Чтение 22–й страницы книги ~Золушка из глубинки, или Хозяйка большого города~

Лев Борисович вновь посмотрел на меня в упор, и я увидела, что в его взгляде появилось что-то новое: суровое и чересчур серьезное.

— Света, эту «Тойоту» кто интересует — ты или я?

— Я, — уверенно ответила я.

— А чем ты можешь заинтересовать едущих за нами людей?

— Долгая история. Я бы хотела поведать вам ее с глазу на глаз.

— За ужином в ресторане?

— Точно. За ужином в ресторане.

Мужчина заметно занервничал и, расстегнув ворот рубашки, как-то злобно спросил:

— Девочка, а почему ты считаешь, что меня должны интересовать твои личные проблемы? Ты думаешь, что у меня своих нет?

— Нет. Никто и не сомневается в том, что вы очень занятой человек.

— Ты не ответила на заданный тебе вопрос.

— Лев Борисович, а у меня больше никого нет, — произнесла я с неподдельной искренностью.

— Что значит — никого нет?!

— У меня вообще никого нет, кроме вас. Вы же сами мне сказали о том, чтобы я вам позвонила. Если я вам по телефону лишнего сказала, вы простите меня, пожалуйста. У меня не было другого выхода. Я не знала, как привлечь ваше внимание. А станцевать я для вас и в самом деле смогу.

— Куда тебе танцевать-то, ты же на сносях, — не раздумывая, отсек мое предложение мужчина.

— Вы не поведете меня в ресторан?

— Поведу. Мне теперь как-то неудобно отказывать беременной женщине.

— А вы и не отказывайте, — в моем голосе появилась надежда.

Как только мы подъехали к ресторану, Лев Борисович приказал мне оставаться в машине и обратился к сидящему впереди Гарику:

— Гарик, я пока выходить не буду. А ну-ка, передай ребятам, чтобы они хорошенько помяли паркующуюся неподалеку «Тойоту» и записали ее номера.

Грозные охранники направились к остановившейся «Тойоте», но та, почувствовав неладное, сорвалась с места и уехала в неизвестном направлении.

— Лев Борисович, ребята к ней даже подойти не успели. Она дала по газам и скрылась, но номера мы успели переписать. Сегодня же наведем справки.

— Обязательно наведите.

Мужчина удовлетворенно кивнул головой и посмотрел в мою сторону:

— Ты еще не передумала со мной ужинать?

— Нет. Скорее наоборот.

— Тогда добро пожаловать в ресторан.

— Спасибо за приглашение.

Как только мы сели за столик и сделали заказ, я посмотрела в окно и смахнула появившиеся на глазах слезы.

— Только этого еще не хватало: не люблю женские слезы. Ты пригласила меня на романтический ужин, а сама впутала в совершенно непонятную историю.

— Я жить хочу, — произнесла я дрожащим голосом.

— Так живи, кто тебе не дает!

— Не дают.

— Кто тебе мешает?

— Люди Черного.

— А почему не люди Красного?

— Я с вами серьезно говорю.

— И я тоже.

Не скрывая своих душевных терзаний, я бросила на мужчину усталый взгляд и умоляюще произнесла:

— Лев Борисович, я жить хочу. Если вы не поможете, то мне больше обратиться не к кому. Что вам стоит помочь одинокой беременной девушке из провинции остаться в живых?

Глава 24

Официант зажег свечи, я села как можно удобнее и принялась рассказывать мужчине о том, как в детстве я любила строить песочные замки, а соседские мальчишки рушили их прямо у меня на глазах. Я рассказала, что моя мать всегда сетовала на то, что я не такая, как все, что я ненормальная, потому что я с самого детства знала о том, что уеду в Москву. И я уехала. Несмотря на все уговоры моих родственников, я в нее уехала. Москва казалась мне городом моей мечты, городом больших перспектив и возможностей. Мне всегда говорили, что она не верит слезам, и я не плакала. Пока Москва меня не сломала. Я до последнего не плакала. Но меня никто не предупреждал, что Москва не верит словам, поступкам и помыслам. Я рассказала, что иногда мне хотелось поднять на нее руку, ударить ее по холеной щеке, накричать на нее и дать ей понять, что так нельзяобращаться с людьми: играть, будто в карты, людскими судьбами. Я рассказала, что с самого детства мечтала стать артисткой, что всегда много пела, играла на баяне и была заводилой на свадьбах. Я хотела взять в Москву свой баян, но перед самым отъездом отец обменял его на несколько пузырей самогонки. Одним словом, он его пропил. Соседка сказала, что это дурной знак. Если отец пропил самое дорогое, что у меня есть, значит, нужно ждать плохих вестей. Тогда я не обратила внимания на ее слова, мне было жаль любимый баян, я плакала, кричала на отца, но он закрылся в своей комнате и пил несколько дней.

А затем это неудачное поступление в институт и встреча с мнимым доброжелателем. Убийство. Знакомство с Димкой и любовь, о которой я много слышала, но и представить не могла, что это когда-нибудь может случиться со мной. Полюбив, я узнала, как можно потерять гордость, да и не только гордость, но и чувство собственного достоинства.Чуть позже я поняла, что такое предательство, подлость и как любимый человек может стать чужим и далеким. Я рассказала, как убирала квартиры, мыла машины и искренне надеялась на то, что настанет тот день, когда Димка выучится и возьмет часть материальных забот на себя. Тогда я еще верила, что ЛЮБОВЬ В ЭТОЙ ЖИЗНИ МОЖЕТ ВСЕ. Я верила, что она не боится быта, социального статуса, людских пересудов. Тогда я еще и представить не могла, как же сильно я ошибалась, потому что зачастую любовь бывает очень трусливой, хитрой и изворотливой. Господи, а ведь я представляла ее совсем другой! Я отдавала себя ей без остатка, и, если бы потребовалось пожертвовать моим теломили моим духом, я бы не раздумывала ни минуты. А что я получила взамен? Душевные страдания, предательство любимого человека и… беременность. И я нашла лекарство от любви. Я поняла, что есть выход — это самоубийство, что если я покончу с собой, то больше не будет слез, проблем и жуткого одиночества. А затем — больница и Дашкина смерть.

Мужчина слушал меня очень внимательно, ни разу не перебил, и если я не ошибаюсь, то он был потрясен моим рассказом.

— Я хочу уйти в монастырь, — тихо произнесла я и посмотрела на мужчину печальным взглядом.

— А почему именно в монастырь?

— Мне кажется, что после того, что со мной произошло, я должна прийти к Богу. Я сейчас выговорилась, и у меня на душе стало легче. Я не могу вернуться домой.

— А что ты хочешь?

— Лев Борисович, все, о чем я вас прошу, — похлопочите, чтобы меня приютил какой-нибудь монастырь. Там я буду в безопасности и будет в безопасности мой будущий ребенок.

— Ты уверена, что хочешь в монастырь?

Да, — не раздумывая ответила я. — Правда, я боюсь, что меня туда не возьмут. Я же беременная грешница. Лев Борисович, вы такой влиятельный человек! Вас послушают. Вам не откажут. Отвезите меня в какой-нибудь монастырь, где бы меня приняли и дали мне кров. Я не белоручка. Я готова вставать в пять утра и работать до глубокой ночи. Я буду работать до самых родов. Если вы меня спасете и сделаете то, о чем я вас прошу, я буду молиться за вас и днем и ночью. Буду просить у Бога для вас здоровья и благополучия.

— Ты и в самом деле хочешь отречься от всего мирского?

— Хочу. Я понимаю, что таким, как я, не место в монастыре. На мне лежит грех убийства, но я прошу всего лишь крова. Я буду много работать, молиться, и быть может, случится такое, что со временем этот грех будет мне прощен. Я исповедуюсь. Я обязательно исповедуюсь.

Лев Борисович заказал себе виски и растерянно пожал плечами:

— Знаешь, я не совсем готов к такому повороту. Я думал, ты будешь просить у меня денег, защиты, покровительства, а ты просишь устроить тебя в монастырь.

— Я никогда не прошу денег, — замотала я головой. — Я всегда зарабатываю их сама. Я не хочу мирской жизни. Мне в ней некомфортно. Я знаю, что только жизнь в монастыре излечит мою душу. Во мне еще тлеет любовь. Она угасает, скоро от нее останется лишь пепел. Остаются только боль, разочарование, грусть и печаль. В моей душе становится пусто. Там все выжжено, и это нисколько меня не огорчает, а скорее даже радует, потому что в ней уже никогда не будет места новой любви. Если совсем недавно я готовабыла пойти за своим любимым на край света, то теперь во мне не осталось желания сделать по направлению к нему один-единственный шаг.

Немного помолчав, я выпила глоток морковного сока и с болью в голосе произнесла:

— Лев Борисович, я уверена, что у вас есть взрослые дети. Конечно, они бы никогда не попали в подобную ситуацию, ведь они не так дурно воспитаны, как я, но все же вы немогли бы мне помочь, как своему ребенку. Я же так мало у вас прошу!

— У меня была дочь твоего возраста. Год назад она умерла, — глухо сказал мужчина и принялся пить виски.

— Простите.

Он словно не услышал моего извинения и продолжал:

— Она умерла от передозировки наркотиков. Воспитание ребенка не всегда зависит от его социального уровня. У моей дочери всегда все было самое лучшее: самая дорогая одежда, машина с личным водителем, самые престижные школы… Она никогда ни в чем не знала отказа. Сначала она училась в Англии, но затем она стала проситься сюда и продолжила обучение здесь. Я не знаю, на каком этапе я за ней недоглядел, упустил ее, не услышал своего собственного ребенка. Быть может, это случилось оттого, что она воспитывалась без матери? А однажды ее не стало. Для меня это было настоящим шоком. Я и понятия не имел, что моя дочь — наркоманка со стажем. А позже выяснилось, что обэтом знают все. Все, кроме родного отца. Вот так я потерял свою дочь. Я долго размышлял, почему она пристрастилась к наркотикам? Чего ей не хватало? И тогда в мою голову закралась мысль, что, может быть, это произошло потому, что ей всего хватало? Многие мои знакомые имеют большой достаток, но при этом они стараются не слишком баловать своих детей и создают искусственный дефицит. Глядя на них, я теперь понимаю, что они поступают правильно.

— Я вам очень сочувствую.

Лев Борисович отодвинул пустую тарелку и, посмотрев на свои часы, устало спросил:

— Еще что-нибудь будешь есть?

— Нет. Я сыта, — замотала я головой.

— Ну что, поехали?

— В монастырь? — на моем лице появилась тревога.

— Да в какой монастырь? Неужели похоже, что я дружу со всеми попами и монахинями в этом городе?

— Значит, вы отказываетесь мне помочь?

— Поживешь пока у меня, а там видно будет. Все равно комната дочери пустует. Дом большой. Чем тебе не монастырь? Хочешь работать — помогай прислуге. Только в пять утра не вставай, в доме все еще спят. Хочешь молиться — молись. У меня есть комната с иконами. А насчет того, чтобы исповедоваться… Мне кажется, что сегодня ты мне уже исповедовалась. Правда, я не могу отпустить тебе твои грехи, но думаю, что со временем жизнь все расставит на свои места. Ты согласна или тебе монастырь подавай?

— Я уже настроилась на монастырь.

Лев Борисович постучал пальцем по циферблату наручных часов.

— Посмотри на часы: уже вечер. Ну какой тебе сейчас монастырь? Поехали.

— А это удобно?

Лев Борисович от души рассмеялся и, покачнувшись, чуть было не упал со стула.

— Светлана, а я и не думал, что тебя могут беспокоить подобные вопросы. А тебе было удобно сегодня набрать мой телефонный номер и предложить мне необыкновенные райские и неземные наслаждения?!

— У меня не было выхода!

— Можно подумать, он сейчас у тебя есть.

Я и сама толком не поняла, что судьба сделала очередной зигзаг и забросила меня в обеспеченный дом к одному очень влиятельному человеку. Проведя меня на второй этаж, Лев Борисович открыл дверь в одну из комнат и с особой болью в голосе произнес:

— Проходи: это комната Вики. Тут ничего не изменилось с того самого дня, как ее не стало. Рядом — ванная и туалет. Я не могу здесь долго находиться. Поэтому сразу желаю тебе спокойной ночи.

— А может быть, мне лучше переночевать в другой комнате? Мне кажется, что я нарушаю память о вашей дочери.

— Мне будет приятно, если я буду проходить мимо этой двери и чувствовать, что за ней есть жизнь.

Увидев на стене большой портрет, нарисованный маслом, я взволнованно на него посмотрела и не могла не спросить:

— Это Вика?

— Она. Чем-то на тебя похожа, — с трудом проговорил мужчина, и в его глазах появились слезы.

Как только за ним закрылась дверь, в комнату постучалась горничная и принесла мне чистый махровый халат и ночную рубашку.

— Это Викины вещи, — в ее глазах тоже появились слезы. — Я их еще год назад погладила, так и лежат на полке в шкафу.

— Спасибо, — поблагодарила я горничную и пошла в ванную.

Я приготовила теплую ванну и добавила в воду ароматное масло, зная, что теплая ванна с маслом снимет нервное напряжение и усталость. Промокнув руки полотенцем, я дотянулась до полки, взяла зажигалку и зажгла несколько ароматизированных свечей, стоящих на бортике ванны. Янтарное мерцание заставляло мое сердце учащенно биться, а мой мозг просто отказывался верить в реальность происходящего. Я вдруг подумала о том, как здорово родиться Викой и как глупо ей умереть. Столько возможностей и столько открытых дверей… Только протяни руку и сделай всего один шаг!..

В голове промелькнула шальная мысль: а что было бы, если бы я была Викой и познакомилась с Димкой. Его родители наверняка говорили бы мне массу приятных вещей и мечтали бы, чтобы я стала их невесткой. А Димка… Димка снимал бы с меня дорогое белье, вдыхал запах моих изысканных духов и при первой возможности обязательно, с особой гордостью, представил бы своим друзьям (правда, если честно, у меня никогда не было никакого желания с ними знакомиться).

Стоп. Хватит о Димке! Он — пройденный этап моей жизни. Я не Вика, а он предал Светлану.

Надев ночную рубашку, я подошла к огромной кровати и приподняла одеяло. Под одеялом лежал плюшевый мишка и ласково мне улыбался. Чистые простыни и пододеяльники говорили о том, что белье здесь меняли регулярно, и при этом обязательно клали под одеяло медведя, боясь нарушить придуманный ритуал. В этой комнате все напоминало о Вике, словно она где-то рядом и скоро выйдет из ванной. Ее недорисованные рисунки на столе, недочитанная книга на пуфике… Здесь сохранилась ее аура, ее дух. Здесь ее помнили и очень сильно любили. Я представила, как Лев Борисович иногда приходил в эту комнату, включал компьютер, на котором была заставка: Вика в костюме пиковой дамы на фоне новогодней елки. Он смотрел на эту заставку, на Викины вещи, и сердце его разрывалось от боли.

Взяв в руки плюшевого медведя, я приветливо ему улыбнулась и нежно произнесла:

— Привет! Я не знаю, как называла тебя твоя прошлая хозяйка, но я тебя буду величать Мишей. У меня тоже в детстве была славная игрушка, мишка косолапый, но однажды случилось непоправимое. Отец собрал все мои игрушки и обменял на бутылку спирта. Я долго плакала и думала: ну кому нужны детские игрушки? Больше всего мне было жалко косолапого мишку. Мама пыталась меня успокоить и говорила, что потеря игрушек — это не самое страшное. Главное, чтобы отец не нашел припрятанные на черный день деньги,иначе нам просто нечего будет есть. Он уже унес наш пылесос, зонтик, почти весь хрусталь и фарфоровую посуду. Иногда я пыталась поговорить с матерью о том, зачем жить с человеком, с которым все равно никогда ничего не сможешь накопить, потому что сколько бы ты ни старалась и ни горбатила спину, он все пропьет. Мать опускала глаза и говорила о том, что я еще не знаю, что такое женское одиночество, и что отец ее любит, просто он болен и пьет, и что к пьянству надо относиться так, как относятся к болезни.

— Как я могу бросить больного человека?! — кричала она в сердцах, когда я говорила ей о том, что так жить нельзя. А я никогда не рассматривала пьянство как болезнь. Я всегда считала, что пьющий человек — эгоист, он думает только о себе: якобы ему нужно лечить свою душу, а на самом деле никакой души уже давно нет. Он пропил ее вместе с пылесосом и баяном, которым я так гордилась.

Отказавшись от неприятных мыслей, я закрыла глаза и провалилась в глубокий сон. Мне снилась красивая девушка Вика: слишком гордая, независимая и даже дерзкая. Она носила дорогую одежду, имела массу поклонников. Она стала привыкать к наркотикам. Мне почудилось, что Вика вошла в комнату, села на кровать и сказала укоризненным голосом:

— Послушай, какое право ты имела занять мое место?

— Я скоро уйду в монастырь, — испуганно ответила я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Постарайся это сделать как можно быстрее, а то мне неприятно, когда в моей комнате находятся посторонние люди. К хорошему привыкаешь быстро, и тебя потом отсюда не выгонишь. Нехорошо спать в чужой кровати и обнимать чужого медведя.

— Нехорошо употреблять наркотики и делать все для того, чтобы твой отец поседел раньше времени, — попробовала возразить я девушке.

— Это тебя не касается. Это мой отец. И вообще, прекрати учить меня жить.

— И чего тебе не хватало? У тебя же было все.

— Мне не хватало свободы.

— Да зачем она нужна? Какая свобода? У меня она есть, и я не вижу в ней ничего хорошего.

— Я тоже ничего хорошего не вижу в твоей свободе. Я говорю о той свободе, которую нам дает героин. И вообще, мне надоело с тобой разговаривать! Мало того, что ты лежишь в моей постели, так ты еще пытаешься доставать меня своими нравоучениями.

— Я не достаю тебя своими нравоучениями. Я лишь пытаюсь понять, зачем ты обменяла свою жизнь на героин. Не слишком ли дорогая цена за временно полученное удовольствие?

— Заткнись! — Вика ударила меня по щеке, и я тут же открыла глаза и проснулась.

— О господи! — Я моментально вскочила с кровати и, не выпуская плюшевого медведя из рук, раздвинула плотные шторы и вышла на балкон подышать свежим воздухом.

На верхней ступеньке парадной лестницы сидел Лев Борисович, дымил трубкой и пил джин прямо из бутылки. Я догадалась, что он пьян, потому, что он с трудом сохранял равновесие, и как только он пытался встать, его тут же начинало штормить. Мне показалось, что еще немного, и он упадет вниз и пересчитает головой все ступеньки. Прижимая медведя к груди, я обула мохнатые тапочки и спустилась на первый этаж. Осторожно открыв дверь на улицу, я села рядом с Львом Борисовичем на ступеньку и тихо спросила:

— Не помешаю?

Лев Борисович вздрогнул, посмотрел на меня пьяным взглядом и, остановив свой взгляд на плюшевом медведе, спросил:

— Вика???

— Это Светлана. У меня просто в детстве был точно такой же медведь…

Глава 25

Лев Борисович пил из горла виски и рассказывал мне про свою жизнь. Он вырос в неблагополучной семье и всегда мечтал встать на ноги и зажить совсем другой жизнью. Его родители пили, дебоширили и не уделяли должного внимания подростку. Мальчик рос сам по себе и, глядя на других детей, всегда знал, что он ничем не хуже остальных. Он считал, что для того, чтобы перед человеком открылось много возможностей, не обязательно иметь престижных родителей. Главное — быть сильным. А затем он сколотил банду из точно таких же сорванцов, как и он сам, которые мечтали заработать денег, побыстрее стать взрослыми и жить так, чтобы ни в чем себе не отказывать.

Мужчина рассказал мне о том, что ему никогда в жизни ничего не давалось легко. Он рано попал за решетку, а затем очень долго искал свое место в жизни. Его друзья детства почти все погибли. Лев Борисович лишь один остался в живых и достиг тех высот, о которых мечтал, еще будучи мальчиком. Он рассказал мне о том, что сначала у него погиб близкий друг, почти брат, с которым он делился последним куском хлеба и выбирался из многих передряг. Николай, друг Льва Борисовича, служил в Афганистане, а когдаушел из армии и зажил мирной жизнью, то с ужасом осознал, что ему нечем кормить свою семью: жену и двоих детей. В Афганистане все было предельно просто. Война, интернациональный долг, госпитали, две контузии и начисляемые гробовые деньги, а в мирной жизни все совсем по-другому. Войны нет, гробовых денег никто не дает, вечно голодные дети и жена, от упреков которой болит сердце. Николай ничего не умел, кроме как воевать, а воевать не позволяло здоровье. А затем ему поступило предложение от спецслужб, и Николай на него согласился. Он стал неплохо зарабатывать и подписал бумагу, в которой говорилось о том, что ради своего Отечества он пойдет на все, и даже на смерть. С ним долго работали психологи, которые за короткий срок сделали его настоящим зомби, ждущим приказа. Николая устроили водителем к одному неугодному и оченьвлиятельному чиновнику, он стал работать в ожидании особого приказа. Жизнь стала налаживаться, в семье Николая появился достаток. И однажды Отечество дало ему приказ: Николаю было приказано стать смертником. Он должен был выполнить свой долг: отправить на тот свет неугодного чиновника, но война и работа с многочисленными психологами сделали свое дело, контузии дали о себе знать, и Николай решил отдать свою жизнь во благо Родины, тем более что Николая заверили: после его гибели семья получит большие деньги и сможет жить безбедно долгие годы. Вот так погиб лучший друг Льва Борисовича, Колька. Так он распорядился своей жизнью. Сел в машину, заехал, как всегда, за чиновником, а затем разогнался, представив, что он сейчас выполняет боевое задание, и на бешеной скорости машина слетела с обрыва, разбившись вдребезги. Чиновника с почестями похоронили, а вот на похороны Кольки не пришел никто, кроме его родственников. Сейчас Колькина жена живет в шикарной квартире, ездит на дорогой машине, встречается с молодым любовником и живет вполне обеспеченно. Лев Борисович никогда не был в этой квартире, потому что ему кажется, что там пахнет Колькиной смертью. Он знал прекрасного парня, настоящего друга, просто хорошего человека, которого сломала и морально изуродовала война, а ведь из морального урода совсем несложно сделать камикадзе.

А затем Лев Борисович рассказал мне о том, как потерял свою жену, которую он очень сильно любил и не представлял без нее своей жизни. Она была необыкновенной девушкой: смелой, преданной, с потрясающей жизненной энергетикой и очень сильной харизмой. Жена Льва Борисовича погибла, когда маленькой Вике было четыре года. Она утонула в море. Лев Борисович отдыхал с ней в Сочи, а Вика в то время была в Москве. Лев Борисович обгорел на солнце и остался лежать в номере, а жена поцеловала его в щеку и сказала, что немного искупнется и вернется в номер. Она взяла летнюю сумочку, надела летнюю шляпку и, улыбнувшись мужу кокетливой улыбкой, ушла к морю. Приближалось время обеда, а жены все не было. Лев Борисович начал беспокоиться и отправился на ее поиски. Увидев на берегу ее шляпку, босоножки и полотенце, он принялся всматриваться в неспокойное море и, подбежав к спасателю, попросил его помочь найти пропавшую жену. Ее тело нашли только вечером. Говорят, она слишком далеко заплыла — возникли судороги. Лев Борисович смотрел на тело жены и не мог поверить, что ее больше нет. Он ругал ее за то, что она слишком далеко заплыла, не рассчитав свои силы. Он ненавидел себя за то, что остался лежать номере и не пошел к морю вместе с ней…

Когда Лев Борисович вернулся домой, то посадил маленькую Вику к себе на колени и попытался ей объяснить, что ее мама уехала слишком далеко, туда, откуда невозможно вернуться, но, несмотря ни на что, они всегда будут помнить и любить маму. А еще он пообещал маленькой Вике, что у нее никогда не будет мачехи, потому что в их семье всегда останется светлая память о любимой маме. Вика хорошо рисовала, и почти на всех ее рисунках была изображена мама. Лев Борисович часто приезжал к морю, делал из Викиных рисунков кораблики и пускал их по волнам. Он не любил море, потому что оно коварно, забрало его любимую женщину. Любовь, предназначавшаяся для двоих, щедро досталась теперь одной, это любимой и обожаемой Вике. Отец с дочерью были неразлучны. Лев Борисович сумел заменить Вике мать и сходил с ума от тоски, когда отправил дочку на учебу в Англию. Был период, когда Вика начала отдаляться, необоснованно злиться, но отец не придал этому особого значения. Все свои силы он отдавал работе и даже не подозревал, что его дочь — наркоманка со стажем. После того как она умерла от передозировки, Лев Борисович долгое время не мог прийти в себя. Он как будто оцепенел от страшного горя, постигшего его. Окружающие заметили, что Лев Борисович сильно похудел, как будто высох. Мужчина действительно сгорал на глазах, а его самочувствие с каждым днем ухудшалось. И все же он заставил себя доехать до больницы и сдать анализы. Но оказалось — уже слишком поздно. Приговор врачей был неутешительным: запущенный рак, не подлежащий лечению.

Поведав мне свою историю, мужчина вновь глотнул виски и швырнул пустую бутылку в сторону беседки.

— Лев Борисович, вы что, собрались сдаваться? — спросила я обеспокоенным голосом и прижала к себе посильнее плюшевого медведя.

— А что я должен, по-твоему, делать?

— Бороться! — крикнула я.

— Бороться?!

— Конечно, бороться! А по-другому нельзя. И почему вы поверили анализам? Возможно, они ошибочны.

— Я сделал повторные.

— И что?

— Результат тот же самый.

— Что, значит, ваша болезнь лечению не подлежит? Пусть делают операцию! У любого больного есть надежда.

— Мой случай безнадежен. Слишком поздно.

— И вы собрались опустить руки?

— Я просто хочу свыкнуться с мыслью, что жить мне осталось совсем мало, а сделать необходимо очень много. Я не хочу умереть на больничной койке. Я хочу умереть в костюме и галстуке за рабочим столом. Я не хочу лежать и ждать смерти. Я хочу, чтобы она подкралась незаметно, в тот момент, когда я буду весь в делах и заботах.

— Вы не должны думать о смерти! — дернула я за рукав Льва Борисовича. — Ко мне сегодня во сне приходила Вика.

— Она тоже ко мне часто приходит.

— Она не хочет, чтобы я ночевала в ее комнате.

— Ей придется привыкнуть, — пьяным голосом проговорил Лев Борисович и, взяв мою руку, слегка ее сжал. — Послушай, Света, а ты что-нибудь понимаешь в бизнесе?

— Я?!

— Ты.

— Зачем вы спрашиваете? Вы сами знаете. Как я могу в нем хоть что-то понимать?

— А хочешь, я тебя научу?

— Хочу.

— Мне кажется — ты способная и у тебя получится. Я бы хотел успеть тебе передать все свои знания и весь свой опыт. Послушай, помнишь, ты мне рассказывала о том, что твой отец баян пропил?

— Ну, да. Так оно и было.

— Значит, ты играть на нем умеешь?

— Умею.

— Сыграй мне. У меня жена-покойница хорошо на баяне играла. Он в кладовке лежит. Вот здесь, справа. Я к нему даже не притрагивался.

Я пошла в кладовку, вынесла оттуда баян и принялась его настраивать. Потом я обратилась к Льву Борисовичу и спросила:

— Что сыграть?

Давай нашу, народную! — махнул рукой он. — Каких бы высот мы ни достигали, все равно мы все из народа!

— Точно, — кивнула я и запела: — «По Дону гуляет казак молодой…»