыре удара.

– Всего четыре? – изумился Жак.

– Не «всего четыре» – а целых четыре, штафирка! – рявкнул, раздухарившись, Робер. Роль наставника ему чрезвычайно импонировала. – Да многие воины годами руку ставят и удары оттачивают. У доброго рыцаря средней выучки всего пятнадцать-шестнадцать приемов, у меня – более тридцати – это если с конными и пешими. Л тебе на полгода и четырех за глаза. Для того чтобы остаться в живых, этого достаточно. Учить будем самое простое и надежное – средняя защита-переход в верхний замах – боковой удар. Все хитрости объясню только тогда, когда ты научишься правильно бить, прежде чем подумать… Отбиваешь удар щитом, – показывал Робер, – затем удар верхнебоковой, с шагом вперед. Правильный замах определяет силу и точность удара. К моменту когда клинок коснется противника, нога меча должна быть твердо уперта в землю. Меч, кисть, локоть, рука, плечо – должны работать слаженно. А корпус – постоянно балансировать, чтобы в нужный момент вложиться в удар. Бить только выше локтя и в основание шеи, это у пехотинца самые незащищенные места.

Меч летал в руке у рыцаря. Объяснения были доходчивы, и все было понятно и легко до тех самых пор, пока Жак не попробовал принять стойку и нанести «верхнебоковой» улар самостоятельно…

Все последующие дни для него превратились в ад. Де Мерлан гонял приятеля до седьмого пота, пока не добился от него вполне приемлемых результатов. Ко дню Преображения Господня Жак уже спокойно перерубал двухдюймовую доску – этого было вполне достаточно, чтобы оставить противника без головы, руки или ноги.

– Отбил-ударил, отбил-ударил – это не для тебя, – говорил Робер. – Выдохнешься быстро, да и того, как противник открывается, ты все равно увидеть не сможешь, тут опыт нужен. Поэтому ежели в пешем бою – отбивай удары, береги силы и жди, когда он зазевается настолько, что даже ты это поймешь. Вот тогда и бей не задумываясь.

Уроки, которые преподал Жаку Робер, сразу же дали о себе знать. В первой же стычке с сарацинами конные сержанты, у которых на крупах сидели арбалетчики, отбив атаку, без труда загнали арабских налетчиков в ущелье. Там арбалетчики перестреляли коней и после этого спешенных мусульман посекли мечами, словно чучела на учебном поле.Бывший виллан, сам себе удивляясь, одним и тем же простым, но хорошо отработанным ударом отправил к Аллаху одного за другим сразу троих бандитов, чем заслужил молчаливое признание всех братьев отряда.

Жак подошел к колодцу, набрал в ведро воды и стал с удовольствием умываться. Из хозяйской половины дома появился уже одетый Робер. Усы рыцаря горделиво топорщились, а деловитый и в то же время чрезвычайно самодовольный взгляд свидетельствовал о том, что он вполне удовлетворен своей нынешней жизнью. Теперь на его сюрко, явно недавно отстиранном, вместо красного креста пилигрима красовался герб братства святого Андрея, вышитый умелой и заботливой рукой.

– Я на Ветре поскачу сразу к воротам, – обратился он к Жаку, – а ты не спеши, позавтракай, возьми Бургиньона и отправляйся в казармы. Там выберешь семерых копейщиков и двух конных сержантов, свободных от службы. С ними отправишься в каменоломню. Мастер Григ тамошнему раису расчет за камень повезет, так нужно его сопроводить, чтобы грабежу кто не учинил…

– Робер-бек! Робер-бек! – раздался голос из комнаты.

В дверях появилась миловидная женщина и начала что-то быстро говорить по-арабски, одновременно протягивая Узелок с лепешками и молочный кувшин. Рыцарь, поднаторевший в местных наречиях, сердито отбивался, но узелок все же взял.

Хозяйка дома, Хафиза, вдова ливанского рыбака-маронита, дождалась, пока рыцарь вскочит в седло, и перекрестила его по своему обычаю – не ладонью, а двумя перстами. Затем, привлеченная шумом, она заглянула в соседний двор, увидела, чем там занимаются ишаки, густо покраснела, спрятала лицо за платком и мигом растворилась в глубинедома.

Жак вытерся чистым полотенцем, оделся и отправился под навес, где его уже ожидал горячий лаваш, жирный овечий сыр, кувшин оранжада и глиняное блюдо, полное соленых оливок. Завершив завтрак, бывший виллан надел снаряжение, оседлал Бургиньона и выехал со двора. Конь недовольно косился на окончательно проникшихся важностью своей миссии ишаков и возмущенно храпел. За четыре месяца службы в качестве конного сержанта Жак, конечно, не стал лихим наездником, но научился вполне уверенно держаться в седле. Дав коню немного размяться, он заставил жеребца сменить аллюр и перейти с шага на крупную рысь, а выйдя на тракт, потянул поводья и направился в сторону главных ворот, рядом с которыми находились городские казармы.

Добравшись до места, Жак сформировал отряд, назначил старшего и, приказав ждать его на выезде из города, отправился во дворец архиепископа за мастером Григом, который руководил в Тире строительными работами. Киликийский каменщик, как старинный приятель архиепископа Тира, с его любезного соизволения занимал здесь целый флигель. Мастер как раз прогуливался по двору и любовался массивным черным жеребцом, которого ему недавно, по специальному заказу, доставили из Германии.

– Здравствуй, Жак! – поприветствовал он сержанта. – Действительно, не обманули, отличный конь. Сейчас отправлю слугу, чтобы тот ему новую попону заказал у шорников да поменял подковы с железных на медные. Я назвал его Лаврентиус-Павел. Не знаю почему, но мне кажется, ему это имя очень подходит.

Лаврентиус-Павел одобрительно сопел, раздувая широкие ноздри, и то и дело бил по земле тяжелым, поросшим густой шерстью копытом.

– Мы отправляемся, мастер Григ? – спросил Жак, поглядывая на солнце. – Отряд уже ждет, а до каменоломен даже широкой рысью не меньше полудня пути…

– Сейчас, сейчас, – заторопился вольный каменщик, – только вот оружие прихвачу.

Вскоре он вернулся, держа в руках свой любимый арбалет, который еще с весны был притчей во языцех у всех обитателей Тира.

Достопочтенный киликиец, отказавшись от помощи слуги, вскочил на коня и выехал на узкую извилистую улицу. Жак, наблюдая за тем, как Лаврентиус-Павел и Бургиньон обмениваются откровенно неприязненными взглядами, направил коня вслед за Григом.

Трудовой день, начинающийся с первыми лучами солнца, давно был в разгаре. Одни рабочие возились под стеной, замешивая раствор, другие поднимали при помощи воротов наверх отесанные камни, третьи укладывали их под руководством греческих строителей из гильдии, возглавляемой мастером Григом. Братья вилланы, работающие на стройке, уже завершали подготовку к ремонту последней угловой башни. На следующей неделе мастер Григ убывал в Яффу – там император Фридрих приказал начать восстановление крепости, чтобы с ее помощью ускорить завоевание Иерусалима.

Киликиец критически оглядел все участки, сделал несколько указаний и направил коня в сторону площадки, на которой Робер муштровал несколько десятков ополченцев-горожан. Одна шеренга училась держать строй, другая отрабатывала копейный удар на соломенных чучелах.

– Живот втяни, стал как верблюд… – прохаживаясь вдоль строя, разорялся достославный рыцарь, щедро раздавая тычки и затрещины. – Копье поставь ровно, это тебе не оглобля… И обхвати повыше! Так, как ты его держишь, будешь держать свой…

Что именно предлагал держать де Мерлан, тощий башмачник так и не услышал, потому что строгого, но справедливого командира отвлекли от занятий Жак и мастер Григ.

– Могу вас порадовать, сир рыцарь, – соскочив с коня, обратился к Роберу киликиец. – Вчера вечером я получил неофициальный ответ от великого магистра тамплиеров.Мессир, Пере де Монтегаудо и верховный капитул готовы будут рассмотреть ходатайство шевалье де Мерлана по поводу земель, переданных ордену его отцом. Мессир пишет, что эти греческие фьефы отчасти потеряны – их попытался отнять у ордена еще император Константинополя Генрих Первый, и теперь они являются объектом спора между нами и афинским правителем-мегаскиром. Но рыцарю-крестоносцу, он думает, будет несложно поладить с домом де ла Рош.

– Благодарю вас, мастер! – кивнул Робер. – Как только мы завершим здесь все дела и Жак с индульгенцией отправится обратно в Марселлос, я немедля поскачу в Морею и приму свои новые фьефы.

– Вечером, сир рыцарь, прошу отужинать у меня, – добавил мастер Григ. – Я открою еще один бочонок доброго напитка из Шотландии…

Робер приложил неимоверные усилия, чтобы при упоминании о «добром напитке» под названием «виски» не скривиться. К этому крепчайшему пойлу с жутким вкусом и не менее чудовищным запахом киликиец пристрастился, по его словам, еще лет десять назад, когда строил донжон в Эдинбурге.

– Виноград там у них не растет, а привозные вина стоят столько, что и подумать страшно, – говорил Жаку Робер, после того как попробовал виски впервые, – вот они и вынуждены из подножной травы варить всякую гадость, дабы хоть чем-то зимой согреваться. А чтобы от других не отставать, считают это отворотное зелье изысканным напитком. Что с них взять? Скотты – дикий народ.

– Ты когда меня начнешь обучать своему кистевому удару? – спросил Жак у рыцаря, чтобы сменить тему. – Помню, как на нефе ты лихо расправлялся с врагами…

– Кистевой удар, – поглядев на сержанта с некоторым сочувствием, как на больного, но выздоравливающего ребенка, ответил Робер, – это высшее мастерство. Он годамиставится. Суть его в том, что противник не видит замах и не имеет времени, чтобы отреагировать. Да и в ограниченном пространстве он хорош. Но удар этот несильный – в нем нет мощи всего корпуса, поэтому бить нужно точно в уязвимые места – и бить наверняка.

Робер сделал неуловимое движение, его меч мелькнул в воздухе, «рука» у стоящего рядом чучела дернулась, и из широкого разреза в мешковине полезла солома. Со стороны новобранцев раздался единый восхищенный выдох.

– Что касается вашего векселя, – продолжил мастер Григ, – я получил из Акры еще одно послание. Пизанский консул сожалеет, что почта ходит столь нерегулярно, и заверяет – ни одно из отделений Леванта не принимало к оплате такой документ. Также он сообщает, что любое лицо, кроме Жака из Монтелье, сержанта братства святого Андрея (чьи приметы разосланы всем банкирам), которое попытается предъявить вексель, немедленно будет задержано, вексель изъят, а деньги доставлены вам под удержание пятой доли указанной в нем суммы.

– Благодарю вас, мастер! – теперь настала очередь Жака склонить голову в поклоне, выражающем благодарность. – Встреча с вами для нас с Робером – самое удачное событие из всех, которые с нами произошли с тех пор, как мы отплыли из Марселлоса.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся рукой мастер Григ и поставил ногу в стремя. – Лучше благодарите ту монгольскую монету, благодаря которой мы познакомились. Вот то, что она оказалась у вас, – это и есть подлинная случайность – остальное всего лишь цепь следствий, вызванных одной первопричиной.

Жак и Робер многозначительно переглянулись, но промолчали. При этом рыцарь непроизвольно постучал по рукоятке меча, где хранился загадочный пароль, найденный в каюте посланника.

Сержант и мастер Григ возвратились к отряду и двинулись в сторону синеющих вдали гор, где их ожидал раис, в чьем ведении находилась каменоломня.

– А где и что вы строили, мастер? – поинтересовался Жак.

– Я возводил крепости в Шотландии, Англии, Нормандии, – отвечал киликиец, – строил замки в Греции и Сирии, работал также в Багдаде и Бухаре. Но моя давняя мечта – возвести настоящий храм. Потому что не крепости, но храмы Господни – это истинные столпы земли. Хотя сказано у Иова: «Плоская земля стоит на столпах, которые Бог колеблет, когда происходит землетрясение… человек не знает мест, в которых земля покоится на столпах…»

Прибыв в каменоломню, они быстро уладили все дела, оставили копейщиков для сопровождения повозок и, дав короткий отдых лошадям, поскакали обратно, чтобы засветло возвратиться в Тир. Стражники у ворот встретили их лихорадочным возбуждением.

– Паруса! Паруса на горизонте! – кричали они наперебой. – Флот императора наконец-то пришел в Святую Землю! Всадники пришпорили коней и, грохоча копытами по булыжной мостовой, припустили в порт, чтобы как можно скорее убедиться в том, что копейщики говорят правду. На рыночной площади к ним присоединился де Мерлан.

Корабли появились со стороны солнца, и невозможно было понять, кому принадлежит флот и насколько он велик. Но по мере приближения к берегу стало возможным различить, что он состоит из полутора или двух десятков галер, на которых самые зоркие наблюдатели смогли разглядеть большие имперские штандарты.

Мастер Григ, извинившись, покинул приятелей и направился в сторону группы нобилей, среди которых своим богатым одеянием выделялся архиепископ.

– Непонятно… – пробормотал Робер. – По моим прикидкам, Фридрих должен был привести сотни полторы кораблей, а эта эскадра даже на солидный торговый конвой не тянет.

– Наверное, это авангард, – предположил Жак, – а остальные подтянутся завтра или послезавтра.

– Ну, вот и сказочке конец, виллан! Теперь уже скоро мы захватим Иерусалим, ты поедешь домой, в Бургундию, к своей Зофи, виноград растить, а я в Морею, папашины земли окучивать…

Галеры шли в две кильватерные колонны, ритмично работая веслами и время от времени вздымаясь на волнах. Подойдя ближе к берегу, они опустили паруса, легли в дрейф на внешнем рейде и начали по очереди входить в узкую горловину, ведущую в гавань, которую отделял от залива искусственный насыпной мол.

– Здесь нет императора, – всматриваясь в поднятый на мачте штандарт, объявил де Мерлан. – Те, кто орал с причала, в геральдике ничего не смыслят. Это герб герцога Лимбургского, он брабантец, как и Гогенштауфен. Лев для непосвященного почти такой же, да не такой…

Галера пришвартовалась, портовые сервы приняли широкие сходни, и на причал стали не спеша сходить богато разодетые люди. К ним навстречу двинулись тирские нобили.

– Ни у кого из них нет знаков крестоносцев, – удивленно произнес Жак, всматриваясь в толпу знати, растущую прямо на глазах, – но ведь это не венецианский торговыйконвой!

– Подойдем поближе, сержант, – Робер схватил Жака за рукав и потянул за собой, – сейчас все узнаем из первых рук.

Толпа на причале все росла. Знатные сеньоры уже собрались на берегу, и теперь слуги выводили из трюма их коней. Мастер Григ о чем-то разговаривал с одним из прибывших знатных германских рыцарей.

– Какие новости, сударь? – прокричал Робер, с трудом протолкавшись поближе.

– Новости – хуже не придумаешь, – ответил, прервав беседу, мастер Григ. – Император Фридрих наконец собрал столько войска, сколько требовалось по условиям договора в Сан-Жермано, и уже было вышел в море, как вдруг на его кораблях началась чума. Черная смерть выкосила множество крестоносцев. Заболел и сам Фридрих, а ландграф Тюрингии, назначенный маршалом похода, умер. Не имея возможности продолжать движение, император был вынужден возвратить обратно конвой и высадиться на берег. Тем не менее он сделал все, что мог, – выделил деньги, отрядил большой отряд, дал корабли, назначил новым маршалом герцога Генриха Лимбургского и отправил их сюда. С герцогом также прибыли гранмастер тевтонцев и вновь назначенный патриарх Иерусалимский Герольд. Одновременно с этим император послал трех архиепископов к папе, дабы те объяснили Григорию сложившуюся ситуацию. Но папа отказал им в аудиенции и, невзирая ни на что, разослал энциклику, объявляющую об интердикте. Фридрих был поражен и уязвлен. Находясь чуть ли не при смерти, он, в ответ на отлучение, разослал письма к крестоносцам и подтвердил свои намерения освободить Иерусалим. Положение для простых участников глупейшее: папа, выливая на головы ослушников котлы адовой смолы и грозя всеми карами небесными, запрещает поход, а отлученный император всеми силами стремится его начать.

– Что все это значит? – удивленно спросил Жак, не обращаясь ни к кому конкретно.

– А это значит, дружище, – скрипнул зубами Робер, – что в ближайшие месяцы большая война нам не светит, и, чтобы получить индульгенцию, мы должны до самого Рождества служить в братстве.

– Но я же должен до Рождества вернуться домой, – Жак глядел на рыцаря невидящим взглядом, – иначе мои виноградники заберет граф Колиньи-ле-Неф!

– Что же, дружище, – вздохнул в ответ Робер, – значит – не судьба. Поедем вместе в эти Афины. Там, говорят, земли знатные. Может, и тебе удача улыбнется…

Вдруг де Мерлан посмотрел куда-то в сторону, и взгляд его остекленел. Мимо них скакала небольшая кавалькада, которую возглавляла дама в высоком богато украшенном седле.

– Это она, – прохрипел Робер, толкая локтем в бок приятеля, – она, Витториа!

Де Мерлана было не узнать. Толстые рыжие пальцы рыцаря барабанили по рукоятке меча, его грудь ходила ходуном, а усы топорщились как никогда.

Жак, ошарашенный скверными новостями, вышел из прострации в тот самый момент, когда лошадь, несущая загадочную попутчицу, поравнялась с местом, где они стояли. Жак поднял глаза. На сей раз Витториа не пряталась под платком, взгляды их встретились, и бывший свободный виллан, ныне конный сержант крестоносного братства святого Андрея Акрского, Жак из Монтелье, увидел, как ее прекрасное лицо начинает приобретать пунцовый оттенок.

Глава восьмая,

где Робер дает волю своим чувствам

и одерживает блестящую победу

Иерусалимское королевство, Тир,

1228год от Р.Х., пятница – воскресенье

после праздника Крещения (7–9 января)

Вдоль берега, мимо высоких крепостных стен, в сторону далекого Египта тянулись бесконечные вереницы перелетных птиц. По небу проносились рваные кучевые облака, а море, утратив лазурную летнюю прозрачность, налилось штормовым свинцом и вздыбилось злыми высокими волнами. Волны с ревом ударяли в подножия квадратных крепостныхбашен, но, не сумев совладать с массивными каменными стенами, отступали, чтобы собраться с силами и вновь и вновь обрушиться на черные, покрытые зеленью камни.

Жак с Робером, поднявшись на площадку сторожевой башни, уныло оглядывали горизонт, тщетно стараясь обнаружить хоть какие-то признаки улучшения так некстати испортившейся погоды.

– Неделя, как Рождество прошло, – мрачно произнес Жак, – и почти месяц ни один корабль не рискует выходить в море. Старожилы говорят, что таких штормов они здесь не помнят со времен Саладина.

– Рыбаки обещают, что на днях ветер утихнет, – рассматривая галеры, которые из-за непогоды третью неделю торчали в порту под защитой высокого мола, ответил Робер. – Сразу же после этого дурацкого турнира ректор отнесет ходатайство архиепископу, тот выпишет нам индульгенции, и помчимся мы кто куда: ты – в свою родную Бургундию, я – в Морею…

При этих словах приятеля лицо у Жака еще больше помрачнело.

– Кому я теперь там нужен, сир рыцарь? Мои виноградники и усадьбу по закону отобрал граф. Вексель украден, и у меня ни кола ни двора. Слава богу, что хоть Зофи под защитой монастырских стен. Но куда я теперь ее поведу? К тестю – в Лион?.. Даже и не знаю, что делать, возвращаться домой или нет…

– Да полно тебе! – Рыцарь хлопнул приятеля по плечу. – Значит, поедешь со мной. Вначале в Константинополь, затем в Морею. С рекомендательным письмом самого великого магистра ордена Храма к командору Греции, спасибо мастеру Григу, – он похлопал себя по груди, где был спрятан заветный свиток, – мы там быстро свое возьмем. Слышал я, что император латинской Романии щедро раздает рыцарские звания и фьефы всем рыцарям, которые изъявляют желание сражаться под его рукой. Правда, эти земли пока находятся под властью турок, ну да какого доблестного воина остановит подобная чепуха?

Жак в ответ промолчал. Наблюдая за птичьими караванами, он вспоминал события, произошедшие еще в ноябре, в день отплытия имперского флота.
* * *

Предводитель германских крестоносцев герцог Лимбургский, добравшись до берегов Леванта, не рискнул направиться прямо в Акру. Отлучение императора от церкви лишало его сторонников статуса крестоносцев и давало местной оппозиции законные основания не подчиняться своему заморскому монарху. Тир же еще со времен правления блистательного Конрада де Монферрата, маркграфа Священной Римской империи, был городом, тяготеющим более к сторонникам императора, нежели к Святому престолу. Пока гонцы выясняли, как воспримут авангард, посланный Фридрихом, местное духовенство, бароны и магистры военно-монашеских орденов, герцог около недели простоял в Тире.

В тот день они с Робером прискакали в порт, чтобы проститься с мастером Григом. Герцог распорядился бросить все и немедленно начать восстановление цитадели, разрушенной Саладином. Важность этой крепости была огромна. От Яффы до Иерусалима всего два пеших дневных перехода. «Укрепления в Яффе – это умнейший ход! – прокомментировал тогда Робер. – Войска можно высадить сразу под защиту крепости и, не совершая рискованный марш вдоль берега, одним броском осадить Иерусалим».

Киликиец был искренне огорчен тем, что ему приходится расставаться с новыми друзьями.

– Ну что, – спросил он приятелей, – не надумали со мной плыть? Император щедро оплатил работы. А я, как главный строитель, потребую, чтобы охрану возглавлял не кто-нибудь, а ты, де Мерлан.

– Соседство у тебя, мастер Григ, не самое лучшее, – косясь в сторону рыцарей, в сопровождении которых прибыла в Тир Витториа, ответил Робер. – У меня как-то с германскими не сложилось…

Григ отвлекся, потому что в это время два конюха начали заводить на галеру Лаврентиуса-Павла. Конь упирался всеми четырьмя копытами и возмущенно храпел. При этом обычно плохо ладившие между собой Ветер и Бургиньон, наблюдая, как гордого германского жеребца бесцеремонно волокут за узду, то и дело обменивались взглядами, полными злорадства.

Как только мастер Григ взошел на галеру, Робер, не дожидаясь отплытия, оставил друга и заспешил к своим новобранцам. Жак вел на поводу Бургиньона, полной грудью вдыхая свежий морской воздух, как вдруг его сзади несильно ударили по плечу. Жак обернулся. Перед ним стояли охранники, с которыми Витториа плыла из Марселя. Были они широкоплечими, русоволосыми, с ясными голубыми глазами, в свободных камизах чуть ниже колен, поверх которых были надеты короткие кольчуги. На поясе у каждого висел тяжелый тесак-фальшон и короткий кривой нож. При взгляде на них становилось отчетливо ясно что, несмотря на открытые лица и располагающую внешность, такому молодцу человека отправить на тот свет – что комара прихлопнуть. Gridnyi– вспомнил Жак, как, по рассказу Робера, называла своих телохранителей хозяйка.

Жак не особо удивился. Не было сомнения, что Витториа узнала их с Робером еще в день прибытия в Тир. Друзья, находясь в полном недоумении, ожидали чего угодно – нападения, ареста, кинжала из-за угла – и ходили по городу так, словно они находятся не в христианской крепости, а посреди лагеря разъяренных сарацин, но посланница императора словно забыла об их существовании.

– С моя ходить! – произнес один из охранников, чудовищно коверкая франкскую речь. – Госпожа на тебя поговорить пожелали.

– Что вам нужно? – напрягся сержант и положил руку на меч.

– Не боись, – успокоил второй, – просто говорить, худого нет.

Жак подчинился. Вместе с охранниками он проследовал в резиденцию тирского бальи, где размещались прибывшие из Сицилии господа. Стараясь не привлекать внимания, охранники завели его во внутренний двор, но не через ворота, а через заднюю калитку, попросили оставить коня и на своем жутком языке пригласили войти внутрь. Обитателипокоев уже отбыли в гавань, и в гулких сводчатых галереях, лишь кое-где драпированных шелковыми тканями, не было ни души. Остановившись напротив одной из дверей, охранник постучал, обменялся с кем-то короткими фразами и подал Жаку знак, чтобы он проследовал в покои.

Витториа ждала его в роскошном кресле с бархатной обивкой и тонкой резьбой. Молодая женщина сидела в странной позе – подобрав под себя ноги и крепко держась за подлокотники. При этом на ней было лишь легкое шелковое платье, больше напоминающее ночную рубашку, которое не скрывало ни одного изгиба великолепного тела. На спинке кресла валялась тяжелая черная накидка. Витториа была настолько хороша, что Жак начал отчасти понимать Робера. Нет, иметь такую жену он бы, конечно, не хотел, но за ночь, проведенную в ее объятиях, можно было бы пожертвовать многим. Не в силах оторвать глаз от круглых белых коленок, рвущейся из-под платья высокой груди и топорщащих шелк сосков, Жак нервно сглотнул и склонил голову в молчаливом приветствии.

– У меня совсем нет времени, – произнесла Витториа; голос ее оказался неожиданно низким, грудным и возбуждал еще большее желание, – галеры вот-вот отплывут. Все сейчас ждут моего возвращения на борт. Надеюсь, ты понимаешь, сержант, для чего я захотела тебя увидеть?

– Понятия не имею, госпожа, – взяв себя в руки, ответил Жак. – Мы, кажется, плыли вместе с вами из Марселлоса? Я и помыслить не смел, что благородная сеньора выделитиз толпы богомольцев и запомнит какого-то виллана…

– Прекрати! – оборвала его она. – Ты тогда вмешался в мои дела, и теперь я хочу знать, что ты видел и слышал такое, чего не видели и не слышали мои люди. Хочешь быть в моей свите? Поступай ко мне на службу. Мне нужно знать все, что тогда произошло на корабле.

– К вам на службу, госпожа? – переспросил тот скорее для того, чтобы протянуть время.

– Да, ко мне! – Женщина подалась к нему навстречу. – И видит бог, что ты найдешь во мне не только щедрую госпожу, но и пылкую возлюбленную! Я хочу тебя с тех самых пор, как увидела той ночью на «Акиле»!

– Но я же женат, сеньора!

– Скоро, перед началом Великого поста, будет карнавал, – рассмеялась Витториа, – а в эти дни по италийскому обычаю для мужчин и женщин нет ничего запретного. Нет ни благородных, ни простолюдинов, ни замужних, ни женатых. Есть только маски, вино и страсть. А после того как мы вместе отпразднуем римские ночи, ты и сам не захочешь,чтобы твоя дурнушка Зофи покинула стены монастыря.

«Откуда ей известно имя? – изумился сержант. – И почему дурнушка? Да, Зофи, конечно, не писаная красавица, но она отлично готовит и очень пылка в любви». Оскорбление, нанесенное молодой жене, словно смыло с его глаз пелену, которой их застлала близость и, главное, очевидная доступность прекрасного женского тела. Теперь он смотрел на женщину, сидящую в кресле, как на красивую, но смертельно опасную дикую кошку.

– А что же мой друг, рыцарь де Мерлан? – спросил он, глядя собеседнице прямо в глаза.

– Не переживай, Жак, – Витториа немного прищурилась, и взгляд ее на мгновение потерял очарование, словно из-под маски, призванной изображать любовное томление, вдруг выглянуло лицо безжалостного палача, – о твоем друге позаботятся. Но речь сейчас не о нем. Он, конечно, великолепный воин, но я не собираюсь держать рядом с собойвлюбленного осла, который мне как мужчина интересен не больше, чем деревянное полено. Ты просто даже не догадываешься, что поставлено на карту. Речь идет ни много ни мало, как о будущем христианского мира! Император, которому я служу, не забывает о тех, кто оказывает ему услуги. Ты получишь все – титул, богатые фьефы, рыцарское звание. Если у тебя есть обидчики в Бургундии, ты сотрешь их в порошок. И в конце концов, – ее голос, до этого жесткий, чуть дрогнул, – ты мне не безразличен, Жак, и я не отказалась бы соединить с тобой свою жизнь.

– Вы нарисовали мне очень заманчивую картину, сеньора, – ответил Жак. Он уже принял решение и просто ждал, когда женщина завершит свою речь. – Но мне кажется, что ваша страсть, которая вполне может улетучиться так же неожиданно, как и возникла, – это не совсем то, ради чего я соглашусь отправить на смерть двух самых близких мне людей. Я не могу принять ни вашу любовь, ни вашу протекцию. Да и о том, что произошло на нефе, положа руку на сердце, имею довольно смутное представление…

В глазах у Виттории вспыхнуло пламя с трудом сдерживаемой ярости.

– Жаль! Но тут ничего не поделаешь, ты сам выбрал свою судьбу…

Она прокричала что-то на незнакомом языке, и в комнату ворвались охранники с обнаженными тесаками.

Жак вытащил из ножен меч, отскочил к стене и принял боевую стойку. Осознавая, что против воинов из неизвестной ему страны он не имеет ни малейших шансов, сержант вспомнил наставления Робера и приготовился продать свою жизнь как можно дороже. Охранники медленно надвигались с двух сторон, а он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь определить более слабого противника, как вдруг из коридора донесся топот ног. Женщина прислушалась, ее лицо исказила недовольная гримаса, и она сделала знак рукой. Убийцы, подчиняясь ее команде, подались назад и вложили фальшоны в ножны. Чуть поколебавшись, то же самое сделал и Жак.

– Сеньора Витториа, сеньора Витториа! Это я, де Барн! – раздался голос, заслышав который молодая женщина вскочила с кресла и быстро набросила плащ, который укрыл ее с головы до пят.

В дверях появился молодой рыцарь в плаще с черными тевтонским крестами.

– Герцог послал за вами, галеры уже готовы к отплытию, вас ищут по всему дворцу!

– Спасибо, шевалье! – ответила Витториа, принимая поданную руку. – А я тут заболталась с этим сержантом. Он рассказывал мне о святынях Капернаума…

Волочащийся по земле плащ скрылся в дверном проеме. Охранники, бросив на Жака все те же открытые бесхитростные взгляды, словно вышколенные цепные псы, которые получили команду «Нельзя!», последовали за своей хозяйкой.

Жак остался в комнате один. Вслушиваясь в удаляющийся шум и веселые голоса, он вдруг поймал себя на том, что зубы его выстукивают частую неровную дробь.
* * *

– Что? Что ты говоришь? – опомнился Жак. Он так отчетливо представил себе прошлые события, что совсем позабыл о стоящем рядом рыцаре, который, бурно размахивая руками, что-то ему объяснял.

– Опять ты вспоминаешь этот разговор, – обиженно буркнул в ответ Робер. – Эх, да предложи она такое мне…

– Что – согласился бы?

– Ну, как сказать… – сразу же замялся рыцарь. – Так, чтобы тебя бросить, нет, не согласился бы, конечно, ну а если так, вообще, то само собой. Да ради этой женщины!..

– И монету бы ей отдал, что в каюте нашел, и рассказал бы, что за слова непонятные от убитого посланника услышал?

– Да ладно тебе, – теперь уже обиделся де Мерлан, – ты за кого меня принимаешь? Бог с ними, с государственными делами. Я, между прочим, говорил как раз о том, что скорее бы этот турнир закончился. Ох, чую, что нельзя нам тут задерживаться. Достанет нас с тобой эта благородная сеньора рано или поздно. Кстати, что о ней пишет мастер Григ? Ему удалось что-то узнать?

– Не так уж и много. – Жан достал письмо, которое пришло из Яффы вместе с рекомендацией великого магистра тамплиеров, и начал читать.

…Она родом из Руси. Младшая дочь одного из ближних бояр князя Даниила Галицкого. В возрасте четырнадцати лет была выдана замуж за третьего сына сенешаля графа Савойского. Ее муж был одним из дворянских детей, с которыми вместе рос будущий император Фридрих Гогенштауфен. Она получила блестящее домашнее образование и много путешествовала вместе с мужем в свите Фридриха. Лет семь назад она овдовела при странных обстоятельствах – муж был то ли отравлен, то ли зарезан – и уехала в Палермо, где император пожаловал ей «на кормление» фьеф – горное селение в полутора днях пути от своей сицилийской столицы, где изготавливают отличное оливковое масло. Теперь она носит титул не по отцу или мужу, а по фьефу – Витториа ди Корпеоне. Витториа пользуется полным доверием императора и, судя по всему, исполняет особо важные его поручения. Однажды в кругу приближенных Фридрих заявил, что эта женщина для империи ценнее целой рыцарской армии. Это все, что мне удалось узнать. Очень прошу вас сжечь это послание.

– Да уж, – крякнул Робер – с тех пор как они получили почту, Жак читал ему письмо киликийца уже третий или четвертый раз, – больше всего на свете я бы сейчас хотел,чтобы между этой сеньорой Корлеоне и нами было большое бурное море, а еще лучше – два. Похоже, что любить ее можно только на безопасном расстоянии.

– И откуда брат Григ это все разузнал? – спросил Жак, передавая папирус Роберу.

– Он глава гильдии каменщиков, а этот цех посвящен во многие тайны. К тому же в христианском мире, да наверное и у мусульман, не найти ни одного большого города, где не жили бы киликийцы. Порой кажется, что их общин там намного больше чем иудейских. Уж в Дижоне и Лионе – так точно, – сказал Робер, поднося папирусный свиток к ближайшему факелу.