Чтение 4–й страницы книги ~Рыцарь Святого Гроба~

– Ну уж нет! – возмутился Робер. – Одно дело, когда враг защищается с оружием в руках, пусть даже с перочинным ножичком, которым он зарезал в толпе этого продажного и похотливого матроса. А совсем другое – нападать на беззащитного, да еще со спины.

– Жалко, конечно! – вздохнул Жак с некоторым облегчением. Похоже, что перспектива спровадить несчастного страдальца на корм рыбам радовала его не многим больше, чем необходимость гоняться по палубе за отрубленной головой.

– Я так думаю, – рассудительно произнес де Мерлан, – что в ближайшие дни он нам не опасен. А поэтому нужно прикинуть, где нам лучше всего устроиться, чтобы держатьего все время на виду.

– Может, купим место в шатре? – бесхитростно предложил Жак. – Мне его, конечно, не продадут, но вот благородный рыцарь в сопровождении своего…

– …оруженосца – подсказал Робер, которому почему-то очень не хотелось называть нового приятеля слугой.

– …оруженосца, – обрадованно повторил Жак, – это другое дело. Деньги-то, в общем, небольшие. Я бы и в Марселлосе с удовольствием там обосновался, да только мест свободных не было.

– Слушай, приятель, – подозрительно спросил Робер, – а ты точно виллан? Деньгами соришь так, что старый Гуго де Ретель мог бы позавидовать. А уж он-то был одним из самых щедрых нобилей среди тех, с кем я в жизни встречался.

– Не переживай, сир рыцарь, – расплылся в улыбке Жак. – Все верно, я самый настоящий виллан. Пойдем лучше к мэтру Понше и попробуем все уладить как можно скорее.

Как выяснилось, свободные места на корабле имелись, и Понше готов был предоставить их благородному господину и уважаемому мэтру со значительной скидкой. Так что благодаря весьма подозрительной состоятельности и не менее подозрительной щедрости Жака из Монтелье весь оставшийся путь до третьего главного порта на паломническом маршруте – Родоса – они провели в отдельном шатре, в обществе богатых бургеров, негоциантов, нескольких аристократов и даже одного епископа, окруженные бдительной охраной и предупредительными слугами. Любимым развлечением для сира благородного рыцаря и его достославного оруженосца стало наблюдение за сицилийцем, который ежеутренне поднимался на палубу, чтобы подставить лицо прохладному морскому бризу, а по вечерам, перебирая руками по стеночке, со стонами и тяжелыми вздохами возвращался обратно в свою каморку.

После разгрома франками Византийской империи островом Родос, провозгласив независимость оного, правил кесарь Лев Гавала. Будучи человеком весьма и весьма неглупым, родосский правитель понимал, что выгодное положение его владений делает их очень привлекательными для завоевателей. Он не стал желать невозможного и заключил торговый договор с Венецией, предоставив в ее полное распоряжение главный свой порт. Таким образом хитрый грек, поступившись частью своих доходов, обеспечил надежную защиту от всех, кто мог покуситься на территориальный суверенитет молодого государства. В первую очередь – от Никейского императора Ласкариса и не в последнюю – от Румского, или, как его еще называют, Конийского султаната.

Венецианцы поступили так, как обычно. Учредив факторию и поставив гарнизон, они сначала навели в порту железный порядок, сделав стоянку кораблей удобной и безопасной, а затем настолько взвинтили все цены, что капитан «Акилы», мэтр Турстан, дабы избежать неоправданных расходов, предусмотрительно бросил якорь на внешнем рейде.Призывы Рыцаря Надежды «Посетить развалины знаменитого чуда света – языческого Колосса» теперь включали фразу «Всего за три денье», и многие путники, заслышав, во что им обойдется осмотр местных достопримечательностей, лишь отрицательно качали головой. Сицилиец, хоть и пришел в себя, покинуть неф отказался, носу не казал из своей каюты и Роберу с Жаком не докучал.

Здесь, на Родосе, конвои разделялись. Меньшая часть кораблей направлялась на север, в сторону Мраморного моря, до Константинополя и дальше, в Кафу, Скифию и Колхиду,а основная масса продолжала путь на Восток – на Кипр и Левант.

– Мэтр Понше сказал, что завтра уходит конвой в Константинополь, – произнес Робер, когда они, сидя в шатре с откинутым пологом, завтракали, одновременно наслаждаясь ставшим за время плавания привычным видом на порт, полный кораблей.

– Значит, и мы на днях отправимся в Сирию, – кивнул Жак, одновременно отдавая должное великолепно прожаренной треске. – Слава богу, еще каких-то десять-двенадцать дней, и доберемся до Акры!

– Слушай, Жак! – пробубнил Робер, уткнувшись в тарелку с греческим салатом. – А может, все-таки найдем место у венецианцев да рванем в Константинополь? Нет, тебя я с этим извергом одного не оставлю, не бойся. Но три рыцарских фьефа…

– Да не могу я никак, сир рыцарь! – словно извиняясь, ответил Жак. – Мне к Рождеству нужно кровь из носу домой вернуться и при этом всенепременно помолиться у Святого Гроба. Я ведь как паломником стал? Впрочем, тут, чтобы было понятно, в чем дело, нужно рассказывать обо всем с самого начала.

Мой родной Монтелье расположен в полутора днях пути от Дижона, почти на самой границе Нижней Бургундии и Прованса. Ферма, которую построил отец, находится в самом предгорье. Чьи это земли – трудно понять. Вроде бы мы находимся под рукой германского императора, который носит титул бургундского короля. Но императорские бальи далеко, где-то там, за альпийскими перевалами, а у нас всем распоряжаются вьеннские архиепископы. Есть еще вьеннские графы. Они окопались в Гренобле и воюют с архиепископом Вьенна и епископом Гренобля за каждый акр земли.

Отец был сервом графов Шалона, но еще в возрасте четырнадцати лет сбежал из дому в Лион, батрачил там на водяной мельнице полтора года и по закону «городской воздухделает свободным через один год и один день» стал вольным человеком. Еще пять лет он проработал управляющим на виноградниках, а когда овладел всеми тонкостями этого непростого дела, отправился в окрестности Дижона, разыскал у подножия Альп богом забытую расчистку и заложил там первую лозу.

Пока он корчевал обгорелые пни и ютился в землянке, никому до нас дела не было. Но как только начали собирать урожай да красное бургундское вино возить на ярмарку –сразу же откуда ни возьмись объявился граф. Земля, говорит, моя! Будет здесь теперь рыцарский фьеф. Оно понятно: кто же из благородных будет деньги тратить да целинуподнимать – всем подавай сразу же доходные маноры!

Рыцарь, которому он подарить нас обещал, уже приезжал пару раз, указал, на каком холме будет ставить донжон, и даже договорился с владельцем ближайшей каменоломни, чтобы тот в счет доходов от продажи нашего вина доставил туда потребное количество строительного камня.

А нужно сказать, что император Фридрих земли наши не забывал, и раз в полгода – на Пятидесятницу и Рождество – в Дижон из савойских земель приезжал бальи, который собирал налоги, вербовал рыцарей в имперскую армию и чинил суд.

Вот мой батюшка – смелый человек, с графским произволом не смирился и в один прекрасный день в Монтелье после слов: «Нет ли жалоб каких у бургеров и пейзан?» – смело шагнул вперед и объявил, что его, вольного лонского бургера, притесняет граф Вьеннский, Колиньи-ле-Неф.

Тут же и сам граф объявился. «Какой ты, – говорит, – вольный бургер, раз на моей земле сидишь? Самый что ни на есть оброчный виллан!»

Бальи и отвечает: «А покажите-ка пожалованную грамоту на эти земли, ваша светлость!» Граф покраснел, потом побледнел, потом позеленел. В общем, вышло так, что ни у графа, ни у епископа никаких нрав на этот клин не нашлось. Вот бальи и постановил, что отец может на этой земле работать невозбранно, только должен платить самую легкую, подушную подать в имперскую казну. Старому графу с Фридрихом ссориться было не с руки – если бы не поддержка императора, то съели бы его епископы и не подавились. Вот он решение-то выполнил, но злобу затаил. Еще бы – земли наши искони крестьянские, живут тут в основном безропотные серпы, и чтобы благородного сеньора опростать – отродясь такого не было.

А батюшка не остановился на достигнутом. Завез три бочонка лучшего вина дижонскому нотариусу и точно определил, какие еще земли в жалованных грамотах не прописаны. Вот он за последующие четыре года под пятьсот акров лучшей лозы и заложил, батраков на заимку созвал да еще две дубовые рощи под выпас наших свинок прихватил. Каждые полгода он исправно выплачивал подушные, привозил вина в подарок бальи да лучшие, выдержанные сорта передавал подношением к императорскому столу. Граф зубами скрипел, да сделать ничего не мог и ждал своего часа. Не дождался, помер, но сыну своему, Гуго Второму, завещал отомстить за позор.

Гуго этот, тоже из Колиньи-ле-Нефов, оказался похитрее покойника. Он нанял парижского юриста, и тот откопал одну хартию, существующую еще со времен Каролингов…

Доходы от нашего хозяйства, ты уж извини, сир Робер, последние десять лет были почище, чем у многих франкских баронов. Жили мы почти как знатные господа, хоть и работы не гнушались. Отец наш оказался человеком предусмотрительным. Чтобы дело вести не хуже флорентийских и пьемонтских негоциантов, он меня, двух братьев и трех сестер в аббатство отдал, грамоте учить, а еще нанял ломбардского еврея, чтобы тот натаскивал нас по денежному счету.

А этой злополучной зимой, сразу после Рождества, сыграл я свадьбу. Несколько лет назад батюшка сговорился со своим старинным приятелем, лионским ткачом, чтобы поженить меня с его дочкой; вот дождались, когда ей четырнадцать лет исполнится, и обвенчались. Зофи я знал уже давно и очень любил. Каждый год, приезжая на ярмарку в Лион,мы останавливались у них в доме, и все это время я проводил вдвоем с девушкой… Вот, аккурат после венчания возвращаемся мы из церкви в родной хутор. Батраки да соседи нас встречают, сыплют крашеное зерно, музыкантов из самого Лангедока отец позвал, стол от яств ломится, мягкая перина в лесном домике ждет. И тут как гром средь ясного неба – пыль на дороге.

Приближаются к нам пятеро всадников. Рыцарь – тот самый, что чуть не стал нашим сеньором, а с ним графский сенешаль и три сержанта. Тут сенешаль и говорит, что, мол, по хартии, пожалованной графам Вьеннским еще самим Карлом Великим, кроме разрешения невозбранно пускать ветры и срыгивать в присутствии короля, им дается право первой ночи над всеми неблагородными, что заселяют эти места, от Роны до Альп. «Так что, – говорит, – право это в наших землях его светлость, граф Вьеннский Гуго Второй Колиньи-ле-Неф, передал в пожизненное пользование своему кузену. Сейчас, – говорит, – чтоб другим неповадно было, он намерен этим правом воспользоваться так, как приличествует благородному сеньору, а впредь остальные будут платить отступного». И ручищами своими, наклонившись в седле, прямо к моей Зофи тянется, чтобы, значит, ееперед собой усадить или, того пуще, через коня перекинуть. Жена моя – да какая жена, девчонка – сразу в крик. Все, кто этот разбой видел, притихли. Ждали, видно, что мыс отцом на колени падем да умолять его будем. Что тут со мной случилось – до сих пор не пойму. Да только вытянул я кол из ближайшей изгороди, огрел супостата по макушке (шлем у него был приторочен к седлу), да так, что он рухнул на землю словно сноп, и как закричу: «Бей разбойников!» Тут все наши батраки, да и прочие, кто на свадьбу приехал, как схватят все что под руку попало и давай охаживать графских посланников. Они было сбежать хотели, так мы им дорогу перегородили, загнали на свиной выгон, с коней стащили и били, пока те кричать не перестали. Только один сержант и смог уйти. Опомнились мы – смотрим, а все четверо уже дух испустили.

– Ну и рыцари в вашем Дижоне, – презрительно покачал головой Робер, – трусы и бездельники. Я бы и один сотню разъяренных вилланов легко обратил в бегство. Были у меня такие же умники в Мерлане – оброк платить не хотели, а когда я приехал порядок наводить – тоже с оглоблями полезли. Так я одного на копье насадил, второго пополам разрубил, а остальных загнал по уши в родное торфяное болото и держал там до тех пор, пока они не повинились и не выплатили все, что причитается.

– Ох, лучше бы тогда на их месте были вы, сир, – тяжело вздохнул Жак, – потому что через три дня прибыл к нам граф Гуго со всем своим войском и отца прямо на воротах приказал повесить. Все наши работники, а вместе с ними братья и сестры попрятались в лесу, а я едва успел добраться с женой до Вьенна, чтобы попросить в церкви убежища.

Архиепископ хорошо знал моего отца (не зря ему отсылали вино на Пасху) и очень не любил молодого графа. Вот он и наложил на меня епитимью крестоносным обетом, с обязательным молебном у Гроба Господня и в Вифлееме. Граф потребовал за неподчинение и за убийство двух благородных моей головы, да сделать ничего не смог, потому что, взяв крест, я оказался под защитой церкви.

Вот собрался я, оставил жену послушницей у августинок да отправился в Марселлос. И теперь, если не сумею возвратиться к Рождеству, искупив грех кровопролития, то поместным законам наши земли заберет себе граф. Так что, сам понимаешь, выхода у меня другого нет…

– Ну что же, в Акру так в Акру, – вздохнул Робер, – я все равно первым делом туда и собирался. А фьефы столько лет меня ждали, что, я думаю, еще подождут…

Глава четвертая,

которая отчасти отвечает на вопрос:

«Где начало того конца, которым оканчивается начало?»

На борту нефа «Акила», Родос – Акра,

1227 г. от Р.Х., второе воскресенье мая – вторник,

канун Вознесения Господня (9 мая– 18 мая)

Ранним утром Жак первым покинул шатер – за ужином он слегка злоупотребил легким ломбардским сидром и теперь, под сочувственным взглядом вахтенного матроса, нессяв гальюн. Облегчив душу, он наконец проснулся и, оглядевшись по сторонам, понял, что ставших уже привычными очертаний родосского форта в поле зрения не наблюдается.Повертев головой, Жак увидел, что «Акила» поднял парус и в окружении нескольких десятков кораблей движется навстречу солнцу. Просияв, «оруженосец» кинулся со всехног будить благородного рыцаря, чтобы сообщить ему о том, что конвой уже вышел в море и они на пути к долгожданной Святой Земле. Более всего состоятельного, но не очень воинственного виллана радовало то, что теперь до самого Кипра им не нужно будет опасаться нападения со стороны сицилийца, страдающего морской болезнью.

Но, к разочарованию приятелей, водная гладь, от края до края, была ровной, «словно родное болото в Мерлане» – как выразился Робер. Качка не ощущалась вовсе, попутныйветер наполнял парус, и неф, рассекая воду, весело бежал вперед.

– Что там думает венецианский адмирал? – спросил мэтр Понше у капитана. – При такой погоде не грех и пойти южнее, чтобы сразу попасть на Кипр, а не тащиться до самого мыса вдоль сарацинских земель.

– Так-то, конечно, так, – отвечал мэтр Турстан, – можно, конечно, и напрямик. А можно и вдоль Атталийского залива – с такой охраной, как у нас, сарацины и носа не высунут из своих деревень. Только не нравятся мне две вещи. Во-первых, в море нет ни чаек, ни дельфинов. А еще – вот это облачко…

Понше посмотрел в направлении, указанном капитаном, и увидел, что со стороны берега, догоняя конвой, движется маленькая темная тучка. Помощник капитана пожал плечами. Первая ласточка, как известно, весны не делает.

– Шторма в это время здесь большая редкость, – продолжал Турстан, – но если уж поднимется буря, то страшнее и придумать нельзя. Кипрские моряки мне много чего рассказывали. Знаешь что, Понше, а спустись-ка ты вниз и предупреди палубных пассажиров, чтобы они по первой же команде готовы были спрятаться в трюме. Не нравится мне все это…

Предчувствие не обмануло старого капитана. Не успело солнце пройти и половину пути к зениту, как вслед за первой тучкой появилась вторая, затем третья, и вскоре всенебо – от горизонта до горизонта – затянули плотные слоистые облака. Они становились все плотнее и наползали на солнце, вначале превратив его в белесый луноподобный диск, а затем и вовсе укрыв от глаз встревоженных наблюдателей. Одновременно с появлением грозовых туч ветерок, до этого легкий и попутный, начал крепчать и вскоре изменил направление. Теперь он дул с северо-запада, поднимая пока еще небольшие, но непривычно крутые волны. Эти волны начали бить в скулу «Акилы» с какой-то непонятной азартной злостью, словно проверяя марсельский неф на прочность.

В преддверии шторма конвой начал рассыпаться. Несколько галер налегли на весла и пошли в сторону берега, почти не различимого в преждевременно сгустившихся сумерках. Венецианские юиссье, напротив, подняли паруса и стали уходить в открытое море. Вероятно, их адмирал, рассчитывая, что большие суда справятся с надвигающейся бурей, решил отойти подальше, чтобы не разбить свои корабли о прибрежные скалы.

Ветер усилился, снова сменил направление и теперь дул с юго-востока, принося откуда-то со стороны Кипра очень низкие темно-фиолетовые тучи. Волны увеличились и стали образовывать пенные буруны, так что вся поверхность моря теперь напоминала огромное черное поле, на котором пасется неисчислимая белорунная отара. Вскоре сверкнула первая молния, а вслед за ней до ушей притихших путников донесся удар грома, да такой сильный и раскатистый, что высунувшийся было из трюма послушник-бенедиктинец испуганно перекрестился и немедленно нырнул обратно вниз.

– Что там? – осторожно выглядывая из-за колонны, спросил его Рыцарь Надежды.

– Похоже, что разверзаются хляби небесные, – ответил послушник, подобрал полы рясы и, переступая через ноги сидящих и лежащих паломников, стал пробираться на свое место.

Жак и Робер стояли у шатра, намертво вцепившись в такелаж и наблюдая за тем, как мечется по палубе команда.

– Где самое безопасное место? – стараясь перекричать свист ветра, проорал Робер вслед пробегающему мимо савояру Гуго.

– Кормовая башня! – ответил тот, прорываясь на шкафут, чтобы командовать матросами, лихорадочно опускающими парус.

– За мной! – крикнул Робер, обращаясь к Жаку. – Только вещи из шатра прихвати.

Едва они успели добраться до заветной лестницы и нырнуть внутрь, как огромный неф, поднимая фонтаны брызг, провалился в водяную яму. Ветер ударил так, что мачта, сделанная из толстой корабельной сосны, согнулась, словно тростинка, и опасно заскрипела. Вслед за первым валом пришел второй, за ним третий, и вскоре волны, перекатываясь через борт и смывая все незакрепленные предметы, стали швырять «Акилу» вверх и вниз, словно это был не неф, везущий несколько сотен пассажиров, а утлый рыбацкий челнок.

Жак высунулся из бойницы, и волосы у него встали дыбом. Морская стихия показала, на что она способна на самом деле. В поле зрения осталось всего несколько кораблей, и все они терпели бедствие. Гороподобная волна накрыла длинную сицилийскую тариду[13]и подняла ее на высоком гребне. Судно зависло в воздухе, беспомощно молотя веслами, и с громким плотоядным хрустом переломилось пополам, оставив на поверхности множество кувыркающихся обломков и отчаянно барахтающихся людей.

Турстан наконец добился, чтобы дрейфующий неф развернулся носом к ветру, и теперь судно поднималось и опускалось на волнах, погружая поочередно в воду то длинный бушприт, то нижний ярус кормовой башни. В таком положении можно было пережидать бурю, не опасаясь, что бортовой удар перевернет корабль вверх килем.

Шатры давно опустели. В одном из них на полу валялся оставленный кем-то в спешке плоский деревянный сундучок. Сундучок был крест-накрест перевязан толстой вереакой, за которую, вцепившись всеми четырьмя лапами, держались две большие черные крысы. Шерсть грызунов, промокшая насквозь, топорщилась, собираясь в некое подобие шипов, что делало их похожими на давно не кормленных ежей. Крысы, попискивая, о чем-то между собой переговаривались. Видимо, решали, покидать ли «Акилу» прямо сейчас или пока подождать…

Понше перевел дух и собрался было дать команду савояру Гуго, чтобы тот с матросами, привязавшись длинным линем, попробовал пробраться на нос и проверить, что там творится, как вдруг с кормы раздался громкий панический крик: «Правое весло, капитан!» Помощник капитана обернулся назад и оцепенел. Корма нефа поднялась над стеной воды, и с мостика стало видно, что у правого рулевого весла на месте лопасти торчат острые обломки – скорее всего, в него ударил кусок дерева или другой плавающий предмет, принесенный с расколотой тариды.

Последствия этой неожиданной поломки не замедлили сказаться. Неф, почти лишенный управления, стал медленно разворачиваться бортом к ветру.

– Нас относит к берегу! – испуганно завопил впередсмотрящий из «вороньего гнезда».

– Поднять парус до половины мачты! – немедленно отдал команду Турстан и добавил, обращаясь к Понше: – Это наш единственный шанс, чтобы не быть вынесенными на берег. Надеюсь, если мы заберем круче к ветру, то удержимся на курсе и с одним-единственным веслом.

Мощная дубовая рея медленно поползла вверх. Ветер сразу же наполнил парус и рванул «Акилу» так, что неф устремился вперед, чуть не подпрыгнув на месте.

– Опускайте, немедленно опускайте! – закричал капитан. – Ветер навальный, нас прибивает к берегу!

Но такелаж, наполовину сорванный бурей, спутался мертвыми морскими узлами, и рея, застряв на полпути, никак не хотела возвращаться обратно на палубу.

Робер выглянул наружу и длинно, забористо выругался. С каждым подъемом на гребне волны неф, увлекаемый ветром и почти неуправляемый, заметно приближался к серому скалистому берегу.

– Все, кто может стоять на ногах! – закричал с мостика охрипший капитан. – К мачте, срезайте парус, иначе нас расколет как орех!

– Похоже, и для сухопутного рыцаря наконец-то нашлась работа, – проговорил Робер, срываясь с места и вытягивая из-за пояса длинный, остро заточенный кинжал.

Жак наблюдал за тем, как несколько моряков вместе с Робером, тамплиерами и неведомо откуда взявшимся сицилийцем кромсают насквозь промокшее полотнище, и оно, хлопая освобожденными концами, постепенно отделяется от деревянного бруса. Но, несмотря на все их усилия, неф продолжало нести все быстрее и быстрее.

Волны прокатывались к берегу, то поднимая неф на вершину, то опуская его в черно-зеленую бездну. В борьбе со стихией те, кто находился на палубе, потеряли счет времени и уже не представляли толком, как далеко от берега находится неф. Все, от Турстана до палубного юнги, содрогнулись, когда прямо перед ними, не далее чем в половине полета стрелы, из пелены дождя вынырнула острая, напоминающая огромный лесной муравейник скала. Каменная громада то скрывалась целиком под водой, то обнажалась, открывая свое черное подножие, заросшее бурыми водорослями. Медленно и неумолимо скала росла перед глазами. Любому, даже самому неискушенному в морском деле путнику было понятно, что эти жуткие качели – скала вниз, «Акила» наверх, скала наверх, «Акила» вниз – вскоре приведут к тому, что еще несколько взлетов и падений, и неф со всего размаху будет насажен на вершину, словно курица на вертел.

Капитан упал на колени и начал молиться.

– Руль! Держите руль, канальи, или всех повешу на одной рее! – С криком раненого оленя мэтр Понше скатился вниз и вместе с двумя матросами стал ворочать уцелевшее весло.

Очумевшие моряки налегли на руль из последних сил, словно угроза мэтра для них оказалась страшнее разбушевавшейся стихии. Через несколько мгновений к ним присоединился и Жак.

Их усилия не пропали даром – нос «Акилы» начал понемногу отворачивать в сторону. Но они приближались к скале слишком быстро. Жак, не отпуская весло, в ожидании столкновения зажмурил глаза…

Рядом ударила молния, осветив скалу, уже нависшую над головой путников. Но последнего усилия оказалось достаточно для того, чтобы неф проскользнул на расстоянии вытянутой руки от серого камня, с разгону вылетел за линию прибоя и оказался в спокойной тихой бухте, надежно укрытой от ветра высокими холмами.

– Мы выжили! – прошептал одними губами Жак и несколько раз подряд перекрестился.

К нему подошел Робер. В руке он сжимал рукоять кинжала, словно не мог разжать ладонь.

В полной тишине, словно в сказке, из тумана вдруг выплыла большая деревянная клеть, внутри которой стоял оседланный вороной конь. Бедное животное косило глазом на приближающийся берег и сдавленно храпело от ужаса. Клеть проплыла мимо, исчезла в глубине бухты и еще некоторое время напоминала о себе приглушенным удаляющимся ржанием.

– Т-ты это тоже видел? – чуть заикаясь, спросил у товарища Робер.

– Д-да! – также заикаясь, ответил тот.

– И что это было?

– Видение! – чуть оправившись, уверенно произнес Жак и, чуть помедлив, добавил: – Как говорил мой учитель, отец Браун: «И если увидишь, как сыны человеческие и твари Божьи движутся пред тобой по воде яко посуху, то знай, отрок, что ты узрел Царство Небесное!»

Разрушая насланные на друзей чары, мимо них протопал послушник-бенедиктинец. Он деловито подошел к борту, задрал рясу и, с тревогой вслушиваясь в удаляющиеся раскаты грома, долго и обстоятельно справлял малую нужду.

Две крысы неторопливо выбрались из чудом уцелевшего шатра и, волоча за собой мокрые розовые хвосты, горделиво протопали в направлении лестницы, ведущей в тамплиерский трюм.

Моряки и путники, едва живые после перенесенных испытаний, обессиленные до последней степени, рухнули, кто где стоял. Понше, не полагаясь на все еще продолжавшего молиться капитана, сам назначил вахту и выставил караул.

Покосившись на фигуру часового, который маячил на капитанском мостике, Робер, недовольно что-то пробурчав себе под нос, приволок кусок парусины и, жестом пригласивЖака последовать своему примеру, плотно завернувшись в ткань, устроился на корме.

Вскоре все, кто был на борту, погрузились в крепкий сон.
* * *

Жак проснулся оттого, что ощутил на лице горячую потную ладонь. Он раскрыл глаза и увидел перед собой встопорщенные усы. В том, кому они принадлежали, не было ни малейших сомнений. По усам Робера можно было, как по хвосту собаки, точно определять, в каком состоянии души он находится в тот или иной момент, и сейчас их, если так можно выразиться, выражение, по убеждению Жака, не предвещало ничего хорошего.

– Тсс… – прошипел Робер и осторожно, чтобы не произвести ни малейшего шума, отпустил руку.

Жак осторожно вздохнул, сел и начал всматриваться в темноту. Определенно, пока они спали, на нефе что-то изменилось. Робер бесцеремонно схватил его за подбородок и развернул в сторону палубы. Жак едва сдержал удивленный возглас. Там, в пугающей тишине, метались многочисленные тени. И их силуэты, время от времени мелькающие на фоне звездного неба, ничем не напоминали ни команду, ни пассажиров «Акилы».

– Сарацины, – процедил сквозь зубы Робер, – пока все Дрыхли, подплыли, вырезали охрану, а остальных заперли в трюме. Нас с тобой почему-то не заметили. Наверное, приняли за мешки. Ты плавать умеешь? – вдруг спросил он Жака.

Тот испуганно замотал головой.

– Иисус Мария! – всё так же чуть слышно ругнулся Робер. – Значит, спастись бегством не получится. В таком случае – будем сражаться. Ладно, оруженосец, не дрейфь, для меня это семечки. Вот тебе кинжал. Держишь?.. Отлично! – Рыцарь буквально всунул в липкую от страха ладонь виллана тот самый кинжал, которым ночью резал парус, а сам осторожно вытянул из ножен свой меч. – Теперь слушай и запоминай, потому что от этого наша с тобой жизнь зависит. Там, за углом башни, к нам спиной стоит сарацин – похоже, какой-то мелкий начальник. Ты подскочи, ударь его со всей силы в спину ножом, а сам, не дожидаясь, пока он упадет, быстро вернись и снова прикинься ветошью. А я в это время попробую немного пошуметь. Ты готов? – переспросил он Жака, и тот коротко кивнул в ответ. – Ну, с богом, вперед!..

Жак выбрался из-под парусины и медленно, держась в тени, которую отбрасывала кормовая башня, двинулся вдоль нее. И вправду, там стоял человек в шароварах, свободной рубахе, на которую был надет легкий кожаный доспех, и остроконечном шлеме, прикрывающем верхнюю часть головы. Жак рассмотрел за его широкой спиной и бабьими покатыми плечами, как по палубе расхаживают сарацинские солдаты. В руках они сжимали круглые щиты и недлинные, слегка изогнутые сабли. Почти у всех из-за плеч выглядывали зазубренные наконечники метательных дротиков. У мачты стоял высокий воин, единственный среди всех одетый в железо. Отчаянно жестикулируя, он раздавал направо и налево молчаливые команды. «Этот у них, похоже, главный», – подумал Жак.

В спину ему ударил крошечный камешек – это Робер напоминал ему о своем присутствии. Жак вздрогнул, осторожно приблизился к сарацину, который при этом даже ухом не повел, и, размахнувшись, изо всех сил всадил ему кинжал прямо в жирный загривок. Сарацин засипел, словно годовалый хряк.

Жак, помня наставления Робера, выдернул нож, развернулся и бросился наутек, чуть не столкнувшись по дороге с достославным рыцарем. Оказалось, что, пока он готовилсярезать зазевавшегося сарацина, де Мерлан успел достать из мешка свой чуть было не проигранный по дороге доспех, облачиться в него, а на голову нахлобучить шлем с полумаской и наносником. Словно камень, выпущенный из пращи, он чуть не со свистом пролетел мимо виллана и молча ринулся в бой.

Сарацины были уверены, что все, способные держать оружие, заперты в трюме и кормовой башне, поэтому появление неистового франка оказалось для них полной неожиданностью. Робер, продолжая хранить молчание, устремился в толпу. К тому времени, когда враги только начали понимать, что происходит, трое из них уже валялись на палубе, истекая кровью.

Сарацины наконец опомнились. Над захваченным нефом взметнулась гортанная речь. Перекрывая гомон своих солдат, предводитель отдал им несколько резких команд. Захватчики отскочили к борту, выстроились в шеренгу и, ощетинившись саблями, начали медленно, шаг за шагом, окружать Робера. Рыцарь, прикрываясь щитом одного из убитых, встал, прислонившись к мачте.

– Пейзанин! – закричал он, не отрывая взгляда от противника. – Как только эти бараны вспомнят про свои дротики – мне крышка! Так что, пока они мной занимаются, давай лети на нос, освобождай тамплиеров!

Словно в ответ на его слова в воздухе просвистели два дротика – один с хрустом вошел в мачту почти над самой головой рыцаря, второй он принял на щит.

Для того чтобы вихрем домчаться до носа, выдернуть брус, которым был заблокирован люк, и рвануть на себя тяжелую, непослушную створку, Жаку хватило нескольких мгновений. Но эти мгновения растянулись для него на целую вечность. Виллан, не выпуская из рук кинжал, бежал вдоль борта, наблюдая краем глаза за тем, как сарацины медленно поднимают свои сабли и, раскрывая рты в беззвучном крике, со всех сторон бросаются на Робера.

К счастью, братья-храмовники быстро успели прийти в себя и были готовы дорого продать свою жизнь. Они ждали у запертого люка и, как только створка пошла вверх, гурьбой с диким ревом вылетели наружу.

Спрятавшись за башней, Жак наблюдал за тем, как десяток закованных в добротное боевое железо рыцарей и сержантов, не обращая внимания на удары сабель и тычки дротиков, принялись работать мечами, словно ветряные мельницы. Крики сарацин сразу же перешли в испуганный вой, к которому то и дело примешивались предсмертные хрипы. По палубе потекла черная кровь.

Казалось, что еще немного, и франки одержат победу, но вдруг с левого, обращенного к берегу борта почти по всей его длине застучали, цепляясь, железные кошки, и над фальшбортом начали появляться один за другим шишастые шлемы. На борт «Акилы» хлынула орава сарацин. Вопли мусульман, боевые кличи тамплиеров, стоны раненых, звон оружия смешались в один, ужасный и в то же время возбуждающий звук. Началось сражение.

Вслед за первой живой волной на борт перекатилась вторая, затем третья, и вскоре палуба, почерневшая от врагов, стала напоминать встревоженный муравейник. Но тамплиеры сомкнули строй, и после нескольких неудачных атак воющая толпа, оставив несколько недвижных тел, откатилась к кормовой башне.

Франки собрались на носу. Теперь к Роберу и тамплиерам присоединились обитатели верхней палубы, которые прятались от бури в носовом трюме, – два светских рыцаря инесколько бургеров, среди которых обнаружился и сицилиец. Все они, не имея собственного оружия, завладели тем, что валялось на палубе, и теперь стояли, воинственно сжимая в руках кривые сарацинские сабли и круглые щиты.

Тамплиеров возглавлял высокий широкоплечий брат-рыцарь.

– Спасибо, сир! – произнес тамплиер, обращаясь к Роберу. – Если бы не ты, придушили бы нас, как крыс.

– Пустое, – ответил тот, тяжело дыша, словно молотобоец после ковки. – Вот его благодарите, – де Мерлан кивнул в сторону Жака, – это он вас выпустил.

Тем временем налетчики завершили перегруппировку. Понукаемые командами своих главарей, они создали подобие боевого порядка, и сразу же, словно проверяя защитников на прочность, на нос полетел десяток дротиков. Опытных воинов не удалось застать врасплох – кто отклонился, кто подставил щит, но без потерь, увы, не обошлось – на палубу опустился со стоном один из бургеров – длинное древко торчало у него из плеча. Братья немедленно перестроились и заняли оборону. Сами они находились в центре, а с флангов расположились светские рыцари, каждый из которых поставил за спиной трех или четырех бургеров. Робер махнул Жаку рукой, чтобы тот занял позицию у него за спиной, и присоединился к предводителю тамплиеров, который стоял во втором ряду.

– Кто это такие? – спросил Робер у тамплиера.

– Сельджуки Румского султаната, – ответил тот. – Этот залив, похоже, находится неподалеку от их селения, вот они и решили, пользуясь случаем, немного пограбить. Подплыли незаметно, вырезали караул…

– Ничего себе деревенька, – присвистнул Робер. – Да их тут сотни полторы. И не какие-нибудь селяне с вилами или рыбаки, а опытные солдаты.

– Что делать будем, рыцарь? – спросил тамплиер, косясь на медленно приближающуюся стену круглых щитов.

– Если так и дальше пойдет, то будем умирать, – спокойно, словно речь шла о том, кому достанется победа на рыцарском турнире, ответил ему Робер. – Только что-то сегодня не хочется. Есть у меня план…

– Ну, если есть план – то командуй. – Почуяв опытного воина, тамплиер, не чинясь, передал ему бразды правления, а сам при этом, раздвинув своих братьев, занял место в общем строю.

Робер ни с того ни с сего вдруг сделал пару шагов в сторону и назад, глянул сначала на сарацин, затем на висящую над самой линией горизонта луну, а после этого на кормовую башню. Затем он приложил ладонь ко рту и оглушительно заорал:

– Эй, морячки, вы там живы?

– Все в порядке, сир рыцарь! – донесся из-за сарацинских спин голос мэтра Понше. – Заперлись и держим оборону!

– Хорошо! – проорал в ответ Робер.

Сарацины, услышав голос за спиной, прекратили движение и завертели головами.

– Сидите там, на рожон не лезьте, в бойницы головы не засовывайте, а ежели морда какая и полезет, тыкайте чем-нибудь острым. И вот что еще: у вас копье или пика есть?

– Найдется, сир! – Голос Понше звучал намного увереннее.

– Привяжи к ней факел, высунь с верхнего яруса и подсвети!

– Понял, сейчас сделаем! – Теперь голос помощника капитана, получившего четкие и понятные указания, звенел в боевом азарте.

Спустя небольшой промежуток времени на кормовой башне вспыхнул яркий смоляной факел. Он осветил нижнюю палубу, кишащую врагами. Сарацины завыли и стали метать дротики, чтобы сбить свет, который, с одной стороны, делал их легкой мишенью, а с другой – укрывал в темноте защитников. Но факел висел высоко, и достать его не удавалось.

– Святой Иисус! – раздался восхищенный голос кого-то из тамплиеров.

– Времени не терять! – заорал Робер и полез вперед. – Наносим удар по центру, разбиваем их строй. Ты и ты, – он ткнул пальцем в Жака и сицилийца, – откроете кормовой люк. А пока оттуда не выберутся арбалетчики, всем держать оборону и без моей команды не отходить ни на шаг!

Рыцари и сержанты, выставив щиты, сомкнули строй и плечом к плечу устремились в сторону еще ничего не понимающих сарацин.

Удар франков был страшен. Рыцари, подпирая друг друга, вклинились в толпу, смяли и разрушили их ряды, да так, что те посыпались в стороны, не держась на ногах, словно в палубу «Акилы» ударил камень огромной катапульты. Участок палубы, на которой находился люк, ведущий в трюм, был освобожден. Жак и сицилиец, не сговариваясь, ринулись к нему, сняли засов и с двух сторон растворили дверцы.

Робер, увидев, что люк свободен, оставил схватку, подскочил к проему и что было силы прокричал:

– Арбалетчики! Быстро наверх! И дуры свои не забудьте прихватить. Будет для них работа. – Затем, дождавшись пока все десять тосканцев, сжимающих в руках свое оружие, поднимутся наверх, скомандовал: – Эй, там, внизу! Все, кто может держать оружие, поднимайтесь и сражайтесь. Иначе перережут, как гусей! А вы, – снова обернулся он к арбалетчикам, – бегом на носовую башню! Там найдете полный боезапас. Занимайте верхнюю площадку и готовьтесь к стрельбе, солнце вот-вот появится. Мы будем держаться, пока не начнете…

Только теперь стало понятно, чего добивался де Мерлан этим на первый взгляд бессмысленным маневром. Но похоже, что об этом догадались и враги. Не успел последний доброволец покинуть трюм, как сарацины с воем налетели на франков. В дрожащем свете позабытого всеми факела началось настоящее побоище.

Предводитель тамплиеров отбросил щит и в одиночку бился с несколькими сарацинами. Клинок в его руке метался серебристой молнией, а трупы у ног безмолвно подтверждали, что эта молния намного опаснее той, что ударяет с небес… Недалеко от могучего тамплиера бился Робер. И куда делась его кряжистая осанка и неповоротливость? Вдобавок к мечу он разжился еще и дротиком и работал ими с быстротой и проворством норманнского берксерка. В том, что он мастерски владел не только рубящим, но и колющиморужием, уже успели убедиться шестеро или семеро убитых наповал пиратов.

Дождавшись, когда арбалетчики успешно достигнут башни и скроются внутри, Робер подал команду:

– Отходим, сражаясь! Рыцари, строем перекрывайте палубу, остальные нападайте с тылу, не давайте им собраться!

Выполняя команду, тамплиеры стали медленно отступать к основанию башни. Многие были ранены, но основные силы до сих пор не понесли ощутимых потерь. Жак, исполняя команду Робера, кинулся с кинжалом на ближайшего к нему сельджука. Тот, раненный в бок, завизжал и завертелся на месте волчком.

Две черные крысы, почти незаметные в темноте, дружно пискнули, рванули в толпу сражающихся и одновременно с двух сторон вцепились зубами в икру одного из сарацин. Тот заверещал от боли, не удержался на ногах и покатился по палубе.

Послушник-бенедиктинец вытянул из-за пояса четки, подергал их в стороны, словно проверяя на прочность, сноровисто накинул их на шею пробегающему мимо сарацину и, навалившись на него всем корпусом, стал душить, шепча при этом: «Отче наш…» Сарацин захрипел, засучил ногами и вскоре затих.

Из люка показались рыжие вихры, оттуда выглянул Рыцарь Надежды, быстро огляделся по сторонам и немедленно скрылся.

Сицилиец держался молодцом. Завладев саблей, он схватился сразу с двумя противниками. Но, похоже, длинным клинком он владел намного хуже, чем кинжалом. Турки прижали его к мачте, и один – тот, что повыше и поувертистее, – уж было занес кривое лезвие, чтобы нанести смертельный удар, как вдруг словно из-под земли перед ними появился Робер. Удерживая рукоятку меча двумя руками, он два раза подряд нанес свой излюбленный удар. Тела сельджуков неподвижно застыли. Этого нельзя было сказать о головах, которые упали вниз и, громыхая свалившимися шлемами, покатились в разные стороны. Сицилиец склонился в благодарном поклоне, и они вместе с Робером снова ринулись в гущу схватки.

Бой продолжался. Но многократное численное преимущество врага и усталость понемногу начали сказываться на защитниках. Сарацины, завидев, что противник начинает сдавать позиции, завыли и начали напирать сильнее.

Перелом наступил, когда дротик, пущенный опытной и сильной рукой, попал предводителю тамплиеров точно в шею. Борода доблестного рыцаря окрасилась кровью, и он, издав предсмертный стон, переходящий в хрип и бульканье, обрушился на палубу. Франки дрогнули.

– Держаться! – закричал Робер. – До рассвета еще чуть-чуть! Эй, вы там, наверху! Готовы к бою?

– Готовы! – В ответ де Мерлану раздался рев десяти луженых тосканских глоток, и с боевой площадки донесся приятный для слуха любого воина скрип рычагов и гудение одновременно натягиваемых тетив.

Не успели склоны восточных холмов окраситься розовым светом, как над головами обороняющихся прожужжали тяжелые арбалетные болты. По толпе сарацин словно прошлись косой – ни одна из тяжелых железных стрел не прошла мимо цели. Сельджуки в панике заметались по палубе, спотыкаясь о бесчисленные тела. После второго залпа не осталось ни малейших сомнений, кому на сей раз досталась победа.

– Не стреляйте по палубе, тут мы и сами управимся! – крикнул арбалетчикам Робер. – Бейте тех, кто на воде.

Убедившись, что тосканцы поняли, чего от них хотят, рыцари кинулись в атаку. Сарацины, визжа от страха, начали прыгать за борт, немедля попадая под обстрел. Сражение подошло к концу.