Чтение 20–й страницы книги ~Разведена и очень опасна~

— Не переживай, он за рулем не пьет. На днях из запоя вышел. Значит, какое-то время без стакана продержится. Приставать к тебе не будет, его мужчины больше интересуют.

— А он что, этот Стройков, гей?

— Он самый.

— И как к нему в вашей деревне относятся? Ладно бы в городе… А в деревне?

— Привыкли уже. Он гей пассивный. Губы накрасит, бусы наденет, пуговицы на рыжей волосатой груди расстегнет и давай перед механизаторами задом вилять. Наши мужики привыкли, внимания не обращают. Бывает, кто со злости ему пинка даст, а кто спьяну его по этой самой заднице и погладит. Человек все-таки, хоть и с отклонениями. Теперь, когда он совсем не у дел, осталось только наших трактористов соблазнять.

К калитке подошел здоровенный детина колхозной национальности с рыжей бородой и помятым лицом. Он действительно выглядел намного старше своих пятидесяти. Я обратила внимание на его накрашенные губы и слегка улыбнулась.

— Юр, что так долго?! — поругала его баба Глаша.

— Я заметки писал для «Сельских вестей», — деловито объяснил спившийся горе-журналист Стройков и направился к своему грузовику.

— Кому ты писал, если твои заметки никому не нужны?

— Я прославиться хотел.

— Завидуешь, значит?.

— Завидую, — не скрывал своих чувств Стройков. — Я раньше рубрику вел «Наши люди в Москве». Вот сейчас что-нибудь интересное напишу и опять буду ее вести.

— Что это за название такое придурковатое? Наши люди на селе, а те, кто в Москве, уже давно не наши люди, а москвичи, — поправила Стройкова Глаша. — Улавливаешь разницу?

— А чем такие люди лучше меня?!

— Тем, что у них крылья есть, а ты чурбан бескрылый, и от зависти с тебя желчь брызжет. Таких людей уважать нужно, они смогли вырваться, изменить свою жизнь и достигнуть того, что тебе даже во сне не приснится. Пользуешься тем, что тебе никогда не дотянуться до них, и обливаешь всех грязью. Благо, сынок, что ты не в Москве, а то бы тебе, ой, как по рукам досталось, да и не только по рукам, но и по заднице твоей развратной, которую ты при любом удобном случае подставляешь. Смотри, сынок, с огнем играешь, а то пробьет час, разозлишь какую-нибудь звезду и без задницы своей, точно, останешься. Нечего тебе для дальнейшей работы подставлять будет.

— И все же я не могу успокоиться. Я целыми днями жизнь звездных людей изучаю и думаю, где бы в них изъяны найти и как бы для них хоть маленькую гадость сделать.

— Юр, да кому ж твои пакости-то нужны? Публичные люди привыкли к своей публичности, и им на твои дешевые заметки наплевать. Их и так различными статьями донимают и от этого они еще больше толстокожими становятся и вообще ни на что не реагируют.

— Зато я стану знаменитым и денег заработаю, — мечтательно произнес Стройков. — Почему одним все, а другим ничего?! Ненавижу я этих звезд! Чем я хуже их?!

— Юр, ну куда тебе с такой неудачной внешностью знаменитым быть? Ты бы забыл про свою идею и огород копать начал. Все люди уже землю разделывают, а ты все заметки строчишь про известных людей, все думаешь, как нагадить. Гаденышем в этом возрасте нехорошо, Юра, быть.

— А я и в семьдесят буду гадить, — заржал рыжий безобразный великовозрастный детина. — Ну что, Глаша, я с собой могу поделать, если я по жизни гаденыш. Раньше был совсем маленьким, а теперь немного подрос, — вновь дико заржал Стройков. — Почему в жизни такая несправедливость?! Почему кто-то из нашего села уехал и стал звездой?!За какие заслуги?! Почему я, журналист из «Сельских вестей» Юра Стройков, навсегда остался журналистом из «Сельских вестей»?! Я ведь для нужных людей и на ласки никогда не скупился…

— Потому что люди, которые стали известными, заработали себе славу непосильным, кропотливым трудом и талантом! И знай, настоящим талантливым людям в этой жизни можно простить все за их талант. А ты, Юра, мало того, что личиком рыжим не вышел и талантом никогда особенным не отличался, так еще не тем местом попытался свою никчемную карьеру двигать. Ты давай лучше смирись со своей участью, забудь про известных и великих, потому, что твои заметки ничего, кроме приступа смеха и стыда за тебя, какнесостоявшуюся личность, копающуюся в грязи своим рыжим пятаком, не вызывают. А грязь эту создали и придумали точно такие же журналюги, как ты, только намного повыше рангом. С завтрашнего дня бери лопату и начинай заниматься посевными. В деревне работы непочатый край. Ты ведь всю жизнь гаденышем был, так постарайся хоть свой остаток жизни прожить более достойно, чтобы не пакостить и не гадить.

Я с этим сам разберусь… — Бывший горе-журналист Стройков достал из кармана платок и смачно высморкался. Я не смогла сдержать своего отвращения и отвернулась.

— А губы-то зачем накрасил?

— Затем, что я мужчина одинокий и мне ничто человеческое не чуждо.

— Смотри, осторожно! В городе нынче заразы много всякой!

— Где наша не пропадала! Я ж с кем попало не знакомлюсь, а только с людьми, имеющими отношение к средствам массовой информации.

Глаша покачала головой и произнесла себе поднос:

— В семье не без урода, и в нашей деревне тоже.

Спившийся журналист-неудачник Стройков завел мотор, и я тут же села в машину. Глаша заплакала и перекрестила меня.

— Глаша, не плачь, все будет хорошо, — пыталась я успокоить старушку и сама заревела навзрыд.

— Да хранит тебя Бог! Только дал бы тебе силы вынести все, что легло на твои хрупкие плечи. Возвращайся, дочка. Буду ждать.

Высунувшись из окна, я поправила свои очки и крикнула:

— Кольке привет!!! Поцелуй его за меня!

— Береги себя, дочка…

Глава 19

С ТЕХ ПОР ПРОШЕЛ РОВНО ГОД…

Я сидела напротив доктора, который внимательно осматривал мою шею, лицо.

— Я считаю, что с этим материалом уже можно работать.

Он поднес зеркало, но я резко закрыла лицо руками.

— Нет! Я же сказала, что я не могу видеть себя в зеркале!

— Нужно привыкать. Нужно учиться. — Доктор был неимоверно спокоен, наверное, привык к моим ежедневным истерикам.

— Я не могу…

— Нужно учиться… Вы же женщина, а разве женщина может обойтись без зеркала?

— Сейчас я еще сама не пойму толком, кто я такая. Вот когда я действительно стану женщиной, я обязательно привыкну к зеркалам. Обязательно.

— Ваше лицо стало намного лучше. А о такой шее можно было только мечтать. Завтра еще одна операция на лице.

— На моем лице останутся шрамы?

В основном они спрятаны выше линии волос. Если где-то и останутся, они будут незаметны, а это уже не так страшно. С тем диагнозом, с которым вы поступили, тут ничего не сделаешь идеально. Пересадка кожи на всем теле — довольно непростая вещь.

Доктор ушел, и я осталась в своей палате люкс одна. Я подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и попыталась улыбнуться, потому что с некоторых пор я уже начала улыбаться и, несмотря на легкую боль, старалась растягивать губы все шире и шире. Я смотрела на распускавшиеся листочки на деревьях в красивом больничному саду и хвалила себя за то, что дожила до весны, не сломалась, пережила целую серию рискованных операций, терпела страх и боль реабилитации, соблюдала все предписания врача и всегда свято верила в окончательный успех.

Это была дорогая небольшая элитная клиника, которая славилась своими талантливыми специалистами и неимоверно высокими ценами. Она была по карману только успешным, богатым и влиятельным людям. Они выходили из стен клиники совершенно другими, без прежних страхов и комплексов, с высокой самооценкой со всеми вытекающими отсюдапоследствиями. Я примкнула к числу богатых и влиятельных пациентов клиники, потому что у меня были деньги и огромное желание получить новую внешность и НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА.

Доктор обещал сделать мне новое лицо, сконструированное из кожи, взятой из моих ягодиц, которые, к моему удивлению, почти вовсе не обгорели.

Палата люкс, в которой я лежала уже чуть больше года, выглядела, как самый дорогой номер в отеле пять звезд. Больничная палата стала моим пристанищем и настоящим домом, а красивый сад с разноцветными поющими фонтанчиками вызвал в моей душе необходимое мне спокойствие. Я любила проводить в этом саду время за чтением, наблюдать, как красив закат, разговаривать с другими пациентами, которые иногда выходили из своих палат и были расположены к общению. Самое главное, что в этой клинике я была сама собой и совершенно не комплексовала по поводу своей внешности. Я не прятала свое лицо, не старалась скрыть свои рубцы и шрамы. Я вела себя совершенно естественно, потому что я была тут не одна. Многие выглядели значительно хуже меня. Немногочисленные пациенты клиники относились друг к другу с уважением, почтением, переживали друг за друга, желали друг другу терпения, сил и, конечно же, скорейшего выздоровления.

Я уже не боялась операционной, и, когда меня везли на каталке на очередную операцию, я просто смотрела в потолок, разглядывала лампы. Я даже не волновалась, потому что свято верила, что все будет хорошо. Правда, я очень плохо переносила послеоперационные периоды, изнывала от боли, иногда теряла сознание. Но доктор успокаивал меня тем, что по-другому просто невозможно, что все, кто поступил в эту клинику, должны запастись терпением, ибо без него здесь никуда…

Незаметно для самой себя я так привыкла к этой больничной жизни, что уже плохо представляла себе, что же творится за пределами этой клиники. Все, что находилось за забором, по ту сторону жизни, меня откровенно пугало и наводило на самые печальные мысли. В моей палате был телевизор, но я включала его крайне редко. Что бы ни показывали, будь то фильм, музыка или какая-нибудь передача, не вызывало во мне ничего, кроме раздражения. Мне было обидно, что судьба распорядилась подобным образом. Где-то там, совсем недалеко, люди живут обыкновенной жизнью. Встают, чистят зубы, завтракают, провожают детей в школу и идут на работу… Затем приходят с работы, проверяют у детей уроки, смотрят телевизор, ложатся спать и иногда занимаются сексом. И так изо дня вдень. Все понятно и привычно. Я же лишена возможности жить, как все, чувствовать, что жизнь продолжается.

Правда, иногда я подхожу к машине женщины-врача, которая дает наркоз при операциях, и с интересом расспрашиваю ее о том, как ведут себя на дорогах гаишники, каким образом они теперь вымогают штрафы, как у них загораются глаза жаждой наживы, когда они видят за рулем женщину, как ввели автогражданку, обкрадывая несчастных автомобилистов в очередной раз, и как страшна жизнь за воротами, потому что там много злости, зависти и корысти…

Обычно я сажусь на лавочку в саду и думаю о том, что пока мне больше нравится в клинике, потому что здесь я смогла укрыться от прошлой жизни, от ее сложностей. Именно тут я смогла полюбить свое одиночество, найти к нему дорожку и навсегда подружиться с ним. И мне действительно понравилась эта жизнь, когда мне не нужно думать об одежде, потому что мне хватает тапочек и махрового халата… Мне не нужно думать, что я сегодня буду есть, тут всегда вкусно кормят… Единственное, о чем здесь нужно думать, так это о том, чтобы у тебя не закончились деньги.

С другими пациентами я не особенно общалась. Жила воспоминаниями. Я вспоминала своего брата, Лося, наших ребят, Кольку, которого мне почему-то не хотелось больше называть дровосеком, и, конечно же, добрую Глашу… Я вспоминала и удивлялась тому, сколько же во мне жизненной силы. Раньше я бы никогда не подумала, что смогу перенеститакое количество операций и выдержать любую боль и муку. Оказывается, в этой жизни можно вынести многое, почти все, если у тебя есть конкретная цель. А у меня она есть. Я хочу получить пусть не прежнюю, но новую внешность и вернуться в ту жизнь, которой я жила раньше…

…Однажды я набрала номер телефона брата. Услышав его «алло», я тут же положила трубку. Я долго плакала, мне хотелось звонить еще и еще, чтобы каждый день слышать егоголос, но я понимала, что нельзя этого делать, потому что на его телефоне стоит определитель номера и он может докопаться до правды. Самое главное, что я услышала его голос, а это значит, что он жив и, дай бог, здоров. Вован решил оставить брата в живых, подумав, что калека совсем не помеха новой жизни группировки. Я также набрала номер и Лося, но не услышала его голоса. По всей вероятности, он поменял свой мобильный, а его домашний я позабыла.

Я не испугалась и следующей операции, и, по мнению специалистов, она прошла очень даже удачно. Я уже не боялась ни синяков, ни кровоподтеков, ни опухолей. Единственное, чего я боялась по-прежнему, так это зеркал. Но доктор старался приучить меня к ним и постоянно помогал преодолевать этот страх.

Наступил долгожданный момент, когда после последней, заключительной операции мне должны были снять все бинты и показать мое новое лицо и тело. Сказать, что я нервничала, значит, не сказать ничего. Я вспомнила тот день, когда Глаша сняла мне эти злосчастные бинты в своем доме, как при этом я испугалась, закричала и потеряла сознание. И теперь мне опять предстояло пройти через то же самое еще раз. Перед этой процедурой со мной поработал психолог, который попытался меня убедить, что мне нечего больше бояться, что мое лицо и мое тело уже не будут такими страшными, как ранее, просто… Просто они будут совсем другими, не похожими на те, которые были раньше. Я должна себя полюбить, хотя бы постараться себя полюбить, а если это не получится, то я должна себе хотя бы понравиться.

После этой беседы психолог принес в мою палату зеркало и повесил его на стену. Он пытался сделать это и ранее, но увы… Все его попытки были обречены на провал, несмотря на то что зеркало завешивали тканью, чтобы меня не раздражать. В диком приступе ярости и отчаяния я все равно его разбивала.

— Сегодня ты должна посмотреться в зеркало, — вежливо сказал мне психолог и протер его тряпочкой.

— Я ненавижу зеркала и отражения в окнах!

Я не заставляю тебя смотреться сейчас, но ты должна посмотреться после того, как с тебя снимут повязки. Ты должна собраться с духом и сделать это. В нашей клинике для тебя сделали все, что могли. Больше мы ничего не можем. На днях тебя выпишут, и ты вернешься в большой мир. Ты помнишь, что большой мир полон зеркал, окон и витрин магазинов. Даже если ты не захочешь смотреть, все равно посмотришь случайно и увидишь свое отражение.

После того как со всего моего тела и лица сняли все бинты и повязки, все, кто был при этом, почему-то закричал «Браво!!!» и захлопали в ладоши.

— Браво! Браво! Браво!

Я смутилась и потрогала свое лицо ладонями. К моему удивлению, оно было гладкое.

— С твоей кожей было приятно работать, — похвалил меня доктор. — Она у тебя очень эластичная.

А затем меня повели к зеркалу, и чем ближе я приближалась, тем больше и больше испытывала настоящий ужас. Когда меня все же подвели, врачи прочно держали мои руки, боясь того, что я снова его разобью. Но я не разбила зеркало, я пристально посмотрела на свое отражение и улыбнулась. У меня уже двигались и растягивались губы, при этомя не испытывала никакой боли и ни малейшего дискомфорта. Из зеркала на меня смотрела симпатичная девушка, но это была не я. У нее были слишком большие, чувственные губы, я бы даже сказала, вызывающе сексуальными. Поменялись форма глаз, век и даже форма носа. Глаза стали поуже, они стали немного раскосыми и понравились мне намногобольше, чем раньше.

Видеть себя новой было по меньшей мере странно. Правда, у правого уха так и осталось красное пятно, которое стало похоже на родимое, таких родимых пятен у меня раньше не было.

— А как же это пятно? — Я вопросительно посмотрела на ведущего хирурга. Он поспешил меня успокоить:

— Сюда уже просто не хватило кожи. Это пятно тебя не уродует. Это твоя метка, и она отличает тебя от других. Оно похоже на родимое и придает тебе особую нежность. Посмотри на себя еще раз. Практически шрамов и рубцов не осталось. Мы прятали их как только могли. Жаль, что нам не хватило немного кожи для операции на животе, но в этом нет ничего страшного. Будешь носить закрытый купальник. А в остальном все идеально.

Я вновь всмотрелась в свое лицо и попыталась оценить себя со стороны. Мне показалось, что я стала еще милее и даже красивее, чем раньше. Мои черты стали мягче, утонченнее.

— Результат превзошел все ожидания! — восторженно воскликнул доктор. — Признаться честно, мы боялись, что будут проблемы с волосами, но все обошлось. Участки кожи на голове, которые сильно обгорели, все же восстановились. После комплексного лечения они ожили и пришли в прежнюю норму. У тебя стали расти волосы! Завтра перед выпиской с тобой поработают косметолог, парикмахер и визажист. Тебе подберут косметику, которая будет соответствовать твоему стилю и имиджу. А как тебе самой, нравится?

Немного помолчав, я постаралась сдержать слезы, тронула свое новое лицо.

— С таким лицом можно жить! Просто нужно время, чтобы привыкнуть к себе такой. Эффект потрясающий. Я нравлюсь сама себе! Черт побери, я сама себе нравлюсь!!!

Ближе к вечеру, увидев меня в саду, врач подошел, сел рядом со мной на лавочку у пруда и сказал восторженным голосом:

— Ты стала просто красавица. — Он был искренне рад за меня. — Знаешь, такого эффекта я еще никогда не добивался.

— Доктор, вы сотворили чудо. — Я благодарно улыбнулась.

— Завтра ты отправишься в большой мир. Тебе страшно? — понимающе спросил пожилой врач.

— Страшно, — честно призналась я. — Очень страшно!

— Я думаю, после всего того, ты перенесла в этой клинике, тебе уже должно быть ничего не страшно.

— Клиника — это одно, а жизнь — совсем другое, — произнесла я задумчиво.

— Я тебя понимаю. Вот твоя выписка.

— А зачем она мне нужна?

— Да так, на всякий случай.

— На какой еще случай?

— Я ж говорю, что на всякий. Может, когда-нибудь еще что-то захочешь сделать…

— Да куда ж мне еще что-то делать, если на мне места живого нет?

— Может, что-нибудь беспокоить начнет. Поэтому выписка у тебя на руках должна быть обязательно. Конечно, мы искренне верим, что у тебя все пройдет без последствий. Но все же надо быть начеку. Выписка — важный и жизненно необходимый документ. В ней описана вся схема операций. Все очень подробно.

Я взяла из рук врача выписку, положила ее к себе на колени и посмотрела куда-то вдаль.

— Для тебя наша клиника уже родным домом стала, — понимающе сказал врач. — Полтора года — срок не маленький. Полтора года жизни в одних стенах… У нас не принято обсуждать проблемы пациентов, но я заметил, что за полтора года тебя ни разу никто не навестил и даже по телефону никто не позвонил. Я не ошибся?

— Нет, — улыбнулась я грустно. — Вы правы. Я общалась только с врачами и пациентами вашей клиники. Другого общения у меня не было. Правда, иногда телевизор включала…

— А мне кажется, что ты его слишком редко включала. В других палатах он работал круглосуточно. Ты сознательно отгородилась от внешнего мира?

— Все, что я делаю в последнее время, всегда осознанно. Телевизор я не могу смотреть потому, что в нем показывают реальную, настоящую жизнь, а я, когда о ней начинаю думать и анализировать, так паршиво себя чувствую, прямо волком выть хочется. У меня в прошлой жизни любимый человек остался, брат, ребят много знакомых… Как о них подумаю… Они где-то здесь рядом живут полноценной жизнью, а меня с ними нет… Иногда руки наложить на себя хочется. Телевизор включу, там какой-нибудь фильм идет, и у меня нервы начинают сдавать. Этот фильм может кто-то из моих близких людей смотреть… а меня рядом нет…

— Ты вернешься в свою прошлую жизнь или хочешь начать новую?

— Что вы имеете в виду? — Я посмотрела на врача с опаской.

— Может быть, тебе и новые документы нужны?

Если нужны, мы поможем. Обычно, когда человек делает себе новую внешность, ему нужны и новые документы. У нас здесь есть такая эксклюзивная услуга, за соответствующую плату, естественно.

— Вы можете сделать мне новый паспорт?

Да, — кивнул головой врач. — Ты можешь купить у нас новый паспорт. Если ты захочешь начать новую жизнь, без него никак не обойтись. Знаешь, у нас в клинике разные пациенты. Некоторые скрываются от властей и переделывают себе внешность для того, чтобы их уже никто и никогда не узнал. Мы умеем хранить тайны. У нас такая работа. Мы храним не только врачебные тайны, но и житейские. И нам не важно, кто наш пациент. Ты заметила, что у нас анонимное лечение. Чтобы лечь в нашу клинику, не нужно никаких документов. Человек должен назвать свое имя, и все. Чтобы стать нашим пациентом, достаточно иметь деньги, но они должны быть немалыми. Наше лечение дорогое, но оно стоит этих денег. У нас работают лучшие специалисты страны. Они делают уникальные операции, и делают их в высшей степени профессионально. Естественно, что профессиональный, качественный труд должен хорошо оплачиваться. Если в нашу клинику поступит даже рецидивист, который сделал много зла, нас это никаким образом не касается. Для нас он прежде всего пациент, которому требуется экстренная помощь и который готов заплатить за эту помощь нешуточные деньги. И нам не важно, откуда у пациента эти деньги. Мы не налоговая инспекция. Мы частная клиника, которая известная качественной, хорошей работой. И даже если наш пациент ограбил банк, нам это безразлично. В общем, если ты решишь начать новую жизнь с новыми документами, мы можем оказать тебе посильную помощь. Подумай.

— Я буду иметь в виду, — задумчиво сказала я. — Но сейчас я бы хотела вернуться в жизнь с прошлыми документами. А они у меня дома. Доктор, скажите, я сильно изменилась? Очень отличаюсь от прежней Александры?

— Не стану тебе врать, — пожал плечами доктор. — Я не видел даже на фотографии тебя прежнюю. Ты сюда поступила после страшных ожогов. Не скажу, что ты была самым тяжелым пациентом нашей клиники, но ты была одна из тех, у кого получился потрясающий результат. Он и в самом деле превзошел все наши ожидания. При операции могут измениться нос, губы, щеки, разрез глаз, но только не сами глаза. Их выражение — это всегда внутреннее содержание, настроение человека. Это не меняется. Недаром же говорят,что суть человека можно определить по глазам. Они всегда выдают. Так что, если ты думаешь, что тебя не узнает любимый человек, можешь из-за этого не переживать. Ему стоит только заглянуть в твои глаза…

— И что? — В моем вопросе послышался испуг.

— Если он заглянет в твои глаза, он все поймет и все в них увидит…

— Вы думаете?

— Я в этом уверен.

Подумав немного, я посмотрела на доктора и еле слышно сказала:

— Мне не нужны документы. По крайней мере пока я считаю именно так. Быть может, я ошибаюсь. И думаю так потому, что уже давно не была в большом мире. Возможно, я пойму,что помимо новой внешности мне действительно нужны новые документы. И тогда я обязательно к вам обращусь. Но сейчас мне нужно нечто другое.

— Что тебе нужно? — с интересом посмотрел на меня врач.

— Мне нужно то, что у вас, я уверена, есть, и мне очень нужно то, за что я могу заплатить большие деньги.

— Что же тебе нужно?

— Мне нужен яд.

— Что?!

— Мне нужен любой яд. Я не знаю, какой именно порошок мне нужен, но вы специалист и вам виднее. Мне нужен яд, который я могла бы подсыпать в бокал или пищу своим врагам и чтобы они как можно быстрее отправились на тот свет. Это должно быть такое средство, от которого было бы невозможно спастись. Человек должен умереть мгновенно. Вернее, их двое. Мне нужна двойная доза. Я заплачу за это любую сумму, которую вы мне назовете.

— Это невозможно, — решительно отказал мне доктор. — Если я предложил тебе новые документы, это не значит, что я предоставлю тебе орудие убийства. Таких заказов мы не выполняем.

— Признаться честно, я и не рассчитывала на другой ответ. Но если это сделаете для меня не вы, то это сделают в другом месте.

— Пусть это сделают для тебя в другом месте. Мы не имеем на это морального права.

— Я это знаю. На все наши действия, которые мы совершаем в этом мире, нужно иметь моральное право.

Существуют неблаговидные поступки людей, которые они не должны были совершать, но совершили. И во многих случаях этим поступкам можно найти оправдание. Я попала в эту клинику ходячим обожженным трупом, и те люди, которые сотворили со мной подобное, тоже не имели на это морального права, но они это сделали. Вы сами знаете, сколько всего я пережила. Я не смогу жить в этом мире, пока не отомщу за себя.

— Мне кажется, что ты начиталась романов. Постарайся начать все сначала и простить своих врагов. Мщение — это удел слабых.

— Мщение — это удел сильных. Только слабые могут закрыть на все глаза и простить тех, кто покалечил их жизнь.

— Тем не менее ты должна всех простить, чтобы начать все сначала. Ты слишком много в этой жизни страдала, и тебе ни к чему проводить остаток жизни за решеткой. Послевыхода из этой больницы твои страдания должны закончиться.

— У меня на этот счет свое мление, и я не хочу попадать за решетку.

— Все, кто попадает за решетку, совсем не стремятся туда попасть. Они попадают туда против желания. По неосторожности, по импульсивности или необдуманности поступков, которые они совершили. Я всего лишь доктор и занимаюсь не тем, о чем ты меня просишь.

— Я куплю эти таблетки в другом месте. Просто я хотела дать вам возможность заработать.

— Спасибо, мне не нужен подобный заработок. Я никогда не торговал смертью. Торговцы смертью совсем другие люди, и им не место в клинике.

Поняв, что говорить с доктором бесполезно, я опустила глаза, решив больше не развивать эту тему. Но, к моему удивлению, сидевший рядом со мной доктор, через пару минут продолжил эту тему сам:

— Я немного подумал и взвесил все «за» и «против». Я готов тебе помочь, но, что бы с тобой ни случилось, ты должна знать, что я тебе ничего не давал и ни в чем не содействовал.

— Я тоже умею хранить тайны, — облегченно вздохнула я.

— Когда ты вернешься к себе в палату, я принесу тебе двойную дозу лекарства, которое растолку в порошок.

— А как оно называется?

— Тебе не обязательно это знать. Да и название не скажет тебе ни о чем. В этом порошке будет слишком много компонентов, которые в совокупности составляют настоящуюядовитую смесь, и в течение нескольких минут у человека останавливается сердце. Диагноз — сердечная недостаточность. Мгновенная смерть. На приготовление мне потребуется около часа. Я принесу его тебе в палату перед сном. Это очень редкие лекарства, и в России их практически нет. Они стоят недешево. Проще нанять киллера.

— Я не хочу посвящать постороннего человека в свои дела и ждать, что меня потом начнут шантажировать.

— Смотри сама. Если сделать все по уму, тебя никто не начнет шантажировать.

— Мне больше нравится тот выбор, о котором я вам только что рассказала.

— Значит, деньги для тебя не вопрос?

— Я заплачу любую цену.

— Пять тысяч условных единиц за каждый бумажный пакетик лекарства. Общая сумма десять. Тебя устроит?

— Вполне.

— В действии этих компонентов можешь не сомневаться. Они безотказны. И еще. Давай побыстрее закроем эту тему. Ни о чем подобном мы с тобой не говорили. Ты меня ни о чем не просила, а я ничего для тебя не делал.

— Само собой.

Врач по-дружески пожал мне руку и одобряюще произнес:

— Я не знаю, кто ты, чем ты занимаешься, в какую ситуацию ты попала и от кого пряталась здесь полтора года… И не хочу это знать. В конце концов, ты платила нам за это большие деньги. Единственное, что я хочу тебе сказать, ничего не бойся. Никогда и ничего не бойся. Ты поступила в нашу клинику не только с израненным и обожженным телом, но и с израненной и обожженной душой, а теперь передо мной сидит красивая, интересная девушка на которую будут заглядываться мужчины и говорить ей комплименты. Единственное, чего не достает этой девушке, так это уверенности в себе. Тебе нужно отогнать все страхи прочь и попытаться вступить в жизнь, не оглядываясь назад. И, пожалуйста, постарайся подружиться с зеркалом.

— Я постараюсь, доктор. Я обязательно постараюсь.

Думаю, что у тебя все получится. И еще. Когда выйдешь за ворота нашей клиники, пожалуйста, улыбнись солнышку и пожелай себе приятного дня. Обещаешь?

— Обещаю, — проговорила я сквозь слезы.

— За тобой никто не приедет? Никто не будет тебя встречать?

— Нет, — покачала я головой. — Я возьму такси.

— Ты должна выйти за ворота клиники уверенным шагом, широко и твердо, и пусть твоя походка всегда будет от бедра. И выше голову, девочка! Выше голову! И как бы в дальнейшем ни обходилась с тобой судьба, обязательно улыбайся. Как бы не била по щекам и какие бы подножки она тебе ни подставляла, обязательно улыбайся и смотри на этот мир с широкой улыбкой победителя.

— Спасибо. За все вам спасибо…