Чтение 8–й страницы книги ~Шпион Темучина~

Нойон улыбнулся:

– Хорошо идет тетка!

Набросав валежника, мужчины перекрыли дорогу. Гамильдэ-Ичен, Цэцэг с Цэрэном – похожие, как близнецы-братья, Сухэ… Н-да-а, не густо. Вот если бы пулемет! А лучше – два. Один – здесь, другой в том лесочке, где женщины с одноглазою командиршей. Ладно, мечтать потом будем…

– Вот они, – натягивая тетиву, сквозь зубы произнес Гамильдэ-Ичен. – Едут!

– Вижу, – прошептал нойон и, предупредив, чтоб без команды не стреляли, натянул лук…

Показавшиеся из-за перевала всадники ехали нагло, ничуть не скрываясь. Да, где-то около двух десятков. Но все – в кожаных латах, в кольчугах, при шлемах и круглых щитах. Над головами всадников угрожающе покачивались тяжелые наконечники копий, сытые кони мяли копытами траву. Да-а, этих… (так и хотелось сказать – «закованных в сталь псов-рыцарей») вряд ли можно будет сдерживать долго. Однако деваться некуда, глаза боятся – руки делают. Не так страшен черт, как его малюют…

– Приготовились!

Баурджин наладил стрелу, выбрав целью надменного воина в сверкающем доспехе из железных пластин. Такие же пластины прикрывали и круп коня. Над блестящим в солнечных лучах шлемом развевались черные перья ворона. Какое на редкость неприятное лицо… И ухмылка…

В глаз его, в глаз! Бей ворона в глаз!

Нойон потянул тетиву…

И вдруг услышал крик.

Кричала выскочившая из укрытия Боргэ… Куда ж ты, девочка? Стой!

А за ней уже бежали все!

Баурджин выругался – дисциплинка, мать вашу!

– Не стреляйте, не стреляйте! – подбежав к засаде, закричала Боргэ. – Это свои, наши! Наши мужчины вернулись! Слава Христородице! Дедушка, дедушка! – распахнув объятия девчонка бросилась к надменному всаднику. Тот склонился и, легко подхватив внучку, усадил ее перед собой на коня.

– Так вот он, пресловутый Чэрэн Синие Усы, – шепотом протянул Баурджин.

Из леса с ликующими криками бежали женщины…

Глава 6

Подарок

Лето 1201 г. Северо-Восточная Монголия

В каждой повозке с навесом есть госпожи,

В каждой повозке с передком есть девицы…Л. Данзан. Алтан Тобчи

Цэрэн и Цэцэг сбежали! Вот это была новость. Прихватили все вырученные за товары деньги и шкурки пушных зверей, все шесть объемистых переметных сум, всех лошадей, включая заводных. Ну, сволочи!

– А ты куда глядел, Сухэ? – взъярился Баурджин, отвязывая от дерева спеленутого, словно кукла, парня. – Я же предупреждал – будь с ними поосторожней!

– Да они сказали – мол, постой покарауль тут, а мы пока место для ночлега присмотрим…

– Так ведь уже присмотрели же!

– Они сказали, что знают и получше место. Туда и повели лошадей… Я тоже за ними пошел, посмотреть, что за место… А они… Они…

– Ясно, – махнул рукой нойон. – Свалили наши разбойнички, прихватив всю нашу выручку. Да и черт с ней, с выручкой – лошадей жалко! Что теперь, пойдем пешком к Джамухе жаловаться? Мол, ну и порядочки на твоей территории, уважаемый хан, – без солидной охраны ни пройти, ни проехать. Может, еще компенсацию от него потребовать?

– Так, может, вернуться назад, в кочевье Чэрэна Синие Усы? – с ходу предложил Гамильдэ-Ичен. – Рассказать все – они помогут.

Баурджин скривился:

– Они-то помогут, кто бы сомневался? Только нам-то ведь не это нужно! Что нам с их помощи? Время, время потеряем, а Темучин ждет обстоятельного доклада как можно быстрее – и я его понимаю. Как понимаю и то… – нойон усмехнулся, – что тебя так влечет в это кочевье, Гамильдэ. Вернее – кто.

Юноша смущенно понурился.

– Ладно, ладно, Бог даст, еще зашлешь сватов к своей зазнобе!

Говоря так, Баурджин кривил душой, вовсе не веря в сказанное. Род Чэрэна Синие Усы, конечно, отнесся к гостям очень хорошо – как поступил бы и любой другой род, в полном соответствии с великим законом степи. Однако как ни крути, а это был вражеский род, род Джамухи, с которым вот-вот предстояло кровавое столкновение. И наверное, не стоило бы сейчас обнадеживать юношу, потерявшего голову от любви. Впрочем, любовь ли это? Скорее так, увлечение…

– О чем задумался, Гамильдэ?

– А? – Юноша оторвал взгляд от неба. – Стихи сочиняю.

– Вот это дело! – язвительно расхохотался нойон. – А я-то полагал, ты думаешь о том, как нам отсюда выбраться.

– И об этом подумаю, – невозмутимо отозвался парень. – Вот только досочиняю. Всего-то две строчки осталось… Баурджин-гуай, не подскажешь рифму к словам «сталь кос»?

– Навоз! – нойон не выдержал и даже хотел было прикрикнуть на юношу, чтобы занимался делом. Но сдержался. Не накричал. Просто глубоко вдохнул… выдохнул… вдохнул – выдохнул… И так несколько раз…

А потом сказал:

– К «стали кос» очень подходит «курносый нос», Гамильдэ.

– Курносый нос? – Юноша улыбнулся. – Вообще – хорошо… но не очень хорошо…

– Ну, тогда – «милый нос».

– А вот это гораздо лучше! Спасибо, нойон. Хочешь, прочту стихи?

– Конечно, прочти – мы с Сухэ их охотно послушаем, верно, Сухэ?

Алтансух непонимающе мотнул головой.

Гамильдэ-Ичен подбоченился и, откашлявшись, громко, с выражением, произнес:

– Сказание о несчастной любви!

Тут же и пояснил:

– Это название такое.

Пряча улыбку, Баурджин погрозил юному приятелю пальцем:

– Неправильно ты, Гамильдэ, балладу свою назвал, безрадостно. Даже можно сказать – политически безграмотно! «Сказание о счастливой любви» – вот как надо!

– Ну, вообще, да, – подумав, согласился поэт. – Так гораздо лучше.

Баурджин вольготно развалился под деревом и приготовился слушать:

– Ну, ладно, ладно, потом исправишь. Давай, читай своего «Гаврилу»!

– Кого?

– Ну, сказание…

– Ага… Слушайте…Долог халат, а мысли узки!И солнце уже не светит,И нет причин для радости,Когда любимой свет глаз не греет,Когда погасла сталь ее кос,Когда поник милый нос…

Юноша картинно застыл в позе убитого горем героя, и налетевший ветерок трепал его волосы, словно конскую гриву…

– Ну и встал! – прищелкнул языком нойон. – Прям Фернандель… Не, не Фернандель – Жан Маре!

Гамильдэ-Ичен тряхнул головой:

– Сейчас продолжу…

– Давай, давай…

Поэт вытянул вперед правую руку, ну точь-в-точь пионер, читающий приветствие очередному партсъезду:

– Желто-синий ирис расцвел в сопках – я верю, мы с тобой встретимся, и так же расцветет мое сердце!

Юноша вздохнул и, опустив руку, шмыгнул носом:

– Ну, пока все…

– Здорово, – от всей души похвалил нойон. – Только вот эта аллегория с желто-синим ирисом как-то не очень впечатляет – лучше б какой-нибудь другой цветок взять, желательно – красный, как сердце. Например – мак. А еще лучше – гвоздику.

Красная гвоздика, спутница тревог, красная гвоздика – наш цветок! – ностальгически напел Баурджин-Дубов и, подводя итоги, добавил: – Ну, стихи послушали, песни попели. Теперь можно и подумать, покумекать, так сказать, о делах наших скорбных. Юноши, не расслабляйтесь, ставлю задачу – как можно быстрей выйти к кочевьям Джамухи. Поясняю, не к самым ближним, но и не к дальним. К средним по дальности. И выйти так, чтобы никто не заподозрил в нас ни разбойников, ни – упаси, Христородица – лазутчиков Темучина. Задача ясна?

– Ясна, господин нойон!

– Тогда думаете, время пошло.

Он и сам думал, а как же, чужие головы – хорошо, а своя – лучше. Тем более сейчас, после небольшой разрядки, мысли текли легко и привольно. В кочевье Джамухи их – Баурджина, Гамильдэ-Ичена, Алтансуха – никто не знает, значит, в принципе, можно назваться кем угодно. Стоп! Нет, не кем угодно. Барсэлук… Или как там его – Игдорж Птица? Нет – Игдорж Собака, вот как. Шпион Джамухи. Скорее всего, он уже доложил своему повелителю о подозрительных торговцах… торговцах – именно торговцах. Значит, сказаться кем-нибудь другим – себе дороже выйдет, оправдывайся потом. Да, вот еще – что там наболтал Барсэлуку Сухэ?

– Эй, Алтансух…

Ничего особенного Сухэ лазутчику не рассказывал, кроме всяких забавных историй из жизни подвластных Темучину племен, что, вообще-то, не должно было вызвать подозрений – купцы могут торговать, с кем хотят. Барсэлук, кстати, сбежал во время нападения банды Дикой Оэлун… Вот так и говорить – правду: дескать, мы несчастные торговцы, ограбленные дочиста разбойничьей шайкой. Чего еще думать-то? Да, но, с другой стороны, что это за статус такой – ограбленные торговцы? И почему они, вместо того чтобы пробираться в родные края, упорно идут на север, в кочевья великого хана Джамухи? Чтобы пожаловаться на разбойников? Хм… Подозрительно. И стоит ради этого тащиться черт знает куда, да еще пешком? Пешеходов кочевники не просто не уважают – презирают, и общаться с подобными неудачниками вряд ли станут. Значит, надо придумать что-то еще…

Баурджин неожиданно улыбнулся:

– Гамильдэ-Ичен, ты песни петь умеешь?

– Конечно, – удивленно отозвался юноша. – И не только петь, а и сочинять – ты же знаешь, нойон!

– Да уж, таких песен и я могу сочинить целый ворох. А ты, Сухэ?

– Конечно, могу петь, – подтвердил Алтансух. – И даже умею играть на хуре!

Гамильдэ-Ичен рассмеялся:

– Ой, да что там уметь-то? Знай дергай струну.

Баурджин задумчиво потеребил отросшую бородку, светлую, как волосы, и поинтересовался, трудно ли сделать хур или еще какой-нибудь музыкальный инструмент.

– Сделать нетрудно, – заверил Гамильдэ-Ичен. – Только нужна сушеная тыква и хорошая палка. Ну и конский волос – на струны.

– Еще можно смычком играть, – подумав, добавил Сухэ. – А смычок совсем просто делается – как лук.

Выслушав парней, нойон покачал головой:

– Где ж я вам тыкву найду? Ну, разве что в ближайшем кочевье. Что тут у нас ближайшее, кто помнит?

– Боргэ говорила – где-то здесь, неподалеку, кочует род старого Эрдэнэчимэга.

– Эрдэнэчимэг? – Баурджин ухмыльнулся. – «Драгоценное украшение» – красивое имечко, не очень-то подходящее для старика.

– Ну, уж как назвали, так назвали.

– А что значит – «неподалеку»? Какой-нибудь приметный ориентир тебе Боргэ называла? Ну, там, типа ярко-алой скалы или сосны с тремя вершинами?

– Да что-то подобное называла, только я не запомнил – не о том думал, – честно признался юноша.

– Надо вспомнить! – Баурджин положил руку юноше на плечо. – Обязательно надо. Ну, что там есть-то такое поблизости? Может, гора?

Гамильдэ-Ичен наморщил лоб:

– Нет, не гора.

– Дерево?

– И не дерево…

– Камень?

– Нет…

– Гм… озеро?

– Озеро? Н-нет… – Юноша задумался и, вдруг просияв, воскликнул: – Плесо! Точно – плесо! «Золотое плесо» – так это местечко называется, Боргэ еще сказала – видно издалека. Найдем!

– Нет, Гамильдэ, искать-то как раз тебе придется, – охолонул парня нойон. – Всем нам лишний раз на виду шастать нечего. Найдешь кочевье Эрдэнэчимэга, скажешь – ищу, мол, коня…

– Так ведь смеяться будут! Скажут – вот недотепа.

– Пускай смеются, главное, чтоб поверили. Посидишь в каком-нибудь гэре, подаришь… ну вот, хоть свой кинжал, он у тебя красивый. Подаришь, подаришь, что глазами хлопаешь? А тебе путь подарят какой-нибудь инструмент, хур или бубен. Лучше – хур.

– Лучше уж – и то и другое! – засмеявшись, юноша поднялся на ноги. – Ну я пошел.

– Удачи, Гамильдэ-Ичен!

В середине неба висело жаркое солнце. Палящие лучи его, проникая сквозь густую листву, окрашивались в желтовато-зеленый свет и, достигая подлеска, теряли половину своей знойной силы. Проще говоря, в лесу царила приятная прохлада.

Привалившись спиной к широкому стволу раскидистого кедра, Баурджин устало прикрыл глаза, слушая, как поют птицы. Вот – цви-цви-цви – малиновка, а вот – цирли-цирли – цирли-цирли – соловей, вот – тук-тук-тук – дятел. Вдали, за рекой, куковала кукушка. Баурджину подумалось вдруг, что вот стоит сейчас открыть глаза – и окажешься в каком-нибудь городском парке со свежевыкрашенными белой краской скамейками, летней эстрадой, монументальными урнами, голубыми круглобокими автоматами по продаже газированной воды. Три копейки – с сиропом, одна – без. Ходят, гуляют люди. В песочницах, под присмотром молодых мамаш в ярких ситцевых платьях, деловито копаются малыши; дети постарше, громко звеня звонками, гоняют на велосипедах, в спицах колес отражается солнце, а укрепленный на специальном столбе репродуктор передает бодрую музыку:

– А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!

– Нойон!

Открыв глаза, Баурджин с неудовольствием посмотрел на Сухэ:

– Чего тебе?

– Кажется, я слышу чьи-то шаги!

– Кажется? Или – слышишь?

Нойон прислушался… Точно, кто-то пробирался через кусты!

Вмиг скатившись в папоротники, молодые люди замерли в ожидании. Баурджин положил под руку саблю.

Идущий шел не таясь, уверенно, даже, кажется, насвистывал что-то. Да, насвистывал. А может быть, это возвращался Гамильдэ-Ичен? Впрочем, нет – рано.

– Еха-а-ал я краем леса-а-а, – из-за деревьев донеслась песня. – Ехал я краем леса-а-а… А мой анда – мне навстречу… Навстречу-у-у-у…

Ну, словно и впрямь в городском парке! Беспечный такой прохожий в небольшом – чуть-чуть – подпитии. Выходной день – пошел в парк, купил в буфете пива на честно заначенный от жены рубль, выпил, идет теперь, напевает: «Я люблю-у-у тебя, жи-и-изнь, и надеюсь, что это взаимно…» Ни забот в этот день, ни хлопот, ну, разве что сообразить натроих с дружками… Эх, хорошо в стране советской жить!

Вот именно такое впечатление почему-то произвел на Баурджина поющий в лесу незнакомец. Поющий и пока еще невидимый.

Песня становилась громче, шаги приближались. И вот уже на небольшую, поросшую невысокой травою полянку у кедра, где только что лежал Баурджин, вышел невысокого роста мужчина, молодой, смуглолицый, с характерно прищуренными глазами…

Алтансух вздрогнул, узнав…

И нойон едва успел прижать его рукою к земле:

– Тсс!

Он и сам чувствовал возбуждение, еще бы! Поющий незнакомец оказался не кем иным, как Барсэлуком, известным в некоторых кругах как Игдорж Собака.

Барсэлук!

Откуда он здесь взялся? Что ищет?

А, похоже, ничего не ищет – поет. Лемешев, мать ити… Артист погорелого театра оперы и балета. Сейчас еще арию Ленского затянет. «Я люблю вас, Ольга!» Или, это не Ленского ария, Онегина? Да, в общем, не суть… Оба-на! Улегся! Прямо на то самое место. Что же он, полежать сюда пришел? А наверняка – ждет кого-то! Ну да, дожидается. Вот встал,прошелся… Прислушался… Снова лег… Засвистел…

Баурджин вдруг почувствовал, как слабо задрожала земля. Кто-то ехал! Всадник…

Барсэлук тоже услышал приближающийся топот копыт и быстро вскочил на ноги. Однако больше никаких действий не совершал – не хватался ни за лук, ни за саблю. Видать, это ехал тот, которого лазутчик и ждал. Ну да…

Нойон удивленно хлопнул глазами, увидев наконец всадника – черную фигуру на вороном коне. Черный дээл, черные узкие штаны, черные гуталы. На голове – черный колпакдо самых бровей, низ лица прикрывает широкая повязка, тоже, естественно, черная… Черный всадник… Черт побери… Черный Охотник!

– Какие новости, Кара-Мерген? – Барсэлук вежливо поздоровался первым. – Давно тебя жду.

– Ты все сделал, как я сказал? – вместо приветствия осведомился всадник.

Лазутчик поклонился:

– Да, повелитель. Джаджираты больше не собираются уходить – я убрал зачинщиков.

Кара-Мерген хмуро кивнул:

– Что слышно о наших врагах?

– Да пока ничего.

– Плохо работаешь, Игдорж! Не оправдываешь затраченные на тебя деньги.

Испуганно задрожав, Барсэлук упал на колени:

– О, не гневайся, повелитель, клянусь всеми богами, я…

– Я на тебя не гневаюсь, – Черный Охотник положил руку на эфес сабли, – лишь сообщаю – что есть. Много разных слухов ходит по кочевьям, много чего можно почерпнуть. Ты просто не хочешь.

– Я хочу, хочу, повелитель! Да, забыл сказать… – лазутчик улыбнулся. – Я встретил странных торговцев, тангутов. Внедрился к ним под видом проводника.

Баурджин навострил уши.

– Ну? – Кара-Мерген сверкнул глазами. Ох, и глаза у него были – черные, узкие, злые. А лицо – насколько мог видеть нойон – не смуглое, а скорее желтое. – Почему они показались тебе странными?

– Слишком настойчиво расспрашивали про Джамуху. Ехали на север, с товарами.

– Ты должен был их допросить, а затем убить. Почему не сделал?

– Дикая Оэлун… – Барсэлук скривился. – Эта разбойная девка появилась так не вовремя… Господин, я давно говорил, что ее нужно убить!

– Убить? – Всадник неожиданно разразился злым каркающим смехом. – Ты совсем сошел с ума, Игдорж! Если мы будем убивать всех разбойников – кто же тогда будет держать в страхе окрестные племена? И будут они жить в спокойствии и довольстве, перестанут жаловаться великому хану, надеяться на его помощь. Ты этого хочешь, Игдорж?

– О, господин…