Чтение 15–й страницы книги ~Шпион Темучина~

Так и сделали. Разделись, сложив одежду в переметные сумы, и, заведя в реку коней, пустились вплавь, держась за луки седел. Река, хотя и широкая, в данном месте оказалась не столь уж и глубокой, и Баурджин чувствовал, как иногда ноги касались дна.

Вот и берег. Каменистое дно. Кусты. Выбравшись, беглецы немного посидели, прислушиваясь ко всем звукам ночи. Вот вскрикнула сойка… Захлопала крыльями сова… Пискнула полевая мышь – видать, угодила в когти. А вот где-то за рекой, на той стороне, жалобно завыл шакал.

Ни стука копыт, ни конского ржания… Ничего.

Как видно, уловка удалась – погоня наверняка понеслась на юг. А как рассветет, часть воинов Кара-Мергена бросится обшаривать окрестные сопки. Что ж, пусть шарят.

Кара-Мерген… Жаль, не удалось раскусить этого человека – совсем не было времени.

Взяв поводья коней, Баурджин с Гамильдэ-Иченом двинулись берегом, там, где было можно пройти в призрачном свете звезд. Шли, оглядываясь, стараясь не слишком удаляться от реки. Неудобно было идти, что и говорить – не очень-то видно, хорошо еще, ночь выдалась светлая, звездная, да и месяц, хоть и узенький, а все ж хоть что-то освещал. И тем не менее Гамильдэ-Ичен пару раз уже сваливался в ямы, а Баурджин больно ударился ногой о не замеченный в траве камень.

Они остановились на отдых утром, сразу после восхода солнца, присмотрев удобную полянку в лесочке, начинавшемся чуть ли не от самого берега – лиственницы, изредка – кедры. А все больше – сосны, ели, осины. Лишь в распадках меж сопками попадались солнечные белоствольные березки. Чем дальше беглецы продвигались на север, тем лес становился глуше, а вершины сопок – выше и неприступнее.

В переметных сумах, кроме небольшого котелка, полосок вяленого мяса и шариков твердой соленой брынзы, нашлись и тетивы для луков, и наконечники стрел, как боевые, так и охотничьи – на белку и соболя. Сделали луки и по пути стреляли мелкую дичь – зайцев, тетеревов, рябчиков, словом, не голодали, да и трудновато остаться голодным в тайге почти в конце лета. Кроме появившихся уже грибов – подосиновиков, лисичек и белых – в распадках и на полянах встречались заросли смородины и малины, а в более влажных местах росла черника. Гамильдэ-Ичен, правда, грибы не ел – брезговал, а вот Баурджин с удовольствием похлебал грибного супу, добавив в варево дикий укроп и шалфей с тмином. Жаль, вот только соли было маловато – приходилось экономить, но ничего, привыкли.

Ехали день, два, на третий почти совсем перестали таиться – все чаще отпускали лошадей пастись, а сами уходили в лес – на охоту.

– Может, хватит уже идти? – как-то под вечер спросил Гамильдэ-Ичен. – Вроде бы никто за нами не гонится. Места тут обильные, неделю – другую вполне можно продержаться, а если нужно, и много больше.

Честно говоря, Баурджин и сам подумывал об этом. В конце концов – ну, куда еще-то тащиться? Одно настораживало – а не распространится ли на эти благословенные дичьюместа объявленная Джамухою охота? Если так – наверняка здесь скоро появится разведка.

– В общем, можно и здесь остаться, – подумав, согласился нойон. – Только костром пользоваться осторожнее – лучше днем, и из сухостоя – меньше дыма.

– Ну, это само собой, – Гамильдэ-Ичен явно обрадовался словам своего напарника-командира. – Так что надо присматривать удобное место?

– Ну, не сейчас же? – улыбнулся Баурджин. – Вот завтра днем и займемся этим. Чтоб и не открыто, но и не в чаще – было бы где пастись лошадям. Желательно, чтобы и вода была поблизости, какой-нибудь ручей, не бегать же постоянно к реке.

– Найдем! – Гамильдэ помешал булькавшее в костре варево – по пути подстрелили утку – и с аппетитом сглотнул слюну. – Однако скоро готово будет!

– Как сготовишь – туши костер, – наказал нойон и, оставив юношу возиться с приготовлением пищи, спустился кустами к реке.

Течение в этом месте было бурное, и какое-то темное, словно бы болотное. С обеих сторон реку стискивали сопки, оставляя лишь узенькую полоску каменистого пляжа, ну и, конечно, заросли. Немного постояв, Баурджин послушал, как на том берегу куковала кукушка, потом разделся и, стараясь не поднимать брызг, вошел в прохладную воду. Зашел по грудь и, оттолкнувшись ногами, поплыл саженками, почти до середины – метров тридцать, а то и больше. Доплыв, перевернулся на спину, чувствуя всю силу течения. Выбрался на берег уже гораздо ниже, у плеса, запрыгал на одной ноге, совсем как в детстве, выколачивая попавшую в ухо воду.

Жаркое солнце только что скрылось за сопками, и сразу же, будто того и ждали, появились полчища комаров и мошки. Спасаясь от них, Баурджин вновь зашел в реку, нырнул, да так и побрел по воде к тому месту, где оставил одежду… И вдруг, не дойдя примерно шагов с полста, остановился, пристально вглядываясь в заросший ивняком берег. Что-то не понравилось там нойону, привлекло внимание, да так, что забыл и про комаров. Баурджин подошел к самым кустам, всмотрелся… Ну, так и есть – две ветки обломаны! Причем обломаны специально, будто некий, оставленный кем-то знак. Зачем? Что там можно прятать, в этих кустах? Быстро оглянувшись, Баурджин присел и вытянул руку… И наткнулся на что-то твердое!

Челнок! Лодка-долбленка из одного ствола дерева. Не новая, и не сказать, чтоб в очень уж хорошем состоянии, но, похоже, почти не течет. Ага, вот и весло, здесь же, в кустах, над самой водою. А обломанные ветки, между прочим, заметны только с воды, и то, если подплыть достаточно близко. Монголы на лодках не плавают. Значит, это не монголы, вообще, явно не кочевники. Лесные охотники – вот кто. Может, они сородичи Кара-Мергена?! Нет, тот же с юга… Хотя кто сказал, что с юга? Может, как раз – с севера?

Запомнив место находки, Баурджин выбрался на берег и поспешно оделся, высматривая, пока не стемнело, еще какие-нибудь приметы. Ага, на этом берегу, на круче – березас раздвоенным стволом, матерая такая, великанище! А на том берегу, прямо напротив плеса – большой серый камень. Приметное место. Впрочем, если не знать, что в кустах спрятана лодка, можно хоть всю жизнь искать.

Поднявшись на пригорок, нойон даже не сразу обнаружил приготовленное для ночлега место – настолько хорошо его замаскировал Гамильдэ-Ичен. Догадался только по запаху затушенного костра, да, притихнув, услыхал фырканье лошадей. Хорошо здесь было, почти на самой вершине сопки – редколесье, овражек с ручьем; качая ветки деревьев, тихонько дул ветерок, унося комаров и мошек. И людям хорошо, и лошадям.

– Прошу, великий хан! – вынырнув из-за смородинового куста, весело приветствовал приятеля Гамильдэ-Ичен. – Вот шалаш, в нем и переночуем.

Устроенный юношей шалаш вообще-то можно было назвать лишь навесом, но устроенным с умом – ветки реденькие, чтоб пропускали ветер, но вместе с тем и достаточно густые для того, чтобы скрывать спящих.

– Спим по очереди, – со смаком уплетая утку, предупредил Баурджин. – Мало ли что!

– Да кто тут есть-то, в этих забытых всеми богами дебрях? – пренебрежительно хохотнул Гамильдэ. – Что-то мы никого не встречали!

Баурджин покачал головой:

– Мы степняки, парень, и никогда не заметим лесных людей… если они сами не захотят с нами встретиться. Кстати, я обнаружил лодку!

– Лодку?! Где?!

– Маленький такой челнок. Неподалеку. Запомни место: по правому берегу две сломанные ветки, там, в ивняке. Видно только с реки.

– Запомнил. – Юноша вкусно зачавкал утиным крылышком. – Я и воды из ручья зачерпнул – вкусная.

– Эх, сейчас бы чайку, – размечтался нойон. – Ушицу, водочки… Ну, ушица-то от нас не уйдет, а вот водочка… Уж придется без нее, родимой.

Гамильдэ-Ичен удивленно моргнул:

– Ты о чем это, нойон?

– Рыбу хочу завтра половить. – Баурджин довольно потянулся. – Не с утра – ближе к вечеру. Днем приготовлю снасти. А ничего утка получилась, вкусная. И мясо вовсе не жесткое, только вот тиной все равно пахнет. Надо больше шафрана класть или тмина.

Сломав две веточки, он сжал их в кулаке и протянул юноше:

– Тяни.

Гамильдэ-Ичен вытащил короткую, а потому и улегся спать сразу. Первую половину ночи выпало караулить нойону. Баурджин даже в шалаш не забирался – сел, привалившисьспиной к толстому стволу березы, и сидел так, прислушиваясь к таинственным звукам быстро наступающей ночи.

Постепенно воцарялась тишина. Допевая последние трели, замолкали птицы. Вот перестала свистеть малиновка, затихли жаворонок и колонок, кукушка тоже бросила куковать – с чего бы так резко? – и лишь чаровник-соловушка выводил свои рулады почти до полуночи. Да так здорово, что Баурджин невольно заслушался, а потом, отгоняя сон, стал в полголоса напевать:

– Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…

И ведь чуть было не заснул, а еще нойон, степной князь – начальник, ититна мать!

Встрепенулся, когда за кустами заржала лошадь. Громко так, беспокойно. Второй конь фыркнул и – слышно было – перебирал ногами.

– Ну, ну, милые… – подойдя к лошадям, Баурджин погладил обеих по холкам, успокоил. И все равно, чувствовал – как кони напряженно раздувают ноздри. Видать, почуяли какого-то хищника. Рысь, волка, медведя? Здесь уж хватает и тех, и других, и третьих. Вообще-то, лесное зверье сейчас сытое, но кто его знает? Задерут лошадей – жалко.

Молодой князь подложил под руку лук, сожалея о крепкой рогатине – уж с нею бы сейчас куда как сподручнее было. Вспомнилась вдруг жена, не та, первая, Татьяна, а здешняя, красавица Джэгэль-Эхэ. И дети вспомнились – сынок Алтан Болд и дочка Жаргал – Счастье. Интересно, как они там? Скучают, наверное, как не скучать-то без батьки? А вот насчет всего прочего – можно не беспокоиться. И кочевье доходное, крепкое, и хан, ежели что, в обиду не даст, поможет. Все ж таки молодец Темучин, что бы там про него ни говорили – быстро сумел отвадить разбойные шайки от подвластных земель. Еще бы с татарами справиться, не с теми, ханом над которыми поставлен анда Кэзгерул Красный Пояс, а с другими, как говорил Боорчу – с дикими. А Боорчу, поди, глушит сейчас арьку в компании веселых девиц – что ему еще делать-то, покуда войны никакой нет?

Чу! Снова закуковала кукушка… Бросила! И воронье вдруг закаркало… И чья-то стремительная темная тень быстро прошмыгнула за кустами. Кто это – лиса? Она, похоже. Что ж так метнулась? Испугалась кого? Ой, неспроста все это, неспроста.

Больше нойон на воспоминания не отвлекался, дежурил честно, как солдат-первогодок.

Своими опасениями он поделился с Гамильдэ-Иченом сразу же, как только разбудил юношу. Сам спал тяжело, тревожно, будто общая лесная нервозность вдруг передалась и ему. Когда проснулся – уже бередило первыми лучами раннее утро, солнечное, белесое, росное.

– Там что-то есть! – Гамильдэ-Ичен кивнул на вершину ближайшей сопки, густо поросшую орешником и елью. – Во-он, воронье кружит. И черный гриф-падальщик.

Баурджин придвинул поближе лук и поинтересовался, не показалось ли напарнику что-нибудь необычное ночью, во время смены?

– Лошади беспокоились, – озабоченно отозвался юноша. – Всю ночь хрипели. Видно, медведя чуяли.

– Или – волка.

– Или волка.

Нойон поднялся на ноги и предложил прогуляться на соседнюю сопку, посмотреть – что там?

– Да, конечно, посмотрим. – Гамильдэ-Ичен дернул тетиву лука и грустно вздохнул: – Жаль, нет хорошей рогатины! Уж с нею-то на медведя куда сподручнее.

– Ничего, – усмехнулся князь. – Знаешь, в случае чего, куда метить?

Юноша махнул рукой:

– Знаю – в голову!

– В голову – это если б у тебя лук был убойный, а не такой, как у нас, – покачал головой Баурджин. – Попадешь медведю в глаз, хорошо, если стрела до мозга достанет. А если – нет? Осатанеет зверь, попрет буром – не убежишь, не скроешься. Нет уж, друг мой Гамильдэ, если уж стрелять, так в сердце! Только в сердце.

– Понял тебя, нойон.

Спустившись в ложбину с густыми зарослями орешника, беглецы остановились, прислушались. На вершине сопки все так же кричали вороны, и в криках их не было тревоги. Наоборот, сквозило какое-то сытое довольство. Закачались ветви орешника – с сопки подул легкий ветерок, принося запах падали. Так вот оно, в чем дело!

– Осторожней, – прошептал Гамильджэ-Ичен, – медведь может кружить где-то поблизости.

– Может, – Баурджин почесал бородку. – Но если бы был близко – птицы бы уже улетели.

Сумрачные мохнатые ели на вершине сопки образовали густой, почти непролазный лес. Путникам приходилось то и дело нагибаться, проскальзывать меж колючими ветками, перелезать через поваленные стволы. Так и продвигались, до тех пор пока не выбрались на звериную тропу…

Идущий впереди нойон вдруг застыл и, обернувшись к своему спутнику, показал рукой вперед, на небольшую полянку, с которой как раз и несло тухлятиной.

Выйдя на свет, друзья внимательно осмотрелись – нет, никакого разлагающего трупа там не было. Но ведь откуда-то же пахло!

Баурджин принюхался, еще раз осматриваясь, и обнаружил на самом краю полянки, под матерой елью, завал из еловых лап, мха и жердей-сухостоин.

– Ну, вот она, медвежья нычка, – негромко промолвил нойон. – Так и бывает – завалит мишка сохатого или оленя, часть съест, а часть – про запас оставит, да и так – подгнить, с душком-то мясцо куда как мягче, приятнее… Сытый, видать, зверь – вряд ли на наших лошадок польстится. И все же я б от такого соседства избавился, а Гамильдэ? Э-эй, парень! Ты что там застыл?

Гамильдэ-Ичен не отрывал от завала взгляда. Затем подошел ближе, присел…

– Да что ты там ищешь? – нетерпеливо буркнул нойон. – Эй, Гамильдэ!

Баурджин не кричал, позвал громким шепотом, знал – лес шума не любит.

Юноша наконец обернулся на зов и, кивнув на медвежий склад, тихо сказал:

– Ноги!

– Чьи ноги? – не понял князь.

– Не знаю чьи, но – обутые. В оленьих торбасах. Во-он, торчат из-под веток.

Друзья вмиг раскидали завал и застыли, обнаружив полуобглоданный человеческий труп!

Так вот что за добыча на сей раз попала в медвежьи лапы…

Наклонившись, Баурджин убрал ветки с лица несчастного… и отпрянул. Лица не было! Как не было и скальпа и половины шеи – все было изглодано, съедены глаза, а вкусный мозг – высосан. Видать, лакомился мишка… гурман…

– Смотри-ка, нойон, у него и все тело в шрамах… – тихо промолвил Гамильдэ-Ичен. – Видать, боролся… И – щуплый какой… тощий.

Баурджин потрогал пальцами шрамы на груди убитого и отрицательно качнул головой:

– Нет, Гамильдэ, эти шрамы вовсе не такие свежие. Старые, можно сказать, шрамы. И обрати внимание, какая интересная одежда – торбаса да штаны из оленьей шкуры. Сшиты жилами…

– И главное, рубахи никакой нет, – шепотом добавил юноша. – Ну-ка, походи так в лесу – комары да мошка сожрут живо! Да и этот вон – ведь искусан. Щуплый парень, упокой Господи, его душу. Кожа смуглая… Лицо… Лица нет. И что за племя такое?

– Племя Медведя, – негромко пояснил нойон.

Гамильдэ-Ичен удивленно дернулся:

– Откуда ты знаешь?

– А вон, смотри на правом плече…

На правом плече несчастного багровела глубокая татуировка в виде оскаленной медвежьей головы.

– Ты слышал о таких племенах, Гамильдэ?

– Нет.

Юноша присел, внимательно осматриваясь вокруг. Затем вдруг на миг застыл и пошарил руками в папоротниках.

– Опа! – с радостным криком он извлек оттуда расшитый бисером колчан, наполовину полный стрел. – Ему теперь не нужно, а нам – сгодятся.

Баурджин протянул руку:

– Дай-ка взглянуть.

Странные оказались стрелы. С кремневыми наконечниками и одна – с костяным!

Гамильдэ-Ичен покачал головой:

– Верно, на белку или соболя.

– Ага, на белку! С беличьими-то стрелами да на медведя?

– Ну, с медведем он, может, случайно столкнулся…

– Не может случайно. – Баурджин нахмурился. – Ну-ко, пойдем поскорее отсюда. Пойми, Гамильдэ, – этот парень, кто бы он там ни был – несомненно, охотник. Чем тут еще жить? Но чтобы охотник столкнулся с медведем вот просто так, как ты говоришь, случайно… Что-то не очень верится. И ведь это не так давно все произошло. Дней пять назад, может, три.

– Что гадать? – грустно вздохнув, Гамильдэ-Ичен развел руками. – Ой, не нравится мне весь этот лес! Ты прав, нойон, нужно побыстрее уходить. Если и не из леса – тут он, похоже, везде – так хоть подальше от этого места. И… вот еще что. Не пора ли нам возвращаться обратно?

– Не пора, – тут же возразил нойон. – Дня три-четыре еще бы выждать. А лучше – пять. Сам посуди – пока посланные в погоню отряды будут рыскать по сопкам, пока вернутся назад. Не хотелось бы с ними встречаться.

– Ну, ясное дело.

Негромко переговариваясь, друзья спустились в распадок… И одновременно вздрогнули, услыхав раздавшийся с другой стороны сопки рассерженный звериный рев!

– Медведь! – Баурджин рванул из-за спины лук. – Чем-то недоволен! О, вот опять! Уже ближе. Черт! Как бы он наших лошадок не задрал.

Было слышно, как, ломая валежник, зверь продирался в распадок. Ходко так продирался, словно бы его кто-то гнал… или сам он за кем-то гнался.

Ну, точно, гнался!

Затаившиеся в ореховых кустах беглецы вдруг увидели рванувшуюся в распадок тощую фигурку подростка, одетого точно так же, как тот, убитый – в узкие оленьи штаны и такие же оленьи торбаса. Только у этого на груди болталось ожерелье из волчьих клыков.

Друзья переглянулись. Зверь зарычал…

А парнишка… Вдруг остановился, повернулся назад, закричал что-то, словно бы дразнил хищника…

Черт!

Так ведь и в самом деле – дразнил.

С треском раздвигая кусты, в распадке показалась бурая горбатая горища! Ох, и матерый же оказался зверюга – настоящая ходячая сопка. И злой! Жутко злой – пасть ощерена, так что видны клыки. Глаз маленький, налитый кровью. Медведь вдруг мотнул головой… Мать честная! Из правой глазницы зверя торчала сломанная стрела!

Что и сказать – неудачный был выстрел, наконечник не достал до мозга, лишь выбил глаз, вызвав нешуточную ярость огромного зверя.

Ой, не повезло парню! Что ж ты делаешь, дурошлеп?!

Вместо того чтоб сломя голову нестись прочь от зверя – хотя попробуй-ка убеги! – подросток остановился, вытащив из-за пояса нож с каким-то странным лезвием. О Господи – костяной! И с этой костяшкой – на обезумевшую от ярости громаду?!

Парню, похоже, ничего другого не оставалось. Надо сказать, вел он себя на удивленье спокойно. Остановился на тропе, напружинив ноги, правую руку с костяным ножом держал у пояса. Ждал.

В три прыжка подскочив к нему, медведь плотоядно зарычал и махнул лапой…

Не тут-то было!

Не задел голову, даже скальп не задел, лишь – это было видно – слегка полоснул когтями парнишке по щеке, а тот ловко отпрыгнул в сторону. Но и зверь оказался не менее ловок! Это все сказки про то, что медведь – добродушен и неповоротлив. На самом деле это умный, хитрый и коварный зверь, стремительный и подвижный.

Проскочив по инерции метра два, зверюга мигом повернулся и, догнав обидчика, встал на дыбы, возвышаясь над хрупким подростком огромной глыбою, дышащей злобой. Вот теперь у парнишки не было шансов вовсе, и медведь, казалось, прекрасно осознавал это, а потому и не спешил расправиться со своей жертвой, куражился, играл, словно кошка с мышкой…

– Погасить ему второй глаз? – поднимая лук, быстро прошептал Гамильдэ-Ичен.

Нойон нахмурился:

– В сердце! Только в сердце! Готов?

Юноша молча кивнул, и Баурджин, с луком в руках, выскочил из своего укрытия:

– Эй, медведюга! А девочка Маша на твоей постели спит!

Прижав уши, зверь обернулся на крик.

Вжик!!!

Почти одновременно просвистели стрелы, впиваясь хищнику в грудь. Тот вздрогнул, зарычал, в бессильной злобе вытягивая вперед передние лапы… И тяжело повалился в траву.

Мальчишка, не веря, вскинул глаза.

– Сонин ую байнаю? Какие новости? – убирая лук, с улыбкой приветствовал его Баурджин. – Хватает ли в лесу дичи?

– Байна-уу? – Парнишка, похоже, не понимал.

Поджарый, смуглокожий, тоненький, с длинными иссиня-черными волосами и тонким носом, он сильно напоминал индейца. И глаза у парня были ничуть не узкие – большие, блестящие, темные.

– Мы – купцы, музыканты, охотники. Я – Баурджин. – Нойон ударил себя кулаком в грудь и обернулся к приятелю: – А это мой друг – Гамильдэ-Ичен. Не понимаешь? Эх ты, Соколиный Глаз! Как же с тобой говорить-то? Я – Баур-джин… Баур-джин…

– Баур-джин, – парень повторил и улыбнулся, смешно наморщив нос. Стукнул себя в грудь. – Каир-Ча. Каир-Ча…

Он еще что-то прибавил на каком-то непонятном языке, мелодичном и певучем, но ни Баурджин, ни Гамильдэ-Ичен ничего не поняли.

Еще что-то сказав, подросток показал на убитого медведя, потом вдруг нахмурился, оглянулся… И ходко пустился обратно по склону сопки. Миг – и его смуглые лопатки скрылись за деревьями и кустами.

Нойон пожал плечами:

– Странный тип. Наверное, местный. Интересно, сколько ему лет, как думаешь?

– Думаю, лет тринадцать. Может, четырнадцать. Знаешь, я ведь тот, убитый, наверняка – его напарник! Такой же. Надо будет сказать…

– Если придет…

– Думаю, что придет. Ага! Вон он!

Парнишка вновь спускался к распадку, только медленно, пригнувшись, словно бы что-то тащил. И правда – тащил на еловых лапах.

– Поди помоги Гамильдэ. – Князь махнул рукой, внимательно всматриваясь в поклажу.

Человек!

Точно такой же подросток, как и этот Каир-Ча. Только, кажется, раненый.

– Эй, вы там, поосторожнее! – обойдя мертвую тушу медведя, Баурджин пошел навстречу.

Весь правый бок и рука раненого багровели кровью. Нойон участливо наклонился, потрогал – лишь бы не был разодран живот. А ну-ка… Слава Богу, кажется – нет. Сдернутаи рассечена кожа, сломаны ребра – как видно, зверюга задел-таки пару раз лапой.

– Ерунда! – Баурджин подмигнул. – До свадьбы доживет! Гамильдэ, сбегай за нашими сумками. Чем-нибудь перевяжем.

Юноша убежал, а Каир-Ча жестами попросил нойона усадить раненого товарища прямо напротив медведя.

Усадили… Парнишка молча терпел, хотя видно было, как тонкие губы его побелели от боли.

Каир-Ча стал на колени рядом, вытянув руку, погладил медведя по мертвой башке и, выхватив нож – ну, точно, костяной! – резким движением рассек собственную ладонь. И снова погладил медведя, стараясь, чтобы собственная кровь осталась на шкуре зверя. Затем громко произнес какую-то фразу, видать, просил духа медведя не гневаться за то, что убили. Снова поклонился убитому хищнику, на этот раз глубоко ткнувшись головою в землю. Тоже самое попытался сотворить и раненый – только Баурджин не дал, удержал за плечи:

– Сиди! Будешь двигаться – изойдешь кровью.