Чтение 2–й страницы книги ~Шпион Темучина~

– Всех прогнали, – глядя вслед улетавшим на аэродром «соколам», довольно улыбнулся старшина. – Ну, молодцы, соколики!

Иван вдруг услыхал звук мотора… одинокий, ноющий, словно комар.

– Самурай! – Старшина посмотрел в небо и выругался. – Недобиток чертов. А ну, братцы, попробуем его из винтарей завалить… Готовсь!

Бойцы с энтузиазмом прицелились. Грянул залп… Конечно, не попали.

– Мазилы! – снова заругался старшина. – Вы не в сам самолет, вы перед ним цельтесь, он же летит – понимать надо.

Еще залп…

Иван поудобнее примостил пулемет, ловя в прицел уходящий за реку самолет – маленький, серебристый. Да, японец. 197-й, новая серия. На фюзеляже и крыльях – красные круги и выписанный белой краской номер – «39». Самолет двигался так себе – не очень ходко, видно, то ли двигатель был поврежден, то ли еще какие-то механизмы, а летчик катапультироваться не хотел – решил дотянуть до дому. Недалеко, глядишь, и дотянет.

А вот, хрен с маслом!

Тщательно прицелившись, Иван повел стволом, представив, где самолет будет находиться чуть позже… Плавно нажал спуск…

Очередь…

Неказистая была очередь, не то что из станкового «Максима», к которому Иван привык. Уж тот-то молотил так молотил, что твой отбойный молоток в шахтерском забое, а этот – так, трещотка. Никакого сравнения.

И вдруг…

Стукнул по плечу старшина:

– Так ты его, кажись, подбил, парень!

Налетевший ветер сносил черный дым в сторону наших позиций, точнее – чуть дальше, за сопку, к урочищу Оргон-Чуулсу, про которое некоторые несознательные цирики из кавполка Лодонгийна Дангара рассказывали разные страшные небылицы. Про какого-то белого всадника, девушку, хрустальную вазу, ну и прочую антинаучную чертовщину. Комсомолец Иван Дубов, как и его товарищи по службе, в нее ни капельки не верил.

Сбитым самолетом день не окончился, вечером дела поинтересней пошли – поступил приказ командования силами батальона провести ночную разведку боем.

Иван хоть и пулеметчик, а все ж лично упросил командира, майора Ивана Михайловича Ремезова. Взяли…

Пользуясь темнотой, разведчики – в их числе и Иван Дубов, пока вовсе и не предполагавший, что трудная и опасная работа фронтового разведчика станет его основным делом на всю будущую войну, – скрытно подобрались к сопке, на склонах которой укрепились японцы. Два пулеметных гнезда, колючая проволока, брустверы из камней – все это прекрасно просматривалось в свете луны.

Разведчики растянулись. Замерли. По цепи прошелестела команда, и…

Яркие вспышки гранат разорвали тишину, освещая черное небо! Накрыли оба пулеметных гнезда, со стороны японцев послышались крики ужаса и боли.

Штыковая атака! Крики – ура! И вот уже японцы бегут, почти не оказывая сопротивления. Улепетывают самураи, да так, что только пятки сверкают. Видать, не ждали незваных гостей, а вот – получите!

Громовое «Ура!» еще раз пронеслось над освобожденной сопкой и тут же затихло, гулким эхом отражаясь над гладью реки и в урочищах. Вновь поступил приказ – не останавливаться, проникнуть вглубь обороны противника в местечке Джин-Джин-Сумэ.

Иван ощущал воодушевление – голова была на редкость ясной, а мысли – собранными, четкими. Ну и эйфория, как же без этого? Первый разведбой – и такой успех.

И этот первый успех оказался только началом!

Скрытно передвигаясь, батальон оказался в виду крупной японской базы – склады, батарея зениток, еще какие-то строения, плац…

– Батальон, к бою!

– Ур-а-а-а!!!

И снова громыхнуло в ночи, и молодые русские парни, явившиеся на подмогу братскому монгольскому народу, ринулись в бой.

– Ура-а-а-а!!!

Иван примостил наконец пулемет на первом подходящем камне. Прицелился в черные стволы зениток, ожидая, когда замаячат возле них такие же черные, дергающиеся в панике тени.

Ага, вот они!

Появились, голубчики!

Вот вам наш пламенный комсомольский привет!

Дрожа, затарахтел пулемет, сбоку – еще один, и еще. Защелкали винтовочные выстрелы, полетели гранаты.

– Ура-а-а!!!

И темные фигуры японцев в разрезе прицела…

Явились за чужим добром, самураи? Получите!

Пулеметный ствол вдруг дернулся и замолчал. Диск! Сменить диск…

– Банзай! – Японец с винтовкой с примкнутым штыком… Не успеть! И откуда он здесь взялся? И почему не стреляет? Не видит в темноте? Опасается попасть в своих?

Схватив пулемет, Иван – парень очень даже неслабый (слабых в пулеметчики вообще не берут, на-ка, потаскай такую дуру!) – без труда отбив направленный на него штык «Арисаки», изо всех сил ткнул супостата в грудь раскаленным от выстрелов стволом. Заверещав, японец отлетел в сторону, упал, выронив винтовку наземь.

– Вот тебе и банзай, самурай хренов!

И тут вдруг случилось… Иван даже поначалу не разобрал – что… Только громыхнуло, так что закачалась земля, и встало в полнеба яркое оранжево-красное зарево. Сразу стало жарко, светло, почти как днем. Хорошо были видны и свои и – улепетывающие! – японцы. И тот самурай… Вон он валяется, держась за грудь – маленький, худой, очечкив черной оправе, стекла разбиты. Студент, бляха муха! Форма – старого образца, на наплечных нашивках одна звездочка – нитто-хей, рядовой второго класса. Что же штыковому бою не успели обучить? Вообще-то япошки неплохо штыками бьются, уж не как этот… Наверное, из недавно призванных.

Иван повел стволом:

– А ну, поднимайся. Отвоевался, милок…

Японец поднял вверх руки:

– Не стреряй, не стреряй!

– Да нужен ты мне… Руки за голову и иди, давай, вон, где наши.

Отдав команду, Дубов кивнул, показывая, куда идти пленному, и для пущего вразумления еще раз ткнул стволом. Несильно так, для понятия только.

Как япошка умудрился вытащить нож, Иван не разобрал. Лишь увидел, как блеснуло лезвие, и, чувствуя, что уже не успевает стащить закинутый на плечо пулемет, увернулся, перехватил руку – в точности так, как учили на курсах самбо. Вывернул… Нож улетел в кусты. Схватил самурая за шиворот:

– Эх, дать бы тебе по морде! Да только добрый я сегодня, – обернулся, увидал старшину. – Товарищ старшина, принимайте пленного.

Тот ночной бой оказался удачным – бойцы батальона уничтожили штаб японской части, зенитную батарею, склады боеприпасов и горючего – это именно они так пылали. А затем майор Ремезов искусным маневром вел в заблуждение подошедшие на остановку прорыва свежие части противника, столкнув их между собой, и, пользуясь суматохой, благополучно вывел батальон из боя.

А 8 июля 1939 года, во время телефонного разговора с комкором Жуковым, майор Иван Михайлович Ремезов был убит осколком снаряда…

Иван же…

С Иваном и вовсе случилось такое… И даже не столько тогда, в тридцать девятом, сколько уже далеко после войны, в семьдесят втором…

Там, на Халкин-Голе, во время одного из боев Дубов оказался в урочище Оргон-Чуулсу, том самом, о котором невесть что рассказывали монгольские кавалеристы Лодонгийна Дангара. Был ранен осколком в грудь, потерял сознание… А очнулся уже в госпитале, где оказался весьма странным образом – его доставили молодой светловолосый парень и девушка – те, о которых говорили легенды. А на шее Ивана с тех пор появился амулет – серебряный кружочек, маленький, размером с двухкопеечную монету, с изображением серебряной стрелы.

Непонятно, может, и в самом деле амулет помогал, а только всю Великую Отечественную Дубов отвоевал почти без единой царапины – только частенько ныла грудь, куда когда-то попал осколок. И отвоевал достойно – командовал разведротой. Дошел до Берлина, а после войны, как и многие другие, был отправлен в дальний гарнизон, где, своим умом, без всякой помощи, вскоре стал командиром части. Сам, все сам… Перевод в Москву – хоть и не очень-то рвался – генеральское звание…

Вот только нельзя сказать, что в личной жизни Дубова баловала судьба – любимая жена умерла в конце 60-х, сын вырос, женился и жил отдельно, лишь иногда радовал отца, привозя внуков погостить.

Так и тянулось время, не сказать, чтоб уныло, но и без особой радости – внуки наезжали редко. И вот как-то раз…

Кажется, в конце мая семьдесят второго… Да, именно в конце мая – как раз Никсон в Москву приезжал… Во время инспектирования одной из подмосковных частей в Ленинской комнате генерал Дубов вдруг обнаружил альбом монгольских художников, и в нем одну картину – урочище Оргон-Чуулсу. Альбом этот командование части презентовало генералу.

Через некоторое время, совсем скоро, Дубов попал аварию – ехал по грунтовке на своей «Волге», как вдруг – откуда ни возьмись! – вылетел из сосняка мальчишка-велосипедист. Тормозить уже не успевал.

Резкий поворот руля…

Мост, обрыв, река…

И темнота…

Правда, в тот момент выжил, только сильно ударился грудью – тем самым местом, куда когда-то был ранен.

Грудь сильно болела, ныла, и…

Пятидесятичетырехлетний генерал Иван Ильич Дубов, фронтовик, кавалер боевых орденов и медалей вдруг очнулся… в монгольских степях, в теле никому особо не нужногомальчишки-изгоя – Баурджина из рода Серебряной Стрелы. Между прочим – в конце двенадцатого века – ну, это Дубов уже позже вычислил. А поначалу пришлось бороться за жизнь, за честь, за место под солнцем…

Род старого Олонга, из откочевавшего далеко на восток найманского племени, к которому и принадлежал Баурджин, фактически управлялся сыном старого вождя – Жорпыгылом Крысой, на первых порах попортившим Дубову немало крови. И все же, все же Ивану-Баурджину удалось сделать по-своему, сплотить вокруг себя остальных изгоев – бедных пастухов-аратов – Гамильдэ-Ичена (тому тогда было лет тринадцать), силачей Юмала и Кооршака, Кэзгерула по прозвищу Красный Пояс. Последний вскоре стал побратимомБаурджина – остальные же остались друзьями на всю жизнь… всю жизнь…

Материалист Дубов, конечно, испытал шок – а как же! Правда, особо копаться в случившемся ему было некогда – сразу же навалились проблемы, может, это в какой-то мере и смягчило адаптацию. Уж само собой, тяжеловато было генералу оказаться в шкуре сопливого мальчишки-кочевника. Хотя, с другой стороны, получить молодое шестнадцатилетнее тело, гибкое и проворное… Иван к тому же сделал его сильным. Все навыки и умения – держаться в седле, понимать речь найманов, вообще ощущать себя кочевником – это осталось от Баурджина, все же остальное – ум, реакция, память, все то, что делает человека человеком – принадлежало Дубову. И с течением времени от того, что было когда-то забитым пареньком Баурджином, почти ничего не осталось. Иван, размышляя, пришел к выводу, что Баурджин, скорее всего, погиб бы от меркитской стрелы, попавшей ему в грудь как раз тогда… когда появился Дубов.

Иван пытался, конечно, выбраться. Отыскал то самое урочище, Оргон-Чуулсу, не один отыскал, с девушкой, красавицей Джэгэль-Эхэ, будущей своей женою. И с ней же оказался там, в далеком тридцать девятом, и спас, вынес из боя… самого себя. Да, можно и так сказать – самого себя. Мистика… хотя в мистику Баурджин-Дубов не верил.

А потом Баурджин и Джэгэль-Эхэ вновь оказались в своем времени, в кочевье… и как так случилось – Дубов не мог объяснить. Иногда, правда, задумывался, а что было бы, если б ему и Джэгэль пришлось остаться там, в Монголии тысяча девятьсот тридцать девятого года? Сумели бы адаптироваться – без связей, без документов. Сумели бы, в Монголии, наверное б – сумели. Сказались бы выходцами с дальних кочевий… Но судьба распорядилась иначе, вернув обоих туда, где им и надлежало быть.

Надо сказать, с течением времени Баурджин приобрел известность как мужественный, умелый и хитроумный вожак, сначала – среди своих друзей, бывших изгоев, а затем и среди многих других людей. Ему даже удалось оказать немаленькую услугу некоему Темучину – вождю набиравшего силу объединения кочевых племен. Будущему Чингис-Хану.Поначалу Дубов, памятуя про татаро-монгольское иго, даже подмывал его убить, но… Для подавляющего большинства кочевых племен власть Темучина была наименьшим злом, пожалуй даже – и не злом вовсе, а необходимым средством защиты от алчных соседей. Что же касается Руси – к ней будущий Чингис-Хан, по сути, не имел и вовсе никакого касательства.

В общем, случилось так, что Баурджин-Дубов из врага превратился в преданного соратника Темучина, распутав гнусную паутину предательства, сотканную обворожительной цзинской шпионкой Мэй Цзы. За что и был жалован немалым кочевьем, ну и титулом нойона – степного князя – в придачу.

Правда, наслаждаться покоем долго не пришлось – Темучин вовсе не забыл умного и предприимчивого соратника, периодически поручая ему то или иное дело. Вот как сейчас…

Вернее, не сейчас, а еще в июне…

Глава 3

Глаза и уши хана

Июнь 1201 г. Восточная Монголия

Путь наших предков долог был и крут,

Столетия качались за плечами.Л. Тудэв

Какие маки цвели в долине! Рассыпанные крупными ярко-алыми звездами по зеленому склону холма, они – да и не только они, вообще весь пейзаж – казались сошедшим со знаменитой картины Клода Моне, которую Дубов видел сразу после войны в Париже, когда гулял там со своей будущей женой Татьяной. Картина так и называлась – «Дикие маки». Вот уж, действительно, дикие – трепетали на ветру огненно-красными гривами, словно тахи – вольные лошади пустыни.

Стоял та чудеснейшая пора – самое начало лета, – когда долины и сопки расцветают после зимней спячки, покрываясь густой высокой травою и сверкающим многоцветьем.Синие колокольчики, небесно-голубые васильки, трехцветные, желто-бело-фиолетовые фиалки, сладко-розовые копны клевера, пурпурный иван-чай, ромашки, одуванчики, незабудки, покрытые бело-розовыми цветками кусты шиповника, и, конечно, маки… Баурджин специально сделал крюк, проехав по склону сопки – полюбоваться. Вот еще бы домикдобавить на горизонте у леса, да женщину с зонтиком – и точно, Клод Моне – «Дикие маки»! Все похоже – и яркие цветы в густо-зеленой траве, и редколесье на горизонте, вот только небо… У Моне – облачное, с небольшими проблесками синевы, а здесь – насыщенно-голубое, чистое, прозрачное и высокое. Хорошее небо! И солнце…

Спешившись, Баурджин наклонился к цветам, понюхал. И краем глаза заметил какое-то движение на склоне холма. Выпрямился, приложив ладонь к глазам, увидев скачущего во весь опор всадника на белом коне. Точнее, всадницу в темно-голубом дээли с темно-каштановой гривой непослушных волос, развевающихся за плечами, словно боевое знамя. Дээли по-мужски охватывал пояс – хотя обычно женщины ходили неподпоясанные, – за спиной виднелся охотничий лук.

Баурджин улыбнулся, узнав жену. Другой бы на его месте забеспокоился – с чего бы ей так нестись, может, случилось что? – однако молодой нойон прекрасно знал, как любит скорость его женушка ничуть не меньше, чем любой воин.

– Хэй, Джэгэль! – улыбаясь, Баурджин помахал рукой.

Осадив лошадь на полном скаку, Джэгель-Эхэ спрыгнула в траву:

– В нашем кочевье гости, муж мой!

– Гости?! Вот так радость! – Нойон крепко обнял жену и поцеловал в губы. – И кто же к нам пожаловал? Погоди, не говори – сам угадаю… Ммм… Кооршак вернулся с дальнего кочевья?

Джэгэль-Эхэ подбоченилась:

– Нет, не угадал!

– Тогда… Гамильдэ-Ичен!

– Гамильдэ? – Женщина хохотнула. – Какой же это гость? Это свой.

Баурджин задумчиво почесал затылок:

– Ну, тогда… Ха! Неужели – мой анда Кэзгерул Красный Пояс? Собрался-таки наконец нас навестить.

– Жаль, конечно, но это не он.

– А! Никак сам Боорчу-хан пожаловал – он давно грозился приехать на первую стрижку. А что, уже пора подстригать нашего Алтан Болда? Жаргал – точно еще не пора, мала слишком.

– Да и Алтан Болд еще не слишком взрослый для первой стрижки.

Алтан Болд…

Баурджин улыбнулся. Родившегося два с половиной года назад сынишку и впрямь рановато было еще подстригать, не говоря уже о годовалой дочке. И сыну, и дочери имена придумала Джэгэль-Эхэ, такой уж у них с Баурджином был уговор – первенцев она называет, а уж остальных – муж. Баурджин тогда махнул рукой, согласился. Дочку-то хорошо Джэгэль назвала – Жаргал – «Счастье», а вот сына… Алтан Болд – «Золотая сталь»! Во, имечко! Хорошо, не «Деревянный камень»! Вообще-то, Алтан – так звали одного дедушку Джэгэль-Эхэ, а Болд – другого. Ладно, пускай будет Алтан Болд. Зато следующего сына будут звать – Петр! Тоже в честь дедушки. А дочку – Татьяна. Как любимую жену… там…

– А может, и в самом деле, по осени подстричь Алтан Болда? Устроим праздник, повеселимся… – Баурджин мечтательно прикрыл глаза.

Первая стрижка волос у ребенка – всегда большое и радостное событие со множеством гостей, когда все поздравляют родителей, веселятся, поют веселые песни, да пью крепкую арьку. Да, Боорчу бы, кончено, не упустил бы такой случай – давно они уже с Баурджином не пьянствовали. Хорошо бы…

– О чем задумался, супруг мой? – улыбаясь, Джэгэль-Эхэ ласково погладила Баурджина по волосам. Кстати, у Алтан Болда тоже были светлые волосы, и такие же, как у отца,глаза – зеленовато-карие. А вот Жаргал, кажется, пошла в маму.

– Задумался? – хитро прищурился Баурджин. – Сказать по правде, хочу сейчас же содрать с тебя дэли да завалить в траву!

Джэгэль-Эхэ рассмеялась и медленно сняла пояс:

– Завалить в траву? Так в чем же дело?

Поцеловав жену, молодой нойон распахнул ее одежду, обнажив стройное тело с мягкой шелковистою кожей оттенка светлой бронзы. В темно-карих блестящих глазах молодойженщины бегали золотистые чертики…

Быстро освободившись от одежды, они упали в траву…

Качались красные маки. Дикие маки. Дикие…

– Так кто ж к нам все-таки приехал? – погладив жену по плечу, наконец осведомился нойон.

– Ах, да, – Джэгэль-Эхэ потянулась, гибкая, словно рысь. – Некто по имени Эрдэнэт, молодой, но важный. Говорит – нукер самого Темучина. Не один приехал, со свитой… – женщина неожиданно вздохнула. – А Темучин оказывает тебе почет. Видать, опять что-то ему понадобилось.

– Да уж, не без этого! – Баурджин самодовольно улыбнулся – все ж таки ему было приятно внимание великого хана. Ну, пока не единственно великого, был еще и старый Тогрул – Ван-хан, – которому Темучин приходился вассалом. Темучин… Друзья называли его – Чингисхан – Хан-Океан, Хан-Вселенная. Пока только друзья так звали. Ничего, пройдет время…

Джэгэль-Эхэ обняла мужа за плечи:

– Чувствую, скоро ты опять покинешь меня ради…

– Ради важных государственных дел. – Баурджин ласково провел ей по носу указательным пальцем. – А ради чего же другого я могу тебя покинуть? К тому же – по зову хана. Значит, я ему нужен. Потому и прислал нукера. Было бы хуже, если б не прислал… Ну, что мы сидим? Едем!

Молодой нойон рванулся к коню.

– Поспешишь – замерзнешь! – не преминула уколоть Джэгэль-Эхэ.

Баурджин обернулся, хохотнул:

– Кто бы говорил!

Еще подъезжая к становищу, Баурджин заметил привязанных к коновязи лошадей и – рядом с ними – нескольких человек. Семеро воинов в сверкающих на солнце шлемах и доспехах из дубленой бычьей кожи. Копья с разноцветными бунчуками, круглые маленькие щиты, сабли. Один был без щита и копья, в нагруднике из блестящих стальных пластини красных сапожках-гуталах. Красные – такими имел право одаривать только великий хан. Этот, скорее всего, и есть Эрдэнэт.

Спрыгнув с коня, Баурджин слегка поклонился и приветствовал гостей словами: «Сонин юу банау?» – «Какие новости?».

– Спокойно ли провели весну? – по степной традиции отозвался нукер. Тот самый, в сияющих на солнце доспехах. Молодой, наверное, ровесник Баурджина – а тому недавноисполнился двадцать один год – с круглым каким-то задорно-мальчишеским лицом и небольшими холеными усиками. – Все ли поголовье на месте?

Поблагодарив, Баурджин и Джэгэль-Эхэ еще раз поклонились гостям, жестом указав на просторную белую, с синими узорами юрту:

– Что же вы не проходите в гэр?

Эрдэнэт улыбнулся:

– Как можно без хозяев? Мы лучше подождем. Тем более нас уже угостили кумысом. Хороший у тебя кумыс, Баурджин-нойон!

– Рад, что тебе понравилось. Прошу!

По традиции Баурджин с супругой вошли в гэр первыми, а посланник и его свита, неспешно переговариваясь, давали время хозяевам подготовиться к приему гостей. Смеялись. Веселые… Вообще, кочевники всегда имели жизнерадостный вид и при каждом удобном (и неудобном тоже) случае любили пошутить. Хмурый монгол – это нонсенс!

Монголы… Баурджин-Дубов для удобства именовал так всех кочевников, и христиан – найманов, кераитов, уйгуров, и язычников – тайджиутов, меркитов, монголов, татар и всех прочих.

Подготовиться к приему гостей Джэгэль-Эхэ помогали две служанки: молодая девчонка, приходившаяся ей какой-то дальней родственницей, и старая сморщенная бабушка Ичене-Куам, которая знала огромное количество песен и сказаний, по большей части смешных до самого неприличия. Переодевшись в белый дэли, Джэгэль-Эхэ с их помощью быстренько собрала волосы в приличествующую солидной замужней даме прическу – в виде рогов буйвола и, схватив с низенького столика большую серебряную чашу, быстро наполнила ее чаем, который как раз успела приготовить старая Ичене-Куам. Хороший был чаек: Баурджина, как первый раз попробовал, чуть не вырвало, ну а с течением времени привык, даже нравиться стал. Кроме собственно чайного листа, привезенного чжурчжэньскими торговцами, в состав напитка входило еще и баранье сало, масло, соль, круто заваренный бульон из перемолотых бараньих костей, мука и поджаренное на жаровне пшено, тоже приобретенное у торговцев. Не черный был чай, и даже не зеленый – белый, как кумыс или арька. Белый цвет – самый хороший, цвет уважения и добра.

Бросив взгляд на жену, Баурджин едва удержался от смеха – больно уж необычно выглядела ее прическа, даже устрашающе как-то.

– Хадак! Хадак! – шепотом напомнил он.

– Ах, да, – поставив на столик уже взятую было в руки чашу, Джэгэль-Эхэ обернулась, и старая Ичене-Куам протянула ей голубое шелковое полотенце с вышитыми желтым шелком уйгурскими буквицами – пожеланием. Таких хадаков в каждом уважающем себя гэре имелось по восемь видов – все с разными пожеланиями, главное было – не перепутать. Баурджин скосил глаза, вчитался – не зря Гамильдэ-Ичен выучил его уйгурскому письму в прошлую зиму. «Пусть будет мир в вашем гэре»… Хм… Вряд ли это пожелание подойдет воинам.

– Другой, другой, Ичене-Куам! – Нойон нетерпеливо махнул рукой.

Старушка проворно подала ему пару хадаков:

– Выбирай сам, гуай!

– «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!

Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.

– Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?

– Слава Христородице и великому Тэнгри!

Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю – Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками – жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», – гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:

– Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!

Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной – почетной части гэра.

Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо – успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски – лопатки и крестец – Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почетных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить – так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом – кто больше, да кто пьянее, соревновались – кто кого перепьет. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?

Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:

– Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!

Баурджин ухмыльнулся – еще бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито – цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить – пил, но дело свое знал туго!

– Как поживает Боорчу-гуай?